Последние успехи наши в Средней Азии породили в Западной Европе целую литературу. В Англии же каждая неожиданность, каждый шаг наш вперед, вызывают непременно целую бурю. Газеты и журналы, всевозможных оттенков, переполнены статьями, разбирающими средне-азиятский вопрос не только в его прошедшем и настоящем, но и в будущем. Это будущее представляется англичанам каким-то грозным призраком, кошмаром. Они прибегают ко всевозможным заклинаниям, чтобы от него отделаться.

Богатство западно-европейской литературы, по вопросу, так близко касающемуся России, делает еще более разительною нашу бедность в этом отношении. Главный пробел, сразу бросающийся в глаза каждому изследователю — это отсутствие сведений о наших дипломатических сношениях.

Некоторыя иностранныя правительства издают периодически официальные сборники дипломатических документов, (синия, красныя и т. п. книги), — эти то сборники и служат пока единственным для нас источником, так как в них помещаются и русския депеши.

Работая, с 1870 года, над составлением «Истории Завоеваний России в Средней Азии» (приготовляется к печати), я собрал много материала и по части дипломатических сношений наших с ханствами, в особенности за [IV] последнее время. Желание восполнить, указанный выше пробел, заставило меня обработать собранный материал.

Последняя наша война с Хивою и занятие устьев Амударьи вызвали в англичанах обычное настроение. На этот раз дело не ограничилось газетными и журнальными статьями — появились и крупныя сочинения. В ряду их, в особенности, заметны два капитальных труда, изданных в Лондоне в нынешнем году: «Central Asia: from the Aryan to the Cossack» Джемса Хуттона и «England and Russia to the East» генерал-майора сэра Генри Раулинсона. Оба эти сочинения взаимно дополняют друг друга: Хуттон разработал, в особенности, историю средне-азиатских ханств, Раулинсон же говорит преимущественно о политике.

Мой труд был уже передан в типографию, когда в Петербурге получены были книги Хуттона и Раулинсона. Я, конечно, тотчас же воспользовался теми данными, какия мне не были еще известны и пополнил ими свою работу.

Таким образом, читатель найдет у меня не только подробности о наших последних сношениях с ханствами и с Англией, но и все, что было говорено иностранцами по поводу нашего движения в Среднюю Азию и по поводу наших возможных целей.

В нашей средне-азиятской политике никаких секретов нет. Мы смело можем объявить во всеуслышание каждое слово, сказанное когда-нибудь, какому-нибудь из ханов. Кто ведет дело на чистоту, кто не прибегает к закулисным интригам, а с открытым челом вступает в бой — тому не придется краснеть за свои слова и за свои действия.

М. Терентьев.

С.-Петербург. 1875 года июль

Во время последних наших войн с Коканом и Бухарой, Хива благоразумно держалась в стороне и, пользуясь невольным невмешательством Бухары, подчинила себе, в 1866 году, туркмен-ямудов, а весною 1867, отведя проток Лаудан; лишила воды и другие роды туркмен, из числа поселившихся у ея окраин, — но непризнававших над собой ея власти. Десять старшин явились к хану с покорностью и перевезли, по его требованию, семейства свои в Хиву, в качестве заложников. Новые подданные, считая себя уже вправе пользоваться водой, новоприобретеннаго отечества, — поторопились разрушить плотину, не дожидаясь разрешения, но в происшедшей при этом схватке с хивинскими войсками, были разбиты и окончательно подчинились Хиве. После этого сильные роды были поселены у Чинбая и близь Кубетау (в 16 ти верстах от Кунграда), остальные разместились между хивинцами. Один только хан Атамурат откочевал к берегам Каспийскаго моря и, чрез родичей своих, [82] живущих на острове Челекене, вошел в сношения с начальником Астрабадской станции, котораго и просил ходатайствовать о принятии туркмен в подданство России, а также о разрешении им поселиться в Балханских горах. Вследствие отдаленности края, ходатайство это было, однакоже, отклонено.

Покончив с туркменами и будучи обезпечена со стороны полуживой Бухары, Хива, по справедливости, стала считать себя сильнее, чем когда-либо. По мере падения Бухары — росла Хива и надежды азиятскаго мусульманства, естественным образом, были перенесены на государство, уверенное в особом покровительства Божием, гордое своею недоступностью для русских и нашими неудачами в 1717 и 1839 годах. Гроза, разразившаяся над Коканом и Бухарой, прошла мимо Хивы и это обстоятельство еще более утвердило ея самонадеянность: — начались нападения на наши караваны, захват наших купцов и т. п. безчинства.

Тотчас по приезде в Ташкент, ген. адъют. фон-Кауфман написал хивинскому хану Мухамед-Рахиму письмо от 19-го ноября 1867 года, в котором извещал его о своем назначении и прибытии, о Высочайшем полномочии, ему дарованном, о движении нашего отряда за р. Сыр для наказания разбойников, грабивших наши караваны и т. д., но письмо это, повидимому, было понято как заискивание со стороны туркестанскаго ген. губернатора и хивинцы сразу приняли высокомерный тон.

Хан не удостоил даже отвечать сам, а поручил вести переписку своим приближенным, которые в свою очередь так мало спешили, что ответ получен был только в феврале 1868 года. Зная, что двадцати-летний Мухамед-Рахим более занят соколиною охотой, чем делами, заправлять которыми предоставил своим приближенным, у нас и не ждали от Хивы никакой особенной деликатности; но тон ответнаго письма превзошел всякую меру. Хивинский Кош-беги, например, писал: «каждый государь владеет [83] своей землей и народом, издавна ему подвластным, и войско его не должно переходить границы, нарушая этим мир. Однакоже, выражение ваше, что обе стороны Сыр-Дарьи принадлежат вашему управлению, похоже на нарушение прежних договоров, так-как южная сторона Сыр-Дарьи принадлежит нам… если на южной стороне Сыр-Дарьи разбойники будут безпокоить караваны, то усмирение их мы берем на себя, а если нападать будут по ту сторону Сыр-Дарьи, то это уже ваша забота». В виду предполагавшейся тогда поездки в С.-Пегербург, генерал-губернатор решил не отвечать на это письмо до своего возвращения, а тем временем выяснить вопрос о договорах, на которые ссылаются хивинцы. Решено было также не отменять фактическаго занятия леваго берега Сыр-Дарьи, всего течения Куван-Дарьи и Яны-Дарьи до озер Акча-Куль, так-как киргизы Казалинскаго уезда кочуют по этим рекам, проводя там зиму и оставляя там на лето игинчей (пахарей) для хлебопашества. С зимы 1867 г. для обезпечения этих киргиз от грабежей и набегов хивинцев были постоянно высылаемы отряды наши из Казалинска и Перовска к Иркибаю, а если состояние погоды позволяло, то и далее. Мера эта, поддерживалась до 1873 г. и дала благоприятные результаты. — Что касается до юридической стороны вопроса, то справки, сделанныя впоследствии в С.-Петербурге указали, что никаких договоров о границах не существует, и что хотя хивинцы возбуждали вопрос о границах во время пребывания у них посланника нашего, Н. П. Игнатьева, но он отклонил от себя решение этого вопроса, сославшись на невозможность точнаго определения пограничной черты между государствами, окраины которых населены только кочевниками.

Внезапная перемена политики бухарскаго эмира, открывшияся военныя действия и воздержание Хивы от предложеннаго ей эмиром участия в союзе против России — все это обусловливало нашу снисходительность по отношению к Хиве. [84]

Разгром бухарских полчищ и занятие нами Самарканда не произвели на Хиву должнаго впечатления — она даже как будто еще выше подняла голову.

Никакие примеры для азиятских владетелей не служат в пользу. Так поражение Кокана, не только не смирило Бухары, но привело ее к такому поведению, которое вызвало войну 1868 г. Разгром Бухары, не только не побудил шахризябских беков исполнять самыя скромныя и законныя требования наши, но даже такие ничтожные беки, каковы кштутский и магианский не задумались, без всякой нужды, поднять против нас оружие. Хива тоже не признавала нашей силы: радушие, с каким были приняты ею все недовольные самаркандским миром и начавшиеся происки в среде наших киргиз и за границей доказывают это. Все партизаны, прикрывавшие до тех пор свои разбои знаменем эмира, каковы Сыддык, Назар и т. п. и все изменники русскому делу, каковы корнет Атамкул ²¹ с братьями и, наконец, мятежный сын эмира, Катты-Тюря, нашли себе убежище в Хиве. Хан назначил всем им содержание, а Катты-Тюре; предложил звание хана всех, подвластных Хиве, туркмен, которые с радостию подчинились новому начальнику, не исключая и откочевавшаго Ата-Мурада. Скоро, однакоже, эмир потребовал выдачи сына и Хива, поставленная между законами гостеприимства и требованием близкаго и все еще опаснаго соседа, приняла среднее решение и предложила Катты-Тюре самому удалиться из ханства вместе с ним ушел было и Атамкул, но был захвачен посланною за ним погоней и, закованный в цепи, брошен на четыре месяца в яму.

В конце декабря 1868 г., к г. Алисону, английскому [85] послу в Тегеране, явились два депутата от туркмен, рода Текке и Джемшиди, с просьбой о принятии их под покровительство Англии, в виду угрожающаго положения России и постояннаго движения русских вперед. Посол уклонился однако же от прямого ответа, под предлогом неимения на этот предмет инструкций, но, как кажется, это не помешало ему уверять депутатов, что русские не посмеют идти за Аму-Дарью, и посоветовать туркменам составить союз. Указав им на необходимость соединения всех народов, живущих по левому берегу этой реки, начиная с Хивы, он посоветовал также склонить на свою сторону сильный род Ирзари, считающей до 50,000 кибиток и, как средство к этому, рекомендовал привлечь к делу, посредством подарков, Сеид-Кули-бия, одного из главных родоначальников этого рода.

Эти переговоры совпадали, как видно, и по времени и по цели, с переговорами соседних нам ханств касательно составления мусульманской коалиции против нашествия христиан. Сведения о деятельной переписке эмира с Алтышаром, Коканом, Шахрисябзем, Хивой и Авганистаном стекались со всех сторон; однако же коалиция, на этот раз, не состоялась, но за то ободрила Хиву к боле решительным действиям. С весны 1869 г. началась и активная роль этого ханства по отношению к России: вводившиеся у киргизов оренбургскаго ведомства новое положение, зловредно перетолкованное султанами и уфимскими муллами, возбудило против себя общее неудовольствие киргизов, выразившееся известными безпорядками в Тургайской и Уральской областях, которыми и воспользовалась Хива, ни мало не медля.

В соседство с так называемыми «оренбургскими киргизами», к которым причисляются и адаевцы, мы стали еще 300 лет назад, с покорением Астрахани. В 1730 году киргизы признали себя нашими подданными, по подданство это было чисто номинальное и требовалась особенная настойчивость оренбургских губернаторов, чтобы учредить здесь [86] власть России и сделать эту власть не только воображаемою, но и действительною. Адаевцы, благодаря своей отдаленности и малодоступности, дольше всех оставались вне нашего влияния. Они упорно отстаивали свою независимость и скорее склонны были подчиняться единоверной им Хиве, имевшей к тому же все средства удерживать их в повиновении. Нередко случалось, что роды, кочевавшие по близости наших фортов платили дань и нам, и хивинцам. Не далее как в 1870 году, хивинские зякетчи (сборщики податей) свободно разъезжали по аулам и собирали зякет, тогда как ни один из русских начальников, ни даже сам султан-правитель западной части области оренбургских киргизов — непосредственный начальник адаевцев — не смели показываться среди их кочевьев. Ежегодные объезды участка султаном-правителем, несмотря на конвой из 150 казаков, никогда не касались степей, где хозяйничали адаевцы. Крайним пределом объезда была р. Эмба — тут и следует считать границу нашего действительнаго влияния. Казачий конвой, как видно, не придавал султану особенной уверенности… Это и понятно, если вспомнить, что казаки иногда нисколько не мешали киргизам расправляться с этими султанами и придерживались во время свалки принципа невмешательства!

Как бы то ни было, но факт несомненный, что когда другие киргизские роды успели уже, благодаря соседству с нами, усвоить некоторую степень гражданственности и порядка — адаевцы остались прежними дикарями.

Первое наше поселение в соседстве с адаевцами основано было только в 1834 г. с целью обезпечить задуманную Перовским экспедицию в Хиву. К несчастию выбор места под укрепление был возложен на гражданскаго чиновника, титул. сов. Карелина, весьма смутно понимавшаго, что именно он должен был искать в выбираемом месте. Недостатки Ново-Александровскаго укрепления, основаннаго на восточном берегу залива Кайдак заключались главным образом в том, что вода в колодцах была [87] горько-соленая, ухудшавшаяся по мере накопления; самые берега залива здесь до того низменны, что покрывались нередко водою, которая оставляла на них множество травы и рыбы, разлагавшихся весьма быстро и заражавших воздух зловонием. Этих двух обстоятельств было достаточно для того, чтобы развить в укреплении болезни и смертность. Каждые 6 месяцев приходилось менять гарнизон, из котораго едва ли половина возвращалась на родину…

Такой остроумный выбор места для первой русской оседлости, конечно, не мог особенно поднять нас во мнении диких соседей, а упорство с каким мы держались за свое кладбище едва ли не было только делом самолюбия.

Как бы то ни было, а не мало человеческих жизней (правда, что это были простые уральские казаки!) принесено было в жертву неумелости чиновника и нежеланно оренбургскаго начальства сознать ошибку!

Только уже Обручев, в 1846 году, т. е., через 12 лет, упразднил это гнилое укрепление, устроив взамен его на Мангишлакском полуострове Ново-Петровское, переименованное в 1859 году, в Александровский форт, где и заведена Николаевская станица из рыболовов.

Как уже сказано, власть султана-правителя, на деле, почти не существовала и каждое отделение адаевцев управлялось своим сардарем. Всех сардарей было десять. Они распределялись поровну между двумя дистанциями — верхней и нижней. Дистаночные выбирались оренбургским начальством из среды почетных и влиятельных биев и состояли в непосредственном ведении коменданта Александровскаго форта.

Кибиточною податью в размере 1 р. 50 к с кибитки адаевцы обложены были только в начале пятидесятых годов, да вносили еще в таком размере, или вернее, с такого числа кибиток, какое сами заблагоразсудят показать. С теми же, кто вовсе уклонялся от взноса податей или от суда — комендант ничего не мог поделать: вся его сила заключалась в двух пеших сотнях уральскаго войска, [88] имевших только 65 коней для хозяйственных надобностей и полицейской службы.

В таком состоянии застало этот край новое положение, вводившее одновременно: и новую подать в 3 р. 50 коп. и правильное счисление кибиток, и выборное начало, подрывавшее влияние и власть родовичей, и разделение на волости и аулы, и наконец новую паспортную систему!

В 1869 году вызваны были в Уральск оба дистаночные для разъяснения им оснований новаго положения. По возвращении их в конце года, вместе с новым приставом, полковником Рукиным (бывший комендант форта Перовский), начались толки, появились ложные слухи о небывалых намерениях правительства и, как следствие всего этого, волнение умов. Один из дистаночных — именно бий Маяев объявил своим сардарям, что новое положение и новая подать должны быть введены теперь же и между адаевцами, другой дистаночный — бий Калбин (личный враг Маяева) объявил, напротив, что на адаевцев новое положение пока еще не распространяется. Это разноречие двух дистаночных, а также внушения разных указных, т. е. утвержденных правительством мулл и, наконец, подстрекательства хивинских зякетчи — привели наконец к кровавой развязке: степь заволновалась, а в средних числах марта 1870 года поднялись и адаевцы.

Прокламации хана и его министров наводнили наши степи; хивинские эмиссары не скупились на обещания, а высланные ханом небольшие отряды выростали в воображении киргиз в огромныя армии и поощряли их на всевозможныя сумасбродства.

До какой степени уклончиво действовали сами народныя власти, можно судить из донесений волостных управителей. Исет Кутебаров весьма наивно сообщил например (22 мая), что «получив сведение о прибытии хивинцев на нашу границу и приглашение от них приехать — я с Ниязом поехали. Нас спросили: «на чьей вы стороне?» — мы отвечали: [89] на обеих. Хивинцы взяли у нас 3 купцов (Ивана Бурнашова с товарищами) и 1000 баранов».

В одной из перехваченных прокламаций, скрепленных печатью Магомед-Рахим-Хана, говорилось о том, что, по договорам с Россиею, границею ханства был сначала Урал, а потом Эмба, и что движение русских за Эмбу есть нарушение договоров. «Вы и все киргизския племена — писал хан — единодушно согласились отделиться от неверных и решились поразить их мечем Исляма… об этом известно начальствующему у порога прибежища Исляма — поэтому посылаем вам войска с Эсаул-баши-Махмудом и Махрем-Худай-Назаром.» Другими прокламациями, от имени только что названных эмиссаров, вызывались бии и старшины прибыть, «ради котлов и детей их,» в Хиву, для совещаний о предстоящих действиях. Диван-беги ²² с своей стороны, также ободрял мятежников и извещал, что скоро прибудут на помощь войска хана.

Правда, здешние документы надобно принимать с большою осторожностью, потому-что подделка печатей не редкость даже и в дипломатических сношениях — пример: поддельное письмо Шир-Али-бия — по делу о Каратегине ²³ и воззвание Худояр-хана к Кураминцам ²⁴; но так как участие хивинцев в волнениях наших киргизов подтвердилось впоследствии собственными сознаниями Куш-беги, то подлинность прокламаций не подлежит сомнению. Следует прибавить к этому, что к прокламациям приложены были 6 печатей и трудно допустить, что все они поддельныя. Если же сортировать документы по степени изящества резьбы на приложенных печатях, то мы сами натолкнем азиятских дипломатов на способ обращать в ничто свои [90] обязательства: имей две печати и, которая похуже — ту прикладывай только к неудобным для себя или компрометирующим документам!

Обнадеженные обещаниями, подстрекаемые своими муллами, султанами и Хивою, киргизы разграбили почтовыя станции, а под конец сделались на столько смелы, что угоняли табуны лошадей из под самых укреплений, как это случилось, например, под Уральским укреплением, где угнано 300 лошадей, а также под Эмбенским постом, где угнано 200 казачьих коней, и наконец близь Уильскаго укрепления, где угнано 20 артиллерийских лошадей. Как свидетельство, до чего могла дойдти самоуверенность киргизов, можно привести условия, предложенныя ими оренбургскому генерал-губернатору: 1) дать им особаго муфтия, 2) назначить им уездных начальников из мусульман, 3) избавить их от новых податей, 4) оставить им, ничем впрочем и не стесняемое до тех пор, право перекочевок, 5) отменить разделение на области, оставив народ, по прежнему, в ведении Оренбурга, 6) не требовать от них выборных от каждых 10 и 50 кибиток ²⁵. Кроме этого, под влиянием нелепых слухов, распускаемых указными т. е. казенными муллами, киргизы опасались, что их заставят строить города и села, что их обратят в христианство и будут брать с них рекрут! Результатом безпорядков было то, что оренбургския организационныя коммиссии действовали нерешительно и боязливо: выборных от каждых 10 кибиток не собирали и, значит, получили цифру весьма далекую от действительности. Вместо 148,089 кибиток, что считалось прежде, их оказалось только 127,669 т. е. на 20,420 кибиток меньше. Правда что много народу откочевало и что в прежней цифре заключаются и [91] землянки, но принимая в соображение что организация Туркестанскаго края дала двойныя противу прежняго цифры, можно быть уверенным, что при более тщательной работе, оренбургския цифры были-бы значительно иныя. Чего можно было ожидать от таких уездных начальников как например иргизский капитан В…, который в самую горячую пору уехал себе в Оренбург, и оттуда вздумал давать предписания своему помощнику, точно губернатор. А выбор им в младшие помощники известнаго барантача Исета — не унижение ли русскаго имени? Другой уездный начальник дал даже подписку, что вводить положение не будет.

Волнения оренбургских киргизов стали отзываться и в туркестанском крае: нападения на станции, на купцов и караваны сделались явлением довольно обыкновенным.

Все эти нападения производились шайками, формируемыми в Больших и Малых Барсуках, т. е. вне пределов Туркестанскаго края; но нельзя было ручаться, что подобные безпорядки не разовьются и между придарьинскими киргизами. Соблазн велик, а безнаказанность поощрительна. Так и случилось.

В апреле 1869 года, чиклинцы, получив известие, будто хивинский отряд пришел на границу и требует биев и волостных к себе, захватили прикащика Ивана Бурнашова с двумя товарищами и вымененных ими на товар 1000 баранов. — Имущество было разделено грабителями, а люди отвезены в Хиву. В мае шайка разбойников напала в 75 верстах от Уральскаго укрепления на проезжавших в Ташкент мастеровых инженернаго ведомства, из которых убито 6 и взято в плен 8; впоследствии пленные были однакоже возвращены Исетом в Уральское укрепление. Захваченные на почтовых станциях казаки были сданы в Хиве. На Буканских горах, входящих в состав нашей территорий, шайка из 80 человек хивинцев и киргизов, под предлогом зякета, сбирала на урочище Ильяр, дань с проходящих караванов, отбирала [92] понравившиеся товары и, наконец, захватила с собою еврея Якуба Муши, с тремя верблюдами из его каравана, ограбив при том 2,000 рублей деньгами. У Евграфа Кекина отняли весь товар на 9,000 руб. сер. Кроме этих купцов, пострадали еще: братья Быковские, Мустафа-Адам-Оглы, Биджан-Жангаз и бухарский купец Абдул-Хаким.

Не желая с перваго же разу прибегать и крутым мерам, генерал-губернатор попытался вразумить Хиву путем дипломатических сношений. Письмом от 12 августа 1869 года было указано хану, что: 1) к нашим киргизам и туркменам посылались от его имени возмутительная прокламации, 2) в пределы наши являлись посланные им чиновники с отрядами для поддержания безпокойств между нашими подданными, 3) несколько русских увезено в Хиву, где и содержатся с его ведома, и 4) мятежники и разбойники, бежавшие из русских пределов, находят у него гостеприимство и покровительство.

Вместе с тем от хана требовали, чтобы подобные случаи более не повторялись и чтобы с виновных в нарушении границы было взыскано. «Я не хочу думать, — прибавил генерал-губернатор, чтобы все это делалось с вашего ведома, а желал-бы верить, что вы к этим деяниям несколько не причастны. Подобныя-же действия бывали прежде и со стороны Кокана и Бухары — вам известны последствия.»

По получении новых сведений касательно безпорядков на Букан-Тау, написано было 20-го сентября новое письмо, требовавшее наказания грабителей, возвращения награбленнаго и освобождения всех, захваченных разбойниками, русских и бухарских подданных. В виде угрозы генерал-губернатор прибавил: «если Ваше Высокостепенство не пожелаете исполнить моих справедливых требований, то, в случае разрыва дружбы между нами, тяжело будет честным людям расплачиваться за разбойников».

Ни на то, ни на другое письмо ответа, однакоже, не приходило, а нарочный, отправленный с этими письмами, [93] был в Хиве задержан и арестован. Нарочный этот был весьма толковый киргиз Перовскаго уезда — кандидат в волостные управители, султан Давлет-Бушаев. Выехав 7 сент. 1869 г. из Перовска, он на 14-й день был уже в Хиве ²⁶, где народ встречал его радостными криками «Ильчи, ильчи» (посол, посол)… Не так приняли его министры, не довольные его ответами. На вопрос Куш-беги: какого мнения русские о Сыддыке? — Бушаев отвечал например, что русские считают его своим проводником: где бы он ни явился, везде привлекал русских и отдавал им города, которые защищал. Коканцы обязаны ему потерею своих городов, бухарцы поплатились Самаркандом, а теперь он у вас» — окончил Бушаев. На другой же день у нашего гонца отобрано было оружие и к сакле его приставлен караул. Так сидел он 3 месяца.

Так-как волнения в оренбургских степях не прекращались и, напротив, приобрели более решительный характер (к этому времени относится угон лошадей из-под Уральскаго и Эмбенскаго укреплений), и так-как слухи о движении хивинских войск становились все настойчивее, то со стороны Туркестанскаго округа были приняты следующия меры: войска Казалинскаго и Перовскаго уездов, в видах единства действий, подчинены были командированному для этой цели штаб-офицеру и, сверх того, из Казалинска и Джизака высланы были рекогносцировочные отряды: первый к Яны-Дарье, а второй к Буканским горам. Казалинский отряд имел назначением перерезать Сыддыку путь к Сыр-Дарьинским фортам, на которые он намеревался напасть и собирал для того партии в Дау-Каре. Хан послал Сыддыку 9 наров ²⁷, щегольски изукрашенных; увешанных [91] бубенчиками и колокольчиками, но, узнав о движении нашего отряда к Яны-Дарье, остановил все приготовления Сыддыка.

Экспедиция к Буканским горам имела, сверх того, целью провести на самом деле новую границу нашу, определенную мирным договором 1860 г. Две сотни казаков и съемочная партия, выступившия 25 октября из Джизака, воротились 22 ноября, сделав в холодное время (морозы доходили до — 14° R), без кибиток на ночлегах, с одними кошмами — до 800 верст.

Экспедицией начальствовал 1-го стрелк. бат. майор Бергбом, а в помощь ему придан был пишущий эти строки, Бухарский уполномоченный ²⁸, присланный эмиром отстаивать его интересы при проведении границы, наскучив бивачною жизнью, а может быть не пожелав рисковать собою в виду слухов о Сыддыке — притворился больным и остался на половине пути. Не смотря, однакоже, на слухи и донесения лазутчиков, отряд в точности выполнил все возложенное на него поручение. Разосланныя с джигитами прокламации успокоили кочевников, начавших было сниматься со стойбищ, а бии и старшины выезжали на поклон, иные в первый раз в жизни сталкиваясь лицом к лицу с русскими. — До этого еще ни один отряд наш не проникал в такую глубь.

Между тем, ханский совет решил было отпустить нашего нарочнаго, но тут подоспела киргизская депутация, во главе которой стояли наши беглые Азберген и Канали, которые, поднеся хану богатые подарки ²⁹, просили его не сдаваться на наши требования, чтобы такою уступчивостью не унизить своего достоинства и не скомпрометировать киргизов. «Мы воевали с русскими, говорили они, по твоему ханскому приказу и за то лишились своих земель и народа, [95] которым управляли; у нас остались одне головы». — Хан послушался и отменил было решение совета, но вскоре получил известия о высадке в Красноводском заливе, а также о движении нашего отряда к Буканским горам — это заставило его отпустить нашего гонца, которому уже грозила серьезная опасность, вследствие побега двух его джигитов и подозрения, что гонец тайно сносится с нами. Любопытно, чем выражается у хивинцев угроза заключенному: на часы к нему ставят палача! — Бушаев тотчас подарил обоим министрам по лошади и страшнаго часового сняли. Отпуская гонца, Куш-беги подарил ему на прощанье красный халат (ценою в 36 р.). 2 ф. чаю и 2 головы сахару.

Высадка в Красноводске произвела в Хиве весьма сильное впечатление. Хан немедленно послал отряд конницы завалить все колодцы по дороге к Кызыл-Су: трупы собак послужили хивинцам готовым материалом для этой работы и множество колодцев со стороны Красноводска приведены в негодность; только один колодезь Сагжа пощажен был на время, но и там оставлен конный пикет, который должен был завалить колодезь только в случае появления русских. В самом городе устроена новая цитадель, в виде башни, и вооружена 20-ю орудиями. Главный проток Аму-Дарьи, Талдык, отведен в Айбугир и разветвлен на каналы с целью обмелить его и сделать не проходимым для наших судов. Близь мыса Урге выстроено укрепление, куда уже перевезены запасы из Хивы и Кунграда. Другое укрепление предположено было устроить на урочище Кара-Тамак. Прикочевавшие к Хиве наши киргизы освобождены были от налогов, с тем однакоже, чтобы в случае войны, они выставили по одному джигиту с каждых двух кибиток. Кроме того, для поддержания в киргизах уверенности в успехе, хан воспользовался прибытием какого-то турецкаго эфенди и выдал его за посла, предлагающего Хиве союз и помощь Турции. Говорили, будто этот эфенди [96] и действительно был агентом турецкаго правительства, от имени котораго просил освободить персидских рабов. Как аргумент в пользу этого, эфенди приводил необходимость расположив в свою пользу Персию, которая только потому не помогает ни авганцам, ни бухарцам, что они, безпрерывно вторгаются в ея пределы, забирают пленных и продают их в рабство.

Одновременно с этим, в Хиву прибыл и бухарский посол, с известием о покорении эмиром Гиссара и жестокой расправе его с жителями. Бухарцы хвастали, что они 7 дней резали мужчин и 3 дня детей в люльках. Эмир писал, что ему удалось, при помощи некоторой хитрости, поддержать мир с русскими, но что он никогда не забудет главную заповедь корана: «уничтожай кяфиров» — а потому тотчас примется за дело, как только придет время!

Все эти посольства поддерживали в хане самонадеянность, которая поколебалась только при известии о высадке в Красноводске и движении буканскаго отряда.

Тревога, поднявшаяся в Хиве, вследствие занятия Красноводскаго залива, доказывает уже, сама-по-себе, всю важность для нас этого пункта. Занятие это было решено еще в 1865 г., но отложено до более благоприятнаго времени. Весною 1869 г. этот вопрос был снова возбужден в видах достижения следующих целей: 1) развития торговли нашей предоставлением ей новаго рынка и открытием новаго и кратчайшаго пути ко всем среднеазиятским ханствам, 2) успокоения оренбургских киргизов, которые в Хиве находили приют, на нее возлагали свои надежды, в ней искали поддержку своим мятежным действиям и наконец — 3) отвлечения Хивы от составлявшейся против нас мусульманской коалиции.

Если путь от Красноводскаго залива до Хивы будет открыт и достаточно изследован, тогда, в случае серьезных обстоятельств в Средней Азии, с Кавказа во всякое время может быть двинут, через Каспий, отряд, соответствующий этим обстоятельствам. [98]

Предположения эти удостоились, в общих чертах Высочайшаго одобрения, но чтобы успеть приготовиться к десанту и к устройству торговой фактории, а также для необходимых предварительных сношений с персидским правительством, Государь Император повелел: отложить экспедицию до весны 1870 года, возложив исполнение ея на кавказское наместничество. Так как слухи о предположенной экспедиции стали уже распространяться в публике и могли дойти до персидскаго правительства не оффициальным путем, в ущерб их определительности и верности, то, по представлению Его Высочества наместника Кавказа, Высочайше повелено было: привести экспедицию в исполнение осенью того же 1869 года, тем более, что приготовления к высадке могли занять только 1½ месяца.

Получив оффициальное уведомление о высадке, шах собственноручною запискою к послу нашему д. с. с. Бегеру, 4 декабря, просил исходатайствовать у Государя удостоверения: что укрепление Красноводска имеет целию только развитие торговли с Туркестаном, что мы не будем входить в дела ямудов, кочующих по берегам р.р. Гургана и Атрека и что не будем строить никаких укреплений ни по берегам этих рек, ни в устьях их. Бегер телеграфировал об этой просьбе к нашему министру иностранных дел и получил в ответ, что «императорское правительство признает владычество Персии до Атрека и, следовательно, не имеет в виду никаких укреплений в этой местности».

Ответ этот был сообщен шаху 13 числа и произвел такое благоприятное впечатление, что шах, уже на третий день т. е. 16 числа, разрешил входить нашим купеческим пароходам в Мургаб и Энзели, наравне с парусными судами — право, котораго наши дипломаты тщетно добивались несколько десятков лет.

Так как было бы весьма невыгодно, если бы хивинский хан считал Красноводскую экспедицию — предприятием [99] самостоятельным, несообразующимся с общим направлением нашей политики в Средней Азии, то, генерал-адъютант фон-Кауфман, дабы уверить хана в связи экспедиции с его распоряжениями, тотчас по получении о ней известия, письмом от 18 января 1870 года, уведомил хана о целях высадки отряда: для устройства складочнаго торговаго пункта и обезпечения караванов от нападения туркмен. Вместе с тем генерал-губернатор воспользовался случаем напомнить хану, уже в более строгих выражениях, прежния требования свои относительно свободнаго допуска наших купцов в города ханства, и наконец прибавил: «желая установить и поддерживать мирныя и дружественныя отношения с вами, я трижды вам писал, но ни на одно письмо не получил от вас ответа; вы даже позволили себе, вопреки всякому праву, задерживать последних посланных моих… Подобный образ действий не может быть более терпим. Одно из двух: или мы будем друзьями, или мы будем врагами — другой средины нет между соседями. Далее хану советовалось отвечать согласием на предъявленныя требования, ибо «всякому терпению есть конец, и если я не получу удовлетворительнаго ответа, то возьму его».

Чрез месяц по отправлении этого письма, возвратился, наконец, 25 февраля, Бушаев, доставивший ответ на второе письмо — от диван-беги и на третье — от куш-беги ³⁰. Первый писал, что хивинские зякетчи (сборщики пошлин) всегда ездили к Букантау, для сбора податей с рода Чару и с караванов. «Это не нововведение, — пояснил писавший, — свидетели тому бухарские купцы…» Что касается до захваченнаго еврея, то диван-беги объявил, что сведений о нем не имеется, а грабежи в Букан-тау приписал нашим [100] киргизам, так как их зякетчи ездят партией только в 10 человек, а не в 80. Куш-беги писал гораздо определительное: «наш государь вовсе не желает войны, а напротив, желает спокойствия и блага своим подданным, и мы бы желали, чтобы также было и у вас. Однако, несколько времени тому назад, русския войска перешли границу и идут на нас». Далее, в оправдание своих прокламаций и эмиссаров, куш-беги говорит: «ваши киргизы жаловались нам, что русские не позволяют им перекочевывать в хивинские пределы, как это бывало прежде, кроме того, притесняют и убивают. Для успокоения этих киргиз и для наказания грабителей, я послал к ним 5 — 10 чиновников». По поводу пленных было сказано: «киргизы привезли к нам 3-х русских и с них взыскивают кровь своих убитых родственников и ограбленное имущество», но что «сидящий под сению Божией (или под Его покровом — то есть хан) охладил водою благоразумия воспаленныя сердца киргизов», не разрешил казни и отобрал пленных, которые могут быть возвращены только в таком случае, если нашим войскам запрещено будет переходить границы, а киргизы будут вознаграждены за ограбленное у них имущество.

Видя из этих сношений, что хивинцы, по прежнему, настаивают на праве владения левым берегом Сыра и что, сознаваясь в посылке к нашим киргизам своих эмиссаров, обходят вопрос о прокламациях, а по делу о пленных ограничиваются уведомлением, что они живы, — генерал-губернатор поставил все это, письмом от 25 марта, на вид диван-беги, которому высказал, кроме того, удивление по поводу задержания Бушаева и по поводу уклонения хана от непосредственных сношений. Касательно движения наших отрядов, было сказано, что они шли в места, занимаемыя нашими подданными, нуждавшимися в защите против хищников, и что где бы ни жили подданные Белаго Царя, они останутся Его подданными, и потому земли [101] по Яны-Дарье до озера Акча-Куль всегда, считались и будут считаться русскими. Буканския же горы, как и весь путь от Кызыл-Кума до моста Иркибая, на Яны-Дарье, принадлежат, по мирному договору с Бухарой, — нам и потому, кроме нас, никто никаких сборов делать здесь не должен. Кроме всего этого, снова было повторено требование об освобождении всех увезенных в Хиву, русских подданных, о прекращении покровительства нашим мятежникам и предоставлении нашим купцам тех же прав, какими пользуются хивинские в России.

14 апреля получен из Хивы ответ на письмо генерал-губернатора от 18 января по поводу высадки в Красноводском заливе. Куш-беги писал: «Содержание последняго вашего письма отзывается полным нерасположением. С основания мира и до сих пор, не было такого примера, чтобы один государь, для спокойствия другого и для благоденствия чужих подданных, устраивал на границе крепость и посылал свой войска… Наш государь желает, чтобы Белый Царь, по примеру предков, не увлекался обширностию своей империи, Богом ему врученной, и не искал приобретения чужих земель: это не в обычае великих государей. Если же, надеясь на силу своих войск, он пожелает идти на нас войною, то пред Создателем неба и земли, пред великим Судиею всех земных судий — все равны: и сильный и слабый. Кому захочет, тому и даст Он победу… ничто не может совершиться против воли и предопределения Всевышняго».

Видя из всего этого как мало придают хивинцы значения нашим требованиям и угрозам, неподкрепленным вооруженною рукою, генерал-губернатор представил г. военному министру свои соображения на случае необходимости изменить характер отношений к Хиве. Действовать против этого ханства со стороны одного туркестанскаго округа казалось невозможным, потому что для достижения сразу всех предположенных целей, нашему отряду пришлось бы пройти [102] вплоть до Каспийскаго моря, а это кроме затруднительности движения, повлекло бы за собою продолжительное отсутствие из края значительных сил, и без того едва достаточных для охранения спокойствия. Движение же со стороны одного Красноводска — есть дело рискованное, что и доказали впоследствии рекогносцировки с этой стороны, предпринятыя полковником Маркозовым. Нам именно необходимо было достичь на этот раз полнаго и блистательнаго успеха, который бы затмил неудачи 1717 и 1839 годов и низвел бы Хиву с той высоты, на которую подняли ее топографическия условия окружающей страны, последния события в Средней Азии и волнения в оренбургских степях.

Генерал-адъютант Милютин, письмом от 13 марта, сообщил генерал -губернатору, что соображения его удостоились Высочайшаго одобрения и что в случае если бы не смотря на все наши старания «поведение хана хивинскаго вынудило бы нас снова поднять оружие, то, разумеется, мы воспользуемся, вновь приобретенным нами выгодным положением на юго-восточном берегу Каспийскаго моря. Малочисленный отряд, занимающий ныне Красноводск, может быть в случае надобности усилен подкреплениями из Дагестана, где с этою целью положено иметь всегда в готовности несколько баталионов и орудий».

Между тем, хан послал в Красноводск посла, который по дороге сносился с туркменами и уговаривал их соединиться для нападения общими силами на слабый русский отряд. Джафарбаи (один из туркменских родов) возражали послу, что летовки их находятся в руках русских отрядов, и если хан займет своими войсками эти летовки, то туркмены, конечно, с большим удовольствием будут повиноваться ему как единоверцу, но что до тех пор им, по неволе, надобно жить в мире с русскими.

Начальнику красноводскаго отряда полковнику Столетову было внушено министерством иностранных дел, чтобы он не вел с послом никаких переговоров, а указал бы ему [103] на туркестанскаго генерал-губернатора, как на лицо, имеющее на то необходимыя полномочия. Столетову разрешено было войдти только в частное соглашение, касательно движения купеческих караванов.

Между тем безпорядки в степях оренбургских все продолжались. Отсутствие энергии, знания дела и сообразительности во второстепенных деятелях, призванных ввести новое положение, оказали роковое влияние на ход дела. Дерзость киргизов росла по мере ослабления энергии в представителях русской власти. 2 февраля 1870 г. мангишлакское приставство присоединено было к кавказскому наместничеству, а в начале марта мангишлакский пристав, подполковник Рукин отправился с двумя офицерами и конвоем в 40 казаков вводить положение у адаевцев, известных своею необузданностью.

Отряд этот был окружен киргизами 15 марта. Рукин вступил в переговоры, принял приглашение перейти с офицерами в толпу почетных киргиз для чаепития, затем по просьбе вероломных дикарей приказал своим казакам сложить оружие в кучу, для доказательства, что намерения его мирны и пригрозил чуть не разстрелянием казакам, не желавшим сначала исполнять такого дикаго приказания, да еще вдобавок от начальника, сдавшагося, но их мнению, в плен. Словом, Рукин повторил в миниатюре все ошибки Бековича-Черкасскаго. Результаты получились те-же: как только казаки послушались и сложили оружие — киргизы покрыли оружие это кошмами и, по знаку, навалились сверху сами, в то-же время налетела засада и частью перебила, частью взяла в плен казаков, не могших вытащить из под киргиз своего оружия. Рукин, поздно сознав свою преступную несообразительность — застрелился. Катастрофа, постигшая Рукина, нападение на Александровское укрепление, сожжение Николаевской станицы и прибрежных маяков — все это шло одно за другим и если бы не помощь со стороны Кавказа, то форт, не смотря на его 14 орудий, был бы взят [104] мятежниками. Все эти нападения и грабежи караванов хотя и не могли быть отнесены к непосредственному участию Хивы, но так как показания пленных мятежников прямо указывали на ея интриги, а несколько человек пленных казаков ³¹ пересланы киргизами к хану и им приняты в услужение, а разбойники находили себе в Хиве не только убежище, но и покровительство, и так как хан уклонялся от исполнения наших требований, то генерал-губернатор счел неудобным поддерживать с Хивою дальнейшия дипломатическия сношения и стал готовиться к войне, чтобы положить конец самонадеянности безпокойной Хивы. Приготовления были тем затруднительнее, что неурожай 1870 г. выразился значительным возвышением цен на жизненныя потребности, однакоже, к маю месяцу мы были уже готовы, а эмир бухарский согласился пропустить наши войска через свои владения. Между тем и Хива делала приготовления. Сборы партизанских отрядов Сыддыка, Азбергена и султана Хангали Арсланова произвели должное впечатление на умы наших кочевников, которым, конечно, первым грозила опасность.

Кавказский отряд, присланный под начальством полковника графа Кутайсова на помощь Александровскому форту, состоял: из 21 стр. батальона, 2 стрелковых рот Апшеронскаго полка, 2 рот № 14 лин. бат. 4 сотен Дагестанскаго конно-иррегулярнаго полка и 2 сотен терских казаков при 2 пеших и 2 конных орудиях. Понятное дело, что обстоятельства круто изменились: энергические набеги кавказцев скоро довели адаевцев до изнеможения и к концу июня часть их уже изъявила покорность; к концу сентября мятеж можно было считать подавленным: 5000 кибиток приняли новое положение а это тем более важно, что в деле реформ вообще, а среди дикарей в особенности, [105] важен только первый пример, первый шаг. Этот шаг был уже сделан.

Цифра в 5000 кибиток, конечно, ничтожна, но следует принять в соображение, что при отдаленности Александровскаго форта от театра действий, т. е. от кочевок мятежников эти последние всегда заблаговременно могли уходить от наступавшаго отряда. Это вынудило графа Кутайсова учредить другой складочный путь на Кунан-су, что отчасти и содействовало успеху экспедиции, хотя по мелководию залива, по затруднительности выгрузки и вредному климату, пункт этот все таки был неудовлетворителен.

На следующий 1871 год решено было сначала предпринять экспедицию против Хивы со стороны туркестанскаго округа, другие же два округа: — оренбургский и кавказский должны были придерживаться строго оборонительнаго образа действий, выслав отряды на пути перекочевок киргизов. Высланные в Барсуки и на Усть-Урт отряды предохраняли степь от волнений, а наши партизаны из киргизов не допустили хивинцев проникнуть в наши пределы. Хан вздумал было искать союза с Бухарой, но посол его Баба-бий был задержан эмиром до получения указаний из Ташкента. В это время вопрос о Хиве был уже отодвинут на второй план, вследствие окончательнаго разрыва с Кульджею. Так как непосредственных сношений с Хивою генерал-губернатор решился избегать и так как бухарский эмир предложил свое посредничество для устранения недоразумений с Хивою, то ему были сообщены следующия условия: 1) выдать всех русских пленных, 2) отказаться от дальнейшаго покровительства барантачам и 3) прислать в Ташкент посольство. Эмир отпустил хивинскаго посла в сопровождении своего довереннаго султана Хаджи Урака, известнаго своим благочестием и добровольно вызвавшагося попытаться уговорить хивинскаго хана во имя пользы мусульманства не подвергать риску свою страну, подобно тому как это сделали эмир бухарский и хан коканский. Ходжа Урак был принят [106] хивинским ханом на другой же день по его прибытии, но хан выразил удивление по поводу вмешательства Бухары в сношения его с Россией и не принял представленной ему записки об условиях сохранения мирных с нами отношений. Записка эта была передана на обсуждение особаго комитета из ближайших к хану сановников (Диван-беги, Кош беги, Шейх-уль-Ислям и Наиб). Бухарский посол пробыл в Хиве два месяца и за все это время только однажды был приглашен в комитет, да и то как будто за тем только, чтобы выслушать не весьма приятныя для себя вещи. Перед отъездом хан дал ему прощальную аудиенцию и сказал при этом: «в ответ на слова эмира и на сообщенныя им мне слова туркестанскаго генерал-губернатора я могу сказать одно: пусть генерал-губернатор пришлет мне любезное письмо с предложением дружбы и обещанием не переходить войсками границы моих владений — тогда я освобожу находящихся у меня 11 пленных солдат и тогда прекратятся грабежи и разбои. Если же он этого не сделает, то я не выдам пленных и все останется по прежнему, а затем одному Богу известно, что будет дальше!»

Ответное письмо хана к эмиру оказалось не скрепленным печатью ханскою и заключало в себе отрицание справедливости нашего неудовольствия на Хиву. На посланца, доставившаго это письмо (Муртаза-бий) возлагалось ханом ведение переговоров с генерал-губернатором.

Зная уже из опыта, как мало можно надеяться на успешность переговоров с хивинцами, и в особенности в виду категорическаго тона, принятаго в последнее время кичливым ханом — генерал-губернатор не согласился допустить хивинскаго посланца в Ташкент и предпочел сноситься с ним через бухарскаго эмира. В случае неудачи и этих переговоров предположено было на этот раз покончить с Хивою, не прежде однакоже, как выяснятся отношения наши к Якуб-беку и Кульдже.

Между тем Хива, напуганная одновременным [107] движением отрядов: генерала Головачева — со стороны Джизака чрез Буканския горы, и полковника Маркозова со стороны Красноводска — решилась на сближение с нами и отправила два посольства (Муртаза-бий и Баба-Назар Аталык), одно вслед за другим: одно в Тифлис, а другое в Оренбург, вопреки известной уже хивинскому правительству воле Государя о порядке сношений исключительно с туркестанским генерал-губернатором. Хивинцы, как видно, сомневались в солидарности начальников соседних русских округов и надеялись в Оренбурге и Тифлисе встретить поддержку против притязаний Ташкента!!

Видя себя оцепленным русскими отрядами: в Красноводске, Чекишляре, Каратамаке, Иркибае и Тамды — хан решился попытаться войти в сношения с русскими, а чтобы это не было похоже на вынужденную уступку — так он вздумал миновать при этом туркестанскаго генерал-губернатора, к которому после дерзких ответов своих министров ему конечно уже трудно было написать что-нибудь удовлетворительное, не роняя в то-же время своего достоинства.

Посланныя им посольства (в начале 1872 года) направились было: одно к Е. И. В. Наместнику Кавказа, а другое чрез Оренбург к Высочайшему Двору. В грамате на имя великаго князя хан писал между прочим: «да будет известно вашему дружескому сердцу, что с давних пор между нашими высокими правительствами существовало согласие, отношения наши были откровенны, а дружба день ото дня укреплялась как будто два правительства составляли одно, а два народа — один народ. Но вот в прошлом году ваши войска высадились у Челекена на берегу Харезмскаго залива, под предлогом торговых целей, а недавно небольшой отряд этих войск подходил к Сары-камышу, издавна нам принадлежащему, но воротился назад. Кроме того, со стороны Ташкента и Ак-мечети (Перовска) русския войска доходили до колодца Мин-булак, лежащаго в [108] наших наследственных владениях. Нам неизвестно: знает ли об этом великий князь или нет? Между тем с нашей стороны не предпринимались никогда никаких действий которыя бы могли нарушить дружественныя с вами отношения… Некоторыми казаками (т. е. киргизами) были захвачены 4 — 5 ваших людей, но мы их отобрали и бережем у себя… Если вы желаете поддержать с нами дружеския отношения, то заключите условие, чтобы каждый из нас довольствовался своей прежней границей; тогда мы возвратим вам всех ваших пленных, но если эти пленные служат вам только предлогом для войны с нами, с целию расширения ваших владений, то да будет на это воля Всемогущаго и Пресветлаго, воля — от которой никто уклониться не может!»

Послы были остановлены: один в Темир-хан-Шуре, а другой в Оренбурге. По распоряжению министерства иностранных дел послам было объявлено, что их не допустят ни к Высочайшему Двору, ни к Наместнику и что никаких доводов, никаких писем от них принято не будет до тех пор, пока пленные не будут освобождены и пока такое же посольство не будет прислано и в Ташкент. Хивинцы увидали свою ошибку, но уже не хотели смириться: вместо Ташкента посольство их было отправлено в Ост-Индию, с просьбою о помощи против России…

Ответ новаго вице-короля, как и следовало ожидать, заключался в совете смириться перед Россией, исполнить все ея требования и затем не давать никаких поводов к дальнейшему неудовольствию. Совет этот Хива слышала еще в 1840 году, из уст Аббота и Шекспира. Англичане хорошо понимают, что русские решатся на войну с Хивою только в крайности; интересы же Англии требуют, чтобы хивинцы не доводили дела до этой крайности, так как весьма вероятно, что на этот раз дело окончится присоединением к России устьев Аму-дарьи т. е. обстоятельством мало обещающим для Англии.

Между тем усиленная рекогносцировка, предпринятая в [109] начале Сентября 1872 года со стороны Красноводска и казавшаяся не только Хивинцам, но и самим англичанам решительным нападением на Хиву — не привела, как известно, к ожидавшимся результатам: Хива осталась нетронутою. Равнодушие, с каким принят был в Англии сообщенный газетами ложный слух о занятии нами Хивы, доказывает, что к мысли о таком исходе англичане уже привыкли и считают это дело только вопросом времени.

Отступление Красноводскаго рекогносцировочнаго отряда (Маркозова) принято было хивинцами, как и всегда в Азии, за неудачу.

Хива еще раз вздохнула свободно, еще раз убедилась в своей недоступности, в своей безнаказанности и конечно еще больше укрепилась в принятой ею системе действий.

Так, благодаря стихиям, держалось разбойничье гнездо, ничтожнаго во всех отношениях народа. Возделывая плодоносный бассейн низовьев Аму-Дарьи руками пленных персиян, ежегодно доставляемых на рынки туркменами, хивинцы, со своим трех сот тысячных населением, представляют совершенную аномалию о бок с такою могучею державою как Россия. Когда наш левый фланг был обезпечен занятием Кульджи и завязавшимися сношениями с Кашгаром, мы могли наконец поднять перчатку, давно брошенную нам Хивою. Весною 1873 года предположено было покончить с этим ханством одновременным наступлением со стороны Кавказа, Оренбурга и Туркестана, под руководством туркестанскаго генерал-губернатора генерала-адъютанта фон-Кауфмана.

Известно, как разыгралась эта тройная экспедиция и как блистательно выдержали оренбуржцы и туркестанцы свою пробу. Хива почти не защищалась, дрались с нами только мелкия партии жителей и если бы не контрибуция, наложенная на туркмен, то туркестанцам пришлось бы воротиться с обманутыми надеждами, не пришлось бы испытать ни залпов берданками ни картечниц Набеля. [110]

Мы ограничили теперь Хиву Аму-дарьею, оставив на востоке границу по прежнему неопределенною и открытою, точно для того, чтобы облегчить Хиве сношения с нашими киргизами и тем доставить кавказцам возможность сходить еще раз в поход уже без Маркозова…

Навлекши на себя грозу и не желая все таки сноситься с фон-Кауфманом хивинский хан тщетно обращался и к Бухаре, и к Турции, и к Англии — отовсюду он слышал один совет: уступить справедливым требованиям России. Когда слухи о сборах русских отрядов достигли Хивы — хан наконец решился и послал пленных с бием Муртаза Ходжею в Казалинск. В числе пленных были 5 уральцев, захваченных в 1870 году при нападении на Рукина (Долбленов, Гузиков, Солодовников, Попов и Дурманов), 2 казака, бывшие смотрителями станций Джулюс и Каракудук, и захваченные в 1869 г., еще 2 казака, захваченные в том же году вместе с лошадьми под уральским укреплением и проч. всего 21 человек. Все они были куплены по 250 тиллей. 22 марта пленные прибыли в Казалинск, когда отряд уже был на пути. Пленным разрешено было идти в поход — кто пожелает — таких снарядили по казачьи, выдали по 15 р. и отправили в качестве конвоя при том же хивинском после, которому приказано ехать в отряде. Роли переменились! Хан, как видно, сильно надеялся на свою уступчивость и не принимал никаких мер не только к обороне, но даже и к серьезной задержке русских. По занятии генералом Веревкиным Мангыта, хан еще раз попытался кончить дело без боя: он написал, и к ген. Веревкину, и к генералу фон-Кауфману, письма почти одинаковаго содержания и просил генералов остановиться. Вот извлечение из письма к генералу фон-Кауфману: «вы просили в письме своем об освобождении пленных: у нас действительно есть 5 — 10 человек русских, но они вовсе не пленные, так как достались не войскам моим, а куплены за деньги у киргизов и адаевцев, мы же из дружбы к вам их только [111] сберегли. Вы просили также прислать, вместе с пленными, довереннаго человека для переговоров и заключения условий, которыя бы закрепили наши приятельския отношения более прежняго. Мы и послали к вам с этою целью Муртаза-Ходжа Бия… который однакоже не мог проехать в Ташкент чрез Бухару. В это время от оренбургскаго губернатора прислано было с киргизом Загир-бием письмо, с просьбою об освобождении русских. Такое-же письмо привезено и с Чипиликана (т. е. с Челекеня) чудыром Сари-Ишаном от тамошняго начальника отряда. Узнав что Муртаза бий не мог проехать чрез Бухару мы послали с прибывшими гонцами двух своих людей в Оренбург и Чипиликан и обещали выслать остальных людей. Ни в Оренбурге, ни в Чипиликане писем от наших посланников не приняли и в переговоры с ними не вступили, объявив, что все это поручено вам. По возвращении этих посланных, мы вручили оставшихся русских Муртаза бию и отправили их чрез Казалу, а сами остались пребывать в мире и спокойствии. Мы слышали, что наш посол имел с вами свидание и передал ваших людей, но никаких известий от него самого до сих пор не получали. Между тем войска ваши начали со всех сторон появляться в наших владениях. Тогда жители стали защищать свои семейства, выходили к вам на встречу и по мере возможности старались задержать вас…

Если ваше желание заключается в возвращении пленных, то ведь они уже у вас, если же вам угодно что-нибудь другое — скажите: мы по мере сил исполним и это. Если вы желаете заключить договор, то остановитесь на месте, куда теперь прибыли и не проходите чрез населенныя места».

Надо отдать справедливость автору письма: оно составлено весьма ловко и все счеты наши оказывались легким недоразумением!

Ответ не заставил себя ждать: «война вызвана вашим поведением с нами, писал генерал фон-Кауфман; все предложения мои о мире и дружбе оставлены были вами в [112] течении шести лет, без внимания. В настоящее время я готов заключить с вами условия мира и дружбы, но буду двигаться вперед, как Бог мне укажет. Если желаете спасти народ свой и ханство от раззорения вашими войсками — распустите их и объявите жителям всех мест: заниматься своим хозяйством. Русские войска бьют врагов, но не раззоряют мирных жителей.»

Что касается до Веревкина, то он, согласно инструкции, не отвечал хану, а направил его посла в отряд генерала Кауфмана.

Вечером 28 мая, когда Веревкин бомбардировал Хиву, хан послал к генералу фон-Кауфману (в лагерь у Янги Арыка) своего двоюроднаго брата Иртазали хана с письмом, в котором просил принять его со всем ханством под руку Белаго Царя. Веревкину послано было приказание прекратить огонь, если со стороны города не будет выстрелов, а хану приказано выехать на встречу со свитою. Хан однако-же побоялся выехать на встречу и тайком ушел из города, где на его место избран был брат его Ата-Джан.

Утром 29 мая, со стен по войскам оренбургского отряда открыт был огонь, не смотря на переговоры, какие в это время шли между хивинскими властями и начальниками наших отрядов. Инструкция обязывала ген. Веревкина не прекращать военных действий, не смотря ни на какия уловки, неприятеля и бить, следовательно, до тех пор, пока враг не сломлен. Так он и сделал: оренбуржцы штурмовали брешь как раз в то время, когда туркестанцы спешили парадно вступать в город! В 2 часа дня 29 числа войска вступили в Хиву. — 30, в день годовщины рождения Петра I, отслужен был молебен за здравие Государя и панихида за упокой Петра I и сподвижников его, (экспедиция Бековича) погибших в войне с Хивою. 1 июня хану послано было приглашение явиться в лагерь, что тот наконец и исполнил вечером 2 числа. Хан был принят с [113] почетом и возстановлен в своем звании, но на время пребывания русских войск в пределах ханства учрежден был при хане особый совет или диван из русских офицеров и хивинских сановников.

Первым делом дивана было обсудить вопрос об освобождении рабов персиян. Достоинство России не допускало возможности терпеть невольничество в стране, покоренной войсками русскаго Государя. Сами невольники давно уже обращали свои взоры к России, давно ждали русских, которые на концах штыков должны были принести им свободу!

В Средней Азии составилось убеждение, что призвание России и состоит именно в том, чтобы уничтожить рабство всюду, куда только достигнет ея влияние, всюду, — где только будет слышен гром русских пушек.

Рабы, ждавшие так долго, не могли уже сдержать своего нетерпения: большая часть покинула своих хозяев, организовала шайки и начала расправляться со своими бывшими помещиками-хивинцами. За то те, которые не догадались бежать во-время, т. е. в минуту общей паники при наступлении русских, теперь были закованы в цепи для предупреждения побегов. В цепях их выводили на полевыя работы и на ночь приковывали к стенам грязных лачуг. Обоюдное ожесточение росло — надобно было торопиться принятием мер.

11 июня ген. фон-Кауфман пригласил к себе хана и различными доводами убедил его освободить невольников, пока русские еще в пределах ханства и могут оказать свое содействие.

На следующий день в диване состоялось постановление об уничтожении невольничества и хан разослал для повсеместнаго обнародования следующий манифест:

«Я, Сеид-Мохамед-Рахим-Богадур-хан, в знак глубокаго уважения к русскому Императору, повелеваю всем моим подданным предоставить немедленно всем рабам моего ханства полную свободу. Отныне рабство в моем ханстве уничтожается на вечныя времена. Пусть это [114] человеколюбивое дело послужит залогом вечной дружбы и уважения всего славнаго моего народа к великому народу русскому».

«Эту волю мою повелеваю исполнить во всей точности, под опасением самаго строгаго наказания. Все бывшие рабы, отныне свободные, должны считаться на одинаковых правах с прочими моими подданными и подлежат одинаковым с ними взысканиям и суду за нарушение спокойствия в стране и безпорядки, почему я и призываю всех их к порядку».

«Бывшим рабам (дугма) предоставляется право жить, где угодно, в моем ханстве или выехать из него куда пожелают; для тех, которые пожелают выехать из ханства, будет объявлена особо принятая мера. Женщины-рабыни (чури) освобождаются на одинаковых началах с мужчинами; в случае споров замужних женщин с мужьями — дела разбираются казиями по шариату».

Самый слог манифеста обличает его русское происхождение — тем это и лучше.

18 мая манифест был в первый раз прочтен на базаре в г. Хиве, но повидимому не произвел особеннаго впечатления на толпу, которая была уже приготовлена к этому. Рабы, освобожденные частными лицами, называются азат, освобожденные же ханом — ханазат (так называются и лошади, перешедшия с ханской конюшни в частныя руки). По разсказам самих невольников число всех дугма и чури в 140 городах и деревнях ханства доходило до 30,000 чел., свободных же азат и ханазат до 6,500 чел. эти последние владели землею в количестве 2,634 танапов или 44 десятин — надел совершенно нищенский!

Персияне, желавшие возвратиться на родину, должны были собираться в базарныя места (их 37 в ханстве) где и записаться у начальника, затем они должны были выбрать себе старших и идти к кишлаку Найман, назначенному сборным пунктом. Отсюда партиями в 500 — 600 чел. они должны были направляться на Красноводск, где их ждали русские суда для перевозки в Персию. [115]

Так как сборы шли медленно, то множество персиян не успели отправиться до выступления русских из ханства. Эго повело за собою разныя столкновения с туркменами и не мало персиян погибло в стычках.

И так наши победы не только выручили наших же пленных, но еще до 40,000 персиян, а это одно уже выкупает все невзгоды и лишения, перенесенныя войсками. Нам кажется, однакоже, что отъезд из ханства такой массы трудолюбиваго народа — непременно отразится на земледлии. Весьма легко могло бы случиться, что многие иранцы согласились бы остаться в Хиве, если бы им предложили достаточный надел землею из участков их прежних помещиков. Да и вообще лучше было бы освободить их с наделом: если бы они и продали свои участки, то по крайней мере пошли бы домой не совсем нищими. Правда, что это возможно было бы только при условии вечнаго занятия нами Хивы — иначе новые землевладельцы скоро были бы истреблены.»

В начале августа войска наши стали выступать из ханства. Земли по правую сторону Аму-дарьи (шураханский и чимбайский районы) отошли навсегда к России, образовав Аму-дарьинский округ, для охранения котораго оставлены в укрепл. Петро-Александровском: 9 рот пехоты, 4 сотни казаков и 8 орудий (в самом укреплении сверх того 4 орудия, 4 мортиры и 4 хивинских пушки). Так как назначение командовать передовым отрядом считается редким счастием, выпадающим на долю весьма немногих, да и в жизни этих немногих такие случаи два раза не повторяются, то обыкновенно офицер хватается за свой «случай» всеми своими средствами и затем придирается к каждому слуху, к каждому пустяку, чтобы только проделать «активную оборону» (т. е. с переходом в наступление), «произвести диверсию» для поддержания обаяния русскаго имени и проч. Предприимчивость офицера обыкновенно не остается без результатов, как для него самаго, так и для государства, [116] которое втягивается иногда в ненужную войну и приобретает ненужныя территории…

Начальник аму-дарьинскаго округа уже успел сходить два раза «на ту сторону Аму-дарьи» и конечно это будет повторяться хронически.

Летом 1874 года предположено было произвесть подробное изследование стараго русла Оксуса, так как факт насильственнаго отвода реки — плотинами — подтвердился. Весьма возможно, что в недалеком будущем заветная мечта Петра I осуществится и воды Аму-дарьи вольются в наш Каспий! Для этого, по всей вероятности, придется заградить все боковые оросительные каналы, уносящие на поля хивинскаго оазиса огромное количество воды ³². Земледелие, конечно, погибнет — ханство опустеет, но в виду громадности выгод для России — интересы Хивы должны быть принесены в жертву.

21. Произведенный из джигитов (волонтеров) неграмотный киргиз — он был назначен правителем всех подвластных России кочевников междуречья (в пространстве между Сыром и Аму), но стал грабить их во имя русской власти и, потребованный к ответу — бежал в Хиву.

22. Диван-беги — главнокомандующий, он же заведывает ирригацией, сборами зякета и монетным двором. Тогдашний Диван-беги был родом авганец, именем — Мад-Мурад.

23. См. сношения с Бухарою.

24. См. сношения с Коканом.

25. Тут выразилась боязнь даже приблизительной переписи, ибо по числу выборных можно было судить о числе избирателей. До тех пор, киргизы платили за столько кибиток, сколько сами хотели считать.

26. Маршрут следующий: Тазнур, Тогускен, Каракуль, Аккыр, Чиркрабат, Иркибай, Зангар, озеро Акча-Тенгиз, оттуда на право к Даукаре. На 8 день прибыл в кр. Иржан-бия на оз. Джуюрюк, затем Кара-Кудук, Календархана, переправа через Аму близь Яны-ургенча и наконец Хива.

27. Нар — одногорбый верблюд. Число 9 обычное и как бы священное число при поднесении подарков: 9 головок сахару, 9 арбузов и проч.

28. Могамед Насыр-мирахур. — Собственно мирахур — значит шталмейстер, конюший.

29. 50 соколов, 100 иноходцев, 100 верблюдов и 50 белых войлоков.

30. Куш-беги заведывает северною частию ханства, значит, наш сосед. Имя тогдашняго — Назар-Яр. Он пристрастился к опию и потому не всегда владел всеми своими способностями. Может быть по этой причине куш-беги не имел у хана личнаго доклада, которым пользовался диван-беги.

31. Хорунжий Ливкин и 5 казаков из отряда Рукина.

32. Есть каналы сажень в 30 шириною, до 5 глубиною и верст во сто длиною.

Материал предоставлен автором журнала Антикварная англофобия