— Смотри, князь, смотри, Девлет Кизден Мурза, смотри, Александр-бек, каких сарбазов назначил я встречать твое посольство! — торжественно возглашал Ширгази, сидя у своего шатра ранним утром. — Одну часть твоего войска поведет к себе гостеприимный Азарыс-бек, другую — Арал-бек, третью — Ургенчи-бек.

По мере того как он называл имена, из первого ряда хивинской конницы, густо заполнившей просторный берег Аму-Дарьи, выезжал очередной бек и, приложив правую руку к сердцу, тут же отъезжал со своим отрядом в сторону русского каравана.

Бековича покоробило многословие хана и особенно упоминание его имени, данного ему до крещенья в Кабарде. К чему это напоминание? Может быть, руку родства протягивает?

Ширгази, не глядя на посла, продолжал:

— С собой оставь самых дорогих тебе людей. Они будут моими гостями. Я сам о них позабочусь — для тебя и для них у нас все готово…

Началась сутолока. Из семисот всадников, бывших при Бековиче, отделили казаков и драгун. С ним осталась только охрана, его братья да несколько астраханских дворян. Мимо ханского шатра, двигаясь в сторону Хивы небольшими группами, каждая в сопровождении узбеков, прошли понуро караванщики и воины Бековича. Еще пыль за ними не улеглась, как хан глянул пристально на стоявшего рядом с послом главного советчика его — князя Заманова рассматривал Ширгази.

— Ты помнишь, Заман-бек, тот день, когда ты селле кызылбашей сменил на русскую шапку? — недобро спросил он.

Заманов молчал. Лицо его покрылось испариной, он дрожал, и конь под ним поплясывал на месте.

— Сейчас ты вспомнишь, — без угрозы, простоголосо продолжил Ширгази. — Ты думаешь, если ты снова нахлобучил свою запасную чалму, то все имамы станут тебе покровителями? Ты не ошибся, Заман-бек? Они покровители только для тех, кто идет дорогой Магомета. А тому, кто продал его, предстоит другая дорога. — Шах сделал знак слугам.

Заманова мгновенно сдернули с седла, и не успел он крикнуть — на лицо ему завернули полы одежды и содрали с него халат и исподнее. Поверженный на колени, Заманов не видел, как над ним сабля сверкнула. Бекович рванулся было к Заманову, но тот уже лежал ничком, а голова его неестественным образом была развернута лицом к небу.

— Хан! За убийство человека из посольства ты ответишь! — взъярился Бекович.

— Я отвечаю только перед Аллахом. Ты уже видишь мой ответ на письмо твоего царя, Александр-бек. Слезай с коня — ответ мой получишь. Эй, помогите послу! — приказал Ширгази.

Крепко схваченный сарбазами, Бекович оказался на земле, и его силой повели в сторону от шатра.

— Ферраш! Приготовь кабардинскому беку и русскому послу намазлык, — распорядился шах.

Перед Бековичем разостлали кусок красного сукна.

— Становись на молитву, посол Девлет Кизден Мурза, — с улыбкой сказал Ширгази. — Ты давно не становился на намазлык.

— Я веры не меняю, хан! — твердо ответил Бекович.

— Помогите ему, — махнул хан слугам.

Бековича подтолкнули к лоскуту красного сукна, горевшему зловещим пятном на фоне поблеклой от солнца глины. Удар сабли пересек князю поджилки, и он невольно рухнул на колени.

— Ты назвал себя послом русского царя, Александр-бек. Ты понял, почему я тебя спросил, помнишь ли ты о предке своем Гюрджи-хане? У нас одна мать — Золотая орда. А мы — дети ее, но разными путями идем…

Уже не было сил преодолевать боль и ярость, клекотавшие внутри. Бекович крепился из последнего запаса гордости и сил. И все же он уронил голову на грудь, теряя сознание. На него надвигались полчища каракутов, обжигая ноги укусами.

— Помогите ему посмотреть мне в глаза, хладнокровно продолжал пытку Ширгази.

Сарбаз кончиком сабли поддел подбородок Бековича. Теперь они с шахом смотрели друг на друга, князь очнулся от новой боли. Смотрели друг на друга далекие потомки золотоордынских хозяев Великой степи и окрестных земель. Они были разделены по высшей воле не пятью саженями выжженной досуха песчанистой земли, а пространством столетий. Но той же высшей воле было угодно свести их здесь, в том месте, где некогда их предки когда-то устраивали жизнь на свой лад: один из противосмотрящих — Ширгази, остался на той земле, которую его предки жгли и грабили. Теперь он тоже жег и грабил окрестные племена и ханства. И хотел делать это только один, только своей волей, не делясь ни с кем властью и добычей. Другой — Бекович, пребывая в землях, которые ордынцы тоже грабили и жгли, но так и не смогли навсегда одолеть. И вот теперь оттуда, как предвестник возвратной волны, пришел Бекович, говоря своим появлением, что христианские люди придут сюда, чтобы нашла выход непреодолимая, неуправляемая, глубоко сидящая во тьме веков месть, о которой никто не помнил уже, никто ее не вынашивал, но она жила во всех стихиях: в воде, в воздухе, в почве и в камне, независимо и ждала часа своего неумолимого свершения.

До Бековича сквозь наплывающую мглу долетали слова Ширгази:

— Видишь, князь, я не предал веры своих предков. А ты нашел себе не только новую веру, но и служишь чужому царю. Ты думаешь, я не знаю, думаешь, я не понял, зачем ты пришел с пушками в мои владенья! Тебе нужен золотой песок и наша река Аму. Но без меня ты не сможешь получить и то, и другое. Хива никогда не платила харадж московским царям. Нашим предкам они платили! Ты из рода Гюрджи-хана, а значит имеешь право стать ханом в Хиве. Ты пришел за золотом, но для того, чтобы его получить, ты должен убить меня, сесть на мой трон — стать властелином Хорезма и служить русскому царю! Ты достоин самых высоких почестей, наследник Гюрджи! Я выбрал для тебя высокое место в Хиве.

Единственное, что успел сделать Бекович, пока говорил хан, — это отыскать в горсточке его свиты полные слез глаза младших братьев. Мгла ворвалась ему в душу, затопляя ее; по нему поползли сонмища каракуртов, впиваясь в тело, достигая душевместилища и готовясь войти убийственной болью в самое средоточие его жизни.

Сабля взлетела над ним, палач рванул клинок с оттяжкой на себя и, прежде чем тело князя забилось в судорогах, разбрызгивая вокруг кровь, первые ее капли, стекая по долику струйчатого дамаска, упали в сухой суглинок, мгновенно спекаясь в багровые зерна граната.

Тело князя затихло на красном намазлыке, а голова его, подхваченная на скаку с земли вертким всадником, понеслась к Айдарским воротам Хивы, над которыми в бесцветное горячее небо уперся свежий тополевый кол.

Еще миг назад душа Бековича вжималась в самый дальний уголок сердца, спасаясь от нахлынувших каракуртов, уберегая себя от скрежета их ороговелых лап и челюстей. Но вдруг она почувствовала, что эти пауки ползут не к ней, а мимо, рядом с ней, и увлекают ее с собой. Душа Бековича оглянулась — она тоже превратилась в каракурта и теперь была ничем не отличимо от тех существ, что веками ползали по горячей азиатской земле и стремились ужалить все живое. Она двинулась в сонмище ей подобных странствовать меж песков и камней, избегая копыт хивинских коней, мчавшихся к воротам города, в котором, воздев к небу длинные горластые трубы, карнайчи трубили славу мудрому Ширгази-победителю.