До Хивы оставалось два перехода. Лампадка теплилась перед походным киотом Бековича, он молился перед сном. Рядом твердил христианскую молитву новокрещен Заманов. Слуга княжеский Абрехман не решался войти, ждал, когда князь поднимется с колен.

Дождался и сообщил, что пришли люди от Ширгази и вернули подарки. Бекович побледнел, и Абрехман передал слова ширгазиевых слуг:

«…в царском письме писано, сукна цельные, а хану поднесли рваные куски… Кула делись остальные куски? Украли? Развеможно красть у своего повелителя? Хан не примет таких даров…»

Бекович сверкнул белками на замершего рядом Заманова.

— Ты готовил подарки! Зачем рвал?

Наступил миг, когда бледность залила лицо Заманова. Таким гневным Бековича он еще не видел.

— Обратно как пойдем? — дрожащим голосом спросил Заманов. — Без подарков, без откупа нас шах обратно не пропустит. На обратный путь оставил…

— Какой обратный путь?! Нам до Еркета! До Индии путь! — с надрывом завопил Бекович. Он окатил гневом всю растерянную фигуру Заманова и прорычал, еле сдеживая себя: — Будь проклят тот час, когда ты оказался рядом со мной.

Утром от хана снова пришли гонцы и передали его решение: всем вместе, русским и хивинцам, двигаться дальше нет возможности. Столько людей и лошадей скопилось. Их всех сразу трудно кормить и поить, надо разделить караван русского посла и развести его по ближним городам. Их много рядом: Ургенч, Хазарасп, Шаграбат, Гурлян, другие недалеко, там будет богатое угощение, свежий корм для коней.

Бекович без раздумья отверг такое предложение.

Хан прислал нового гонца с вопросом: «Русский посол хотел пройти в Индию? Или он затаил другую цель?»

Глава посольства исступленно замер. Какую другую? Какую? У него теперь одно осталось — честь гвардии капитана Его Царского Величества и полномочного посла к Великому Моголу. Какие цели еще могут быть у него, коли он присягал русскому государю, на которого он готов молиться с юных лет? Нет, он не отступится от главной цели, если даже ему придется идти вверх по Аму-Дарье одному. Если даже хан не пропустит его караван и силой оставит весь отряд здесь… Если…

Бекович озверело заметался по шатру. И замер вдруг, решив, что надо еще раз встретиться с ханом. Надо доказать ему, что они одной крови и напомнить: много-много князей, выходцев из татар и кавказских знатных родов, служат русскому царю. Почему не быть с ним в дружбе и повелетилю Хивы!

Пока Бекович терзался, как поступить, к майору Франкенбергу прискакали ханские люди и передали приказ: разделить отряд и дальше двигаться к разным городам. Франкенберг вне себя от ярости ответил:

— Хану вашему передайте, надо мной командиром поставлен по указу его величества князь Бекович. Почему он сам не явился сюда? Что вы с ним сделали? Почему не он отдает приказ?

— Князь отдыхает в шатре, поставленном для него слугами нашего пресветлого хана, — ответили гонцы.

— Я выполню приказ только самого Бековича. Я жду его здесь!

Среди тех, кто остался при Франкенберге, весть о решении хана разлетелась мгновенно. В лагере собирались отслужить молебен в честь Флора и Лавра, священник готовился окропить святой водой коней — для казаков это действо святое. Но все было смято и скомкано известием о разделе отряда. Под палящим зноем казаки, солдаты и все караванщики мирного звания сбились в беспорядочную кучу, толкуя новость на разные лады.

И самым веским доводом в спорах были слова одного астраханского дворянина:

— Разве станет хан обманывать? Ведь сами сказали, он куран целовал и на ем клялся пред князем нашим, дескать, все учинит без шкоды. Сказывали сами, князь наш с ханом на пиру в шатрах обнимался…

Услыша такие речи, Михайла Белотелкин сдернул шапку с головы и ударил ею о земь.

— И-и-иэх! Астраханцы! Язык — не бык. Повернешь, куда хочешь. Сколь уж говорено, коли обнимает тебя хивинец, то не для дружбы, а чтоб к себе поближе прижать, да место в твоей спине выбрать на ощупь, куда нож воткнуть!

Вскоре к Франкенбергу прибыл с небольшим отрядом дворянин Званский и подтвердил, что князь приказал разделиться. Франкенберг молча взлетел на коня и помчался к ханским шатрам.

— Господин капитан! Это правда — ты решил разделить нас? — отшвыривая слугу и полог шелкового шатра, спросил Франкенберг, замирая у входа. — Ты приказываешь разделиться? — добавил он, еще не веря, что получит в ответ утвердительное: «Да».

Бекович кивнул.

— Приказал. Мы идем через ханские земли. Надо оказать ему решпект.

— Князь! Это не решпект! Это — гибель.

— Нас не тронут. Клятва правоверного на коране священна.

— Нас уже четвертые сутки держат под саблями. Нас вот-вот начнут рубить, а ты — о клятве?

— Не начнут.

— Развести нас по городкам — коварная стратожема хана!

— Хан может вести разговор о подданстве нашему государю, а у тебя на уме коварство. Я решил! Я приказываю! — сорвался на крик Бекович.

Франкенберг смерил понурую фигуру Бековича тяжелым взглядом.

— Я выполню приказ. Но я считаю необходимым добавить, это прискорбно и весьма прискорбно, князь, что ты изучал военные науки в Европе. Тебе их постигать следовало на родине.

Они расстались, не обнявшись.

Еще одна ночь — последняя перед въездом в Хиву, была для Бековича бессонная. Он не намеревался что-то итожить решением о разделении своего войска и каравана. Главное должно решиться в Хиве. Там хан обещал дать ответ: склонен ли он принять протекцию царя Петра Алексеевича. Это и будет ответом, пропустит ли он Бековича с его людьми вверх по Аму-Дарье. Вряд ли нужно напоминать Ширгази о том, что его предшественник — Шах-Нияэ всего семнадцать лет назад присылал в Москву посольство с просьбой принять его со всем подвластным народом в подданство. Властители редко любят предшественников, особенно в этих землях. А Ширгази добыл себе трон немалой кровью… Надо, надо найти ту струну в душе Ширгази, на которой можно было бы сыграть при переговорах. Надо искать. Почему еще раз не переговорить с Шилла-Узбеком? Надо послать за ним.

Абрехман вернулся и тихо доложил, что приходили в обоз вооруженные люди хана и забрали своего посланника, увели с позором — без коня. Тогда князь ухватился за ближнюю соломинку — велел позвать Заманова, хоть он и проклял его недавно, но кто лучше Заманова знает дела хивинские, бухарские и харасанские.

Когда в прорехе шатрового входа показалась склоненная долу чалма с красными полосками, Бекович подумал, что опять кого-то прислал хан, опять новые требования последуют. Но входящий поднял голову, и кабардинец увидел, перед ним стоят князь Заманов, облаченный с головы до пят в исламское одеяние.

— Ты опять стал Заман-беком? — спросил Бекович.

— Это последнее, что может помочь нам здесь, — ответил персиянин из Гиляни, который сейчас не мог называть себя астраханцем.

— Твое селле может вызвать гнев Ширгази. Ведь он во вражде с шахом хоросанским.

— Но он не во вражде с Магометом.

— Надеешься, ему неизвестно о твоем крещении?

— Никто не закрывал врата к Магомету для заблудших.

— Мы не заблудшие. нам надлежит найти в переговорах такие пути, чтоб слова наши смягчили жесткость Ширгази, надо пройти вверх.

— Он может пропустить. Надо напомнить ему о родственном, о предках…

Бекович понял: они думали об одном и том же — о давних и дальних корнях, от которых тянулись, не почитавшие друг друга, родовые ветви.

— Может быть, надо сказать ему, что мы идем не только в Индию, не только искать гызыл чегеси, но ты еще хотел поклониться могилам предков?

— Я бы поклонился им и без объявления о том хану, когда бы знал, где они упокоены на этой земле. Нет. Надо иное в поводы.

— Ширгази не любят его подданные. В любой день его могут свергнуть. Я слышал об этом…

— Но не в эти дни. Теперь весь гнев хивинцев хан обратил на нас. По всем городам и кочевьям пущен слух: мы пришли отобрать у них Аму-Дарью и повернуть ее туркменам.

— Я не договорил. Если хана могут убить свои, то надо обещать ему защиту русского царя.

Бекович ничего не ответил. Заман-бек ничего нового не придумал. Остается уповать на промысел божий и ждать переговоров в Хиве. Он вяло махнул рукой, давая понять — разговор окончен.