5-е приложение к главе VIII.

ВЕДОМОСТЬ

об умерших, убитых, раненых и контуженных во время ак-мечетской экспедиции.

Лошадей пало:

В перед. путь…………70
« Ак-мечети………….185
« обрат. путь………….210
Итого ………… 465

1) (8 июля контужен майор Кузьмин-Короваев.

8 « « подпор. Корнилевский

9 « « капит. Шкуп. 14 « ранен подпор. Лифлянд.

23 « (при штурме) смерт. ранен прапор. Гурьев.

28 « « ранен поруч. Назаров.

28 « « « хорунж. Савин.) [227]

6-е приложение к главе VIII.

Ведомость

предметов, взятых, в виде военной добычи, в Ак-мечети.

2 бунчука.
8 значков.
2 медных орудий весом в 6 пудов 3 фунта; третье было разорвано во время обороны.
3 фалконета.
66 крепостных ружей.
15 простых ружей.
34 шашки.
2 кольчуги.
2 барабана.
1 медная труба.
5 пудов 17 фунтов пороху.
783 больших ядер.
920 малых ядер.
33 пуда 18 фунтов свинцу.
2 формы для пуль.
5 пробойных досок.
2 кузнечных клещей.
5 молотков.
1 кошень для шлифовки.
6 шейных кандалов.
2 седла, из которых одно с принадлежностями и барсовым чепраком, а другое без принадлежностей.
120 лошадей. [228]

7-е приложение к главе VIII.

ВЕДОМОСТЬ

о числе войск, оставленных в Ак-мечети и принадлежащих к ней укреплениях и постах.

8-е приложение к главе VIII.

ПРИКАЗЫ

по отдельному Оренбургскому корпусу.

1-й). Г. Оренбург. Сентября 12 дня 1853 года. № 190.

По всеподданнейшему моему донесению Государю Императору о покорении коканской крепости Ак-мечети, о мужестве и об отличной храбрости, оказанных войсками отряда, действовавшаго при осаде и штурме этой крепости, я удостоился счастия получить следующий Высочайший рескрипт:

«Василий Алексеевич. Получив донесение ваше о покорении крепости Ак-мечети, Я поспешаю выразить вам душевную Мою признательность за блистательный этот подвиг, покрывший новою славою русское оружие. Он вполне увенчал все распоряжения ваши, от коих Я не мог не ожидать успеха, зная примерное ваше рвение и военную вашу опытность; но вы не ограничились общим направлением действий. Вы пренебрегли трудность предстоявшаго при следовании к Ак-мечети похода, — не щадя слабаго вашего здоровья, приняли лично начальство над отрядом, для взятия этой крепости назначенным, и не преставали разделять с ним все лишения и опасности. Столь похвальное самоотвержение служит Мне новым доказательством вашей ко Мне привязанности, которую Я оценяю в полной мере. Повторяя вам сердечную Мою благодарность и желая увековечить память вашего подвига, повелеваю: чтобы крепость Ак-мечеть именовалась отныне «фортом Перовским».

«Вместе с сим поручаю вам объявить всем чинам храбрых войск, находившимся под вашим предводительством, особенное Мое благоволение за твердость их, соревнование друг пред другом и отличное их мужество в бою».

«Пребываю вам навсегда благосклонный».

На подлинном собственною Его Императорскаго Величества рукою написано:

«НИКОЛАЙ». Петергоф. 26 Августа 1853 года. [230]

В то же время уведомил меня Г. Военный Министр, что Его Императорское Величество во внимание к лишениям и трудам преодоленным войсками экспедиционнаго отряда и к мужеству их, повелеть соизволил: 1) разрешить мне войти с представлением о чинах заслуживших право на Всемилостивейшее внимание, 2) в награду нижним чинам более отличившимся раздать 25 знаков отличий военнаго ордена, в дополнение к 25-ти таковым же прежде розданным и кроме того 12 таких же знаков установленных для чинов мусульманскаго исповедания и 3) всем чинам отряда выдать не в зачет годовое жалованье, по окладу каждым из них получаемому.

Объявляя сим Высочайшую Волю, выраженную во Всемилостивейшем ко мне рескрипте, считаю при том долгом благодарить участвовавших в экспедиции и от своего имени: мужеству их и честной службе обязан я величайшим утешением в жизни — достойно исполнить священную волю Государя Императору, порадовать тем отеческое Его сердце, и видеть, вместе с сотрудниками моими, столь многомилостивое к нам изъявление Монаршего Его благоволения.

Приемля с благоговением великия милости, излитыя на нас щедрою рукою Царя, потщимся и впредь все силы тела и духа нашего полагать на службу Государю и Отечеству.

Подписал : Генерал- адъютант Перовский.

IX.

Занятия на Сыр-Дарье после взятия Ак-мечети.

Мое назначение по взятии Ак-мечети.

После взятия Ак-мечети, корпусный командир часто призывал меня к себе толковать об устройстве вновь занятаго края. Ему видимо хотелось оставить меня начальником Ак-мечети, но он желал, чтобы я сам вызвался на этот пост. С своей стороны меня крайне занимало устройство новаго края [231] и я охотно остался бы для этой цели на Сыр-Дарье, но с условием, чтобы мне был сохранен мундир генеральнаго штаба и были развязаны руки действовать по своему убеждению, и потому не желал напрашиваться на назначение, а ожидал предложения. В этом взаимном блуждании около заколдованнаго пункта проведено было без всякаго результата несколько дней; наконец Перовский принужден был назначить временно начальником Ак-мечети командира Оренбургскаго линейнаго № 4 баталиона подполковника Йонея, а я получил 3-го августа предписание остаться, также временно, на Сыр-Дарье для исполнения следующих поручений:

во 1-х) привести брошенное коканское укрепление Кумыш-курган, которое предположено занять небольшим отрядом, в оборонительное положение;

во 2-х) выбрать пункты для наблюдательных постов близ плотины Кара-бугут на реке Яны-Дарье, на протоке Бер-казан, на Бишь-арне и на переправе через р. Сыр по дороге в Кумыш-курган, близ высоты Кубас. По размещении постов, снабдить их краткими инструкциями об их обязанностях;

в 3-х) указать начальнику Ак-мечети пункты, где должны быть устроены мосты на канавах по дорогам между постами и укреплением;

в 4-х) изменить и дополнить составленныя мною прежде правила о почтовом сообщении по степи, приняв в основание, что почта должна ходить чрез каждые 10 дней, и представить их корпусному командиру на утверждение;

в 5-х) продолжать заведывание съемками и рекогносцировками, производимыми на Сыр-Дарье в 1853 году, и кроме того поручить одному офицеру корпуса топографов сделать в зимнее время рекогносцировку Караузякских разливов и раннею весною — Голодной степи к северу от Кош-кургана и Ак-мечети, сделав с начальником Ак-мечети сношение относительно сформирования для него небольшого прикрытия и снабжения его вожаками и всем необходимыми [232] По приведения к окончанию всего мне порученнаго, предписано мне отправиться в половине сентября в Оренбург и донести обо всем корпусному командиру, представив при этом записку о мерах, которыя, по моему мнению, должны быть приняты по военной и хозяйственной части, для улучшения новых трех укреплений (Ак-мечети, Кумыш-кургана и Кармакчи) и существования их гарнизонов, и вообще об их потребностях и недостатках.

Отправляясь из-под Ак-мечети, корпусный командир прислал мне с дороги от 11-го числа дополнительное предписание следующаго содержания.

«Значительную и столь для нас невыгодную убыль воды в р. Сыре можно кажется безошибочно приписать разрушению плотины Кара-бугут на р. Яны-Дарье. С отделением воды в реку Яны-Дарью, киргизы, занимавшиеся хлебопашеством близ Ак-мечети, лишенные возможности орошать поля свои, будут вынуждены перекочевывать в хивинския владения и заводить там свои пашни; убыль воды в Бер-казане и Бишь-арны ослабит оборону Ак-мечетскаго острова, а в реке Сыре, кроме того, затрудняет уже плавание парохода и может со временем лишить нас весьма важнаго способа сообщения между флангами Сыр-Дарьинской линии; наконец самый путь от форта Кармакчи, идущий по окраинам камышей Караузяка, может со временем сделаться непроходимым от недостатка воды. Все это доказывает необходимость безотлагательнаго исправлений прежней или устройство новой плотины на реке Яны-Дарье, если последнее будет признано удобнейшим. Рекогносцировка покажет, которое из этих двух средств надлежит избрать; во всяком случае Вашему Высокоблагородию поручается, по тщательном осмотре разливов Яны-Дарьи, назначить место предполагаемой плотины. Для этой значительной работы будут употреблены сами киргизы, о чем предписано вместе с тем Г. Титулярному Советнику Осмоловскому; самая же работа должна быть произведена под прикрытием, коего сила определится согласно местности». [233]

Пребывание в Ак-мечети.

5-го августа я простился с Перовским навсегда. Два года я был с ним в непрерывных близких сношениях и очень часто беседовал за-просто, с глазу на глаз. В нем было много сердечнаго, притягивающаго к себе, но тем грустнее было замечать, что он уважал правду только до тех пор, пока она не становилась в разрез с его самолюбием. Он требовал от окружающих служения не столько делу, сколько его личности. Я понял, что этот путь не по мне и решился оставить Оренбург, хотя мне жаль было покинуть край, в котором готов был положить все свои силы. Но в ожидании возвращения на линию я принялся, после отъезда Перовскаго из-под Ак-мечети, с прежним рвением за исполнение письменных и словесных его поручений. 6-го августа разбил, близ крепости, лагерь для ак-мечетскаго гарнизона, так как крепость не была очищена и в ней не было устроено никаких помещений, 7-го — разместил войска в лагере, а 8-го — ездил на Бишь-арну устанавливать пост, — на Бишь-казане он уже был поставлен мною прежде.

10-го августа вечером, накануне выступления моего в Кумыш-курган, пришел ко мне назначенный корпусным командиром в это укрепление врач рядовой Круневич и передал, что штаб-лекарь Любомудров сильно заболел и не может посещать переполненнаго больными и ранеными лазарета, который, таким образом, остается на руках несведущаго фельдшера, что сегодня у прапорщика Гурьева, после неловкой перевязки раны от отнятой руки, открылось сильное кровотечение, которое фельдшер не мог остановить без его пособия и что тяжело раненых, кроме Гурьева, в лазарете довольно много. Поэтому опасаясь за их выздоровление без врача, он справедливо находил, что присутствие его в Ак-мечети гораздо более необходимо, чем в Кумыш-кургане, куда назначено менее ста человек совершенно здоровых и куда бы можно было командировать, вместо его, фельдшера. Я отправился к Падурову, оканчивавшему распределение людей экспедиционнаго отряда, просить об оставлении Круневича в Ак-мечети, но встретил [234] совершенно неожиданный отпор: «Я не знаю никакого лекаря Круневича», сказал он, «в списках значится только рядовой Круневич, котораго корпусный командир назначил в Кумыш-курган, и я не могу изменить распоряжению Его Высокопревосходительства. «Но этот рядовой», возразил я, «имеет диплом медика, который у него не отнят, и сделал на наших глазах порядочное число ампутаций в день штурма. Корпусный командир не предвидел болезни Любомудрова, а то бы, конечно, сам оставил Круневича в Ак-мечети. — Не знаю, «перебил Падуров», но надежнее положиться на фельдшера, чем на разжалованнаго поляка». И это говорилось через несколько дней после того, как подобные же разжалованные поляки, Беликович и Погаржельский, первые легли на штурме Ак-мечети. Взгляд Падурова, конечно, принадлежал лично ему и не разделялся Перовским, который произвел Круневича за Ак-мечеть в коллежские регистраторы, взял его к себе и оставил до самой смерти своим личным медиком, а после смерти Перовскаго Круневич был гоф-медиком и имел несколько орденов. Мне не удалось однако победить упрямства Падурова. Круневич должен отправиться в Кумыш-курган, а чрез несколько дней у Гурьева снова открылось кровотечение, котораго фельдшер не сумел остановить, и он умер в первую пору своей цветущей молодости. Может быть, в лазарете были и другия жертвы упрямаго формализма и предубеждения, но те остались неизвестными, а Гурьева все очень любили и о нем много сожалели.

Передвижение в Кумыш-курган.

11-го августа Кумыш-курганский отряд, под начальством майора Баженова, выступил из-под Ак-мечети и, следуя среди джидоваго леса, прошел 12 верст до переправы через Сыр-Дарью, в версте от разделения ея на два рукава Караузяк и Джаман-Дарью, против высоты Кубас. Переправа продолжалась с 10 часов утра до 6 вечера. Поставив пост на высоте Кубас, я поехал к истоку Джаны-Дарьи, находящемуся верстами пятью выше переправы, осматривать Карабугутскую [235] плотину. Следуя по берегу Сыра, я заметил впереди множество каркающих воронов, вскоре почувствовал сильный смрад и затем увидал совершенно разложившийся труп, около котораго пировали хищныя птицы. Труп этот принадлежал, конечно, одному из защитников Ак-мечети, бросившемуся во время штурма в реку, потонувшему в ней и выброшенному на берег. Представление яснаго неба, палящаго солнца, величественной реки среди степи, истлевшаго трупа и ликующих воронов, сильно запечатлелось в моей памяти и как будто снова приняло для меня реальныя формы, когда я увидел картину Верещагина «Забытый».

12-го августа отряд следовал вдоль леваго берега сначала Джаман, а потом Куван-Дарьи. В 9 верстах от переправы, на берегу Джаман-Дарьи, возвышался значительный старинный курган Меде; 5-ю верстами далее отделялась от Джаман-Дарьи Куван-Дарья, а пройдя еще 4 версты отряд остановился на ночлег на берегу Куван-Дарьи у кургана, на котором находились развалины коканской крепостцы Кулике, брошенной, как говорили киргизы, лет 15 тому назад.

13-го августа отряд, следуя вдоль леваго берега Куван-Дарьи и пройдя 10 верст, остановился на привал около двух обширных курганов Кос-асир, обнесенных рвом и усеянных обломками черепиц. Затем, пройдя еще 15 верст, прибыл в Кумыш-курган.

Первое письмо к Перовскому.

14-го августа капитан-лейтенант Ивашинцев, следовавший с отрядом до Кумыш-кургана, для определения астрономическаго положения этого места, отправлялся, чрез Карманчу, Казалу и Аральск на линию, и я отправил с ним первое письмо к корпусному командиру следующаго содержания:

«По отъезде Вашего Высокопревосходительства из-под Ак-мечети, я занялся составлением плана и разбивкою временного лагеря для остающихся там войск, размещением их и разстановкою отдельных постов в окрестностях укрепления». [236]

«Лагерь расположен между крепостью и большою канавою, в каре котораго каждый бок имеет 110 сажен. На двух противоположных углах поставлена артилерия, а на двух других должны быть люнеты, составленные, один из склада провианта, а другой из склада лесных материалов и другого казеннаго имущества. Пороховой погреб устроен на пригорке внутри каре, на месте совершенно безопасном».

«Наблюдательные посты выставлены, согласно приказанию Вашего Высокопревосходительства, на Бер-казанском протоке, на Бишь-арны и на переправе через реку Сыр. Последний пост расположен, в 12 верстах от укрепления, на высоте Кубас на левом берегу реки, с тем, чтобы мог наблюдать за рекою Яны-Дарьею. Затем, пост около разрушенной плотины Кара-бугут в настоящем случае может быть, по моему мнению, не занят, чрез что сохранится несколько от раздробления весьма незначительная Ак-мечетская кавалерия».

«План лагеря и подробности о постах, о дорогах к ним и о прочем буду иметь честь представить Вашему Высокопревосходительству по возвращении моем в Оренбург».

«11-го августа Кумыш-курганский отряд выступил из под Ак-мечети и прибыл к месту своего назначения 13-го. Места по левому берегу реки Сыра хорошия; земля, во многих местах черноземная, покрыта травою и камышем; есть и кустарники — гребенщик и джида. Дорога, если разработается, будет очень хороша и едва ли не кратчайшая к Кош-кургану, потому что от Ак-мечети до Кумыш-кургана никак не больше 60 верст».

«Мы нашли Кумыш-курган (См. чертеж 2.) полуразрушенным: башни и верхния стенки обвалились, внутренность укрепления и ворота завалены обломками саклей; вне крепости на ружейный выстрел весьма много широких и глубоких канав и ям разной величины. В окрестностях укрепления кочует не более 30 кибиток самых бедных игенчей. Все они просятся к нам в работу за самую умеренную цену (по 10 копеек серебром в сутки). Наем их был бы весьма полезен при значительности [237] предстоящих работ и позднем времени года; но, к сожалению, майор Баженов не имеет в своем ведении никаких казенных сумм».

«Я полагаю распределить работы следующим образом: казаки (до 20 человек) займутся сенокошением (трава в окрестностях Кумыш-кургана порядочная) и потом, если будет время, заготовлением на зиму топлива, за которым придется ездить верст за 10, а пехота (до 40 человек) — приведением укрепления в оборонительное положение и потом, также если останется время и если доставятся сюда рамы со стеклами, двери и вообще лесные и железные материалы и прочее, постройкою помещения для гарнизона. Иначе необходимо доставить сюда своевременно из Ак-мечети железныя печи, кибитки и кошмы, последния и теперь были бы нужны для сохранения здоровья людей: 12-го и 13-го августа, во время нашего пути к Кумыш-кургану, шел весьма сильный дождь и теперь погода стоит довольно сырая»..

Пребывание в Кумыш-кургане.

Тихо и уединенно, после ак-мечетской суеты, провел я три недели в Кумыш-кургане, с утра до вечера на работах в укреплении и около. Все общество в Кургане состояло из трех лиц: майора Баженова, медика Круневича и меня. Майор Баженов был добрейший человек, но вечно недовольный обстановкою и судьбою. Всегда он на что-нибудь жаловался и успокаивался только, когда вызовешь его на прочтение нескольких из множества известных ему стихотворений. Поэзия облегчала ему тяжесть одинокой, неуютной жизни в глуши. Разсказы его о своих неудачах были иногда весьма комичны. Вот один из них: Последнее время осады Ак-мечети я провел в траншеях. Раз вечером, утомленный, прохожу мимо Хрулева и вижу, что ему принесли из кухни корпуснаго командира ужин и несколько бутылок вина. Хрулев приказал раскупорить бутылку портеру, а я до страсти люблю портер. Не вытерпел, подхожу к нему и говорю: Ваше Превосходительство, позвольте и мне стаканчик портеру, и уже протягиваю руку. А Хрулев как вскрикнет: «как вы смеете просить портер [238] у генерала». Я отскочил, скрылся в траншеях и с тех пор дал себе слово никогда ничего не просить у генералов и быть от них подальше… Впрочем, продолжал он после небольшой остановки, и тут есть свои неудобства. Вот я не попросил Падурова, он и дал в мой маленький отрядик четырех огромных волов в мясную порцию, чуть ли не на полгода. Теперь мы и сидим без мяса, любуясь волами. А все оттого, что не попросил генерала». На этот раз, однако, если бы он и попросил, то получил бы такой же ответ, как и от Хрулева, потому что баранов негде было взять, их не заготовил подрядчик. А мы действительно сильно нуждались в мясе и не могли достать его нигде. Окрестные киргизы, в числе около 30 кибиток, были до того бедны, что не имели ни одного барана; во всем ауле было только четыре козы. Хлеба у киргиз также не было ни горсти и они питались одними разваренными дынными корками. Когда мы пришли, они просили у нас из милости хлеба и работы. Не имея с собою никаких сумм, я послал в Ак-мечеть нарочнаго к Падурову с просьбою разрешить мне нанимать киргиз на работу и он позволил, но назначил только по 25 копеек ассигнациями в сутки. Затем мне удалось убедить Баженова выдавать, на мой страх, от 15 до 20 рабочим киргизам, ежедневно, хотя по десяти фунтов муки. Не смотря на такую скудную помощь, киргизы считали себя облагодетельствованными и работали чрезвычайно усердно.

Второе письмо к Перовскому.

28-го августа я отправил второе письмо к корпусному командиру следующаго содержания:

«Для приведения Кумыш-курганскаго укрепления в оборонительное положение, оказалось необходимым произвести на первый раз следующия работы:

А) В самом укреплении,—

1) расчистить и сравнять внутренность укрепления;

2) исправить в некоторых местах стены и выложить на всех фасах и башнях верхния стенки высотою в 4 ½ фута; [239]

3) выложить и насыпать почти вновь юго-восточную башню, разрушенную в прошлом году миною;

4) обложить внутренность юго-западной пустой башни новою стенкою, устроить потолок из деревянных перекладин, камышевых мат и земли, и срезать верхушку башни, образовав таким образом из нея два этажа, с тем, чтобы внизу был пороховой погреб, а верхний этаж служил для обороны;

5) исправить северо-западную башню, приноровив ее для помещения орудия и присыпав к ней апарель;

6) исправить разсыпавшийся траверз и стены около входа в укрепление,

7) устроить ворота и над ними крышу, дабы не было препятствия для сообщения по всему северному фасу;

8) исправить земляныя лесенки на банкет севернаго фаса и устроить новую на юго-восточную башню.

В) Вне укрепления,—

1) расчистить и сравнять пространство между стенами укрепления и первым рвом;

2) расчистить первый ров;

3) эскарп второго рва срезать на-нет и сравнять пространство между им и другими рвами;

4) третий ров засыпать или срезать его эскарп также на-нет.

Для работ внутри укрепления употребляется пехота, которая занимается также деланием воздушнаго кирпича (сделано 5 т. штук) и кладкою печей за укреплением, для печения хлебов и варки пищи. Казаки занимаются сенокошением (накошено 2 т. пудов). Вне укрепления работает ежедневно с 20-го числа от 15 до 20 киргиз, нанятых, с разрешения генерала Падурова, по 25 копеек ассигнациями в сутки».

«По 29-е августа половина работ по приведению укрепления в оборонительное положение уже окончена, так что около 10-го сентября я надеюсь, что можно будет перевести туда гарнизон, расположенный теперь лагерем за третьей канавой. Остановка в работе может произойти только при отделке юго-восточной башни и ворот, по совершенному неимению здесь [240] никаких лесных материалов. Недостаток леса и неимение сведения будет ли он доставлен сюда к зиме, или нет, препятствуют также составлению каких-либо соображений на счет зимняго помещения людей. Во всяком случае нынешнею осенью нельзя успеть построить казармы, и люди поместятся, вероятно, в кибитках. Если же из Ак-мечети пришлют сюда несколько лесу, хотя мелкаго, о чем я просил подполковника Йонея, то могут, кроме того, отделать для временного жилья оставленныя на этот предмет неразрушенными четыре сакли без потолков и прибавить к ним, смотря по количеству леса, еще несколько землянок».

«Поручение Вашего Высокопревосходительства относительно указания пунктов для постов в окрестностях Ак-мечети, снабжения их инструкциями и указания, где и как должны быть исправлены дороги к постам, я окончил; относительно же предстоящих рекогносцировок караузякских разливов и Голодной степи и другия привожу к окончанию. Подробные отчеты по всем этим предметам я буду иметь честь представить Вашему Высокопревосходительству в Оренбурге. По приведении Кумыш-кургана в оборонительное положение и по переводе туда людей, я намерен отправиться в Ак-мечеть».

«21-го августа от Хаджи-Ниаза приезжал сюда киргиз узнать, есть ли в Кумыш-кургане русские, и сказал, что лишь только Хаджи-Ниаз узнает, что есть, то пришлет к нам настоящих посланцев и купцов с товарами. Действительно, 24-го числа приехал к нам брат Хаджи-Ниаза Магомед-Латип с двумя письмами, одно к майору Баженову, а другое к Осмоловскому. Магомед-Латип, человек лет 50, с весьма умным и приятным лицом, говорит плавно, ясно, отвечает на все вопросы без видимой недоверчивости. Видно, что взятие Ак-мечети сильно подействовало на Хаджи-Ниаза. «Брат мой и я», говорил Магомед-Латип, теперь все равно, что русские подданные. Мы это понимаем и искренно желаем жить с вами в мире и дружбе. Нужно вам что нибудь, присылайте к нам своих людей без взякаго опасения, мы исполним все ваши требования, пришлем купцов с товарами и, [241] если понадобится, дадим войско против коканцев. За товарами мы уже послали в Хиву и ждем их дней через двадцать. Брат мой очень жалеет, что не знал о пребывании генерал-губернатора на Сыр-Дарье, а то бы он непременно явился к нему сам». Выражая подобным образом преданность свою русским, хивинцы не забыли, однако, о своих собственных интересах, Магомед-Латип просил, чтобы русские не препятствовали киргизам кочевать около Хаджи-Ниазовской крепости и не задерживали течение реки Яны-Дарьи».

«Ехать в Ак-мечеть Магомед-Латип не желал, отзываясь разными предлогами, хотя и изъявлял сильное желание видеть Осмоловскаго, а между тем, в Кумыш-кургане, по неимению переводчика, мы не могли ни прочитать письма, ни поговорить порядочно с посланцами. Я немедленно же послал киргиза с запискою к Осмоловскому просить его приехать в Кумыш-курган, если только это не может уронить его достоинства в глазах азиятцев. Посланный возвратился вечером 26-го числа с известием, что Осмоловский приехать не может, по причине обилия занятий, и что на русский отряд в 150 человек нападало у Бер-Казаны до 15 т. коканцев, но что коканцы были разбиты и бежали, бросив на поле битвы все пушки, а русские пошли их преследовать. Я не счел нужным скрывать этого известия от Магомед-Латипа. На другой день утром он уехал, весьма довольный нашим гостеприимством».

Прием посольства от Хаджи-Ниаза.

К этим сведениям о посольстве от Хаджи-Ниаза, правителя сыр-дарьинских киргиз, которые оставались еще подвластными Хиве, прибавлю еще несколько слов. Место, где жил Хаджи-Ниаз на Куван-Дарье, хотя и находилось верстах в 60 от Кумыш-кургана, но было совершенно нам неизвестно. Пользуясь любезным посольством соседа, мне хотелось сделать ему визит и осмотреть места по Кувану, окрестныя Хаджи-Ниазовскому укреплению, и поприсмотреться к отношениям между сыр-дарьинскими хивинцами и киргизами. С этою целью [242] я убедительно просил Осмоловскаго приехать в Кумыш-курган посоветоваться, или по крайней мере прислать ко мне ответы на хивинския письма, сообщив их содержание, и вместе с ними хорошаго переводчика, с которым бы я мог отправиться к Хаджи-Ниазу. Но Осмоловский отказался удовлетворить мое желание, как потому, что действительно был в это время очень занят, успокаивая киргиз, взволновавшихся по поводу столкновения русских с коканцами, так и потому, что не уполномочен генерал-губернатором вести дипломатическия сношения с соседями и не может помогать мне в этом отношении. Хотя я намерен был придать своим сношениям с хивинцами характер вовсе не оффициальный, а простой соседской любезности, однако, без содействия Осмоловскаго, не мог их продолжать и принужден был отказаться от задуманной мною в то время весьма интересной поездки.

В ожидании ответа от Осмоловскаго, Магомед-Латип прожил трое суток. Для угощения его был принят бык, но на другой день мясо начало уже портиться и нас вывели из затруднения киргизы, пожертвовав одну из оставшихся у них четырех коз. Придумывание увеселений для гостя было еще более затруднительно, чем устройство угощений. В первый день я показывал ему нашу маленькую крепость, разсказывая по сколько пушек будет стоять на каждой башне, тогда как у нас всего было одно маленькое орудие, а на другой день устроил катанье на лодке по Куван-Дарье с песнями и этим программа развлечения была истощена; но, к счастию, на третий день вечером, когда Магомед-Латип пил у меня чай в шалаше, искусно сделанном из камыша, получен был давно ожидаемый ответ от Осмоловскаго. Прочитав письмо, я спокойно объявил Магомед-Латипу, что начальник сыр-дарьинских киргиз извиняется, что в настоящее время, по обилию занятий, не может ответить на дружеское письмо Хаджа-Ниаза. Третьяго дня отряд наш разбил около Бер-казаны 15 тысяч коканцев, забрал у них все пушки и отправился преследовать бежавшаго неприятеля. Подробности о сражении, прибавил я, еще неизвестны; но, вероятно, киргиз, приехавший с письмом, [243] слышал о них что-нибудь в Ак-мечети, и приказал киргизу разсказывать, что он знает о сражении. Поступая так, я не рисковал ничем, зная хорошо, что киргиз скорее преувеличит победу, чем ослабит ее, а между тем не давал Магомед-Латипу малейшаго повода заподозрить меня в утайке, или умышленно неверной передачи известий. Во время довольно продолжительнаго разсказа киргиза в азиятском вкусе, я внимательно следил за физиономиею посланца и не заметил в ней никакой перемены, никаких признаков удивления или замешательства. В известных случаях азиятцы поразительно умеют владеть собою! Магомед-Латип с чувством поздравил меня с победою и весьма просто, естественно продолжал беседу, как будто ничего неприятнаго для него не случилось. Между тем он был очень умен и прекрасно понимал, что за изгнанием коканцев с низовьев Сыр-Дарьи, и ему с братом нельзя будет оставаться в этом крае и наживать богатства на счет киргиз и бухарских караванов.

Дело с коканцами 24 августа.

Дело с коканцами, как разъяснилось потом, происходило так: 20 августа, вследствие вторично распространившихся слухов о приближении коканцев, под начальством ташкентскаго правителя Садбан-хаджи, для отбития потеряннаго ими края, из Ак-мечети был выставлен на Бер-казане отряд в 150 казаков, под начальством войскового старшины Уральскаго казачьяго войска Бородина, а 21-го — усилен еще 120 человеками пехоты. При отряде было три единорога, один ¼ пудовой и два 3-х фунтовые. 24-го августа в 5 часов утра Бородин, получив известие, что коканцы находятся на урочище Кум-суат, в 15 верстах выше Бер-казаны, двинулся вперед. Авангард встретил человек двести коканцев, занимавших среди саксауловаго леса небольшое открытое место на берегу Сыра, бросился на них вместе с несколькими киргизами батыря Бухарбая и сбил, взяв в плен одного раненаго; затем, дав знать Бородину о встрече с неприятелем, удержал позицию до прихода отряда, не смотря на двукратный [244] натиск коканцев, число которых безпрестанно увеличивалось. Прибыв на позицию, Бородин занял отрядом открытое пространство на берегу Сыра, имевшее версту в окружности, разместил войска цепью и поставил орудия на небольшую высоту. Коканцы, в числе около 7 тысяч человек, среди которых было до 300 кольчужников, с криком, трубными звуками и барабанным боем, бросились в атаку с фронта, но были встречены на самом близком разстоянии картечью и ружейным огнем и отброшены. С 11 часов утра до сумерок коканцы обстреливали отряд ружейным огнем, из трех бывших при них пушек и безпрестанно повторяли атаки со всех сторон, а кольчужники вступали даже в рукопашный бой с солдатами и казаками; но не смотря на это отряд удержал за собою позицию, потеряв в течение дня 5 человек убитыми, а ранено было 2 офицера и 19 нижних чинов. В сумерки, когда перестрелка и атаки прекратились, Бородин стянул отряд к берегу Сыра, на пространство только около 170 сажен в окружности, и в течение ночи прикрыл новую позицию рвом и завалом, а в Ак-мечеть послал за помощью трех киргиз, нанятых за 50 рублей, и двух казаков через реку вплавь. 25 августа с разсветом коканцы отступили. Бородин послал за ними казаков и киргиз, а присоединив к себе около полудня подкрепление из Ак-мечети, отправил раненых назад и двинулся сам. 26 августа, дойдя до Сыры-чаганака, верстах в 70 от Ак-мечети и 55 от Джулека, и встретя уже на дороге 235 тел, брошенных коканцами, Бородин получил известие, что они, не останавливаясь в Джулеке, проследовали далее, везя с собою убитых и раненых на 90 верблюдах. Удостоверясь, таким образом, в полном поражении коканцев, Бородин вернулся с отрядом в Ак-мечеть 29 августа. За дело 24 августа при Кум-суате Государю Императору благоугодно было пожаловать начальнику действовавшаго против коканскаго отряда Уральскаго казачьяго войска войсковому старшине Бородину чин подполковника и нижним чинам шесть знаков отличий военнаго ордена, а об офицерах корпусный командир вошел с особым ходатайством. [245]

Поездка в Ак-мечеть.

3-го сентября работы по приведению Кумыш-кургана в оборонительное положение были настолько окончены, что в него можно было перевести войска, а 4-го числа я отправился в Ак-мечеть и так как известия о состоянии тамошняго лазарета, по случаю продолжавшейся болезни Любомудрова, были неутешительны, то я взял с собою Круневича. Но по поводу его у меня опять произошло маленькое столкновение. Едва приехал я в Ак-мечеть и расположился в кибитке Осмоловскаго, как услышал голос Йонея, распекающаго Круневича за то, что он осмелился приехать в Ак-мечеть без его позволения. Я тотчас вышел из кибитки и объяснил Йонею, что Круневич приехал по моему приказанию и что если приезд его составляет преступление, то виноват не он, а я. Йоней тотчас же переменил тон из грознаго на самый любезный и позволил Круневичу осмотреть лазарет и дать наставления фельдшеру.

5-го и 6-го сентября я оканчивал письменныя дела в Ак-мечети, в особенности относящийся до съемок, а 7-го отправился вместе с Осмоловским и несколькими киргизами к истокам Яны-Дарьи, где находились, как мне было известно по личной рекогносцировке 11-го августа, остатки нескольких плотин, существовавших в разное время. Хотя я не разделял мнения Перовскаго о пользе устройства плотины на Яны-Дарье, но считал себя обязанным добросовестно исполнить возложенное им на меня поручение, указав такое место для плотины, которое бы обезпечивало ея прочность и удовлетворяло той цели, для которой она предполагалась.

По моему глубокому убеждению, это место было одно, именно при самом выходе Яны-Дарьи из Сыра. Плотина, устроенная на всяком другом месте течения реки Яны-Дарьи, была бы подвержена большому напору воды и могла бы быть прорвана скорее. Но устройство плотины при выходе требовало больших работ. Яны-Дарья имеет здесь около 40 сажен ширины, от 1 до 2 футов глубины и грунт дна вязкий. Кроме того, независимо от ограждения русла, необходимо было провести в обе стороны от него гати, по крайней мере на версту, для [246] удержания сыр-дарьинской воды от разливов по низменным берегам. Не смотря однако на все затруднения, я избрал, для устройства плотины, именно это место, как единственно надежное, и желал показать его Осмоловскому. Дорогою киргизы увлекли нас соколиного охотою на фазанов, которую я видел в первый раз в жизни; впрочем, у них был не сокол, а беркут, который хватал не только фазанов, но и больших зайцев. Киргизы кружили нас, сначала по сухим местам, а потом по мокрым камышам целый день, и привели обратно к укреплению уже после заката солнца, оправдываясь, что они не виноваты, если места, которыя были в прошлом году сухи, теперь обратились в болота, неудобныя для проезда, но оправдания их, при повсеместной тогда убыли воды, были неправдоподобны. Что побуждало киргиз уклоняться от указания дороги от Ак-мечети к плотине, не знаю, но вероятно это происходило от неуверенности их в прочном пребывании русских в крае и из боязни коканцев. На другой день, 8-го сентября, мы вторично отправились на Яны-Дарью и уже без охоты. Достигнув истока ея, я сделал измерения и чертеж остаткам существовавшей здесь прежде плотины (чертеж 3) и окончательно указав это именно место для возстановления плотины, простился с Осмоловским и уехал в Кумыш-курган.

Воспоминание об Осмоловском.

Осип Яковлевич Бонч-Осмоловский принадлежал к числу самых просвещенных и симпатичных деятелей в Оренбургской киргизской степи. Окончив курс в Казанском университете, по факультету восточных языков, он состоял на службе чиновником Азиятскаго департамента Министерства Иностранных дел при Оренбургской Пограничной комиссии. Здесь, пользуясь частыми служебными командировками в степь, он отлично изучил киргизский народ и не имея затем постоянных определенных занятий, посвящал свой досуг в Оренбурге ученым трудам. Осмоловский составил между прочим прекрасный сборник юридических обычаев киргиз, с коментариями, и представил его по начальству, но этот [247] замечательный труд остается до сих пор погребенным в архиве. В 1852 году, состоя при отряде Бларамберга, он собрал весьма полныя и любопытныя сведения о коканском владычестве в низовьях Сыр-Дарьи; а в 1853 году Перовский назначил его начальником сыр-дарьинских киргиз. Здесь представлялся широкий простор для приложения к делу его блестящих способностей, соединенных с светлым умом, обширными сведениями и чрезвычайно добрым и гуманным сердцем; но он остался мало замеченным свыше, вследствие своей несколько излишней скромности и недостатка практической предприимчивости, инициативы; зато снизу, подчиненные его обожали за безукоризненную честность и справедливость. Физические недостатки Осмоловскаго, состоящие в искривленном лице и склонившейся на бок голове, были по всей вероятности причиною недостатка в нем самоуверенности, но они, может быть, и развили в нем многия прекрасныя нравственныя качества. Безкорыстие Осмоловскаго доходило до непонятных для азиятцев размеров: он не только не брал от киргиз никогда никаких подарков, но сам помогал им из своего небольшого содержания и платил вдвое и втрое, в сравнении с другими, за каждую принесенную ему дыню. Сначала это ставило киргиз в совершенный тупик и они начали было пробовать разные способы, чтобы напасть на слабую струну своего начальника, но вскоре убедились, что все их ухитрения напрасны. Осмоловский дал благотворный толчек понятиям киргиз не одним безкорыстием, но также безпристрастною справедливостию при решении их дел. Первый случай его суда произвел сильное впечатление на окрестных киргиз и с тех пор они постоянно обращались к нему во всех серьезных делах. Вот этот случай.

Вскоре после взятия Ак-мечети пришла к нему киргизская девушка, лет 14, с просьбою вступиться за нее. Она была сирота, воспитывалась у муллы в Ак-мечети и когда крепость была взята русскими и пленныя женщины распущены по домам, не знала куда ей преклонить голову. Нашлось однако несколько дальних родственников, которые ее приютили, а теперь [248] оспаривают ее между собою и каждый желает отдать замуж и получить калым, но она не хочет выходить ни за одного из предлагаемых ей женихов. Осмоловский собрал к себе в кибитку, кроме девушки и ея родственников, всех окрестных биев и после угощения чаем предложил родственникам доказывать свои права на девушку, а биям решить, кому она должна принадлежать. Начались горячия прения, продолжавшиеся несколько часов; наконец бии, обратясь к Осмоловскому сказали, что они не могут согласиться между собой и просят его решить дело по своему усмотрению. Родственники присоединились также к этой просьбе. Тогда Осмоловский начал говорить: «девушка осталась ребенком после отца и матери и никто из родственников не взял ее к себе, не содержал и не воспитывал, следовательно не имеет на нее ни малейшаго права. Заботы воспитания до самаго совершеннолетия принял на себя человек посторонний, мулла, и еслибы он еще жил, ему одному принадлежало бы право располагать рукою воспитанницы». Так, так, единогласно прокричали киргизы. «Но он погиб, защищая Ак-мечеть. Крепость была завоевана храбростью и кровью русских и все права на находящееся в ней имущество и людей перешли к ним. Они одни сделались владельцами и господами Ак-мечети и всего в ней находившагося, следовательно и девушки». Верно! Справедливо! проговорили киргизы. «Понятно, однако», продолжал Осмоловский, «что девушка, считаясь собственностью русских, на самом деле может принадлежать только одному лицу, представителю их, которым в настоящем случае являюсь перед вами я». Киргизы, родственники и бии с восторгом шумели, «девушка должна быть твоя», а сама виновница процесса искоса и несколько изумленно смотрела на Осмоловскаго, который продолжал: «И так, вы находите справедливым чтобы девушка принадлежала мне, и я принимаю на себя право располагать ею по своему усмотрению». Киргизы опять прервали речь радостными криками, думая вероятно, что наконец нашли слабую струнку своего начальника, но Осмоловский обратился к девушке с окончанием речи: «право, данное мне биями, я передаю тебе самой; ты можешь сама выбрать [249] себе жениха и получить калым в свою пользу». Девушка и киргизы были сначала изумлены, потом пришли в истинный восторг и прославили Осмоловскаго новым Соломоном. К сожалению этот скромный, но в высшей степени полезный деятель не долго прожил на Сыр-Дарье и сошел в могилу в молодых еще годах.

Обратное следование на линию.

9-го сентября я оставил Кумыш-курган. Переправясь чрез Куван-Дарью или Чиргайлы на плашкоте и пройдя верст 20 по волнистой равнине, пересеченной канавами и отчасти покрытой кустарником и камышем, я должен был вторично переправляться чрез Джаман-Дарью, около бывшаго коканскаго укрепления Чим-курган, но уже без всяких искусственных пособий. Река имеет в этом месте около 100 сажен ширины и по берегам довольно мелка, но в середине, на протяжении от 5 до 10 сажен, глубина достигала до 2 аршин. Мы переправлялись верхом на лошадях вплавь, а тарантас мой и телеги с вещами раздетые казаки перетащили на руках. В глубоком месте они поддерживали их на воде, сами плывя около.

10-го сентября, сделав верст 17, мы останавливались на привал около кургана Кук-тунды, на котором, по словам киргиз, находилось во времена каракалпаков укрепление, ночевали на Джаман-Дарье, а 11-го сентября достигли бывшаго коканскаго укрепления Кош-курган и пройдя еще версты две, переправились на бударе в Кармакчинское укрепление, чрез Караузяк, имеющий здесь около 50 сажен ширины. Дорога от Чим-кургана до Кармакчи, длиною в 75 верст, пролегала по острову между Джаман-Дарьею и разливами Караузяка, имеющему от 5 до 10 верст ширины. По прибрежью Джаман-Дарьи встречались луговыя места, а остальное пространство перерезано множеством оставленных ирригационных канав и покрыто в изобилии кустарником. От Ак-мечети до Кармакчи по северной окраине Караузякских разливов 190 верст, тогда как по южной окраине всего 150, но зато на последнем пути представляются четыре больший переправы чрез Сыр-Дарью у [250] Кубаса, Куван-Дарью у Кумыш-кургана, Джаман-Дарью у Чим-кургана и Караузяк у Кармакчи. Впоследствии дорога от Ак-мечети сократилась еще более, установясь чрез Кубас (переправа через Сыр), Куль-Ике (переправа через Куван) и по левому берегу Джаман-Дарьи в Кармакчи (переправа через Сыр).

От Ак-мечети до Орска слишком 1000 верст я сделал с небольшим в месяц. Конвой мой состоял из 5 казаков, но из попутных укреплений ко мне присоединялись по одиночке разныя лица, возвращавшияся на линию, так что всего набралось до 20 человек и при них до 30 лошадей и пять подвод.

6-го октября нас застал в степи сильный буран. Пройдя 20 верст, я хотел было остановиться покормить лошадей на речке Яман-кайраклы, но лошади пугались, дрожали и ничего не ели, и я решился, не останавливаясь, идти в Карабутак, до котораго оставалось 32 версты. Разсчитывая, что мы можем добраться туда не ранее полуночи и что при буране и особенно с наступлением темноты можем потерять дорогу, я послал вперед киргиза предуведомить начальника форта о нашем прибытии и просил заготовить для нас теплыя квартиры и повесить на башни фонари или зажечь смолу. Действительно мы прибыли в форт уже за полночь. Верховые люди до того перемерзли, что не могли сами слезть и их стаскивали с лошадей. На другой день утром к начальнику форта, у котораго я остановился, пришли с докладом, что ночью замерзло на дворах несколько мелких штук скота и почти все куры. Степь была покрыта снегом и буран продолжался. Скрываясь от бурана, в форт прибыл киргизский султан, который только что женился и вез к себе в аул, находившийся около Орска, свою молодую жену, в сопровождении ея брата, тоже султана, и работника. Он явился ко мне и просил позволения присоединиться к моей партии, так как в осеннее время в степи встречаются барантовщики и он боится продолжать путь особняком. 8-го октября буран утих, хотя стужа продолжалась, и мы выступили. Партия моя шла обычным порядком в кучке, [251] султанша ехала с нами на верблюде, котораго вел работник, а султаны исчезли на целый день, вероятно отыскивая по сторонам аулы, где бы можно было напиться кумысу и узнать новости. Султанша страшно перезябла и прислала ко мне своего работника просить позволения сесть в тарантас. Я уступил ей свое место и пересел на свою верховую лошадь. На ночлег султаны грелись у меня под джуламейкой. За чаем и ужином молодой супруг, забыв закон Магомеда, выпил целый стакан спирта, а бедная его 15-летняя жена, по восточному этикету, мерзла вдали около верблюда и считала за величайшее благодеяние, когда я прислал ей горячаго. Ночью пьяный султан хотел ее поймать и побить, вероятно из ревности, но она ловко увертывалась около верблюда. Эти сцены повторялись каждую ночь. Султан, как развращенный прилинейный киргиз, не мог вселить к себе симпатии молодой женщины, которая видимо его презирала и не скрывала своего желания бежать от него на линию. И что ожидало ее впереди, когда приходилось проводить таким образом медовые дни!

Представление отчетов.

16-го октября я вернулся в Оренбург и 26-го отправил при рапорте к Перовскому, который находился в это время в Петербурге, отчет по исполнению возложенных им на меня поручений на Сыр-Дарье, именно:

1) Копия с рапорта моего начальнику Кармакчинскаго и Кумыш-курганскаго фортов (майору Бажанову), от 4 сентября, с приложением: отчета о работах, произведенных для приведения Кумыш-кургана в оборонительное положение, с 14-го августа по 5-е сентября, и мнения моего, какия работы предстоит еще произвести в нынешнем и будущем годах.

2) План Кумыш-кургана, снятый мною глазомерно, в масштабе 10 сажен в дюйме, с профилями.

3) Копия с рапорта моего начальнику форта Перовский, от 21-го августа, с приложением: записки о пунктах для наблюдательных постов в окрестностях форта, выбранных и указанных мною; инструкций начальникам постов, для сообщения [252] по принадлежности; и записки о дорогах от форта Перовский к постам, для принятия мер к исправлению их.

4) Мнение мое о наблюдательных постах в окрестностях форта Перовский и о сообщениях между фортами и постами леваго фланга сыр-дарьинской линии. Оно заключалось в том: что посты на Биш-арны, Бер-казане, при переправе чрез Сыр-Дарью у Кубаса и у истока Яны-Дарьи не имеют серьезнаго значения для охраны форта Перовский от нечаянных нападений, но некоторые из них могут быть полезны для сообщений форта, что дорога из форта Перовский в Кармакчи, чрез предполагаемую плотину у истока Яны-Дарьи и укрепления, занятое нами Кумыш-курган и не занятое Чим-курган, имея 150 верст протяжения, на 40 верст короче дороги, пролегающей по правую сторону Караузякских болот, и что для пользования кратчайшею дорогою, устройство постов у истока Яны-Дарьи и в Чим-кургане, как этапных пунктов, было бы полезно.

5) Проект правил о почтовом сообщении степных укреплений с линиею, на утверждение корпуснаго командира. По этим правилам полагалось: почтовое сообщение между степными укреплениями и линиею, для казенной и безплатной простой частной корреспонденции, производить три раза в месяц, или чрез десять дней, посредством верховых почтарей из киргиз о двуконь, пробегающих по 60 верст в сутки. Почтарей полагалось содержать в Орской крепости и восьми степных укреплениях 36 человек, отпуская им постоянно провиант, фураж, жалованье (по 5 руб. в месяц) и наградныя деньги за каждое исправное доставление почты (летом по 1 и зимою по 2 копейки серебром за версту). По расчету жалованья и наградных денег, ежегодный денежный расход казны на степную почту простирался на 3,516 руб. 16 к. серебром.

6) Копию с рапорта моего корпусному обер-квартирмейстеру, от 22-го октября, с приложением отчета о топографических работах, произведенных в течение лета 1853 года в окрестностях форта Перовский и имеющих производиться в течение предстоящих зимы и весны. Со времени осады Ак-мечети, [253] десятью топографами, находившимися в моем ведении, между прочим были произведены следующия работы: инструментальныя съемки окрестностей Ак-мечети, в масштабе 100 сажен в дюйме, и Джулека, в масштабе 200 саж. в дюйме; полуинструментальная съемка Ак-мечетскаго острова, в масштабе 1 версты в дюйме (600 □ верст); маршрутная съемка от Ак-мечети до Джулека, в масштабе 2 верст дюйме (800 □ верст); рекогносцировка пространства от Ак-мечетскаго острова до низовьев рек Сары-су и Чу, в масштабе 2 верст в дюйме (6000 □ верст); наконец, рекогносцировки леваго берега Сыр-Дарьи от Ак-мечети до Кумыш-кургана в масштабе 5 верст в дюйме (4,500 □ верст). Затем двум топографам, оставленными в форте Перовский, предстояло произвести: в зимнее время рекогносцировку Караузякских разливов и раннею весною — голодной степи к северу от Кармакчи и форта Перовский (примерно 10,600 □ верст). К отчету была приложена копия с предписания, даннаго мною корпуса топографов прапорщику Недорезову о производстве этих рекогносцировок, и с сношений по этому предмету с начальником форта Перовский и с заведующим сыр-дарьинскими киргизами, от 1 сентября. 7) Копия с отношения моего к заведующему сыр-дарьинскими киргизами, от 21 сентября, о Карабугутской плотине, с приложением плана оной.

Отправив эти отчеты, я не счел возможным представить записку о мерах, которыя должны быть приняты по военной и хозяйственной части для улучшения новых трех укреплений и существования их гарнизонов и вообще об их потребностях и недостатках, потому что не имел ни времени, ни средств, чтобы сделать тщательныя наблюдения. Я не был снабжен правами официальнаго инспектора, а частным образом вмешиваться в дела старших себя в чине считал неуместным.

Последнее письмо к Перовскому и оставление Оренбурга.

Лишь только я отправил отчеты, как получил письмо от Осмоловскаго, с просьбою переменить отношение к нему от 21-го сентября, в котором выбран, для возстановления [254] плотины на Яны-Дарье, исток этой реки, так как 8-го октября он устроил плотину, с помощию киргиз, двумя верстами ниже этого места. Переменить отношения я уже не мог, да еслиб и мог, то мне трудно было бы отказаться от своего убеждения, даже ради дружбы; но чтобы отвратить неприятность от Осмоловскаго, с следующею же почтою, т. е. 3-го ноября, отправил в Петербург к Перовскому известие о возстановлении плотины, в одном письме с просьбою моею о переводе из Оренбурга. Вот его содержание:

«Возвратясь из степи, я имел честь представить Вашему Высокопревосходительству отчет об исполнении возложенных на меня поручения в Сыр-Дарьинском крае. После того я получил от Осмоловскаго от 10-го октября новыя сведения о Карабугутской плотине. Считаю для себя обязанностию довести их до сведения Вашего Высокопревосходительства.

Киргизы, окрестные форту Перовский всегда неохотно и сбивчиво отвечали на все наши распросы о плотине Карабугут, так что из их слов нельзя было сделать никакого положительнаго заключения относительно ея существования в разныя времена. Один из них, взявшийся указать мне и Осмоловскому место, где была у коканцев плотина, кружил нас по мокрым камышам целый день (7-го сентября) и, не исполнив обещания, привел обратно к форту после заката солнца, оправдываясь, что он не виноват, если места, которыя были в прошлом году сухи, теперь обратились в болота, неудобныя для проезда, но оправдания его, при повсеместной тогда убыли воды, были не совсем правдоподобны. Какие виды побуждали киргиз скрывать истину, определить трудно; но вероятно это происходило от неуверенности их в прочном пребывании русских на Сыре и из боязни коканцев.

С отъезда моего с берегов р. Сыра, Осмоловский имел конечно возможность узнать о плотине вернее и теперь сообщает мне следующее:

«Лет 10 тому назад коканцы пытались запрудить исток реки Яны-Дарьи большою плотиною, остатки которой видны и теперь, но неудачно, поэтому и устроили плотину 1 ½ или 2 [255] верстами ниже, где дно немного возвышеннее и весьма вязкое. В прошлом году батырь Бухарбай Истяков разрушил ее, но нынче (8-го октября) с помощью киргиз я снова ее возстановил. Плотина эта имеет широты 20 шагов, длины 19 и высоты 8 ½ аршин».

Для того, чтобы судить в какой степени возобновленная плотина удержит воду, необходимо произвести тщательную нивелировку истоков Яны-Дарьи. Кажется, однако, что плотина при выходе этой реки была-бы надежнее, хотя конечно потребовала бы больше работы. Впрочем и теперь, с возстановлением старой плотины, работы не должны еще кончиться. Необходимо провести от нея в обе стороны гати, как для удержания сыр-дарьинской воды от разливов по камышам, так и для сообщения между фортом Перовский и Кумыш-курганом.

Окончив объяснение по поводу Карабугутской плотины, осмеливаюсь просить Ваше Высокопревосходительство почтить благосклонным вниманием всепокорнейшую мою просьбу о переводе меня в действующия войска, по усмотрению высшаго начальства, так как я прослужил уже в Оренбургском крае 6 лет и теперь желал бы приобрести практику в службе при регулярных войсках, особенно в военное время».

Перовский был раздражен просьбою моею о переводе из-под его начальства и выразил свое неудовольствие переменою чина подполковника, к которому меня представил за Ак-мечеть и с которым предварительно поздравил чрез начальника корпуснаго штаба, на орден св. Анны с короною и колкою резолюциею по поводу выбраннаго мною места для плотины, одновременно с благодарностью Осмоловскому. Но в то время, когда в Оренбурге читались эти резолюции и благодарность, из Ак-мечети было получено известие, что плотину, возстановленную Осмоловским, смыло до основания. Мне было прискорбно убедиться окончательно в выходящем из пределов личнаго достоинства самолюбия человека, к которому питал большую симпатию. [256]

Нападение коканцев на Ак-мечеть 14—19 декабря и разбитие их.

29-го декабря я оставил Оренбург и не успел доехать до Бухареста, как прочел в газетах известие о новой и последней попытке коканцев отбить Ак-мечеть.

Подполковник Огарев, начальник пограничнаго на Сыр-Дарье форта нашего «Перовский», донес от 19-го декабря минувшаго года о блистательном подвиге, совершенном войсками, составляющими гарнизон сего укрепления.

14-го декабря коканский отряд, числом от 12 до 13 тысяч человек, с 17 орудиями, подступил к форту, с твердым намерением овладеть им, и расположившись лагерем в некотором от него разстоянии, начал действовать по оному своею артилериею. Подполковник Огарев немедленно отвечал на этот огонь из орудий форта, но видя, что, при многочисленности своей, коканцы могут обложить его и продолжительною осадою привести гарнизон в затруднительное положение, он решился поразить их неожиданным нападением. Для этого, выслав в ночь с 18 на 19 число 350 человек пехоты и 190 казаков, при 4 орудиях и 2 ракетных станках, под начальством Оренбургскаго линейнаго баталиона № 4 майора Шкупа, он приказал сему штаб-офицеру с разсветом быстро атаковать коканский лагерь. Приказание это было исполнено в точности: коканцы пришли сначала в безпорядок, но скоро опомнились и окружили наш отряд со всех сторон. Тогда подполковник Огарев, без малейшей потери времени, отправил на подкрепление майора Шкупа, под командою гарнизоннаго инженер-прапорщика Алексеева и Оренбургскаго линейнаго баталиона № 4 штабс-капитана Погурскаго, два других отряда по 80 человек из пехоты и матросов и одним орудием при каждом. Они стремительно ударили на коканцев с фланга и с тыла, и заставив их отступить, присоединились к майору Шкупу. Усиленный таким образом, главный отряд с криком ура! бросился на неприятеля в штыки и шашки, опрокинул его, ворвался в лагерь и овладел всею коканскою артилериею. С этой минуты коканцы, не думая более о своей защите, [257] обратились в совершенное бегство, и преследуемые без отдыха на протяжении 4 верст казаками, башкирами и 4 сотнями преданных нам киргизов, под начальством сотника Карамышева, понесли огромную потерю. Они лишились до 2 тысяч убитыми. Кроме того у них взяты: весь лагерь, 17 орудий, 4 бунчука, 7 знамен, все запасы пороха, провианта и снарядов. Наша потеря в этом деле заключалась в 2 раненых обер-офицерах, в 18 человек убитых и 36 раненых нижних чинах. Незначительность этой потери в сравнении с уроном противников объясняется внезапностию нападения, благоразумными распоряжениями начальника, храбростию и устройством наших войск. Государь Император, по получении сего донесения, повелеть соизволил: подполковника Огарева произвесть в генерал-майоры, а офицеров участвовавших в бою в следующие чины; нижним же чинам гарнизона форта Перовскаго пожаловал по 2 рубля серебром на человека. В награду же наиболее отличившимся — 30 знаков военнаго ордена.