Здесь будет кстати сказать о составе миссии, числительности отряда и всех наиболее существенных условиях предстоявшаго похода.

В состав миссии поступили следующие лица, обозначаемыя согласно оффициальному их положению:

• Начальник миссии, флигель — адъютант, полковник Игнатьев
• Секретарь Килевейн
• Дипломатический чиновник при Оренбургском генерал-губернаторе Галкин
• Переводчики: от Министерства Иностранных Дел Баньщиков и от Оренбургского управления Батыршин
• Офицеры Генерального Штаба: Гв. капитан Салацкий и штабс-капитан Залесов
• Корпуса топографов: капитан Яковлев и подпоручин Зеленин
• Флота лейтенант Можайский
• Астроном Струве
• Ориенталист Лерх (от академии наук)
• Фотограф: артиллерии-подпоручик Муренко
• и доктора : при начальнике миссии Пекарский, и при конвое Батыршин.

Также следовали с миссиею иеримонах Александро-Невской лавры отец Фатим и, в качестве путешественника, студент Дерптскаго университета Зоммер, сопровождавший миссию до границы Хивинского ханства.

Военный отряд миссии составляли:

• Начальник конвоя войсковой старшина Буренин
• От Уральского войска: есаул Бородин и хорунжий Назаров, два урядника и 17 казаков
• От Оренбургскаго: прикомандированный к войску гвардии ротмистр Дучинский и есаул Новокрещенов, два урядника и 17 казаков
• От Оренбургскаго линейнаго баталиона: капитан Пятницкий и прапорщик Кошкаров, при том-же числе нижних чинов и 2-х унтер-офиццерах;
• и от Оренбургской казачьей артиллерии 2 урядника с ракетными станками.

Весь конвой был посажен на лошадях. Почти у всех, учавствовавших в миссии и гг. офицеров конвоя, было по две верховых лошади. Сверх чего не возбранялось членам миссии и конвойным офицерам иметь обозныя фуры; даже казаки и солдаты линейнаго баталиона имели по одной повозке от каждой части. Также следовали: аптечная фура и фургон для больных. Для подъема тяжестей состояло, при выступлении, до 500 верблюдов, которые, по мере расходования фуража и провианта, отпускались в пути. Людям шли сухари, мясная и винная порции по положению. На лошадей отпускались овес и прессованое сено.

На первый раз мы встали лагерем у форпоста Курдюковсскаго, в 2 часа по полудни. На другой день, с рассветом, трель гарниста подняла лагерь, и как не лениво — признаться — подымались мы, но через час с небольшим были уже в сборе: заблестели пики передоваго отряда, заколыхались вьючные верблюды, далее конныя фуры, мы все верхами, наконец и остальной отряд, — и все это на пространстве более 2-х вепст. И так часов 6-ть, 8-мь ходу, на солнцепеке в 30-40 градусов, — не весело, но смотришь усталости не видать. Не тут, так там затянет свою звучную песню казак-удалец и живо окликнется она с конца в конец. Ему подтянет пехотинец, да глухо промурлычит свою заунылую песню киргиз-вожак. А тут вот и привал, а с ним всегда будто вечно — новое блаженство отдыха. Киргизская юламейка, укрывающая от палящих лучей солнца, походная кровать, да стакан другой чая — блаженство в степи немалое…

2-м привалом служили нам верховья реки Бердянки. Мы очутились тут — будто некой сменой декораций — перед прекрасными берегами реки, одним отлогим, обильным зеленью, другим возвышенным, изрытым холмами. Но и тут мы не нашли кочевок, а на следующий день повстречали лишь следы их — довольно значительныя пашни, да могильныя загороди и памятники, с выписками из корана и приличными воззваниями об упокоении покойных. Так подвигались мы день за днем все вперед и вперед, подошли к р. Илеку, — этой едва-ли не лучшей по ширине и быстроте степной реки на всем пространстве от Урала до Сыра, — освежили себя в прекрасной его воде, далее отдохнули под тенью известнаго в степи одинокаго, иначе священнаго дерева, которое киргизы берегут пуще глаза и постоянно украшают разными обрезками пестрых материй, и наконец поравнялись с горою Ак-Тюбя. Название Ак-Тюбя значит — белая гора. Она выдается углом, заключая ряд небольших возвышенностей. Данное ей название «Белой» она ведет от находящейся на вершине киргизской могилы, сложенной из белых камней. Вверх от нея, на берегу Илека, виднелись местами деревья, промеж небольшаго кустарника, — остаток бывших когда-то лесов. Параллельно с этими деревьями, не доходя Ак-Тюбя, дорога идет довольно низменными местами, потопляемыми Илеком, при чем встречаются небольшия озера и болота. На одном из них Уральский казак убил большаго дикаго гуся. Самка не могла разстаться с трупом самца и продолжала лететь над ним, жалобно крича, и улетела лишь тогда, когда и по ней раздался выстрел промахнувшагося на этот раз казака. А надо было видеть его — как пробирался он за добячей ползком по траве. Кстати о траве, она до — сих — пор держится хорошо и не смотря на сильный жар не выгорела. Грунт по всему этому пути большею частию суглинистый и только изредка попадались пески и места вовсе безтравныя. Вообще-же вся эта часть степи, вдоль Илека, известна по плодородию почвы и удобствам, представляющимся для земледелия и скотоводства.

В свою очередь следовавшее затем урочище Биш-Тамак известно лучшими киргизскими зимовками. Биш-Тамак значит в переводе «пять устьев» Илека. К одному из них — Исенбаю — мы и подвинулись затем и тут — же свернув в сторону, некоторые из нас посетили киргизский аул местнаго начальника. На розстоянии одной версты нас встретили высланные Киргизы, в числе 6-ти человек. Они проводили нас до кибитки хозяина, у которой встретил он сам. Кибитка большая, устлана коврами и уставвлена кругом сундуками, тюфяками и подушками. В правом углу помещался большой продолговатый из черной кожи мешок, с четвероугольным продолговатым основанием. Это саба для кумыза. В отверстие его, сверху, была вложена мешалка, которою взбалтывали напиток, прежде чем его разливали. Мы разместились на полу, на ковре, опираясь спиною о подушки. Хозяин сел напротив начальника миссии. Между ним и всеми нами послали скатерть, в виде полотенца. Тут подали сначала кумыз в полоскательных чашках, а потом внесли на подносе чай. Два чайника — один каменный, а другой медный с водою, несколько чашек один стакан составляли необходимыя приндлежности, но все оне были до того грязны, а чай так крепко настоян, что было не до него. Между — тем кибитка наполнилась любопытствующими, разместившимися, в знак уважения, как говорится, на карточках. Им — то мы и роздали наш чай, под предлогом что приехали не для угощения, а для поучения умными речами хозяина. Но разговоров, конечно было немного, и мы все вскоре отправились в обратный путь. Женщин не видали и в ауле лишь украдкой подглядели в соседней юламейке молодую красивую киргизку в пестрой рубашке, высоких сапожках и головном, остроконечном уборе. Из аула поехали мы беглой рысью и вскоре догнали наш караван. Бывшие у Игнатьева и у меня иноходцы возбуждали хвалы и удивление сопровождавших нас хозяина и других аульных Киргизов. На этом пути стали встречаться сологцы, предвестники фаланг и скорпионов и худшей травы. Мы тут оставляли систему Урала и направлялись к Эмбе и ея притокам. Один из них Темир служил нам за день перед Эмбой преприятной стоянкой. Мы расположились на самом берегу, против известной могилы Шенгул. Река течет быстро между песчанных и несколько возвышенных берегов, замечательна по глубине и очень обильна рыбою. Уральцы с обычной поспешностию и ловкостию, лишь только успел караван разместиться на новой кочевке, поспешили с неводами в реку. Большая щука, фунтов в 15 -ть и сом четвертей в 5-ть достались на долю перваго невода с множеством карасей — исключительным почти достоянием всех степных рек. Большия такия рыбы не попадались более, но за то какое огромное количество выловлено было карасей! Казаки совсем ожили. Многие из них соблюдают теперь строгий пост, и при неимения рыбы, питаются только сухарями.

За Темиром, не доходя до Эмбы, остановились еще у большаго озера Тагалы (Джилтырь), лежащаго на плоской возвышенности между рек Темира и Эмбы, среди прекрасных луговых мест. Здесь начали попадаться кабаны и сайгаки, и мы находили в норах много морских уток.

За сим предстояла нам Эмба, куда мы и пришли 30-го мая, расположившись у могил Бетх-Ходжи (вшивый ходжа). На этом месте, как известно, предпологалось бывшим начальником края, ген. Обручевым построить укрепление, и обозрение этого пункта было поручено ген.-м. Бламбергу. Означенная могила Бетх-Хожди довольно замечательна. Она состоит из двух небольших зданий и разбросанных между ними и вокруг на большом довольно разстоянии надгробных камней — все из белаго известковаго камня. Из двух означенных памятников, один круглый поставлен над ходжей, давшим название кладбищу. Киргизы разсказывают, что он живя на этом месте, в постоянной молитве, пользовался особенным уважением , за свои чудеса. Другое здание стоит над телом отважнаго батыря Кульджана, по происхождению Назаровца, умершаго в 40-х годах. Я входил в эту последнюю. Она довольно обширна и в ней лежат две надгробныя плиты — одна над Кульджаном, другая над кем-то из его семейных. Стены склепа покрыты надписями из корана и сверх того испещрены именами проезжавших. Таким образом, мне привелось, с удовольствием, вспомнить некоторых знакомых, бывшших в здешних местах. Я тоже написал свое имя. Может быть и оно возбудит дружеское воспоминание в будущих посетителях местности — моих знакомых и сослуживцах. Настоящий день, как и предыдущие, прошел без особых приключений, кроме разве того, что в одной из наших юламеек была найдена фаланга, упавшая сверху, прямо на стол.

На другой день подвинулись к бывшему Эмбенскому укреплению, возведенному в 1839 году. Холодный северо-западный ветер с температурой 4 градуса в 4 часа утра, дул в течении целаго дня, вздымая песок и клубя его на подобие зимняго бурана. Ветер насилу дозволил разставить юламейки: до того был порывист, но и тут проникал он во все скважины наших походных жилищ и весь остов их подавался со стороны на сторону, не смотря на веревки, удерживающия снаружи.

Здесь предстоял нам 3-х дневный отдых.

Оренбургский генерал-губернатор, ген.-адъют. А. А. Катенин, вышедший из Оренбурга, с своим отрядом, для обозрения степи, на другой день после выступления миссии, постоянно до сего времени то обгонял нас, то отставал на день, много на два. Сегодня — же опять сошелся с нами и остановился лагерем в 1 версте. Мы вышли посмотреть как спускался он со свитою и с конвоем с горы в виде ущелья, ведущей к той низменности, на которой было укрепление и на которой кочуем мы и он, на некотором от нас разстоянии. Следование его было просто величественно: у него в конвое состоят, кроме казаков Уральских и Оренбургских, и башкиры, и почетные киргизы. Халаты последних, самых разнообразных и резких цветов, придавали особенно ригинальный вид картине. Сначала показался штаб, потом войска, с башкирами и киргизами в их различных костюмах, наконец обоз, с длинной вереницей верблюдов, — и все это двигалось извилистым путем, спускаясь с горы с высокими окрайнами. Уральские — же казаки, как почти всегда, оглашали воздух удалыми русскими песнями.

Миссия выступила с Эмбы, 2-го июня, в 4 часа утра, но Н. П. Игнатьев остался и оставил меня, чтобы съездить вместе провести утро у Катенина, и затем уже ускоренной рысью доехать до новаго ночлега. В 8 часов аоехали мы в лагерь Александра Андреевича, и через 12 часа были у его кибитки… После завтрака мы простились с Катениным, причем, по постоянному его ко мне расположению, он благославил меня на дальнейший путь. От него, пока Игнатьев садился на лошадь, я прошел проститься с В. В. Гр.У него застал Гороновича, кн. Чингиза и Сейд-па. Со всеми-же другими я не успел на этот раз видеться и только проезжая верхом мимо палатки Д-ля, мог пожать ему руку и бывшим у него Рейтерну и Л-жу. В это время Катенин принимал депутацию от туркменскаго хана Атта-Мурата, по поводу хадатайства его о покровительстве России. Высокия шапки Туркмен, темная одежда, высокия, худощавыя их лица и несколько сутуловатыя фигуры строго отделялись от более пестрой и оживленной толпы Киргиз, видимо уже готовившихся к предстоящему им празднику — по киргизски называемому «тою», которым на славу угостил Александр Андреевич представителей все 3-х частей Оренбургской степи.

Следовавшая потом кочевка наша у речки Джаинды ознаменовалась свиданием с известным киргизским батырем Исетом Кутебаровым, бунтовавшим западную часть степи в течении нескольких лет, пока Катенин, по вступлении в управление краем, не объявил всепрощения бунтовавшим, если они явятся с повинною. Не одною силою, но и иным путем думал установить Катенин общее спокойствие в степи. отозвавшись на такой призыв, и прибыл Исет в лагерь флигель-адъютанта Игнатьева, прося его посредничества перед генерал-адъютантом Катениным. Но свидания этого никто из нас не ожидал, и когда мы собрались уже в путь, вдруг разнеслась по лагерю весть, что с соседней горы спускается патрия Киргиз. Наши посыльные, вожаки, верблюдовожатые и прочие ордынцы, находящиеся в лагере сильно встревожились, ожидая не посещения, а нападения. Они еще не знали об объявленной уже Исетом заблаговременно покорности. Наш караван-баш, султан по рождению и более других смышленный, первый смекнул в чем дело и выехал на встречу к Исету. За ним поскакали и некоторые другие ордынцы; после-же первых слов объяснения, они все вдруг повернули назад и поскакали к нам марш-маршем, стараясь обогнать друг друга. Дело в том, что, по местным степным обячаям, привезший приятное известие (хабар) награждается подарком. За хабаром-то и скакали усердствовавшие. Медленно подвигался за ними Исет, со свитою. К нему, на встречу, выехал дежурный офицер. У лагеря Исет сошел с лошади. Наши киргизы обступили его, с выражением различных знаков своего уважения. Он, по обычаю, подавал каждому руку, которую брали те обеими руками и потом скрестивши их кланялись и отходили. Отделившись от толпы, пошел исет вперед — к кибитке начальника миссии. За ним последовали: его родной брат, два родственника и киргиз Джангильдин, который был послан к Исету, для объяснения объявленнаго генерал-губернатором прощения. С большею скромностию, чтобы не сказать со страхом, вошел Исет в кибитку полковника Игнатьева. Н. П-ч начал с выражения удовольствия видеть у себя Исета, как знак его покорности, удостоверяя с своей стороны, что если покорность эта будет искренняя, то Исет может надеяться не только на покойное кочевание в наших пределах, но даже на отличия. Теперь предстоит вам, продолжал Н.П., не только возможность мирным путем обратиться к занятиям хозяйственным и разбогатеть, но и заслужить внимание и почести от правительства, и все это, взамен настоящаго тревожнаго кочевания по бесплодному и безводному Усть-Урту, в постоянном ожидании нападения русских отрядов и справедливаго наказания за прежние разбои. Если таковыя отряды и не были высланы в этом году , то единственно в ожидании, что он, Исет, наконец проникнется убеждением в неизбежности и выгодности подчинения России, поняв на сколько шатко правительство Хивы, котораго он искал. Затем на слова Исета, что он прибыл к Н. П-чу единственно как к доверенному лицу Государя, с желанием чтобы Его Величество узнал от него лично о совершенной покорности Исета, — Н.П. предложил Исету снять с него фотографию, для поднесения ея Государю, говоря что в случае слухов о новых буйствах Исета, она будет служить как-бы залогом неправдоподобности сих слухов. На этом и остановился разговор. В продолжении его, подавали Исету и его сотоварищам пилав, разныя азиятские явства, также чай и различныя сласти. — С чаем мы употребляли обыкновенно лимонный сок. Его-же предложили Исету с сотоварищами; но нужно было видеть всю их нерешительность и видимое опасение отравы, и они выпили предложенный им чай, лишь после того, как увидели, что и начальник миссии и все остальные пили чай с этим соком. —

Когда после угощения Исет стал откланиваться, начальник миссии протянул ему руку и сказал, что отведав хлеба и соли, Исет сделался его кунаком и тем одним уже, согласно азиятским обычаям, обязался не только за себя , но и за детей и родственников в неизменной покорности России. Исет не ожидал этих слов и заметно сконфузился.

Вслед затем он отправился к генерал-губернатору, сказав, что еще на Илеке предполагал к нему явиться. — Строгое, выразительное лицо Исета, при высокой, тучной фигуре, так и создано, по видимому, для того степнаго разбойничества, от котораго он ныне добровольно отказывался.-

С Исетом мы еще не разстались окончательно, обещав посетить в его Усть-Уртском ауле.

Через два дня мы были на р. Чаган у подошвы Усть-Урта, в 600 почти верстах от Оренбурга. Усть-Урт — эта так называемая плоская возвышенность, обрамляющая западный берег Аральскаго моря, остается, как-будто, не изведанной, представляя еще белую страницу в трудах наших географов. Традиционное понятие о трудности подъема, невозможности следования с обозом — не только нашли себе место в печати, но и предавались постоянно в Оренбурге. Между — тем, там бывали и съемочныя партии, и ходили предшествовавшия нам миссии, не встречавшия ни в подъеме, ни в спуске особых препятствий. Но страх пути по Усть-Урту не менее того существует по недостатку кормов и встречаемому затруднению в добывании воды из глубоких копаней, и этот-то страх, вероятно и отуманивал передававшияся до сего понятия об этом пути, усеиваемом более в воображении и скорпионами, и фалангами, и змеями различных величин.

Канун подъема мы провели в приготовлениях, в починке фур и пр. В этот же день утром был отслужен молебен, а вечером всенощная. Общим дружным хором принимали мы участие в священной службе, едва-ли не впервые отслуженной в этой отдаленной мусульманской стране.

8 июня, с ранняго утра, начался подъем на Усть-Урт. Подъем не очень возвышен и совершенно удобен для повозок. Почва также истрескана на поверхности, как и везде, начиная с Эмбы, с тою только разницею, что заметно стала переходить из суглинистой в супесчанную, составляя естественный переход к пескам Исен-Чагылским. Поверхность вообще ровная и удобная, для следования экипажей.

По Усть-Урту предстояло нам идти не менее13-ти дней. При этом возник вопрос об изменении маршрута, с направлением от Айбугирскаго озера не на Кунь-Ургенч, как предполагалось, а на Кунград. Но для этого было необходимо предварительное свидание с начальником Аральской флотилии, капитаном 1-го ранга Бутоковым, долженствовавшим пристать на пароходе «Перовский» к Чернышеву заливу. Изменение маршрута было объясняемо слухом о блокаде, г. Кунь-Ургенча Туркменами, нежеланием входить с ними в сношение, в виду несогласий их с Хивинским ханом и наконец, главным образом, неувереностию в возможности движения парохода вверх по Аму до Хивы, в каковом случае предполагалось подняться по Аму в хивинских лодках. Предлогом же посылки парохода была придумана перевозка громоздких, подарочных вещей хану; их-то мы и должны были сдать Бутакову и притом условиться на счет его дальнейшаго следования.