Благодаря отсутствию средств для беспрепятственного общения между центрами нашего района, начальнику отряда, при всем его желании, удалось прибыть из Красноводска в Чекишляр не ранее последних чисел января. Еще несколько раньше этого нам окончательно стало известно, что от забот по добыванию себе верблюдов для предстоявшего хивинского похода отряд [145] наш освобожден и что все необходимое нам количество их пришлют в Красноводск не позже, как к 1-му марта. Таким образом, по-видимому, нам оставалось перебраться из Чекишляра поближе к Красноводску и спокойно выжидать. Но для передвижения морем нам нужны были суда, а чтобы идти сухим путем — необходимо было значительное количество верблюдов. Первые в данное время находились у Карабугаза, следовательно вне раина красноводского отряда, а вторых у нас было чрезвычайно мало. К тому же, не смотря на положительные обещания Мангишлака, начальник красноводского отряда не переставал относиться к ним скептически. Далее все время его мучили на этот счет какие то непонятные сомнения и в особенности заботила мысль о том, что наступало время, когда массы кочевников, по обыкновению скученных для зимовок в полосе между Атреком и Гюргеном, должны были начать свое движение к северу и северо-востоку, совершаемое ими вместе с быстро распространяющимся по пустыни теплом. Нужно сказать, впрочем, что подобное же сомнение отчасти проявлялось и в Тифлисе, преимущественно среди людей, понимающих неполную благонадежность дела в том случае, когда исполнение его, возложенное на одного, ставится в зависимость от подготовки, вверенной другому. Так, между прочим, письмо помощника главнокомандующего начальнику красноводского отряда, помеченное 7-м февраля, оканчивалось следующими словами: «С нетерпением ожидаю известий, относящихся до сбора верблюдов на Мангишлаке, в этом сознаю главное затруднение и не уверен, как оно уладится»³⁴. Поэтому начальник красноводского отряда решил на всякий случай задержать туркмен на левом берегу Атрека, насколько это окажется возможным.

18-го декабря наш отряд прошел последние два десятка[146] верст из числа 4,000, пройденных и измеренных им в 1872 году по песчаным равнинам пустыни и по скалам области Кюрендага. Еще не все люди, возвратившееся из тяжелого похода, успели даже по разу попариться в бивачной чекишлярской бани и починить поизносившееся белье и платье, как уже семь рот 84-го пехотного Ширванского Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Константиновича полка с четырьмя горными орудиями и самым ограниченным числом сапер и казаков, под общею командою майора Мадчавариани, получили приказание выступить из Чекишляра. 31-го января колонна эта потянулась вверх по Атреку. Начальнику колонны приказано было, соразмеряя скорость движения с силами отданных ему под тяжести последних наших верблюдов, идти к переправе Баят-Хаджи и, устроив там укрепление, высылать части своего отряда для патрулирования вверх и вниз по реке для заграждения туркменам путей из-за Атрека. Майору Мадчавариани поставлено было вместе с тем в обязанность стараться в то же время войти в дружественные сношения с племенем Гоклан, для уничтожения возможности уйти чрез их земли атабаям, с которыми мы в особенности собирались при случае свести счеты.

Из Чекишляра до Баят-Хаджи всего лишь 95 верст, прямым же путем верст на 20 ближе, но еще большее удаление высланной на Атрек колонны исключалось невозможностью снабжения ее продовольствием и затруднительностью поддерживания с нею должного общения и необходимой связи из Чекишляра. Да же и при таком удалении, не смотря на постоянное движение казачьих полусотен по линии Чекишляр — Баят-Хаджи, трудно, даже, правильнее сказать, невозможно было вполне устеречь этот промежуток от ухода по нем кочевников, которым, конечно, отлично были знакомы все броды и тропинки чрез реку и к реке, в иное время года вовсе почти не содержащей воды.

Кстати будет сказать, что к заграждению переходов чрез Атрек побуждало начальника нашего отряда не одно лишь желание добыть верблюдов. Причина эта, разумеется, была главнейшею, но был еще и другой повод, который также требовал серьезного внимания. Дело в том, что уже несколько месяцев назад распространился и упорно держался в степи слух о решении, принятом почти всеми туркменскими племенами, а в особенности племенем атабаев, откочевать в пределы Хивинского ханства вместе с текинскими ратными людьми. Обстоятельство [147] это, конечно, налагало на нас весьма серьезную обязанность не допустить соединения боевых сил враждебных нам народов. Само собою разумеется, что с присоединением каких нибудь атабайских ратников к полчищам хана Хивы последние не сделались бы для нас страшнее; но хотя Хива, как известно, была грозна не сартами и узбеками, однако же, идя и против них, мы не вправе были пренебрегать мерами предусмотрительности и осторожности. Так ли или иначе, но, как уже сказано выше, 31-го января часть нашего отряда, под начальством майора Мадчавариани, выступила на Атрек, а несколько ранее этого события начальник нашего отряда получил письмо начальника Астрабадской морской станции, в котором тот извещал, что ему удалось вызвать на Ашур-Аде всех влиятельнейших туркменских старшин, между которыми находится далее и главный иомудский кази, пользовавшийся необыкновенным влиянием как в чомре, так и в чарве. Поэтому капитан 1-го ранга Петриченко настоятельно просил начальника красноводского отряда поспешить приездом на Ашур, дабы, пользуясь случаем, заключить с вызванными старшинами условие о поставке нашему отряду верблюдов. Хотя и не рассчитывая на успех каких бы то ни было переговоров без воинских внушений, начальник нашего отряда не счел одна ко же себя вправе оставить случай этот без внимания, а потому, проводив колонну майора Мадчавариани, он втот же день уехал из Чекишляра на Ашур.

Первая встреча его с представителями заатрекского народа и знакомство с ними были как нельзя более дружественны. Повидавшись с кази и со всеми старшинами у начальника морской станции, начальник красноводского отряда пригласил их к себе и одарил каждого, соответственно его значению. Разговор по делу был назначен на следующий день в квартире Дарья-Беги, как обыкновенно титуловали туркмены г. Петриченко. Когда с этою целью состоялось, наконец, собрание, туркменам объявлено было торжественно, что начальника красноводского отряда именем Великого Князя Наместника, в случае успеха предприятия, назначает, с своей стороны, 1,500 червонцев и подарок кази и его почтенным сотоварищам, а за тем предоставляет выработку всех остальных статей соглашения начальнику нашей морской станции, так хорошо и давно известному почти каждому из них лично за человека вполне правдивого. Такую речь держал начальник нашего отряда, само [148] собою разумеется — по предварительному уговору с самим же г-м Петриченко и в особенности с его мирзою, т. е. секретарем и переводчиком, который издавна заменял на станции дипломатического нашего чиновника во всех сношениях с туркменами и чрез которого именно удалось в данном случае вызвать знаменитого кази на остров Ашур-Аде. Куш, назначенный в подарок, умилительно подействовал на тех, кому его сулили. Начался разговор о том, сколько именно нужно нам верблюдов и верблюдовожатых, а также и о том, сколько будем мы платить за каждого верблюда. По поводу этого последняго вопроса определилось, что, по установившемуся у туркмен обычаю, когда караваны идут в Хиву, то нанимающие платят за каждое вьючное животное по 4 тумана, т. е. по 12 серебряных рублей, причем верблюд в один конец везет целый вьюк, а в другой — не более полувьюка. Г. Петриченко предложил, по 6 туманов и при том только до Хивы, следовательно за один лишь конец пути. Условились, что вьюки не должны быть тяжелее 10—11 пудов, для чего с большою точностью перевели вес этот на вес туземный и дополнили предложение тем, что, в случае, если мы по какой бы то ни было причине свернем в сторону, то за каждый день пути не по направлению к Хиве платим сверх условленного еще по 3 крана за каждого верблюда. Проводники должны были получать от нас продовольствие ежедневно в размере фунта риса и фунта пшеничной муки на каждого человека и по фунту коровьего масла — на трех. Деньги обязывались мы уплатить вперед, немедленно по сдаче нам верблюдов, причем один очень богатый огруджалинец, по имени Мулла-Дурды, давно уже ведущий торговлю с русскими и неоднократно бывавший на нижегородской ярмарке, предложил приложить и свою печать к договору, в качестве свидетеля-поручителя с нашей стороны. Разговоры по всем этим вопросам продолжались четыре дня, и хотя главные основания решены были на первом же собрании, но кази находил то одну, то другую мелочь, прося немедленных и ясных решений, чтобы иметь возможность все передать народу в форме, вполне определенной и не оставляющей никаких сомнений. В конце концов верховный судья уехал на свой берег, вполне восхищенный приемом, подарками и предложениями, сделанными ему по предстоявшему найму туркменских верблюдов. По словам его, было вне всякого сомнения; что аксакалы, т. е. белобородые, или старшины, которых он соберет в 4—5 дней и [149] которым объявить о наших предложениях, безотлагательно доставят нам не только 4,000 верблюдов, но и гораздо более. Кази был уверен, между прочим, что народ поймет, как ошибался он, удаляясь до сего времени от русских.

Уже шестые сутки качался паровой баркас наш у берегов, близ Ходжа-Нефесского аула, в ожидании ответа кази, когда, наконец, ответ этот был доставлен. «Слава Аллаху, — писал кази, — дела идут прекрасно: все аксакалы готовы служить русским и отдать своих верблюдов, но просят только прислать им теперь же по одному суконному халату и немного чая и сахара». Барказ, не прекращая паров, повез все просимое в Ходжа Нефес. На третий день после того сделан был нами запрос: не заплатим ли мы за инеров (лучшая и сильнейшая порода верблюдов) по 7 туманов? Мы отвечали, что сделаем это с удовольствием. В следующий рейс барказ привез послание, в котором кази извещал нас, что персидский астрабадский губернатор разослал повсюду своих послов, которые отшатнули от него многих аксакалов; но что дело еще не потеряно, если мы обещаем, дойдя в Хиву и отправляя оттуда верблюдов обратно, дать 1,000 вьюков пшеницы. Обещано было и это. Дальнейшие вести от кази были менее и менее успокоительны и все разыгралось, наконец, тем, что дней чрез 25 в Чекишляр вышел сам он с какими нибудь 20-ю собственными своими верблюдами и с проклятиями по адресу тех своих соплеменников, которые решительно отказываются служить Белому Царю. 25-го же февраля, как уже сказано выше, начальнику красноводского отряда сделалось вполне ясным, что верблюдов из Мангишлака ждать долее нечего. Оставалось ему, следовательно, одно из двух: или отказаться от мысли идти в Хиву и бездействовать, или рискнуть перейти границу, чтобы за Атреком добыть средства для поднятия отряда. Начальник отряда вполне хорошо сознавал, что в последнем случае все брал на свой страх и свою ответственность, но, по убеждениям своим, всегда предпочитал быть судимым и осужденным за превышение власти, чем, как говорится на официальном языке, за бездействие власти, а потому, не колеблясь ни минуты, сделал все распоряжения к тому, чтобы не позже, как чрез двое суток, отряд был совершенно готов к походу.

Переход чрез границу был воспрещен не безусловно. По утвержденной Государем Императором инструкции нам [150] предоставлялось право наказывать заатрекских туркмен в их пределах, в случаях доказанного грабежа или разбоев, ими производимых на правом берегу Атрека, но с тем, чтобы о предполагаемом переходе границы мы всегда своевременно и заранее извещали дипломатических агентов наших в Персии, а также и с тем, чтобы, наказав туркмен, войска наши немедленно же возвращались в свои пределы. Между тем соседи наши, конечно, были не такого нрава, чтобы не давать нам вполне законного повода громить их жилища, а потому мы уже давно имели такое право. Ежедневные тревоги на Атреке, происходившая после возвращения нашего в 1872 году в Чекишляр и кончавшиеся обыкновенно уводом в плен целых семейств служивших нам туркмен, в особенности же огруджалинцев; угон за пограничную реку верблюдов у тех же туземцев, отдавшихся нашему покровительству; варварский способ лишения нас возможности пользоваться вьючными животными, практиковавшийся атабаями и дьячи и заключающийся в подсекании ножных мышц у тех верблюдов, которых им не удавалось угнать, и прочие бесчинства давным-давно уже требовали от нас принятия решительных мер к прекращению такого порядка вещей. Но единственно действительным для сего средством, конечно, могло быть наказание туркмен в пределах их зимовок, а последние находились за Атреком.

Мы уже говорили, что Атрек составляет, а тем более составлял тогда, государственную границу не по праву, а благодаря бывшему недостаточному знакомству со страною и ее обитателями. В то время ни один перс не подходил к его левому берегу иначе, как закованным в цепи и по пути к какому-либо из среднеазиатских невольничьих рынков, но, тем не менее, переходить эту реку всегда значило возбудить столько толков и сомнений в необходимости такой меры в каждом данном случае, а главное это соединялось с такою длинною дипломатическою перепискою, что делалось до крайности нежелательным даже и для ближе терпевших от туркменского бесчинства. Находясь в такомположении, начальник нашего отряда попробовал сделать сношение чрез посредство консула нашего в Астрабаде с военным губернатором этой провинции, Сулейман-хан-Ихтиаром. Он просил последняго, чтобы тот распорядился придвинуть к берегу Атрека персидскую пограничную стражу и, вообще, принять бы меры к прекращению и предупреждению в пределах наших хищнических проделок со стороны, так сказать, персидско-подданных [151] туркмен; но губернатор с невероятною наивностью ответил чрез того же астрабадского консула, г. Бакулина, что во всех государствах и между всеми народами на земле бывают злоумышленники и что с деяниями последних следует примириться. Сановник этот справедливо считался одним из умнейших людей своего государства, но, во-первых, прекратить бесчинства туркмен было решительно не в его силах, а во-вторых, он хорошо понимал, что для спокойствия целой огромной провинции, вверенной его управлению, прямой был расчет не только не прекращать этих разбоев, но даже усилить грабительскую деятельность туркмен на нашей территории, чтобы тем отвлечь ее от своей, чему он и способствовал всеми мерами. Таким образом, безуспешно испытав вышеприведенное средство, отряд сам должен был позаботиться о спокойствии на русской территории, прилегающей к Атреку.

Обращаясь к колонне майора Мадчавариани, нужно сказать, что она, начиная с самого дня выступления из Чекишляра была непрестанно наблюдаема неприятелем. 4-го февраля, находясь на позиции у Тенгли-Гудрю, по давно заведенному, хотя и вынужденному обыкновению, от нее была выслана небольшая команда, которая должна была подогнать к биваку приставших на предыдущем переходе верблюдов и подвезти некоторые из брошенных с ними вьюков. Но высланные люди, не найдя ни тех ни других, открыли партию из атабаев, дьячи и игдыр, очевидно высматривавшую случай напасть на прикрытие пасшихся наших верблюдов, с целью угнать их за Атрек. При этом, однако же, никакой схватки не произошло, так как туркмены, считая себя слабее, ушли в пределы Персии. За то, 8-го февраля, казачий наш разъезд, под командою сотника Астахова, наткнувшись на неприятельскую партию, был встречен ею ружейным огнем, который не был прекращен даже и тогда, когда казаки наши, смело бросившись на неприятеля, прогнали его за Атрек. Между тем, как это происходило, начальник колонны получил сведение о появлении значительной неприятельской партии выше укрепления Баят-Хаджи, считая по течению реки. По некоторым имевшимся у него данным справедливо предположив, что замеченная неприятельская сила должна быть боковым прикрытием какой нибудь крупной кочевки, намеревающейся переправиться на правый берег Атрека, майор Мадчавариани немедленно предпринял движение в соответственном направлении. Он взял с собою 100 штыков, два горных[152] орудия и 120 казаков, которые только что прибыли из Чекишляра с продовольственными продуктами для баят-хаджинского гарнизона и, за неимением верблюдов, доставили эти продукты на своих конях. Следы многочисленной кавалерии, ясно видимые по пути движения майора Мадчавариани, свидетельствовали о недалеком присутствии неприятеля, а разъезды последняго, постоянно показывавшиеся в виду наших войск, подтверждали это предположение. 9-го февраля, вечером, в погоню за одним из таких разъездов был пущен войсковой старшина Дзиов, с 15-ю казаками. туркменские всадники, гонимые названным штаб офицером, успели, однако же, уйти за Атрек и, соединясь со значительною массою своих, открыли с противоположного берега довольно живой ружейный огонь, который вывел у нас из строя одного сильно раненого казака и двух коней.

Получив от войскового старшины Дзиова известие о случившемся майор Мадчавариани поспешно пошел вперед со всею своею кавалериею, точно указав остальной части своей колонны место на берегу Атрека, в котором следовало остановиться и ждать дальнейших приказаний. На рассвете 10-го числа, находясь в верстах 40 от Баят-Хаджи, казаки, по следам одного из неприятельских отстреливающихся разъездов, подошли к мосту чрез пограничную реку и немедленно же чрез него переправились. Неподалеку от моста, всего в верстах 5—6, сотня наша настигла атабайский аул. Произошла схватка, в которой, между прочим, один из наших казаков получил 16 шашечных ран. Неприятель оставил на месте боя только двух людей убитыми и несколько коней. Своих раненых и остальные трупы он успел увезти с собою, но главнейшим нашим трофеем были 430 голов хороших верблюдов, которых казаки захватили на пастбище, случайно находившемся на пути преследования партии атабаев. Кроме того, мы отбили у последних одного закованного невольника-перса, которого при первой же возможности отправили в Астрабад местному персидскому губернатору. Дав немного отдохнуть своей коннице, майор Мадчавариани поспешил уйти из территории, признаваемой персидскою. Окончив обратную переправу чрез Атрек к рассвету 11-го февраля и соединясь со своею артиллериею и пехотою, он посадил сию последнюю на верблюдов и прошел далее, вверх по Атреку, еще верст с 30, как для исследования этого пространства, так и для внушения заатрекской чарве, что мы следим за нею и постараемся не допустить выхода ее на летовки. [153]

Возвратясь в Баят-Хаджи, майор Мадчавариани, конечно, прежде всего озаботился отправлением приобретенных верблюдов в Чекишляр за необходимою провизиею. Они были отправлены под прикрытием казачьей сотни, которая, в силу приведенных обстоятельств, оставалась при баят-хаджинском гарнизоне гораздо долее первоначально предполагавшегося времени, а потому значительно поистощила продовольственные запасы, находившееся в укреплении. Едва ушли из Баяг-Хаджи казаки, как нахальство неприятельских разъездов стало проявляться вновь. Чтобы отогнать от укрепления один из таких разъездов, майор Мадчавариани выслал всех оставшихся при нем конных, а именно шесть человек казаков и двух туркмен. Всадники эти, исполняя данное им приказание, во время преследования наткнулись на неприятельскую засаду, человек в 150, а потому приостановились. Тогда неприятельский разъезд, подкрепленный частью людей из засады, в свою очередь погнал наших всадников. Все это, конечно, сопровождалось обоюдною перестрелкою и даже дело доходило до холодного оружия, при чем один из наших казаков был сильно ранен пикою, а лошадь другого казака была убита. Нет сомнения, что дело этим бы не ограничилось, но один из наших пеших сторожевых постов открыл вовремя огонь по неприятелю, а вслед затем на горизонте показался сам майор Мадчавариани, во главе трех рот и двух орудий.

Завидя нашу колонну, неприятель поспешно ушел за Атрек, но не отказался от поставленных им себе целей. Партия, наделавшая тревогу в Баят-Хаджи, значительно подкрепленная новыми ратниками, около трех часов пополуночи с 20-го на 21-е февраля, опять подступила к нашему укреплению, внутреннее пространство которого рассчитано было на одну лишь роту. Цепь выставленная от рот, бивакировавших вне укрепления, заметила приближение неприятеля и открыла по нем огонь. Ей ответили тем же. По тревоге, все наши части заняли свои места, но атабаи не унимались и продолжали подступать к укреплению. Тогда с валов последняго открыли картечный огонь. Пушки в Средней Азии всегда производили и долго еще будут производить особенный эффект, как оружие, чрезвычайно редкое среди туземцев, а потому, после первых же двух-трех, выстрелов, атабаи быстро ушли за Атрек. Тем не менее, как на другой день, так и во все ближайшие последующие дни, по временам на горизонте нашем неоднократно показывались довольно крупные неприятельские партии, [154] а отдельные их смельчаки подъезжали к укреплению и довольно близко. Между тем, майор Мадчавариани получил от лазутчиков сведение о том, что чарва туркменских племен Пан и Тумач двинулась от берегов Гюргена и имеет намерение уйти в пустыню, переправившись в окрестностях урочища Чат, что при слиянии Сумбара с Атреком. В следствии этого, утром 25-го февраля, начальник нашей колонны выступил из Баят-Хаджи по большой приатрекской дороге, ведущей от берега Каспийского моря на Кизил-Арват. Штаб-офицер этот взял с собою до 400 штыков и четыре горных орудия, но около полудня 26-го числа в состав его колонны поступила еще целая казачья сотня. Последняя зашла было в Баят-Хаджи, но, не застав там начальника летучего отряда, после небольшого привала пошла догонять майора Мадчавариани, чтобы скорее вручить ему привезенное ею из Чекишляра предписание начальника красноводского отряда и, согласно полученного приказания, поступить в его ведение.

Повторим вкратце, что 25-е февраля 1873 года было неприятнейшим днем в жизни красноводского отряда. Как громом поразила всех весть о том, что непредвиденные обстоятельства уничтожили возможность присылки нам верблюдов. А кто из красноводцев не знал, что значил тогда каждый верблюд для нашего дела? Много потеряно было уже времени и терять его более не приходилось³⁵. Все еще продолжавшиеся вокруг Чекишляра разбои заатрекской чарвы и новейшие донесения майора Мадчавариани о ежедневных почти перестрелках туркмен с войсками его колонны, бездействие соседних персидских властей и прочие условия не только давали нам право, но даже обязывали нас перейти Атрек. Отряду нужно было достать себе верблюдов, во что бы то ни стало. Их надобно было отобрать у туркмен хотя бы силою, так как решительно не оказывалось никакой возможности сделать это добром, тем более, что и они не мало забрали этих животных у шепхцев и других своих же соплеменников, служивших нашему делу. Наконец, мы не могли равнодушно смотреть на вероятное усиление хивинской рати туркменами из прикаспийских [155] земель. Вследствие этого не позже, как чрез час после распечатания конверта из Мангишлака с роковою для нас вестью, наличные части нашего отряда получили приказания, относящаяся до совершенно решенного уже тогда движения за Атрек, а таковое же приказание майору Мадчавариани повезла казачья сотня Астахова, о прибытии которой по назначение мы уже имели случай сказать выше.

Общий план, поставленный себе начальником красноводского отряда пред заатрекским походом в 1873 году, состоял в том, чтобы, загородив туркменам пути со стороны востока, гнать их туда с запада и, угрожая в то же время от. берегов Атрека, за ставить их совершенно отказаться от мысли о возможности ускользнуть от нас в пустыню. Следует признаться, что план этот был не безупречен. Было бы несравненно рациональнее, усилив наблюдение за берегами Атрека, повести облаву с востока, так как в этом случае многие аулы, скрывшиеся от нас в лесах гор, составляющих продолжение Эльбурсского хребта, по случаю неизбежной давки, не успели бы туда уйти, а потому неизбежно должны были бы продвинуться ближе к морскому берегу, где нам легче было бы их захватить. Кроме того, гораздо удобнее было гнать добываемых верблюдов по пути домой, чем в сторону противоположную, к пределу нашего заатрекского движения. Но составленный план был предпочтен остальным — во-первых, в предположении, что мы успеем добыть необходимое количество верблюдов, вовсе не забираясь слишком далеко на восток; во-вторых, имелось в виду, что гонимые нами туркмены, находясь в затруднении и не видя пред собою свободного пространства, могут забраться в пределы непосредственной Персии и уйдут таким образом от нас. да еще, чего доброго, причинят какое либо зло городу Астрабаду и астрабадской провинции. В этом последнем случае нам, как известно, угрожали бы великие дипломатические затруднения. При общем же скучении туркмен у восточного рубежа их зимовок ничего подобного случиться не могло, так как там, между непосредственными своими владениями и землями туркмен. Персия поселила весьма воиственных курдов. Да и гокланы не упустили бы случая ограбить инородную чарву. Движение за Атрек отряд наш начал четырьмя колоннами, переход которых чрез границу, а также и дальнейшие их действия, были по возможности согласованы. Первая и вторая колонны выступили из Чекишляра 27-го февраля под общим начальством самого начальника отряда и направились к переправе Беген-Баш. [156] К утру 28-го февраля вся пехота, артиллерия и казаки этих колонн были перевезены уже на левый берег Атрека на плоту, устроенном из двух каучуковых понтонов с необходимою связью и настилкою. Что касается казачьих лошадей и лошадей вообще, то и их просто перегнали через реку в брод и вплавь, тут же, недалеко от места движения парома, несколько ниже последняго по течению. Около полудня колонны эти разошлись. Колонна № 2-го, командуемая майором 76-го пехотного Кабардинского полка Козловским и состоявшая из пяти рот его батальона, двух горных орудий и 40 человек казаков, получила приказание направиться мимо Серебряного бугра к берегу Гюргена и, завернув в тех местах правым плечом вперед, идти правым берегом реки к пункту, именуемому Кара-Кир, на соединение с колонною № 1-го, при которой оставался начальник отряда лично. Это приказание, разумеется, было общее, частности же предоставлялись ближайшим водителям колонн, хорошо осведомленным с главнейшею нашею целью. Поэтому, конечно, движения и действия их неизбежно становились в зависимость от целого ряда случайностей, столь обильных при всех военных операциях.

Двигаясь по назначению, колонна № 2-го дошла до берега Гюргена и, увлекшись преследованием одного из наиболее разбойничьих атабайских аулов, перешла и названную реку в брод. Погоня эта, после небольшой перестройки, доставила Майору Козловскому около 250 верблюдов, захваченных за, речкою Kара-су, в полупереходе от города Астрабада. Но положение русских, случайно столь далеко зашедших, было чрезвычайно неприятно, главным образом, в том отношении, что всегда крайне подозрительные персы могли истолковать событие это в совершенно ложном свете и, пожалуй, даже выставить его поползновением с нашей стороны к овладению городом Астрабадом. Не было, конечно, сомнения в том, что Ихтиар, посредством телеграфных сношений, успел уже произвести совершенную тревогу в Тегеране и наше посольство там осаждается вопросами персидского правительства, а каждый лишний час пребывания нашего за Черною рекою (Кара-су) приводит все в большее и большее отчаяние представителя нашей дипломатической миссии при его величестве шахе и, быть может, готовит нам неимоверные дипломатические осложнения. Хорошо все это сознавая, майор Козловский, разумеется, решил как можно скорее увести свою колонну из пределов непосредственной Персии, а для того, чтобы исполнить это решение, нужно было идти обратно [157] путем кратчайшим на который и указывал чиновник Ихиара, высланный к нам из Астрабада. Но по пути этому вовсе не имелось сколько-нибудь сносных бродов чрез Гюрген и в особенности крайне трудно, почти невозможно было перегнать чрез реку верблюдов, которых в таком случае приходилось, следовательно, бросить. Нам же не так легко было тогда добровольно отказаться от дорогой для нас добычи. Точно также и идти кругом значило потерять так много времени, что затем кабардинцы могли вовсе не принять участия в дальнейших наших поисках за Атреком.

Находясь в таком затруднительном положении, майор Козловский решился на шаг весьма смелый. Он повел свою колонну путем еще более коротким, чем тот, который ему указывали, но таким, который пролегал чрез персидское укрепление Аг-Кала, служившее тет-де-поном мосту на Гюргене. Приняв, такое решение, командир батальона Кабардинского полка отправил, к коменданту названного укрепления парламентера с уверениями в неимении с нашей стороны решительно никаких враждебных умыслов против дружественных нам персов, но в то же время с настоятельною просьбою открыть для нашего прохождения ворота укрепления, ведущие к мосту. Одновременно с прибытием этого парламентера, с правого берега реки подъезжал к Аг-Кала и другой. Это был наш офицер от колонны № 1-го, из состава которой начальник красноводского отряда выделил три роты 83-го пехотного Самурского полка, с одним полевым орудием, поспешно послав их, под командою майора Панкратьева, в помощь кабардинцам, едва только получил донесение майора Козловского о положении дел в его колонне. Оба парламентера были представлены коменданту укрепления одновременно. Они уполномочены были в самом решительном тоне заявить и заявили, что хотя непредвиденный обстоятельства, к крайнему сожалению, подвели нас к стенам Аг-Калы, но раз уже это так вышло, то мы ни в каком случае не отойдем от нее, если бы даже нам пришлось употребить силу для получения права прохода по мосту чрез Гюрген. Между тем, как происходили переговоры, войска Майора, Козловского подошли почти вплотную к стенам укрепления и направили на него дула снятых с передков наших орудий. В то же время на противоположном берегу реки, к самому мосту, стройно подтягивались самурцы, а на соседней возвышенности снималась с передка их внушительная полевая пушка. Гарнизон[158] Аг-Калы едва состоял из 200 персидских сарбазов³⁶, спокойствие которых издавна никогда ничем не нарушалось. Комендант не нашел удобным долго упорствовать, приказал отпереть ворота, и в стенах персидской крепостцы раздалась русская песня кавказского солдата, беззаботно и весело проходившего чрез нее с пляскою. Перейдя по мосту на правый берег Гюргена и переправив своих верблюдов, кабардинцы соединились с самурцами и, после необходимого отдыха, согласно имевшегося приказания, вместе пошли к пункту, именуемому Кичик-Кара-Кир, куда и прибыли к полуночи с 3-го на 4-е марта. Путь почти все время лежал вдоль развалин древней стены Кизил-Алан, постройка которой приписывается Александру Македонскому³⁷.

На позиции у Кичик-Кара-Кира в то время находился уже начальник красноводского отряда. Он направился туда прямо от переправы Беген-Баш еще 28-го февраля, одновременно сначалом движения майора Козловского вправо, т.е. к западу, имея с собою четыре роты, одно полевое орудие и 20 человек казаков. При этой же колонне следовал наш общий для всех перешедших границу частей запас продовольствия и фуража. Не смотря на то, что запасы эти были до крайности ограничены, они все же сильно замедляли движение, а потому с высот Инча, к которым мы подошли на рассвете 1-го марта, начальник отряда пошел вперед, взяв с собою две роты, орудие и казаков. Он имел намерение обрекогносцировать местность и выбрать позицию, на которой было бы удобно выжидать соединения с майором Козловским. Сопровождение вьюков поручено было старшему из командиров двух оставшихся при них рот, штабс-капитану Мадчавариани, которому приказано следовать за идущими вперед частями, не спеша. Едва успелначальник отряда подойти к берегу Гюргена, как неприятель, в числе, приблизительно, до 3,000 всадников, неистово гикая, атаковал его два раза — один вслед за другим. Рассыпав полуроту стрелков по развалинам Кизил-Алана, наши встретили туркмен таким живим огнем, какого последние, [159] вероятно, до того времени не, видывали. К тому же и полевое наше орудие, хотя нечастыми, но поразительно меткими выстрелами не переставало напоминать неприятелю, что он в этот раз имеет дело далеко не со столь хорошо ему известною персидскою ратью. После второй атаки на некоторое время все поутихло, хотя туркмены, собравшиеся в массы, не расходились. По всему видно было, что они намереваются еще нас потревожить. И, действительно, часа чрез полтора, заметив приближавшийся наш транспорт, они стали его обскакивать. Но и прикрытие нашего каравана не дремало. Штабс-капитан Мадчавариани, стянув верблюдов в каре, собрал вместе с тем свои роты и приказал встретить нападающих залпами. А тут и в передовой колоне которой все происходившее было видно, быстро запрягли орудие и, посадив прислугу, выдвинулись вперед до расстояния хорошего выстрела. Попав под перекрестный ружейный и артиллерийский огонь, неприятель вынужден был оставить нас, наконец, в покое и, потеряв 17 человек и 11 коней убитыми, 32 человека ранеными и одного пленного скрылся за Гюрген. Однако же, едва туркмены становились вне, опасности, к ним немедленно возвращались и смелость, и задор. По крайней мере, в ночь на 2-е марта, как и в следующую за нею ночь, они неоднократно подходили к нашему биваку, причем каждый раз обменивались с нашею цепью несколькими десятками выстрелов, хотя ничего решительного не предпринимали.

В состав третьей колонны вошли четыре роты 84-го пехотного Ширванского полка, два горных орудия и 15 человек казаков. Войска эти, под общим начальством полковника того же Ширванского полка Араблинского, выступили из Чекишляра 25-го февраля вечером. О колонне этой 2-го марта в Кичик-Кара-Кире известно было только, что она, переправясь чрез Атрек близ Гудри, направилась затем прямо на юг, к берегу Гюргена. Зная хорошо энергию, осторожность и опытность названного штаб-офицера, начальник, отряда с терпением и спокойно выжидал бы, конечно, от него вестей; но, получив рапорт Майора Козловского о решении идти на Аг-Калу, он, как уже и было сказано, в видах предупреждения неприятных случайностей, признал необходимым отправить туда же некоторое число войск и по правому берегу Гюргена. С другой стороны, невозможно было оставлять в Кичик-Кара-Кире наши продовольственные запасы без вполне обеспечивающей охраны, и вследствие этого возникла необходимость скорее узнать что-либо о положении дел в соседней с главною,[160] левой колонне. В особенности необходимы были сведения о месте ее нахождения в данную минуту. Парашютные сигнальные ракеты, не раз помогавшие нам в пустыне во многих подобных случаях, прекрасно выполнили свое назначение и теперь. Едва смеркалось, после двух орудийных выстрелов в главной колонне взвились, одна за другою, но с некоторыми промежутками, несколько ракет. В колонне полковника Араблинского, которая, как оказалось потом, стояла в то время в 18-ти верстах от нас вверх по Гюргену, условный сигнал этот был услышан и замечен. Выстрелы наши обратили на себя должное внимание, а увидав за тем яркие звезды ракет, третья колонна поспешила ответить нам тем же порядком. Составив понятие о приблизительном направлении и таковом же расстоянии между биваками, начальник красноводского отряда послал полковнику Араблинскому с нарочным приказание поспешите придвинуться к Кнчик-Кара-Киру, если ко времени получения записки не будет каких-либо причин, мешающих исполнить предложение, и если, по соображении на месте, признано будет, что оно не может дурно влиять на успех нашей облавы. Вследствие такого приказания, колонна полковника Араблинского, в два часа пополуночи на 3-е марта, подошла к Кичик-Кара-Киру, а спустя полчаса ушел оттуда майор Панкратьев, с тремя стрелковыми ротами Самурского полка и одним полевым орудием, в Аг-Кала, на встречу майору Козловскому.

Надобно сказать, что соединению колонн у Кичик-Кара-Кира чуть-чуть не предшествовала ужасная катастрофа. В тревожную и темную ночь со 2-го на 3-е марта, когда неприятель не вполне еще прекратил свой ружейный огонь по нашей бивачной цепи. из последней дали знать, что приближается какая то густая живая масса. Араблинского у нас, конечно, ждали; но, во-первых, судя по времени, ему прибыть как будто было рано, а во-вторых, мы ожидали также и решительного нападения неприятеля. Продолжительное сомнение в известном случае могло поставить нас потом в весьма затруднительное положение. С целью выяснить дело, из Кичик-Кара-Кира стали подавать сигналы на рожке, которые были услышаны в колонне Араблинского, но звуки ответных сигналов совершенно уносились ветром. Уже отдано было приказание дать орудийный выстрел, но, к большому счастью, артиллерийский офицер, командовавший орудием, испросил разрешение подпустить приближающуюся массу на расстояние еще более действительного картечного огня. Тем временем из цепи прибежали сказать, [161] что услыхали команду: «с передков, налево кругом!» В последствии оказалось, что команда эта действительно была дана в колонне полковника Араблинского по той причине, что в нее начали попадать неприятельские пули и начальник ее стал готовиться встретить нападение, которое, как он заметил, готовили ему туркмены. При этом в подходившей к Кичик-Кара-Киру колонне были пулями контужены два офицера и ранена одна лошадь.

Часа через 1 1/2 мы опять были подняты на ноги в Кичик-Кара-Кире. Туркменам не терпелось. Они приблизились к нашему бивачному каре и со всех сторон открыли по нем ружейный огонь, поддерживая последний в течение всей ночи. Что касается нас, то мы усилили лишь цепь, ее резервы и дежурную часть, но на огонь отвечали неохотно и изредка, исключительно лишь для того, чтобы держать неприятеля в убеждении, что мы готовы его встретить.

Было уже сказано, что колонна полковника Араблинского, выступив из Чекишляра 25-го февраля и переправившись чрез Атрек у Гудри 27-го числа утром, в тот же день пошла на юг, к правому берегу Гюргена. Проследовав мимо высоты Тенгли, колонна эта остановилась на ночлег у пункта, именуемого Шефлух. Едва хвост ее дотянулся до места, как в виду частей, не успевших еще составить ружья, показалась неприятельская конница, которая, не теряя времени, завязала с нами бой. Ширванцы выслали цепь и, конечно, прогнали туркмен, но перестрелка с некоторыми перерывами продолжалась, однако же, до наступления совершенной темноты. На следующий день, т. е. 28-го февраля, довольно рано утром, полковник Араблинский подошел со своими войсками к восточному продолжению стены Кызыл-Алан, у переправы Ахметляр, и, оставив тут одну роту, с остальными отправился рекогносцировать берег Гюргена, вверх по течению реки. Дав отдохнуть людям у Биби-Ширвана, он двинулся дальше, но на переправе Оглан-Ших был внезапно атакован весьма многочисленною неприятельскою кавалериею. Атака эта, конечно, имела участь всех подобных же предприятий нашего противника, и атаковавшие, оставив на месте не убранными несколько убитых и одного пленного, удалились. От этого пленного полковник Араблинский узнал, что большие атабайские аулы в самом непродолжительном времени намереваются переправиться чрез Гюрген и, пробравшись далее к Атреку, уйти затем в пески.

Чтобы не задерживать переправы атабаев чрез Гюрген и [162] расправиться с ними на правом берегу названной реки, начальник колонны снялся с занимаемой им позиции и немедленно отошел от берега по направленно к северу, на высоты Бендуали, куда притянул также и ту роту, которая оставлена была им у Ахметляра, Соединясь с нею, полковник Араблинский занял фланговое положение в отношении вероятного пути следования аулов, а именно он расположил свои войска у Гумбет-Олума, известного в Туркмении по нахождению там могилы весьма чтимого туземцами святого Хаашиша-Хаджи. Неприятель, однако же, в ловушку не дался и медлил переправою. Тогда, 1-го марта, полковник Араблинский выслал из Гумбет-Олума одну стрелковую роту на обычную дневную рекогносцировку. Едва успели стрелки отойти версты с три от общего бивака, как туркмены обскакали их, частью спешились и, засев за местные закрытия, открыли по роте ружейный огонь. Ширванские стрелки, разумеется, рассыпали цепь и отвечали. Услыхав выстрелы. полковник Араблинский пошел на них бегом, с одною ротою и двумя орудиями. Несмотря на то, что неприятель скоро заметил идущих на выручку, он не оставил атакованной им роты, а усилил против нее огонь. В то же самое время конные туркмены поскакали на встречу полковнику Араблинскому, делая все усилия чтобы не допустить нас соединиться. Против роты, вышедшей на подкрепление, туркмены тоже неоднократно устраивали засады, спешиваясь для этого, но орудийные выстрелы каждый раз заставляли их терять энергию сопротивления, и они скоро уходили. Соединясь с раньше атакованною ротою, полковник Араблинский перешел в наступление и отогнал неприятеля. Но, зная нрав последняго и желая дать туркменам памятный урок, он скрытно уложил стрелков за подходящею складкою местности, а затем стал медленно отступать в направлении, перпендикулярном к линии подготовленного им огня залегшей цепи. Два бывших при нем орудия, заранее заряжены были картечью, катились за отступавшими на отвозах, по возможности скрываемые ротными колоннами. Туркмены вполне оправдали предположения начальника колонны. Немного погодя, вся масса их, с ужасным гиком понеслась вслед за сомкнуто-отходящими частями; но эти поседения вовремя открыла дула орудий, из которых посыпалась картечь, сопровождавшаяся залпами рот. Цепь пред которою лежал путь бегства туркмен, довершила дело, и дальнейшее отступление полковника Араблинского к его резерву совершилось вполне спокойно.[163]

Между тем роты, оставшиеся в Гумбет-Олуме, тоже не сидели праздно. Оне распорядились окопать свой бивак маленькими ложементами и понакопали ровики для стрелков, что очень скоро пригодилось. Наступила темная ночь. Вначале вокруг Гумбет Олума совершенно все было спокойно, но в 10 часов из наблюдательных постов дали знать, что какие то массы — по-видимому неприятель — начинают издали подходить к позиции, а вскоре затем по последней стали жужжать и пули. Приказано было занять боевые места, и цепь наша стала изредка отвечать выстрелами на огонь. Так продолжалось до полуночи, после которой все было успокоилось опять. Тишина эта, наступавшая как то неестественно вдруг, вселила в начальники колонны какое то сомнение, а потому он, на всякий случай, приказал приготовить картечь и положил одну роту в развернутом!, строю в стороне от орудия, которые были выдвинуты несколько вперед. Во втором часу ночи вновь появившаяся на горизонте густая толпа туркмен стала приближаться к биваку. Тогда цепь наша получила приказание, не навлекая подозрения противника и как можно скрытнее, открыть фронты засады. Так как туркмены не остановили своего поползновения вовремя, то и дальнейшая программа действий была выполнена нами удачно. Не смотря на большие потери этого дня и полнейшие каждый раз неудачи, противник не ограничился, однако же, сказанными попытками. Он упорно продолжал оставаться в виду наших окопов и до шести часов утра не прекращал по нас стрельбы хотя, нужно сознаться, пули его, всегда-таки из осторожности направляемые в нас, с весьма почтенных дистанций, в эту ночь летали еще более издалека, а следовательно вредили нам еще менее обыкновенного. Тем не менее можно справедливо сказать, что войска третьей колонны, в ночь с 1-го на 2-е марта, про стояли под ружьем и перестреливались с неприятелем в течение восьми часов времени. Показания о потерях, понесенных туркменами в стычках с колонною полковника Араблинского, в течение предшествовавшего дня и вышеупомянутой ночи, полученные нами чрез посредство преданных нам туземцев, были чрезвычайно разнообразны и доискаться правды в их баснословных сообщениях было совершенно невозможно. Судя по всему, нужно думать, однако же, что потери эти были весьма чувствительны. Наши потери этого дня, не считая некоторого числа людей с совершенно ничтожными огнестрельными ранами, не выведшими даже их из строя, были не велики. Оне состояли из трех человек, двух [164] лошадей и девяти верблюдов, причем убитых людей не было вовсе. В приведенном же числе лошадей и верблюдов показаны только те, которые были убиты или настолько искалечены, что мы должны были бросить их, за негодностью для дальнейшей службы.

В объяснение постоянной, резко бьющей в глаза разницы, между потеряли у нас и у бывших наших противников, иомудов и текинцев, кстати будет сказать здесь, что в тех редких случаях, когда дело доходило до холодного оружия, собственно до шашек и пик, нам доводилось видеть поразительное уменье туземцев владеть ими. Но, действуя против нас огнем, названные номады не умели соразмерять действительности своего огня с расстоянием до предмета поражения. Дальнобойных ружей у них почти не было вовсе, и вооружение закаспийских туземцев того времени вообще было весьма плохо и до чрезвычайности разнообразно. Они выезжали в бой с охотничьими двух и одностволками самых низких достоинств, преимущественно английского производства чуть ли не минувшего столетия, а частью тульской и иной простой работы наших кустарей. Трудно сказать, когда и какими путями получали они это оружие, но оно, во всяком случае, вполне удовлетворяло их требованиям до начала борьбы с нами, а затем, конечно, условия изменились. Пули туркмено-текинцев обыкновенно редко доносились до четырехсот или 500 шагов от места выстрела, и очевидно, следовательно, что к нам свинец их большею частью долетал случайно и всегда обессиленным, а не прицельно и рассчитано. Напротив того, их совершенно ошеломлял наш более чем вдвое далекий боевой ружейный огонь. Огню же артиллерийскому они никогда и не пытались даже противостоять. Наилучшие и наиболее далекого боя ружья, имевшиеся у некоторых туркмен, принадлежали производству соседней персидской провинции Хоросана и ханств Средней Азии но оружие это было очень дорого, а потому и редко. Кроме того, оно было необыкновенно тяжело, и для стрельбы из него требовалась сошка, что, конечно, давало возможность пользоваться этим оружием только лишь спешившись. Наиболее же воинственные народы Азии, как это известно, мало и неохотно дерутся пешком. Наконец, говоря о вооружени туркмено-текинцев, нельзя не упомянуть о том, что у них и до сих пор нередко встречаются еще ружья с фитильным приспособлением для воспламенения заряда. Что касается сравнительно большой утраты в боях животных, почти всегда наблюдавшейся у нас в среднеазиатских экспедициях, то [165] это обстоятельство отчасти объясняется тем, что, например, верблюды часто уходят с места, куда их укладывают на ночлег, и, пасясь, удаляются от бивака и, таким образом, более подвергаются неприятельскому огню. Обращаясь к прерванному рассказу о нашей заатрекской экспедиции, нужно будет напомнить, что положение дел 2-го марта вызвало необходимость передвижения колонны полковника Араблинского к Биби-Ширвану и Ахметляру, а оттуда, как уже было сказано, к полуночи со 2-го на 3-е число, она была притянута к Кичик-Кара-Киру.

На рассвете 4-го марта, соединенные колонны 1-я, 2-я и 3-я двинулись далее, по направлению к востоку. Всех добытых до той поры верблюдов еще накануне отправили кратчайшим путем в Баят-хаджинское укрепление, дав им в прикрытие две роты и небольшую команду казаков. 5-го марта, в виду развалин Джорджена, нам удалось, наконец, догнать и окружить один весьма большой атабайский аул, который, после непродолжительной перестрелки, сдал нам все свое оружие и 2,000 голов верблюдов. После этого мы, не теряя уже времени, направились в Баят-Хаджи, к которому и подошли к ночи 6-го марта. Так как, однако же, за поздним временем, и разлитием Атрека мы должны были отложить обратную переправу до следующего дня, то войска расположились на биваке на левом берегу этой реки. Одновременно с нашим приходом к названному укреплению, в нескольких верстах и тоже на левом берегу Атрека, показалась также колонна № 4-го майора Мадчавариани. О ней мы имели случай сказать, что 20-го февраля, на пути ее следования к местечку Чат, к ней присоединилась сотня казаков, привезшая начальнику колонны приказание перейти Атрек. Вместе с тем майору Мадчавариани присланы были общий план предположенных действий и указания тех частностей в предпринятой экспедиции, исполнение которых возлагалось на колонну № 4-го. Нужно сказать, что одновременно с предписанием начальника красноводского отряда казаки привезли майору Мадчавариани рапорт от воинского начальника Баята-Хажди штабс-капитана Славинского, переданный им во время прохождения их через названное укрепление. Офицер этот доносил, что в самый день выступления начальника колонны, часов около 10 утра, партия туркмен, в количестве до 500 всадников, сделала нападение на наше пастбище, охранявшееся командою в 60 человек пехотинцев при офицере и [166] разъездами в 15 человек казаков. Пользуясь тем обстоятельством что по всему пространству близ нашего укрепления корма было уже сильно потравлены и что, благодаря этому, поневоле приходилось шире распустить верблюдов, туркмены стали было отгонять часть названных .животных, но этому помешала другая команда, высланная из Баята-Хаджи, в котором своевременно услыхали первые выстрелы и неистовое гикание нападавших. Офицер, посланный с подкреплением, скрытно пробежал со своею командою песчано-волнистую местность, отделявшую пастбищное поле от укрепления, и случайно, но весьма удачно вышел на бугор, пред которым, шагах в полутораста, стояла главная масса неприятеля, собравшегося для того, чтобы атаковать наше прикрытие, задержать его и этим больше удалить от него гонимых верблюдов. Быстро выстроив фронт, прибежавшие в помощь дали два хороших залпа, которые поразили туркмен как нежданностью, так и действительностью огня. Между тем наши казаки успели заскакать путь, по которому неприятель погнал было верблюдов, а вскоре все наши соединились и заставили нападавших отказаться от своего намерения.

Между тем, как все это происходило в некотором расстоянии от Баят-хаджинского укрепления, едва из сего последняго удалилась команда, побежавшая на пастбищное поле, как к лагерю нашему, разбитому у подошвы возвышенности, на которой стояло укрепление, с соседних высот стали сбегать пешие туркмены. В то же самое время замечено было человек 300 туркменских всадников, быстро переправлявшихся чрез Атрек. Смелость, с которою подвигался неприятель к нашему лагерю, почти опустевшему с уходом Майора Мадчавариани, удивила всех наблюдавших из укрепления. Поэтому, принимая малочисленность остававшихся в ту минуту в его непосредственном распоряжении сил³⁸, штабс-капитан Славинский приказал безотлагательно и одновременно открыть огонь из орудий как по пешим, так и по конным туркменам. Мера эта, разумеется, подействовала, как всегда, и неприятель отошел тем поспешнее, что заметил присутствие войск и в самом укреплении, которые могли обстреливать лагерь ружейным огнем.

В минуту получения приказания начальника красноводского [167] отряда о переходе чрез Атрек, майор Мадчавариани находился на берегу этой реки, в 35-ти верстах от Баята-Хаджи. Чтобы не откладывать исполнения, он немедленно начал переправу. Окончив ее, он направился со своею колонною по долине, именуемой Голджай, и вечером 27-го февраля открыл свежие следы значительных кочевок. Проследив их, он, однако же, удостоверился, что кочевники, недавно там бывшие к большому сожалению, успели уже ускользнуть за Атрек. 28-го февраля колонна майора Мадчавариани проследовала вдоль хребта Гекча-Даг, а затем, перевалив чрез него по Кара-Дагскому перевалу, спустилась в долину Гюргена. Здесь начальнику колонны представились старшины племен гоклан, которые привели с собою 150 всадников и предложили свои услуги. Получив разрешение майора Мадчавариани действовать с нами совместно, гокланы тотчас же пошли на поиски и открыли следы довольно большего атабайского аула, тоже уходившего за Атрек, о чем они и дали знать немедленно. Не откладывая дела. майор Мадчавариани повел свою колонну во след уходивших атабаев, но, благодаря природным препятствиям, о которых мы скажем дальше, названному штаб-офицеру только 4-го марта удалось настичь у самой переправы один лишь хвост кочевки за которую он гнался, не смотря на то, что войска наши находились в движении от 12-ти до 14-ти часов в сутки. Вообще на долю колонны № 4-го выпали в за-Атрекском походе и в период, ему предшествовавший, наиболее тяжелые условия. К тому же на нее ежедневно нападали и перестреливались с нею атабайские шайки, которые, конечно, были не в силах остановить наше движение, но, тем не менее, очень его замедляли. Как бы то ни было, но, при содействии ревностно служивших нам гоклан, майор Мадчавариани отнял у атабаев 100 с небольшим, верблюдов, которых мы взяли се6е, и 3,000 голов овец, которых мы целиком отдали гокланам за их службу и преданность, имея, кроме того, в виду поселить некоторую неприязнь между атабаями и гокланами. При этом, разумеется, дело не обошлось без сопротивления. Довольно многочисленное прикрытие кочевки, спешившись по возвышенностям левого берега Атрека, старалось прикрыть переправлявшихся и открыло по нас весьма живой огонь. Рассыпав стрелков, мы отвечали им тем же самым, но, против обыкновения, туркмены долго не уходили. Пришлось повести атаку, которую самые храбрые из атабаев вздумали было встретить с шашками наголо. то, конечно, ни к чему не повело, и неприятель, [168] оставив на месте 15 трупов, ушел за Атрек, где опять стал готовить оборону переправы. Мы выкатили орудия и начали обстреливать свой, т. е. правый берег реки, но в это время быстро наступила темная ночь. К рассвету же следующего дня нас отделял уже от атабаев целый огромный переход и переправа чрез сильно вздутую от дождей реку. В этом месте Атрек так переполнился водою и разлился, что майор Мадчавариани не решился переправляться и на следующий день, а предпочел идти вниз по течению левым же берегом. Вечером 6-го марта четвертая колонна подошла к Баят-Хаджи, где и соединилась со всеми остальными войсками, принимавшими участие в описываемой экспедиции. 7-е и 8-е марта мы употребили на переправу чрез Атрек и только к рассвету 9-го марта окончили ее совершенно. Дело это, по-видимому, шло довольно медленно, но следует принять во внимание, что в нашем отряде не имелось никаких искусственных средств для облегчения переправы, что по берегам Атрека не было и нет буквально никаких материалов, могущих способствовать тому же, и, самое главное, что нас более всего должны были задерживать и задерживали верблюды, с переправою которых мы порядочно таки поизмучились. Но в то время они составляли нам клад, ради целости которого мы сделали бы все. Говоря откровенно, не легок был наш за-Атрскский поход во всех отношениях. Не легко достались нам и верблюды, добытые нами в период времени с 25-го февраля по 14-е марта, т. е. по день нашего возвращения в Чекишляр из-за Атрека.

34. Кроме того, в письме этом генерал-адъютант князь Мирский, между прочим, писал: «Находясь с выступлением в поход, по местным условиям, отрезанным от высшей власти, вы должны поступать сообразно с обстоятельствами, вполне самостоятельно, по вашему разумению, без всяких колебаний, с полным сознанием вашей власти и ответственности за ваш образ действий, и, на этих основаниях, стремиться к наилучшему достижению указанной вам цели, оберегая честь русского оружия. Вы единственный судья ваших действий на месте, и никто не осудит вас в последствии, если исполните все то, что ваш разум, честь и совесть укажут. «Я уверен, что в настоящем письме повторяю только то, что вы сами понимаете и чувствуете. Итак, в добрый час. Да благословит вас Господь».

35. На сколько дорого было время для Красноводского отряда и как нежелательна была его потеря, свидетельствует отзыв Главнокомандующего кавказскою армиею военному министру, от 28-го ноября 1872 года, № 4535-й, в котором Его Императорское Высочество, между прочим, изволил выразить следующее: «Отложить приготовления кавказского отряда хотя бы только на один месяц — значило бы совершенно устранить кавказские войска даже от всякого содействия прочим в предполагаемой военной экспедиции.

36. Солдаты регулярных войск.

37. У туземцев существует предание, что Великий Цекендер (Александр) велел джинам (подземным духам) построить эту стену для охраны персидских владений от набегов средне-азиятских кочевников. Некогда в этой стене был найден глиняный горшок, с чрезвычайно тонкими стенками, наполненный каким-то голубоватым пеплом и золотыми монетами, а также и другими драгоценностями. Отсюда и самая стена получила название «Кизил-Алан», т. е. содержащая золото.

38. С выходом Mайора Мадчавариани в Баят-Хаджи оставлено было 21 штыков, 15 казаков, и 2 горных орудия.