В Июле месяце 1871 года, отправляясь к месту нового своего служения, начальник отряда прежде всего поехал на остров Ашур-Аде. Его очень тревожила мысль о вероятных затруднениях, которые должны были встретиться при добывании верблюдов для предстоящей рекогносцировки и перехода в Красноводск. Он знал, что далее и при полном напряжении средств балханская чарва не в состоянии уже была дать и трети того числа вьючных животных, которое было необходимо отряду. Поэтому главнейшею целью его поездки было желание разъяснить себе вполне, в какую степень зависимости можно от нас поставить атрекскую чомру при содействии нашей Ашур-Адинской военной морской станции и какую пользу можно извлечь из ее чарвы посредством того давления, которое окажется в нашей возможности. Получив на Ашуре некоторые необходимые сведения, в два часа ночи с 28-го на 29-е число, начальник красноводского отряда, в сопровождении прапорщика корпуса топографов Федюхина и переводчика станции, снялся с якоря. На канонирской паровой лодке «Тюлень», на которой шел он, кроме того находилось человек 20 военных матросов, специально назначенных в конвой при высадке на туркменский берег. Лодка вела на буксире баркас «Быстрый», который тоже все время поддерживал пары. Около полудня 29-го июля судно достигло высоты аула Чекишляр и приблизительно в трех милях от последняго, по невозможности подойти ближе, «Тюлень» бросил якорь. Дальнейшее путешествие пришлось сделать десанту на баркасе, который сидел в воде не более 3 1/2 — 4 фут., но и он далеко не мог подойти к берегу, а потому с «Тюленя» были поданы сигнальные свистки и сделан сигнальный орудийный выстрел, по которому пять туркменских старшин подплыли к «Быстрому» в кулазах, т. е. в туземных плоскодонных лодках. Сообщив им свое желание видеть аул и его окрестности, начальник отряда приказал четырем из старшин остаться в нашем судне, в видах гарантирования порядка и безопасности, а пятому сопровождать десант наш в аул. Ступив на берег и дав матросам оправиться, десант двинулся дальше. Между тем, как прапорщик Федюхин занялся съемкою аула и его окрестностей, начальник отряда употребил свое время на подробное ознакомление с бытом жителей и на расспросы, имевшие вышеизложенную цель. В продолжение всего времени [24] пребывания нашего десанта в ауле, туркмены соблюдали полное спокойствие и, не смотря на свою обычную скрытность и недоверие, дали, однако же, многие показания, долженствовавшие впоследствии послужить к удовлетворению наших целей и выполнению наших задач. К сожалению, недостаток времени, а главное — полная зависимость от срочности отхода из Ашур-Аде рейсового парохода общества «Кавказ и Меркурий», дозволили употребить на рекогносцировку не более суток времени. Поэтому, оставив на названном острове прапорщика Федюхина и дав ему инструкцию для дальнейших топографических и описательных работ в низовьях реки Атрека и Гюргена, а также получив от начальника военно-морской станции полное согласие на оказание содействия успеху этого дела, начальник отряда отправился в Красноводск, в который прибыл 6-го августа. Здесь кстати будет сказать, что, несмотря на кратковременность посещения юго-восточных берегов и прибрежных частей Каспийского моря, после этой рекогносцировки вполне выяснилось, а последующими обстоятельствами подтвердилось и продолжает подтверждаться, что признание нами в 1868 г. реки Атрека нашею государственною границею со стороны Персии было одною из ошибок с нашей стороны. Ошибка эта со временем, несомненно, будет исправлена: но то, что могло и должно было достаться нам совершенно легко, вероятно потребует известных усилий и даже некоторых жертв. Природа и образ жизни человека по правому и левому берегам Атрека вполне тождественны. И там, и тут, вплоть до киргизских кочевок к северу и до реки Кара-Су к югу, живут одни и те же туркмены-иомуды, которые к тому же как было уже сказано, кочуют то на одном берегу Атрека, то на другом, смотря по времени года. Какие пограничные затруднения создает подобное обстоятельство, наглядно показывала наша граница с тою же Персией по Атреку, где, до последняго времени, нашему кордону приходилось нередко вести перестрелку с кочевниками, живущими там, которые также переходили пограничную реку, проводя часть года в пределах и подданстве России, а другую часть — Персии. Таким образом, Атрек не составляет этнографической границы. В смысле живого рубежа, Атрек мало разнится от Кара-Су, а тем более от Гюргена, и во всяком случае не имеет прав какого-либо Дуная или чего-нибудь в этом роде, ибо везде легко проходим в брод, за исключением, конечно, периодов разлития. Точно [25] также Персия никогда не имела никаких прав на полосу земли между Атреком и Кара-Су, ибо никогда фактически ею не владела. На всем этом пространстве можно было видеть персов только в качестве рабов у туземного населения. Почти не было кибитки, у хозяина которой не нашлось бы, по крайней мере, одного перса, прикованного на цепь, но были и такие персы, которые, испытав все местные приемы, употреблявшиеся туркменами для примирения своих невольников с мыслью о вечном рабстве, свыклись с последнею и, спокойно служа своим хозяевам, даже и не мечтали о возвращении на близкую свою родину. Впоследствии когда красноводский отряд приблизился к гнезду туркменских хищников и стал укрощать их разбойничьи порывы и за Атреком, ему много раз доводилось освобождать персов, томящихся в ямах на железной привязи, и отправлять их в Астрабад, чрез посредство нашего астрабадского консула или Ашур-Адинской морской станции, которая и сама обязана своим существованием необходимости оберегать Персию от туркмен со стороны моря, что именно было принято на себя Россиею по Туркменчайскому договору. По поводу отношений туркмен к персам весьма любопытные сведения дает, между прочим, известный знаток и очевидец тех мест, Вамбери, в своем «Путешествии по Средней Азии».

«Чего не перечувствует, — говорит он, — персиянин, будь он самый жалкий бедняк, когда ночью нападут на него туркмены и, покрытого тяжкими ранами, увлекут далеко от родной семьи. Платье его заменят лохмотьями, едва прикрывающими тело, руки и ноги закуют в тяжелые цепи, невыносимо терзающие при малейшем движении, и в продолжении нескольких недель станут кормить отвратительною пищею. На ночь, чтобы сделать невозможною далее и самую попытку к побегу, наденут на него железный ошейник с цепью и прикрепят ее к колоде, чтобы бряцанием своим она изобличала малейшее его движение. Конец мученьям настанет тогда, когда родственники внесут выкуп или туркмены отправят его на продажу в Хиву или Бухару. Ни как не мог я, — продолжает Вамбери, — привыкнуть к бряцанью цепей, раздававшемуся в палатке каждого туркмена, имеющего претензию на почет и значение». Путешественник этот сам бывал свидетелем того, как возвращались туркмены из-за Гюргена, с обильною живою добычею. Он совершенно справедливо утверждает также, что одно имя Атрека, придаваемое реке и всей[26] прилегающей к ней местности, наводит необыкновенный страх на несчастных жителей Мазандерана и Таберистана, и что персиянин только в сильном гневе решается на страшные слова: «Атрек бюфти», что в переводе значить: «чтобы тебе попасть на Атрек». Эта картина жизни в пределах пространства, признанного Россиею персидским владением, конечно относится до 1863 года, но ко времени начала деятельности красноводского отряда на восточном берегу Каспийского моря обстоятельства ничуть не изменились. Доказательством этого может служить письмо начальника Ашур-Адинской морской станции к начальнику красноводского отряда, помеченное 29-го июля 1871 года, № 814. Оно было написано с тою целью, чтобы известить начальника красноводского отряда о предполагаемом нападении на него туркмен атабаев, вместе с текинцами и хивинцами. При этом начальник Ашур-Адинской станции писал следующее: «Здесь убеждены, что движение атабаев поддерживает персидский правитель Астрабада, делая это не с целью нанести нам вред, но желая отвлечь атабаев от грабежей в пределах управляемой нами провинции и будучи уверен, что они сильно пострадают, сделав нападение на наши войска». Во всяком случае, для очевидца тех мест и в то время не подлежало сомнению, что пребывание красноводского отряда на восточном берегу Каспия, с первого же дня его высадки, начало оказывать существенную услугу Персии, а также и то, что для нашего влияния в степи и для установления желаемых торговых сношений Красноводск был выбран неудачно. По крайней мере, под впечатлением сравнения кипучей жизни в землях, прилегающих к юго-восточным берегам Каспия, и, так сказать, мертвой тишины в районе расположения красноводского отряда, начальник, последняго, между прочим доносил начальнику кавказского окружного штаба так⁶:

«Осмеливаюсь обратить внимание вашего превосходительства на ту важность, которую представляет для нас во всех отношениях дельта Гюргена, и высказать свое мнение на счет того, что если более широкие соображения действительно связывают нас с восточным берегом Каспийского моря и владычество наше в землях, прилегающих к тому берегу, признается неизбежным, то занятие дельты, о которой я докладываю, отдаст в наши руки все сухопутные средства значительной части туркменского [27] народа и его сухопутную торговлю, так точно, как занятие острова Ашура отдало в наше распоряжение все морские средства туркмен и их морскую торговлю. Заняв какой-нибудь пункт на дельте небольшим гарнизоном, приблизительно двухротного состава, и имея половину этих сил, с двумя-тремя орудиями, всегда готовою для движений, при этом действуя рука об руку с нашею Астрабадскою морскою станциею, мы будем вполне господствовать над туркменами. Для сообщения с этим гарнизоном, не будет нам никакой надобности делать какие-либо крупные расходы. Пароходное сообщение западного берега с Ашуром все равно существует. Провиантский магазин, имеющийся на Ашур-Аде для довольствия матросов, легко может продовольствовать и сухопутную часть, расположенную от него всего в 12—15 морских милях, а для перевозки провианта из Ашура можно вполне удовольствоваться судами станции, которые все равно постоянно крейсируют у берегов, между Гюргеном и Атреком. Климатические условия страны дают возможность чрезвычайно ограничить наши расходы и на инженерные постройки. Леса много на персидском Гязском берегу, где он очень дешев. Камыш имеется везде на месте и в изобилии. Нет сомнения, что при осуществлении этой мысли нужно будет ожидать протеста Персии, но это государство будет протестовать лишь для успокоения совести, так как в сущности оно очень хорошо понимает, какое благодеяние приносит ему наше пребывание в его соседстве на Ашуре, а также и то, какие беды претерпевала бы богатейшая из его провинций, Астрабадская, нередко и теперь громимая туркменами с суши, если бы Россия предоставила ее собственным ее силам и средствам».

С прибытием в Красноводск нового начальника отряда, прежде всего приступлено было к сокращению наличного состава. Tак как признано было, что численность отряда слишком велика для выполнения задач, на него возложенных, т. е. для рекогносцировок, и в то же время недостаточна для целей более широких, о которых, впрочем, перестали совершенно мечтать в отряде в виду получения вполне категорических инструкций. Сокращения эти, само собою разумеется, прежде всего выразились в отправлении обратно, на западный берег Каспийского моря, всех людей, состояние здоровья которых, по освидетельствовании комиссии из врачей, не вполне ручалось за возможность перенесения предстоявших усиленных трудов. В частях пехоты и [28] артиллерии таких людей оказалось до 60 человек. Кроме того, в виду дороговизны содержания кавалерии в Красноводске и особенных затруднений прохождении ее по безводным степям, из двух с половиною сотен казаков оставлено в составе отряда лишь 130 всадников, остальные же возвращены на западный берег, так точно, как и команда сапер. После этих сокращений, красноводский отряд деятельно приступил к подготовительным работам, для предстоящего движения в пустыню. Части, назначенные в поход, принимали из складов двухмесячное свое продовольствие, приготовляли сосуды для возки с собою воды, сколачивали кеджево, т. е. деревянные рамы, обыкновенно навешиваемые на верблюжьи седла для укладки вьюков с грузом на две стороны, вязали самые вьюки и прочее. Одновременно с этим в Таш-Арвате велись переговоры с различными ханами и аксакалами, т. е. старшинами (в буквальном переводе белобородыми) о доставлении отряду необходимых ему верблюдов. По заведенному порядку, в видах установления доброго согласия с туземцами, управление отряда принимало всех приезжавших гостей с кажущимся радушием, превосходящим всякие пределы. Целые десятки всякого рода тунеядцев обыкновенно неделями проживали при отряде, угощаясь на счет последняго и всегда получая пред отъездом более или менее ценные подарки, в виде халатов, часов, перстней, сахара, кусков сукна и пр. Расчет наш, основанный на этом, само собою был правилен, но благотворные плоды его могли обнаружиться очень не скоро, на это требовались сотни лет, отряду же необходимы были перевозочные средства немедленно. Тем не менее, начальник отряда не желая до времени принимать каких-либо иных мер, а по тому весьма дружелюбно принял туркмен, находившихся тогда в Таш-Арвате. Несколько знакомый с турецким языком, почти не рознящимся с языком туземным, он разговаривал отдельно с каждым из гостей и в заключение, одарив их, приказал раздать им для распространения экземпляры открытого письма к народу. К письму тому и его копиям, написанным по-туркменски, по туземному обычаю, были приложены печати. В них заключался буквальный перевод следующего:

«Я прислан сюда сардарем, братом нашего Великого Государя, продолжать дело, начатое полковником Столетовым. Если кто-нибудь из вас думает, что дело это состоит в том, что бы воевать, тот очень ошибается. Все вы знаете, что мы с тех [29] пор как пришли, а это уже почти два года, не тронули никого и пальцем, кроме, разумеется, Tеке, которые сами вызвались на то нападением на Михайловский пост и которые потому заслуживали еще большего наказания, но помилованы. Земель и подданных у Русского Царя много. Вы верно слыхали, что русские живут уже в Ташкенте и Самарканде. Русских вы видите и здесь. Подумайте же, как велико наше государство и нужна ли нам Хива. Если бы мы хотели ее брать, то не отсюда пошли бы туда. Между вами здесь находится Ата-Мурад-хан⁷. Вот спросите его и он вам скажет, как сам видел, что 12 лет тому назад русские были в Кунграде. Он же объяснит вам, что войско, которое могло придти в Кунград, не затруднится, если захочет, дойти и до Хивы. В Кунград мы можем приехать на пароходах, а отсюда туда нужно ехать на верблюдах, что, разумеется, менее удобно. Значит, не воевать пришли мы сюда, а пришли потому, что сардарю нашему угодно, чтобы купцы наши познакомились с вашими купцами, продавали бы им, что вам нужно, и покупали бы у вас лишние вам, а нам нужные товары и чрез то обогащали ваших ханов, вас самих и себя. Для того, чтобы торговать, надобно узнать дороги, по которым следует возить товары. Вот, для того, чтобы узнать эти дороги, мы сюда-то и присланы. Для этого нам нужны верблюды. Верблюдов много и у нас самих. Это видели и Софи-хан, и Назар⁸, и все, которые были в Баку. Значит мы, конечно, могли бы привести и своих верблюдов, но этого покуда не думаем, так как хотим испытать, правду ли вы говорите, что готовы служить нам. Приказываю ханам, чтобы чрез 15 дней было приведено в отряд 600 верблюдов и 70 верблюдовожатых. Желаю очень жить со всеми вами дружно, так, как приказал сардарь, а по тому советую вам, чтобы в числе 600 верблюдов были не только джафарбайские, но и атабайские, и текинские верблюды. Впрочем, как хотите, так и делайте, только помните при этом, что сардарь приказал также, в случай нужды, показать вам делом, а не словом, что мы можем не только дойти до Кизил-Арвата, но и идти дальше, не позволить ни одному человеку кочевать [30] близ Балхан и даже не допустить сеять хлеба по Гюргену и что я не смею не исполнить этого приказания».

Будучи, как и все азиятцы, большими любителями всякой новости, гости-туркмены на перерыв разбирали этот берет⁹ и давали самые торжественные уверения, что приказанное в нем будет ими выполнено в точности. В ожидании исполнения этого обещания, на которое продолжительный опыт научил нас полагать сколь возможно менее надежд, начальник отряда вынужден был экстренно уехать в Красноводск. Там появилась холера, занесенная, как полагали, из соседней Персии, где она в 1871 году действительно гнездилась. Надобно было принять самые серьезные меры против распространения этой ужасной болезни в остальных пунктах расположения отряда, что, само собою разумеется, было делом крайне трудными, так как необходимость перевозки продовольствия для частей, находившихся на балханских позициях, не дозволяла полнейшего изолирования пункта, в котором появилась эпидемия. Тем не менее, благодаря Бога, болезнь не заходила далее Михайловского залива, на котором, собственно на транспортирующих судах, умерло всего двое, тогда как в Красноводске с12-го по 25-е августа схоронили 34 человека. Конечно, и это последнее число не могло бы считаться особенно значительным, если бы весь гарнизон названного пункта не состоял в то время всего из двух рот весьма слабого состава. Но при этом последнем условии, а также принимая в расчет, что умирал один из двух-трех заболевающих, нельзя не придти к справедливому заключению, что 5-я и 7-я роты Кабардинского пехотного полка должны были пережить за это время ужасные испытания. Наливание цистерн, нагрузка и разгрузка судов, служба при интендантских складах и прочее, — все это необходимо должно было идти и шло своим обыкновенным порядком, между тем как столь же неизбежно требовался еще и значительный наряд людей для растирания больных и вообще для ухода за ними. Правда, эпидемия длилась не долго, и благоприятное обстоятельство это, конечно, было выше людской власти, но справедливость требует сказать, что военные врачи Красноводска превзошли тогда всякую меру похвалы, неутомимо прилагая свои старания и свои знания спасению страдавших. В то же время и все находившиеся там офицеры, которых только пощадила [31] холера, без различия чинов, делили весь тяжелый труд с низшими чинами. Они добровольно проводили все свободное от службы время среди больных, растирали их, и вообще ясно выразили ту любовь к солдатам, которая у кавказских офицеров никогда не имела границ и которая всегда находила тысячи раз доказанную взаимность в серьезные критические минуты славной, почти вековой Кавказской войны. Между тем, не смотря на то, что со дня вручения туркменам письма истек целый месяц и время становилось дороже и дороже, в Таш-Арвате, все шло по старому. Угощения и задабривания продолжались, продолжались и обещания туземцев, но ничто еще не обеспечивало вероятности предстоящей рекогносцировки, ибо к тому времени подневольная нам чарва могла, в самом лишь крайнем случае, дать отряду до 180 верблюдов, а о движении нельзя было и помышлять, не имея по крайней мере 500 вьючных животных. Оставшийся в Таш-Арвате старшим, 82-го пехотного Дагестанского полка майор Мадчавариани, служивший в отряде со дня его сформирования и хорошо ознакомившийся со всем, нас там окружавшим, в своих ежедневных донесениях начальнику отряда, между прочим, сообщал имена наезжавших к нам представителей туземного народа, маленькую характеристику их и некоторые сведения о степени влияния, которым пользовался тот или другой в своем племени. Владея несколько турецким языком и непосредственно собеседуя с каждым из гостей, а также проверяя свои заключения расспросами бесспорно нам преданного старика Ата-Мурад-хана, этот превосходный и столь известный своею исключительно выдающеюся службою в Красноводском отряде штаб-офицер обнаружил, что атрекская чарва была необыкновенно взволнована высадкою начальника отряда в Чекишляре 29-го июля, его осмотром окрестностей аула и дальнейшими рекогносцировками между Атреком и Гюргеном, производимыми прапорщиком Федюхиным. Она тревожилась и тем, что баркас, возивший названного офицера и его прикрытие, во время съемок на суше входил в устье Гюргена и занимался измерениями глубины моря и реки. Майору Мадчавариани удалось выведать, что весть обо всем этом, как всегда бывает среди народа, привычное течение жизни которого нарушается лишь раз в какие нибудь десятки лет, проникла в глубь страны в чрезвычайно преувеличенном виде и что 20 матросов с одним казаком, сопровождавшим начальника отряда, в пылком воображении туземцев, небывших очевидцами высадки 29-го [32] июля, выросли в целые полчища, состоящие из всех родов оружия. Туркмены, как оказалось, предполагали также, что доставившая нас в Чекишляр канонирская лодка «Тюлень», сделавшая для вызова кулазов один сигнальный орудийный выстрел, вся была переполнена артиллериею. Но особенно приятным в рапорте майора Мадчавариани было то, что атрекская чарва, сочтя чекишлярскую рекогносцировку за серьезное начало нашего наступления со стороны Атрека и удаляясь оттуда между прочим и по направлению к северу, в окрестности Шаирды и колодцев Бугдаили, решила с этого времени держать, на всякий случай, своих соглядатаев при управлении нашего отряда в Балханских горах. Это обстоятельство было выгодно для нас в том отношении, что пребывание в отряде этих соглядатаев дало впоследствии возможность добыть перевозочные средства у приатрекских кочевников. Вообще нужно заметить, что состав этих тунеядцев в нашем отряде и вырос, и несколько изменился. Между ними стали появляться и такие, которые двусмысленностью своего поведения успели уже истощить необычайное терпение полковника Столетова и даже, осилив всем известную многопрощающую любовь его к этому народу, лишены были им всяких прав на дальнейшее получение угощений и подарков, а потому отстали было от отряда. Теперь, узнав о смене начальства, в надежде на новые подарки и в расчете на продолжение даровой поживы, они повторили свои посещения. И, действительно, ближайшим нашим деятелям нельзя было не придти к заключению, что водворение новых порядков в наших отношениях к туземцам было насущно необходимо. Туркмен немыслимо уверить, что можно быть сильным и ходить по чужой земли с оружием в руках, и делать все это без намерения отнимать у слабейших их жен, дочерей и имущество. У них к переговорам и к дружелюбному соглашению прибегает лишь слабый. Таковы их порядки и взгляды, установившиеся целыми столетиями, и было бы странно упорствовать в мысли, что для коренной переделки этого народа нам достаточно одного-двух лет. Наша мягкость в глазах их, конечно, была лишь выражением нашей слабости. Слыхал ли кто у них когда, чтобы сильный задаривал слабого, и, наоборот, не слабый ли всегда подкупает своими подарками сильного? От дружного проявления крайнего нахальства в отношении нас, конечно, с нашей точки понимания этого слова их удерживала только какая-то странность и неполная еще разгаданность наших[33] поступков. Они лишь всматривались в нас и искали нашу ахиллесову пяту. Как уже было замечено выше, система, нами практиковавшаяся, тоже могла принести свои плоды, но на это требовался период времени чрезвычайно продолжительный, а в ожидании нам пришлось бы неоднократно переживать такие фазисы, на которые могло не хватить нашего терпения. Уразумев все это и начертав в своей программе предстоящий образ действий в отношении туземцев, полковник Маркозов заканчивал одно из своих официальных писем начальнику штаба округа (от 14-го августа 1871 г., № 2) следующими словами:

«Будьте уверены, ваше превосходительство, что я никогда и ни на минуту не позволю себе забыть столь хорошо известный мне взгляд Его Высочества Августейшего Главнокомандующего и ваш лично на счет наилучшего образа наших действий в сфере красноводского отряда и прошу быть убежденным, что, вовсе не считая за какую-либо честь бить оружием этих номадов, мы не сделаем без нужды ни одного выстрела, но, с другой стороны, в делах с этим народом излишняя гуманность вредна и не доставляет авторитета. Не гуманностью же, в самом деле, внушила Хива туркменам такие деликатные отношения к себе и не исключительно ли чрезмерной гуманностью поставили мы себя здесь так, что туркмены, по самому глубокому убеждению, высказываемому ими с наивною откровенностью, считают нас имеющими несравненно менее возможности наносить им вред, чем то может сделать Хива? Докладываю еще раз, — продолжал он, — что оружия мы, без надобности, не употребим, но признаюсь, не отклонил бы я случая обобрать, для примера, какого-нибудь хана с его обществом до того, чтобы в степи не забыли об этом как можно дольше».

Как ни трудно поверить, что такое, в сущности совершенно невинное обстоятельство, как рекогносцировка береговой полосы моря между туркменскими реками, могло взбаламутить туземное население, но, судя по тем благоприятным для нас последствиям, которые появились немедленно после этого, факт этот приходится признавать несомненным. Он, между прочим, подтверждается и тем, что 24-го августа, накануне отъезда начальника отряда в Балханы, в Красноводск прибыл начальник нашей Ашур-Адинской морской станции, капитан 2-го ранга Петриченко, который привез с собою двух влиятельных атрекских ханов, а именно Нур-Гельды и Иль-Гельды, никогда до той поры не [34] сближавшихся с русскими. Оказалось, что эти ханы явились на остров Ашур-Аде с просьбою к дарья-беги, т. е. к начальнику моря, каковым они считали начальника морской станции, — принять посредствующее участие в примирении начальника сухопутного нашего отряда с одной из отраслей йомудского народа, а именно с джафарбаями, которых они были представителями. Иль-Гельды был ханом чарвы, а Нур-Гельды — ханом чомры. Обойдясь с ними довольно сухо и отпуская их без подарков, начальник красноводского отряда передал им, что, вполне уважая заступничество за них дарья-беги, он пощадит джафарбаев при предстоящем появлении нашем на Атреке, если они заслужат это своим дальнейшим поведением, и что предложение их выставить для службы Белому Царю 800 верблюдов и 100 всадников принимается условно. Условия же эти были таковы: верблюды должны быть пригнаны в Мулла-Кари через 20 дней после получения соответствующего приказания, которое будет им передано чрез их заступника, начальника нашей морской станции. Сотня джафарбаев должна быть также всегда готова явиться на службу в отряд по первому зову, но в данное время она в полном составе не нужна, а с началом нашего движения в степь разрешается только Иль-Гельды-хану присоединиться к отряду с 10-ю — 5-ю всадниками. При этом условлено было, что каждый туркменский всадник за время действительного служения в отряде будет получать фураж на свою лошадь, муку и рис для себя и, кроме того, жалованье по расчету из 5 туманов¹⁰ в месяц, что по существовавшему тогда курсу равнялось 16 руб. 50 коп. Предполагая даже, что предложения, сделанные нам джафарбайскими ханами, были действительно искренни, сбор верблюдов у берегов Атрека и Гюргена, а также пригон их к Балханам, потребовал бы около месяца времени, между тем, как начать рекогносцировку желательно было возможно ранее. К тому же, даже г. Петриченко, прослуживший более 20-ти лет в юго-восточном углу Каспийского моря и весьма опытный в сношениях с туркменами, признавал тоже, что порыв джафарбаев к сближению с нами легко может остыть прежде, чем будут собраны верблюды, и что расчет на них мог бы безусловно осуществиться в том лишь случае, если мы найдем возможность подогреть дело высадкою [35] какого-нибудь достаточно сильного отряда где-либо близ Гюмюш-Тепе. Так как однако же на это ни права, ни времени не имелось, то и решено было предварительно попробовать обойтись, так сказать, своими средствами добывания необходимых вьючных животных. С точки зрения туркмен, наш отказ от предложенных джафарбайцами услуг, переданный им вышеупомянутыми ханами, мог только кстати поднять на Атреке значение нашей мощи, а это, в свою очередь, могло принести нам пользу в будущем, так как, с оставлением балханских позиций, движение к Чекишляру и занятие нами этого пункта в то время было уже окончательно предрешено. Не мало удивил ханов и отказ от поступления на нашу службу джафарбайской сотни, но, как боевая сила, она была нам решительно не нужна, для политической же стороны дела, так сказать для показа народу, что джафарбаи подчинились нашей воле, было вполне достаточно иметь при отряде. Иль-Гельды-хана, как человека, известного всей вообще чарве, и 10—15 его единоплеменников, которые могли в то же время служить нам и проводниками, и для дальних посылок.

Возвратясь из Красноводска в Таш-Арват, начальник отряда резко изменил форму обращения с туземцами, проживавшими в то время при отряде. Прием, который он сделал им, был совершенно не похож на те, к которым они были приучены. Прежде всего он отличался торжественностью самой обстановки. Выход начальника отряда из занимаемой им кибитки, близ которой собрали туркмен, был встречен отданием чести ротою Дагестанского пехотного полка и полусотнею казаков на конях. Вместо дружеских рукопожатий и взаимных похлопываний по плечу, всегда практиковавшихся, туркмен предупредили, что никто из них, не смеет подходить к начальнику отряда, первым протягивать ему руку и даже начинать с ним разговаривать. Не смотря на такой запрет, акт приема начался сценою, совершенно неожиданною и беспорядочною. Прежде чем начальник отряда успел поздороваться с выстроенными войсками, к нему подбежал туркмен Назар-батыр¹¹, из племени атабаев, с большим основанием подозреваемый в том, что служил проводником текинцам во время нападения их на Михайловский [36] пост в 1870 году. Размахивая руками и выбрасывал из под мышки какие-то предметы, он кричал, что так никто служить русским не станет, что когда он приехал с селямом, т. е. приветствием, к старому полковнику, ему было выдано 12 головок сахару, 12 пачек чаю, материи на четыре халата и золотые часы, тогда как теперь майор (Мадчавариани) приказал отпустить ему лишь четыре головки сахару, четыре пачки чаю, только на один халат материи и не золотые, а серебряные часы. Он добавил, что не желает, чтобы над ним смеялись его соотчичи, а потому, не смотря на давно приспевшую пору уехать в свой аул для перевода его на новую кочевку, остался в Таш-Арвате, чтобы выждать возвращения нового полковника и выбросить ему эти подарки. Приказав казакам отвести Назара в сторону, начальник отряда спросил собравшихся туркмен о результатах предприятия, которое взялись они исполнить так охотно и с такими надеждами на успех. Само собою разумеется, что последовавшие ответы имели характер, вполне уже известный. Все те же уверения на будущее время, все та же личная готовность быть к услугам в настоящем и изложение бесконечных и чрезвычайно разнообразных причин, помешавших выполнению обещанного к сроку. Между тем, когда тут же, по приказание начальника отряда, переводчик стал отбирать у наличных туркмен показания о том, каким числом верблюдов собственно владеет каждый из них, то получился такой итог вьючных животных, который удовлетворил бы отряд вполне. Конечно многие из туркмен — гостей преувеличивали размеры своих богатств ради желания выказать свое значение. Этого рода тщеславие столь свойственно тамошнему народу, что если бы кому-либо из туркмен грозила какая нибудь беда вследствие избытка голов скота в его стадах и табунах, например, если бы у него отнимали известный процент наличных животных и он был бы принужден объявить их численность, то и тогда всякий туркмен все таки скорее увеличил бы ее, чем уменьшил. С другой стороны, известно, что в чарве действительно нередко можно встретить кибитки, обладающие сотнею и даже более верблюдов. Таким оказалось положение дел в день приезда начальника красноводского отряда, и тяжелое чувство, все время испытывавшееся от мысли, что рекогносцировка может не состояться, пока ни в чем не находило облегчения. Между тем далее терять время было совершенно невозможно. Оставалось прибегнуть к некоторому насилию, как к [37] последнему, более или менее вероятному, средству для своевременного начала движения. Поэтому, после небольшой внушительной речи туркменам, немедленно последовали и внушительные дела. В обращении начальника отряда, которое тут же переводилось во всеуслышание, между прочим указывалось на то, что все они были свидетелями самых точных и аккуратных денежных расчетов наших с балханскою чарвою за верблюдов, работавших между Михайловским постом и Таш-Арватом, равно как и за тех, которые везли груз отряда во время движения последняго в Кизил-Арват, что всем туркменам ведомо предложение наше производить полуторную плату, против существующей в крае, за добровольный срочный наем верблюдов и прочее, но что так как однако же все это не подвинуло дела, то мы постараемся обойтись без их услуг. Объявлялось также во всеобщее сведение, что отныне мы будем продолжать платить за наем верблюдов лишь балханской чарве, за остальных же платить не станем, при чем те вьючные животные, которых пригонят нам, так сказать, по доброй воле, будут принадлежать их хозяевам и, по миновании надобности, будут возвращены по принадлежности, верблюды же, добытые с употреблением оружия или вообще силы, будут затем считаться собственностью нашего отряда. Хозяевам верблюдов, добровольно пригнавших, разрешается оставаться в отряде при своих верблюдах, в качестве верблюдовожатых и с получением кормового рациона в натуре. После этого приказано было роте обезоружить и арестовать присутствовавших приезжих туркмен. Атабай Назар-батыр был раздет и в присутствии всех чувствительно наказан казаками, оружие же его и лошадь были отданы в собственность Ата-Мурад-хану. Из присутствовавших при этом туземцев было выбрано восемь человек, между которыми трое принадлежали к числу туркмен, прибывших в Таш-Арват из Бугдаили и Шаирды. Людям этим велено было немедленно ехать в свои аулы и оповещать народ о виденном и слышанном от начальника отряда. Последний, отпуская этих выборных, успел, также обратить их внимание на то, что если, не смотря на все предпринятое с нашей стороны, нам не удастся пойти в глубь степи, то уже конечно, с помощью наших морских перевозочных средств и верблюдов нашей чарвы, мы не встретим препятствий для движения за Атрек, в чем туркмены, разумеется, нисколько не усомнились. Одновременно с выездом выбранных туркмен выступили из [38] Таш-Арвата и казаки. Одна полусотня пошла на поиски по дороге на Шаирды, а другая была направлена в район кочевок балханской чарвы, — во-первых для приведения в совершенную известность числа имеющихся у них верблюдов и принятия их в свое ведение, а во-вторых, для обеспечения названной чарвы от нападения озлобленной против нее иноплеменной чарвы, которой наши туркмены все еще сильно побаивались. Выбор людей для рассылки по степи был сделан заранее и основывался на том, чтобы выбранный имели в числе заарестованных какого-либо родственника или, по крайней мере, близкого человека. Такой залог, вместе с оставшимся в отряде собственным оружием посланного, должен был оказать значительное влияние на него и служить побуждением к тому, чтобы он уговорил своих соплеменников откупиться от русских ценою каких нибудь 300 — 400 верблюдов. Заметим при этом, что потеря оружия для туркмен, как и вообще для всех воинственных народов Азии, конечно имеет значение не одной только материальной утраты. Она, разумеется, имела для них и другую, еще более чувствительную сторону, на которую мы тоже имели право полагать известную долю надежд, ибо потеря оружия считается у азиатов большим стыдом. Для полноты рассказа упомянем еще, что туркмены, посланные для оповещения народа, имели случай видеть, как арестованные их товарищи работали под наблюдением конвоя. Работа эта, на которую их отвели после ареста, состояла в том, чтобы перевязать часть вьюков из числа заготовленных для предстоявшего похода, обращая их из 10-ти-пудовых в трехпудовые, будто бы для несения этих облегченных вьюков на них, самих же арестованных и им подобных, в случае, если мы будем стеснены в перевозочных средствах. Как ни странным может казаться такой, пожалуй, даже наивный способ острастки, но критику всегда придется принимать во внимание, что туркмен не в состоянии был тогда заниматься математическими расчетами для уяснения себе невозможности передвижения тяжестей на людях при больших расстояниях. Притом же все туркмены того времени конечно бывали близкими свидетелями, до чего жестоко поступают иногда с человеком в известных условиях его жизни. Вообще при этом случае нельзя не привести некоторых фактов, указывающих на полнейшее своеобразие взглядов того туземного населения Закаспийского края, с которым Красноводскому отряду приходилось соприкасаться. Начать с того, что атабай Назар-батыр [39] не только никогда не оставлял русского стана с самого дня расправы, с ним учиненной, и до дня роспуска отряда, но даже перевез семью в Красноводск и сделался вернейшим и преданнейшим нашим слугою. Казалось, наконец, что между ним и Ата-Мурад-ханом не должно было бы существовать искренних отношений, так как последний сделался обладателем почти всего наличного состояния Назара, не исключая нежно любимого им коня, но и этого не было. Назар, вовсе не роднясь с Ата-Мурадом, так сказать, вошел в его кибитку и совершал все последующие походы со штабом отряда, при котором непрестанно находился Ата-Мурад-хан. Последний, будучи весьма добрым человеком, не помышлял однако же о возвращении случайно доставшихся ему коня и оружия своего сожителя, считая все это при надлежащим себе по праву дружбы с сильным равным образом, по тому же праву, священному в глазах туркмен, и Назар ни раза не пытался возвратить свое добро, хотя во всякую данную минуту мог похитить все это с большою лихвою и уйти на все четыре стороны. Так продолжалось дело, пока начальника отряда, за прекрасную и верную службу Назара, не выкупил его достояния у Ата-Мурад-хана и не передал ему обратно. Совершенное несходство с нашими понятиями представляют также удивительные отношения различных туркменских племен между собою. Грабежи, взаимно ими производимые, никогда не считаются ни ограбившими, ни ограбленными за причину, могущую установить дурные соседские отношения. Какие нибудь атабаи, ограбленные, например, джафарбаями, едва мечи вложены в ножны и ружья перестали стрелять, начинают спокойно, без злобы к причинившим горе, глядеть на уводимое у них добро и дружески пожимать руки новым обладателям бывших своих жен и всякого рода богатств, по мнению их, вполне естественно переходящих к тем, которые в данное время сильнее. Но Аллах велик, -придет время, когда он даст силу и джафарбаям, а тогда и они пойдут аламаном и добудут себе сокровища, отняв таковые у тех, кто в данное время будет слабее их, кого Бог захочет покарать их рукою. Туркмены хотя и мусульмане — сунниты, но решительно не фанатики. Тем не менее они глубоко проникнуты истиною ученья Корана, по которому Бог распределяет силу, а потому ее следует уважать и искренно ей подчиняться, сильному же должно служить верно и честно, ибо сила сильного в конце концов перельется в великодушие. В продолжение своей [40] службы красноводский отряд имел множество случаев удостовериться, что самыми надежнейшими его проводниками и разведчиками были люди, предварительно испытавшие на себе в массе или порознь удары судьбы, причиною которых были русские. Таковы были: Ата-Мурад-хан, Назар-батыр и многие другие.

Полусотня, ходившая в балханскую чарву, 2-го сентября пригнала в Таш-Арват 215 верблюдов. Это было все, что там отыскалось из числа верблюдов, когда-либо носивших вьюки. Между этими животными было около 35-ти голов, едва-едва передвигавших ноги, а потому ими можно было воспользоваться разве в крайности, для первых двух — трех переходов, с тем, чтобы потом, разобрав с них вьюки по рукам вместо сократившегося текущего довольствия, совершенно вычеркнуть их из расчетов перевозочных средств, которыми когда-либо может воспользоваться отряд. Однако же, к большому благополучию такой крайности не представилось. Утром 4-го сентября все служившие в отряде были обрадованы самою приятною в то время вестью. Возвратился один из посланных в Шаирды и объявил, что не позже следующего дня прибудет из окрестностей названного пункта 160 хороших верблюдов, а дня чрез три из тех же мест пригонят еще столько же верблюдов, также вполне- хороших, которые почти исключительно принадлежат его арестованному двоюродному брату. В доказательство правдивости своих слов туркмен просил принять в залог его драгоценную лошадь и даже арестовать его самого. Не оставалось сомнения, что дело уладилось. Все ожило в отряде.

Еще раньше рассказанного события, все необходимые распоряжения к предстоявшему походу были сделаны и вся предварительная работа исполнена войсками точно и аккуратно. В поход назначены были четыре с половиною роты 82-го пехотного Дагестанского полка, 35 человек лучших всадников от сотни Кизляро-Гребенского полка, два легких полевых и четыре горных орудия от частей 21-й артиллерийской бригады. В составе каждой роты было по пяти человек сапер. Кроме всего перечисленного выше, мы взяли с собою 15 доброконных казаков того же Кизляро-Гребенского полка. Эти казаки, отдав за известное вознаграждение своих лошадей под верх пехотным офицерам, шли пешими при пехотных частях и, в случае надобности в усиление конной команды, должны были садиться на-конь и к ней при соединяться. Такое распоряжение сделано было в видах [41] совершенного своеобразия походов в пустыне, во время которых маршевые колонны войск обыкновенно близко напоминают собою двигающиеся караваны. Растягивание глубины колонн, по местным условиям, иногда доходит до того, что офицеры, следующие пешком, решительно не успевают наблюдать за упорядочением марша и все-таки вовремя переходов изнуряются до того, что на ночлежных и привальных биваках не имеют уже физической возможности позаботится ни о солдате ни о пастьбе вьючных животных, от сбережения сил которых так много там зависит. С места роты двинулись в поход, имея ровно по 50 рядов. Полевые наши орудия, хотя и легкие, были, однако же, запряжены шестью лошадьми каждое. Орудийные лошади заранее были прекрасно втянуты в дружную работу посредством, ежедневных проездок по глубокому, сыпучему песку. Что касается горных орудий, то они везлись исключительно на верблюдах. На верблюдах же, в прочных железных вьючных ящиках, везлись все артиллерийские снаряды как горной артиллерии, так и полевой, исключая, разумеется, тех, которые находились в ящиках полевых передков.

Кроме назначенных из числа постоянного состава отряда, на рекогносцировку с ними должны были идти несколько чиновников и офицеров корпуса топографов, шесть конных туркмен проводников из красноводско-балханской чарвы и до 30-ти туркмен верблюдовожатых. Кроме того, для вычисления количества продовольствия, потребного рекогносцирующим, следовало взять во внимание вероятность присоединения к отряду Иль-Гельды-хана с его 10-ю — 15-ю всадниками. Таким образом, личный состав сил, предназначенных к походу, весьма правильно был принят приблизительно в 685 человек и 90 коней. Суточная дача человеку, установленная в Красноводском отряде во время нахождения последняго в местах постоянного его расположения, можно сказать, была чрезвычайно обильна. Она состояла, кроме обыкновенной ежедневной мясной порции, из 3-х фунтов хлеба, 1/4 фунта крупы, 4-х золотников пшеничной муки, 13-ти золотник, соли, 4-х золотн. масла, 50-ти золотник. квашеной капусты, 32-х золотн. гороху, 8-ми золотн. луку, 0,16 золотников перцу, такого же количества лаврового листу, одной чарки спирту и пяти чарок уксусу в месяц. Рацион этот, разумеется в зависимости от обстоятельства, и каждый раз с разрешения начальника отряда, мог быть несколько изменяем. Так, вместо полной чарки спирта войска иногда получали лишь по получарке [42] этого напитка. Соли совершенно хватало и 10-ти золотников. Квашеную капусту часто заменяли капустою сушеною, в соответствующем весе, или картофелем, или иною овощью. Часть говядины заменяли салом и прочее. Естественно, что если возможно было допустить некоторое отступление от нормального рациона на месте, то этого никак нельзя было уже избегнуть во время похода. Само собою разумеется, вместо хлеба отряд стал довольствоваться сухарями, которых мы взяли по установленному размеру дачи, т. е. по 1 3/4 фунта на человека в сутки. Затем вместо говядины решено было довольствоваться бараниною, так как крупный рогатый скот, в случае, если бы погнали его с собою, потребовал, бы пищи, не имеющейся в пустыне, тогда как степные овцы могут кое-как обходиться местного растительностью и, как известно, легче переносят недостаток воды. Далее, в случаях недостатка мяса, каждый полуфунт этого последняго продукта определено было заменять 1 1/4 золотниками бульона Либиха и 15-ю золотниками консервов, но, к счастью, к этому нам приходилось прибегать чрезвычайно редко, так как овцы, купленные непосредственно частями рекогносцировочных войск и взятые ими с собою, сравнительно хорошо выдерживали поход и в продолжение его погибали в весьма небольшом числе. Кроме всего названного выше, везлось еще значительное количество фруктовой, пастилообразной кислоты, которая обильно бросалась в жидкую пищу при ее варке во всех тех случаях, когда появлялись хотя бы малейшие признаки цинги или даже опасения врачей на счет возможности появления этой ужасной болезни. Горох как продукт медленно разваривающийся и требующий при этом много воды, был совершенно исключен из походной дачи солдата. Зато в походе каждый человек получал по 1/4 фунта чаю и по 1 1/2 фунта сахару в месяц. Иным, по требованиям врачей, давали вместо чаю кофе, который, следовательно, всегда имелся при рекогносцирующих войсках, так, точно, как и табак для курящих нижних чинов. Само собою разумеется, что все офицеры, не исключая и начальника отряда, за невозможностью продовольствоваться иным образом, тоже получали солдатский рацион, причем, на обязанность отряда легла и забота о вьючных животных как под продовольственные продукты офицеров. так и вообще под их походный багаж. Для состоящих в отряде туземцев, вместо сухарей, везлась белая мука, масло и рис. Все эти предметы продовольствия приблизительно составляли 2,5 [43] фунта веса на каждого человека в сутки, а принимая в расчет и укупорку с увязкою, можно было положить вес суточной людской дачи на 685 человек в 4,7 пудов. Дача каждого коня определена была в 20 фунтов ячменя и 3 фунта сена, что на 90 лошадей составляло почти 52 пуда ежедневного груза. Независимо от всего этого, требовался по крайней мере трехдневный запас воды, минимум которой надобно было считать по 3/4 ведра на человека и по 1 1/4 ведра на лошадь, не принимая даже во внимание неизбежной утечки и усушки. Следовательно, отряду необходимо было везти с собою 1,880 ведер воды, что вместе с посудою и прочими принадлежностями составляло свыше 1,540 пудов груза. Отряд в конце концов мог располагать всего 525-ю верблюдами. Из этого числа под боевой груз артиллерии требовалось 70 верблюдов. Полагая по 10-ти пудов на спину каждого вьючного животного, вода поглощала у нас 154 верблюда. Оставалось, следовательно, под продовольствие 300 верблюдов. Частное, получаемое от разделения этого числа на 10. т. е. на число верблюдов, необходимых для везения суточной дачи людского и конского корма, определяло число дней, которое отряд мог бы употребить на рекогносцировку. Оно равнялось всего 30-ти. И это — не принимая в расчет веса ни артельных котлов, ни абисинских колодцев, ни походных аптек, ни прочих разнообразных тяжестей, неизбежно забираемых с собою войсками в предвидении продолжительного похода. Правда, по мере движения мы могли рассчитывать на ежедневное освобождение части верблюдов из-под вьюков, поднятых с места, но, с другой стороны, благоразумие требовало не упускать из внимания возможности заболевания людей, падения самих вьючных животных и прочее. Идя в страну совершенно неизведанную, конечно, желательно было устранить по возможности все обстоятельства, могущие оказывать давящее влияние на успех. К числу таких обстоятельств, между прочим, принадлежала, разумеется, и забота о возможности свободно располагать временем. Этого, пожалуй, можно было достигнуть сокращением отряда, но и такой способ имел свои, очень дурные стороны. Поэтому вопрос зависимости от времени несколько разрешился двумя мерами. Во-первых, люди понесли на себе трехдневное свое продовольствие. Таковой же трехдневный фураж повезли на своих конях все казаки и на своих полевых лафетах — артиллеристы. Что не уместилось, — разложили на спины более сильных верблюдов. Во-вторых, еще на рассвете 4-го сентября [44] отправлено было 180 вьюков, под прикрытием взвода¹² пехоты, к колодцам Гезли-Ата, до которых от Мулла-Кари оказалось 85 3/4 версты. Полувзводу этому приказано было по прибытии на место, после небольшого отдыха, немедленно приступить к устройству маленького редута, достаточного для его собственного помещения, а также и для склада некоторого количества продовольствия. Что касается верблюдов, на которых повезли первые вьюки в Гезли-Ата, то, чтобы ими воспользоваться еще раз, 5-го числа была послана туда же казачья сотня, которая пришла по назначению одновременно с пехотою, а именно 7-го сентября. На следующий день казаки погнали верблюдов назад и возвратились благополучно в Мулла-Кари 9-го числа. Между тем, еще 5-го сентября пригнано было в Таш-Арват 163 верблюда и 7-го числа пригнали из Шаирды и Бугдаили 182, а потому из этих 345-ти животных 275 штук поступило в распоряжение первого эшелона рекогносцировочного отряда, остальные же 70, вместе с ходившими в Гезли-Ата, должны были образовать подъемные средства 2-го эшелона. Каждый из двух эшелонов состоял из двух рот, трех орудий и 15-ти конных казаков. Казачью конную команду пришлось разделить пополам, дабы облегчить пехоту и обезопасить от случайностей пастьбу верблюдов, которые при этом обыкновенно расходятся на большое пространство. Так как в Балханах не было уже верблюжьих кормов и каждый лишний день, там проведенный, заставлял вьючных животных терять силы, то 8-го сентября 1-й эшелон тоже тронулся с места и пошел по дороге в Гезли-Ата. 10-го сентября тем же путем потянулась и остальная часть отряда, назначенная в поход.

6. Письмо № 1-й, от 3-го августа 1871 года.

7. Ата-Мурад-хан, один из наиболее известных ханов туркмен, кочующих в пределах Хивинского ханства, враждовавший с ханом хивинским и с 1858 г. постоянно обнаруживавший преданность России.

8. Софи-хан и Назар — текинцы из Кизыл-Арвата.

9. Письменный документ.

10. Персидский туман равен 10 кранам; кран же есть серебряная монета, равняющаяся нашим 30 серебряным металлическим копейкам.

11. Батыр значит — лихой, или удалец. Слово это обыкновенно добавляется к имени наездника, прославившегося чем-либо особенно молодецким.

12. В то время рота делилась на два взвода.