Обратимся к другой причине, которую приводят некоторые в объяснение возвращения отряда. Говорят, что, желая предвосхитить славу покорения Хивинского ханства у других отрядов, туда же направленных, начальник красноводского отряда шел вперед с непосильною быстротою, а тем самым он до времени истощил людей и, вообще, ослабил подвижность отряда. Действительно, уже к тому времени, когда мы еще только что подходили к Игды, утомление сильно замечалось в целом отряде, не исключая и его начальника. Нет никакого сомнения и в том, что обстоятельство это влияло даже как на ответ совещавшихся в Бала Ишеме, так и на решение идти назад, принятое тем, от кого это зависело. Но справедливость заставляет сказать, что это изнурение происходило вовсе не от чрезмерно больших и спешных переходов. Чтобы удостовериться в этом, лучше всего обратиться к числовым данным, которые легко извлечь из настоящего труда. Из них видно, что в осенне-зимние походы красноводского [223] отряда, когда цели, указанные ему, вполне были достигнуты и когда он не мог иметь в виду никаких предвосхищений, отряд проходил средним числом в сутки в 1870 году — 20 верст, в 1871 — 24 1/2 и, наконец, в 1872 году — опять почти 20 верст. В 1873 же году, в Хивинскую экспедицию, предпринятую весною, кабардинский батальон, составлявший, как это известно, первый эшелон и подвинувшийся дальше прочих частей пехоты, выступил из Чекишляра 19-го марта, а достиг крайнего предала движения 22-го апреля. Таким образом, батальон этот был на марше в течение 35-ти суток, причем им пройдено было всего 460 верст. Разделив последнее число на 35, получим в частном 13, т. е. лишь немного более половины среднего суточного перехода тех же войск в 1871 году. Следовательно, в последний поход стремительность наша была наименьшая и, не смотря на то, задача наша осталась не вполне исполненною. По мнению нашему, утомление красноводского отряда происходило от того, что он потратил много сил на Заатрекский, свыше чем 500-верстный, поход, сделанный им так сказать, накануне выступления по направлению к Хиве, и от тех в высшей степени тревожных дней, которые отряд провел в Чекишляре, именно в то время, когда отдых был ему существенно необходим. Если отложить по карте, начиная от Чекишляра, расстояние, пройденное красноводским отрядом в последнем его походе, и к концу линии приложить длину исхожденных им же путей во время искания верблюдов за Атреком, то не трудно будет видеть, что конец той линии окажется где нибудь далеко за Хивою. Припоминая же, что мы сняли с себя теплое платье только лишь около 10-го апреля, не останется ничего удивительного в предположении, что отряд наш мог дойти до Хивы прежде чем настала пора, с которою борьба оказалась выше сил, данных человеку природою. С другой стороны, если для сравнения принять в расчет положение прочих отрядов, следовавших в Хиву же, которые в конце концов благополучно до нее добрались, и предположить, что каждому из них путь был бы удлинен хотя бы еще только верст на 300, но таких же безотрадных, какие лежали пред нами, когда мы находились в Бала-Ишеме, то, должно полагать, пришлось бы сознаться, что, не смотря на действительно поразительную энергию, обнаруженную этими отрядами, все их усилия могли оказаться напрасными, как оказались наши.

Очень много говорилось также и о том, что красноводский [224] отряд недостаточно вознаграждал туземцев деньгами за их услуги и вследствие этого являлась постоянная нужда в верблюдах, недостаток в верблюдовожатых и в проводниках. Все эти обстоятельства, между прочим, приписывали и суровым отношениям начальника отряда к туркменам. Наконец, отношения этого рода, в свою очередь, должны были, по-видимому, создавать вражду туземцев к нам и, в таком случае, все причины и последствия неминуемо должны были перепутаться до такой степени, что во всем этом трудно было бы разобраться и указать, где именно причина, а где следствие. И действительно, если по причине, например, суровых отношений к ним, туркмены не давали отряду верблюдов, то последних приходилось брать насилием. В этом случае насилие есть следствие, а суровость отношений — причина. Если же нужда заставляла отряд во что бы то ни стало добыть верблюдов, которых туземцы ни за что не давали добровольно, то можно уже и на насилие смотреть как на последствие, а на нужду в верблюдах — как на причину. Во всяком случае, при разборе существовавших мнений о недостатке в красноводском отряде верблюдов, верблюдовожатых, проводников и прочее, нельзя рассматривать эти вопросы порознь, так как и сами критики обыкновенно их не разделяют. Образцом может служить нижеприводимое мнение, заимствованное нами из книги «Хивинский поход 1873 года». Автор этого труда, как личный участник нескольких походов в Закаспийском крае, понимая положение дел лучше многих других критиков, занимающихся своим делом, так сказать, понаслышке, старается только выразить приведенные упреки возможно мягче, хотя тоже не вполне от них отрешается. «Наконец», говорит он, «приведем еще одну причину неудачи красноводского отряда, причину, которой надо придавать значение условное: это враждебные отношения к нам туркмен и недостаточное вознаграждение служивших нам прежде проводниками и верблюдовожатыми. Мы не хотим сказать, что, не будь враждебного настроения туземцев, отряд получил бы верблюдов за плату для похода на Хиву. Но все же таки полагаем, что, при таких отношениях, отряд весьма естественно не мог рассчитывать ни при каком случае на добровольную помощь со стороны населения. Будь при отряде хотя несколько десятков верблюдовожатых, они оказали бы незаменимую услугу отряду. Пастьба верблюдов, а также вообще уход за ними составляли самую тягостную сторону и без того чрезмерных трудов солдата, а с другой стороны огромную [225] убыль верблюдов, которая была в отряде, без сомнения, в большой степени следует приписать неумению и непривычке солдат обращаться с ними.

Развивая приведенную мысль автора самого серьезного и обстоятельного военно-литературного труда о Хивинском походе, не которые усердствующее критики заходят далее всякого вероятия. Так, один из них, рассуждая о красноводском отряде, пишет, например, следующее: «Мы не можем восхищаться тем, что, под предлогом изучения степи, двигались по ней, показывая свое удальство над мирными обывателями, задирали, а потом вешали за непокорность — вместо того, чтобы обласкать, приманивать в свои лагери возможно большее число любопытных, показывать им в хорошем свете наше обращение, наше управление, нашу цивилизацию, чтобы дать им возможность разносить по степи добрые вести о нас. Если бы мы действовали так, не увлекаясь славою, то, идя на Хиву, везде встречали бы друзей, которые указывали бы нам дорогу и воду. Скажем более: мы могли бы иметь в своих рядах и часть туркмен».

Мы привели эти мнения вовсе не потому, чтобы вступать в пререкания с их авторами, но для того лишь, чтобы выяснить затронутые ими вопросы с тою же самою целью, которая имелась в виду при составлении предлагаемого труда. Мы хотели бы сохранить в памяти будущего забываемую с годами жизнь и службу старого красноводского отряда, осветив его деятельность светом правды и беспристрастия.

Рассматривая приведенные критические цитаты, прежде всего скажем, что случаи повешения хотя действительно и были, но они относятся именно к тому времени, когда практиковалась система заискивания у туземцев. Таких случаев, если не ошибаемся, было два, и оба до ноября 1871 года. Затем необходимо признаться, что с указанного времени приведенная система действительно капитально была изменена. Все разговоры с туркменами повелись в таком решительном тоне, который до той поры им совершенно не был известен. Но новый порядок вещей несправедливо было бы упрекнуть в том, что он впадал в какую-либо крайность. В тех немногих случаях, когда петля на шею в действительности была не лишнею, старались обойтись без этой меры, заменяя ее временным удалением виновных на западный берег Каспийского моря, дабы тем обеспечить спокойствие и порядок на восточном берегу. Так, например, лишив власти [226] одного из ханов за доказанное участие в открытом нападении на наш Михайловский пост и за другие поступки, направленные прямо во вред нашим интересам, отправили его в Баку. При этом начальник отряда доносил⁴⁷: «я высылаю муллу Дундур-хана, так как не нахожу более возможным и удобным постоянно парализовать его дурное влияние деньгами и бесконечными подарками подобно тому, как это делалось до ныне, но в то же время прошу ваше превосходительство не отказать принять меры к тому, чтобы до времени никто из туркмен не возвращался недовольным нами с западного берега Каспия на восточный. Дундур будет с братом, которого он очень просил оставить за себя, но я назначил ханом старика Хами-Сардара, значительно уступающего Дундуру умом и способностями, но несравненно в большей степени удовлетворяющего нашим интересам». Вообще о программе начальника красноводского отряда, которая тогда одобрялась и которой он следовал неуклонно до самого конца, можно несколько судить по следующим словам, заимствованным нами из его письма № 10, представленного в Тифлис из Чагыла 19-го октября 1871 года. «Я удостоверяюсь, пишет он, что со здешним народом можно многое сделать и мирным способом, только для этого нужно время и строго-систематичный образ действий. Нужно стараться очень строго взвешивать отдаваемые ему приказания и, раз отдав их, настойчиво требовать пунктуального выполнения приказанного, хотя бы это стоило десятка с два казачьих плетей, которыми в отряде уже и приходилось иногда действовать с большим успехом». Такой порядок отношений к туземцам вовсе не удалял их от отряда. Если он в то же время не ускорял сближения с нами, подобно тому, как это способны были бы сделать задабривания, то уже во всяком случае можно по справедливости сказать, что те из туркмен, которые случайно или принужденно сближались с нами, оставались потом нам верными до конца. Ничего не было легче, как образовать из туркмен целые дружины, но тогда этого вовсе не требовалось. Такие дружины очень полезны, если они набраны в провинции, в которой прочно водворена надежная администрация, или если ратники, набранные в известной, хотя и неблагонадежно управляемой стране, выведены из нее для службы вне своей родины. [227] Но в те времена принимать туркмен на нашу службу в их собственной стране можно было лишь единицами и много десятками. В таком именно числе, и принимались от них услуги. В официальном письме начальника красноводского отряда генерал адъютанту Свистунову, от 27-го августа 1871 года, № 5, он доносил: «Иль-Гельды-хан предложит мне сформировать и привести с собою целую сотню, но я отклонил это потому, что в сущности, так сказать, для политической стороны дела все равно, десять ли или сто всадников приведет он с собою, а смотреть на туркмен как на силу военную здесь мы пока не должны. В экономическом же отношении это делает громадную разницу, так как я договорился платить каждому всаднику по пяти туманов в месяц, или, по существующему курсу, приблизительно 16 1/2 рублей, да еще притом давать всадникам пшеничную муку, масло и рис, а лошадям их фураж». И то сказать: тогда никто из нас не предвидел, что дело, которое мы начинали и думали продолжать средствами и затратами ординарными, разрастется в отношении силы — из роты до целых полков, а в отношении затрат — из тысяч рублей до десятков миллионов. Далее, в письме № 7, от 27-го сентября того же 1871 года, сказано: «Иль-Гельды-хан со своими нукерами находится при отряде, хотя, нужно сознаться, только даром объедает отряд, не принося ему почти никакой существенной пользы. Держу его ради, так сказать, политических видов. Не могу того же сказать про наших туркмен, которых при отряде, считая конных и пеших, до сотни человек. Они смотрят за своими верблюдами и, вообще, служат нам хорошо и усердно». Мы упомянули слово «наших». думая еще к нему возвратиться. Пока же скажем, что начальник отряда делал некоторые попытки и к тому, чтобы доставить туземцам возможность служения в наших войсках и вне пределов их родины. Так, в письме начальнику окружного штаба, № 3-й, между прочим встречается просьба и следующего рода: «нельзя ли будет, ваше превосходительство, знакомить с нами туркмен, зачисляя их на нашу службу, например, в конвой Великого Князя Наместника. Если бы это оказалось возможным, то было бы не дурно для восточного берега. Здесь можно было бы подобрать весьма представительных халатников, для чего, конечно, первое время пришлось бы шить им халаты на счет казны». Однако же, условия того времени были таковы, что высшее начальство Кавказского округа не нашло возможным осуществить [228] приведенное предложение начальника красноводского отряда. Последнему, на письмо его № 3,было отвечено бумагою от 10-го сентября 1871 года, № 3,190, между прочим следующее: «Что касается заявления вашего о том, чтобы до времени никто из туркмен не уезжал недовольным с западного берега Каспийского моря на восточный его берег, то в каждом частном случае будут принимаемы к тому соответствующая меры, начиная с Дундур хана; но зачисление туркмен в конвой Главнокомандующего армиею невозможно, так как в оный не допускается никто, кроме казаков». Впоследствии начальником красноводского отряда было словесно возобновлено это предложение, но несколько в иной форме. В виду религиозной розни между туркменами-сунитами и персами-шиитами, а также и в виду того панического страха, который и по ныне наводит на всякого перса одно уже слово «туркмен», он просил обратить внимание на то, невозможно ли будет зачислять закаспийских туземцев отдельными сотнями на службу в казачьи полки, содержащие кордоны вдоль персидской границы нашей по реке, Араксу, но и это признавалось тогда не своевременным.

Таким образом, из приведенного достаточно явствует, что в красноводском отряде, вовсе не было недостатка в предложениях туземцев служить нам в качестве конных воинов. Да этого никогда и быть не могло, так как такого рода служба ни сколько не противоречила понятиям туркмен. Они, как и все разбойничьи народы, всегда охотно присоединяются к любой ратной силе, видя единственную цель ее существования в возможности обогатиться на счет других, более слабых. Tакие служивые ради наживы охотно ходят аламаном даже и на родственные племена, а потому, разумеется, вели бы себя смирно в отношении нас только до поры до времени. Так как им все равно на чей счет ни поживиться, то, имея их среди себя, нам необходимо было быть на постоянной страже и оберегать себя по обе стороны охранительной бивачной цепи. С такими дружинами нам приходилось бы особенно держать ухо остро в самые критические минуты, например, во время наибольшего расслабления людских сил, положим, от непомерного зноя, т. е. именно тогда, когда только эти дружины и могли бы быть нам полезны. Каждый из четырех отрядов, двигавшихся в Хиву, разумеется пережил хоть раз такие часы, когда он был силен только тем, что туземцы верили его силе. Что касается того, охотно ли давал там [229] народ когда-либо и где-либо своих верблюдов, то это другой вопрос. Ни во время походов красноводского отряда, ни после них не было такого примера, чтобы какой-нибудь туркмен привел нам вполне добровольно хотя бы одного из своих верблюдов. По крайней мере нам такие случаи решительно неизвестны. Туркмен всегда очень хорошо понимал, что как только его небыстроногая имущественная собственность попадет к нам в руки, то нельзя будет уже более служить, как говорят, и нашим и вашим, а останется лишь одно — пристать к нам вполне искренно. Неизбежность же этого была ему так не по нраву, что никто не мог бы, например, вразумить его, что, отдавая нам в наем своих верблюдов, он тем самым мог уже обогащать себя. Гвозди, которых порою ничем не вышибешь, вообще свойственны не только головам единичных людей, но и целых племен. А между тем говорили и писали, что будто деньгами можно было сделать все. Нет спора, что туркмены особенно падки к деньгам, но бывают случаи, когда и они не соблазняются металлом. Это мнение подтверждено было фактами из событий как во время деятельности красноводского отряда, так и последующих. Так, например, из официальных донесений усматривается, что когда в 1873 году явилась необходимость в верблюдах для красноводского отряда и взялся добывать их представитель нашей власти на Мангишлакском полуострове полковник Ломакин, то предприятие это вовсе не удалось, не смотря на то, что он приказал выложить на стол груду золота, присланного ему для этой цели, и, собрав народ, предлагал ему брать по сотне рублей за каждого верблюда.

Нужно заметить, что это случилось в стране, в которой свободно действовала наша администрация, в стране обитаемой киргизами, которые богаче верблюдами, чем туркмены, и справедливо считаются народом несравненно более корыстным, чем последние. Наконец, как известно, киргизы всегда находились в большей зависимости от России и даже издавна признавались ее подданными, тогда как вопрос о подданстве туркмен считался у нас до того деликатным, что в то время предпочиталось его и не возбуждать.

В рассказе о приготовлениях к походу 1873 года было упомянуто, что точно также не оправдались надежды начальника астрабадской морской станции Петриченко на приобретение верблюдов путем добровольного соглашения с туземцами. [230] Неосновательность мнения о том, что деньги могли отдать в наше распоряжение местные перевозочные средства, доказывается так же и тем, что щедрая плата за верблюдов, установленная и производившаяся в нашем отряде до походов 1871 года, доставляла барыши лишь подневольным нам хозяевам этих животных. По доброй же воле и со стороны никто не приводил верблюдов в отряд для найма. Наконец, по окончании рекогносцировок 1871 года произведена была расплата с верблюдовладельцами по обещанному расчету, который вполне достаточно вознаградил их и мог бы и на будущее время заохотить верблюдовладельцев отдавать нам своих животных. Дело это поручено было особой комиссии которая прежде всего выяснила число дней, в течение которых верблюды того или другого хозяина находились в распоряжении войск. Затем собран был весь наличный народ и произведена публичная расплата, по расчету 1 1/2 крана⁴⁸ за каждого верблюда в сутки. Одновременно с этою расплатою, по уполномочию начальника отряда, комиссия раздавала и подарки тем из туркмен-верблюдовожатых, которые выказали нашему делу особенное усердие, удостоверенное командирами рот, при коих находились их верблюды и они сами. Народ, по-видимому, остался в восторге. Верблюдовладельцы благодарили нас и за размер вознаграждения, и еще более за то, что деньги выдавались им прямо на руки, а не чрез посредство ханов, которые, как говорили туркмены, имеют обыкновение оставлять у себя значительную часть капиталов, вручаемых им для передачи. Однако, не смотря на все эти изъявления удовольствия, когда представился новый случай для таких же приятных ощущений, то никто и слышать не хотел о том, чтобы добровольно отдать нам на некоторое время своих верблюдов. Не в этом ли, между прочим, усматривает автор истории Хивинского похода враждебность отношений туземцев к красноводскому отряду. Если да, то, конечно, при этом возникает вопрос, — в чем же исключительном выразилась эта вражда по отношение к названному отряду. Правда, за два года своей деятельности отряд этот, сравнительно с другими, имел большее число боевых встреч, но это, как нам кажется, происходило, главным образом, от того, что красноводский отряд исходил свыше пяти тысяч верст совершенно неведомых путей, чего не пришлось сделать за то же время другим отрядам. К тому же, как известно, красноводский отряд [231] ходит в пределах обитания различных воинственных туркменских народов, каковы, например, текинцы, а потому имел против себя именно их, а не киргизов, сартов, таджиков или узбеков, о воинственности которых никто не слыхал. При всем этом никто не мог бы указать на случай даже малейшей измены туземцев, находившихся у нас в услужении, не говоря уже о происшествиях подобных тем, которые были на Мангишлаке, например, с полковником Рукиным и его конвоем из уральских казаков⁴⁹ или с сотнею Дагестанского конно-мусульманского ирегуллярнаго полка, лишившеюся всех своих коней у колодца Мастек⁵⁰. Да и самое возмущение народа на Мангишлаке в 1873 году, если оно было в действительности, буквально ни раза не нашло себе подражания в южной половине 3акаспийского края. Таким образом, вся враждебность к нам туземцев выразилась в том, в чем еще в большей степени выражалась она по отношению к прочим отрядам, т. е. опять таки в том, что нам никто не давал добром своих верблюдов. Посмотрим же, как это было у других. Начнем опять с мангишлакского отряда.

На Мангишлаке, как известно, издавна введена была наша администрация, и киргизы, как видно из приведенных в настоящем труде вполне официальных документов, наперерыв предлагали не только три, но и девять тысяч верблюдов. Поверив таким заманчивым обещаниям народа, полковник Ломакин еще в ноябре 1872 года взялся добыть необходимые перевозочные средства для красноводского отряда, и времени на это имелось вполне достаточно. Но когда, слово должно было стать делом говорят, произошло народное волнение, которое во всяком случай укрощено было оружием, а именно кровопролитным боем 1-й сотни Кизляро-Гребенского полка у Джангильдов, 28-го января 1871 года. Чтобы судить, с какими усилиями добывал себе верблюдов мангишлакский отряд, пред своим выступлением в Хиву, мы рекомендуем, читателю обратиться к рассказу об этом самого же Гродекова, как очевидца [232] события. В книге своей, на странице 147, он, между прочим, говорит: «Попытка покупать верблюдов по пути у прибрежного населения не удалась, не смотря на то, что ему было объявлено что за все приведенное будут немедленно расплачиваться. Жители, при приближении русских, прятали своих верблюдов и баранов, так что всего было куплено два верблюда, семь быков и пять баранов. Пришлось прибегнуть к реквизиции. Но и эта мера не привела к желаемым результатам посредством нее приобрели только двадцать верблюдов. С этими верблюдами к 8-му апреля, когда из числа приставших в пути было пригнано в Киндерли семь штук, состояние верблюжьего транспорта выражалось цифрою 437».

Совсем иначе поставлен был во время хивинской экспедиции и этот вопрос в отряде оренбургском. Там перевозочные средства были доставлены чрез подрядчика, которому за 4,722 верблюда, послуживших для перевозки грузов от Эмбенского поста до Хивы, уплачено было 828,078 рублей, т. е. сумма, почти вчетверо превышающая все двухлетние расходы на красноводский отряд, считая в том числе и его продовольствие. Но то, что было возможно в Оренбурге, оказалось неприменимым не только в Мангишлаке, а тем более на Атреке, но даже и в Туркестане. Отряд, двигавшийся из этого округа, имел верблюдов, собранных чрез посредство начальников уездов по наряду от населения, т. е. попросту тоже реквизиционным способом. Так было до падения Хивы. Посмотрим, как это было после.

31-го марта 1874 года было открыто управление Закаспийским отделом и, следовательно, край стал администрироваться нашею властью. При въезде нового начальника в Красноводск, он был встречен 70-ю представителями иомудов, которые заявили желание беспрекословно подчиниться требованиям русской власти и поступить в подданство Белаго Царя. Одновременно с этим, начальник отдела письменно пригласил в Красноводск почетных представителей текинского племени, предлагая установление взаимных мирных отношений. Приглашение было принято. «Все, что приказано вашею высокою особою относительно мира и сношения с нами, говорили значительнейшие из текинцев, будет исполнено. Между вами и нами теперь не существует раздельности; мы готовы служить вам». И, действительно, взаимные отношения между нами и туземцами, по-видимому, установились на началах, которые не оставляли желать ничего лучшего. Хива давным-давно смирилась [233] и не дерзала уже более грозить кому-либо за услуги, нам оказываемые. Однако же, не смотря на все это, по различным соображениям администрации края, в 1875 году потребовалась новая рекогносцировка сначала вверх по Узбою, а потом к Атреку и по Атреку. Казалось бы, что при этом о затруднениях в верблюдах и речи уже быть не могло. Между тем, для поднятия рекогносцировочного отряда, начинавшего движение из Мулла Кари, пришлось пригнать 570 верблюдов из Мангышлака. Из этого легко, разумеется, судить, насколько условия старого красноводского отряда в отношении снабжения себя верблюдами были тяжелее условий, в которых находились остальные отряды того времени. Не трудно также судить и о том, к каким результатам привела бы нас всякая иная система обращения с туземцами и много ли успел бы видеть красноводский отряд, если бы мы стали практиковать вместо казачьей нагайки способ утонченной дипломатии. Целый ряд дальнейших обстоятельств неизменно продолжал подтверждать все ту же необходимость — живя с волками, выть по волчьи. Так, в конце концов, для экспедиции 1877 г., начатой от Михайловского залива, следовательно опять-таки из района Красноводско-Атрекского, генерал Ломакин располагал 1,900 верблюдами, из коих 1,350 наняты были у мангишлакских киргизов. Этого числа вьючных животных оказалось до того мало, что Кызыл-Арват, занятый 7-го мая в видах упрочения нашего влияния в Ахал-Текинском оазисе, был брошен нами в конце того же самого месяца, главным образом по невозможности подвоза запасов. А между тем весь путь от самого морского берега пролегал именно по той местности, на которой обыкновенно собирал необходимые ему подъемные средства наш старый красноводский отряд. Конечно, туркмены не столь богаты верблюдами, как киргизы. Но, судя однако же по тому, что в 1878 году, когда решено было занять Чат, для отряда нашего удалось, наконец, купить у туркмен 3,000 верблюдов, становится ясно, что если бы в предшествующее годы была какая-либо возможность обойтись без того, чтобы пригонять верблюдов за 1,000 верст из Мангишлака, то не преминули бы это сделать.

В 1878 году, как известно, решено было предпринять экспедицию с целью утверждения в Ахал-Текинском оазисе. На расходы по этой экспедиции назначено было 1.872.540 рублей, а по тому, следовательно, недостаток платы за наем верблюдов не мог быть причиною не оправдавшихся надежд на то, что туземцы [234] снабдят экспедицию необходимыми перевозочными средствами. Между тем, в труде Н. И. Гродекова «Война в Туркмении», сам же он говорит следующее: «Расчеты на перевозочные средства не вполне оправдались. Иомуды выставили менее верблюдов, чем сколько предполагалось». И далее: «В течение июля в Чекишляр прибывали верблюды, покупавшиеся и нанимавшиеся у иомудов реквизиционным порядком. Налог верблюдами в весьма больших размерах возбудил неудовольствие жителей. Вожаки, которые тоже поставлены были населением, стали бегать и уводить с собою верблюдов. Опасаясь нового налога, атабаи, кочевавшие от Шаирды до Даш-Верды, откочевали к Кюрендагским горам». Рассказав об этом, Гродеков поясняет, что из журнала военных действий того времени за июль месяц видно, что приобрести еще верблюдов не представлялось возможности, так как пришлось бы их выписывать из Персии и частью из Закавказья. Далее, из названного труда Гродекова узнаем, что во время этого же похода 10-го августа нами был произведен на бег, который, по его словам, был вполне успешен, так как нам удалось захватить 800 верблюдов и 6,000 баранов. Полагать должно, что если захваты допускались, то, конечно, не придавалось особенного значения развитию среди туземцев нежных к нам чувств.

Казалось бы, что с течением времени, так сказать, злоба о верблюдах должна была терять свой острый характер и свое значение. Походы, последовавшие за теми, которые предпринимал красноводский отряд в 1871 — 1873 годах, не говоря уже ни о чем другом, вовсе не должны были быть исполняемы непременно в известный срок, и время начала их и конца ни раза не ставилось в зависимость от необходимости согласования с движениями и действиями прочих отрядов, взаимно разделенных почти 2,000 верст. Все в них зависело исключительно от степени готовности и ничто не мешало готовиться к походу целыми годами. Когда и где бы ни снаряжался отряд, все, что имело силу и способность помочь делу, искренно несло ему свои силы и свою помощь. Управление всем Закаспийским краем, соединясь в одних руках, исключало надобность и возможность восстания на Мангишлаке, когда требовалось спокойствие в крае для успеха предприятия, начинающегося в Красноводске или в Чекишляре. Призывные огни, зажигавшиеся единичными людьми на священной горе Мангишлакского полуострова, потеряли свое магическое [235] значение и не избавляли уже киргизов от необходимости дать избыток своих верблюдов Красноводску. Явилась полная возможность пригонять их к сроку за целую 1.000 верст. Заходил уже и паровоз по переносной железной дороге от Михайловска до Мулла-Кари. Вообще, картина жизни в пустыне изменилась капитально. Но не смотря на все это, упорство, свойственное туркменскому народу, и вкоренившиеся в нем воззрения не утратили своего значения в течение шести лет, истекших после похода 1873 года. Настала пора Ахал-текинского похода 1880 года, и главнейший его руководитель, обладая достаточным опытом, не мог, не увидеть сразу, что рассчитывать на получение необходимых перевозочных средств исключительно от туркмен совершенно невозможно. Поэтому, будучи еще в Петербурге, т. е. до фактического вступления своего в начальствование отрядом, генерал Скобелев, как известно, принял все меры к тому, чтобы в этом отношении вполне гарантировать свой отряд. Делу, ему порученному, как известно, должны были служить и пар, и верблюды не только из Оренбурга и Мангишлака, но даже из Персии и Закавказья. Но, не смотря на это, само собою разумеется, нельзя было не воспользоваться также и местными верблюдами. По поводу этих последних, некогда составлявших единственное средство красноводского отряда для движения его по пустыне, мы должны будем еще раз сказать несколько слов и напомнить читателю, что, по мнению одного из самых серьезных критиков похода красноводского отряда 1873 года, неудача последняго, между прочим, заключалась во враждебных отношениях к нам туркмен, равно как и в том, что туркмены, служившее нашему отряду раньше сказанного похода, вознаграждались недостаточно. Казалось бы, что вера в неудовольствие туземцев, как в причину неуспеха, должна была бы возбуждать в том, кто этому верит, все силы к устранению причин такого неудовольствия; но мы сейчас увидим, до какой степени это оказывалось не всегда возможным. В сочинении своем «Война в Туркмении», рассказывая об Ахал-Текинском походе 1880 года, где он сам лично был начальником отрядного штаба, Гродеков говорит: «В деле найма верблюдов могли быть полезны только два лица: подполковники Щербина и Юмудский; последний даже для этого был взят в экспедицию. Обратились к первому. Щербина взялся за это дело и обнадеживал генерала Скобелева, что он достанет 8,000 верблюдов. На самом деле их собралось в Чекишляре, для перевозки [236] довольствия в Дуз-Олум, около 3,000. Туркмены ни в каком случае не соглашались идти далее за Дуз-Олум. Поэтому генерал Скобелев поручил полковнику Гродекову обласкать верблюдохозяев и вожаков, устроить им угощение и постараться их убедить следовать за Дуз-Олум. Ирали-кази, после того как получил будто бы должные ему казною 2,000 рублей, держал себя так, что ему можно было прямо предложить: согласны ли джафарбаи идти с вьюками в Дуз-Олум? Ирали-кази ответил, что джафарбаи решили посоветоваться в Дуз-Олуме и там дать ответ. Последовали колебания. Оставалось одно крайнее средство, неоднократно практиковавшееся в Закаспийском крае, — задержать верблюдов силою, так как в ближайшем будущем невозможно было приискать перевозочные средства, а казенных верблюдов не хватало для поднятия войск. Решено было вольнонаемных верблюдов отправить с грузом в Дуз-Олум, здесь их задержать и потом следовать с ними вперед. Решение об этом держалось в тайне, чтобы верблюдовожатые не разбежались с пути до Дуз Олума. Между тем старшин всех родов и подразделений, находившихся в Чекишляре и имевших прибыть туда, приказано продолжать усиленно ласкать, Гродекову — дело тянуть, а если начнут разгадывать наши намерения, то собрать маслахат⁵¹ и всех старшин арестовать». Точно также поручено было полковнику Гродекову задержать в Дуз-Олуме всех туркменских верблюдов. Чтобы туркмены не почуяли как нибудь грозившей им участи, начальник экспедиции торопил отправку верблюдов из Чекишляра. «Только хитрость, решимость, отсутствие страха пред мерами крайними, наконец счастье могут вывести нас из затруднения, — писал Скобелев 17-го мая, — а то попадем впросак. Гродекову приказано руководствоваться одним — удержать верблюдов, об остальном не думать; но ведь все начнет дохнуть сотнями в день. Я видел эти ужасы в мае 1871 и апреле 1873 годов. Только одна быстрота может в таком случае выручить».

По прибытию в Чат 19-го мая, Гродеков сделал необходимые распоряжения и поехал в Дуз-Олум, чтобы встретить и задержать все подходящие транспорты. Хозяевам первого транспорта Гродековым предложено было остаться у нас на службе за [237] плату, которая будет установлена по обоюдному соглашение, но туркмены решительно отказались идти вперед. Тогда, по приказанию Гродекова, верблюды уведены были на пастьбу и к ним приставлен караул. Чрез несколько времени караван-баши вновь были приглашены для переговоров, но они не хотели ничего слушать и просили отпустить их домой. В то же время верблюдовожатые начали шуметь и отказались от довольствия, которое им приказано было отпустить из магазина. Тогда полковник Гродеков арестовал всех верблюдовожатых, числом 130. Утром туркмены сдались и выслали Гродекову депутатов, а вслед за тем получена была телеграмма Скобелева, который предписывал «Верблюдов задержать хотя бы силою. Предложить за движение к Кызыл-Арвату по рублю в день за верблюда и по рублю вожаку. За павших и отбитых казна уплачивает 60 рублей. Влиятельным лицам с верблюда уплачу рубль серебром по окончании перевозки. Разрешаю вам, принимать самые энергические меры, но казнить смертью без моей конфирмации — воспрещаю. Если нужно, арестуйте все влиятельное и вышлите в Чат. Пойти вперед настоятельно необходимо».

Ко всему тому, что мы привели, почти дословно цитируя выше названное сочинение самого же Гродекова, он добавляет, что так как мы осматривали верблюдов перед принятием их на службу, то туркмены, заметив это, стали калечить своих животных. Они перевязывали им бечевкою ноги выше колена, или забивали деревянные гвозди в ступню, или, наконец, подрезывали у них горбы. Бесчинства этого рода вынудили генерала Скобелева арестовать 11 старшин и духовных.

Думаем, что если бы мы ограничили все доказательства справедливости нашего взгляда одной последней выпиской из сочинения Гродекова, то уже и этого было бы совершенно достаточно для убеждения, что неудовольствия туземцев не находились ни в какой связи с малым вознаграждением за их услуги. Неудовольствия эти неизбежно соединялись с выполнением задач всех русских отрядов, начиная от задач старого красноводского отряда до той, которую выполнял ахал-текинский отряд, во время действий которого Гродекову лично приходилось арестовывать верблюдохозяев и верблюдовожатых, а также и отбирать верблюдов силою. Казалось бы, возможно ли неудовольствие верблюдовладельца, когда ему платят по 30 руб. в месяц только за наем каждого верблюда там, где красная цена этих животных составляет [238] 40—50 руб. за штуку? Чего, казалось бы, желать верблюдовожатому, когда ему дают рубль в сутки в стране, где за один кран, т. е. за 30 копеек, редкий из туземцев не согласился бы, например, выгружать целые сутки какое-либо судно на чекишлярском рейде, нося на своей спине мешки в пять пудов весом по морской отмели на протяжении 4—5 верст, да еще и в непогоду? Для многих из этих самых верблюдовожатых, конечно, достаточно было бы того же крана, чтобы из-за него зарезать себе подобного. Нам кажется, что мы, русские, вообще имеем способность обездушивать значение наших денег, без надобности признавая рубль копейкой и приучая к такой мерке и те народы, с которыми нам приходится иметь какое-либо сношение. Мы далее остаемся в полном убеждении, что при той системе отношений к туземцам закаспийского края, которую практиковал старый красноводский отряд, каждый кран, выдававшийся за суточный труд верблюда и верблюдовожатого, ценился несравненно дороже, чем впоследствии тот же человек ценил рубль. Туркмен того времени хорошо знал, что если у него верблюд отнят силою и в особенности с помощью оружия, то он уже за него ни гроша не получит. И это, скажем мы с уверенностью, совершенно не удивляло его, ибо и он, и дед его, и прадед всегда привыкли считать, что отнятое силою законно принадлежит отнявшему. Напротив, туркмена должно было удивлять, когда платили за то, что, по его понятиям перестало ему принадлежать.

Хотя в Ахал-Текинскую экспедицию из затраченных на нее 13.545,341 рубля⁵² досталась верблюдохозяевам и верблюдовожатым весьма крупная доля, то нет сомнения, что начальника экспедиции весьма тревожила мысль о том, что размер вознаграждения туземцев, им установленный, был непомерно велик.

Чем больше вдумываюсь, говорил Скобелев, тем больше убеждаюсь, что до приезда моего мы платили туркменам дань. Необходимо помнить, что мы завоевали Среднюю Азию не золотом, а умением и штыком. Печальный пример Сер-Макнатена, Эльфингстона и Александра Бернса в 1841 году должны служить нам напоминанием, что деньгами пользоваться в Азии необходимо в смысле приобретения и упрочения средств и влияния, но что чем меньше, тем лучше. Особенно не следует приучать массу к подачкам за малые услуги. Тяжелое себе готовит тот, кто основывает [239] свои действия на заискивание пред азиятцем. Улучшений надо искать в принципе власти, а не в принципе обоюдных соглашений⁵³.

В неискренности же его слов о вреде приучения масс к подачкам вряд ли можно допустить подозрение, так как он же писал послу нашему в Тегеране: «Я чувствую, что вверенным мне войскам необходимо действовать и быстро, и решительно, но я связан недостатком перевозочных средств. Азия всегда по-своему понимала и победу, и поражение. С победою должен быть непременно связан материальный ущерб для противника. Здесь нужно действовать наверняка и окончательно доканать после успеха⁵⁴. Скажем еще несколько слов о верблюдовожатых. По мнению нашему, они могут быть особенно полезны русскому отряду в пустыне в том лишь случае, когда водят своих собственных верблюдов. В красноводском отряде в каждом из трех его походов в течение 1871—1873 годов таких верблюдовожатых бывало от 30 человек до сотни. Между ними, конечно, почти не было таких, которые доставили нам своих верблюдов сами. Это были люди, которым просто трудно казалось расстаться со своим добром и которые мало помалу свыкались с нами. В красноводском отряде положено было за правило, что верблюдовожатый не мог быть верхом, если с выходом нашим в поход кибитка его не оставалась под ближайшим наблюдением одного из наших гарнизонов. Конечно, нет никакого сомнения в том, что конный верблюдовожатый лучше досмотрит за верблюдом на пастбище, но, в смысле осторожности в отношении самого верблюдовожатого пеший туркмен был предпочтительнее. Все конные вожаки верблюдов обязательно находились при той из колонн, при которой ходили у нас казаки. Благодаря такому порядку вещей, не смотря на весьма небольшую денежную плату, в красноводском отряде за все три года решительно не было примера бегства верблюдовожатого, или, по туземному, лауча, а тем более угона у нас верблюдов самими лаучами, которых в отряде все называли «нашими» туркменами. Выше уже было приведено мнение Гродекова; что присутствие нескольких десятков верблюдовожатых при красноводском отряде принесло бы ему большую пользу, так как они облегчали бы труд солдат в пастьбе [240] верблюдов и уход за ними, что способствовало бы уменьшению убыли этих животных, происходившей в большей степени от неумения солдат обращаться с ними. Уверовав в справедливость приведенного мнения и заключения столь компетентного судьи, каким можно считать автора «Хивинского похода» и «Войны в Туркмении», лично участвовавшего во многих походах в Закаспийском крае, следовало бы прежде всего признать, что там, где лаучей было много, убыль верблюдов должна была быть ничтожна или, по крайней мере, сравнительно мала. Мы не имеем других средств для проверки справедливости такого мнения почтенного писателя, кроме его же собственных сочинений, но в них нельзя найти подтверждения этого. Напротив того, из краткого описания похода на Хиву 1839 — 1940 годов, помещенного в первом томе книги «Война в Туркмении», видно, что под грузы отряда генерала Перовского киргизами выставлено было 11,500 верблюдов и 2,300 верблюдовожатых и что, не смотря на такое громадное число последних, непомерная утрата верблюдов была одною из главнейших причин того похода. К большому сожалению, из указанного источника весьма трудно извлечь вполне точные цифры для уяснения того, как велико было число лаучей во время Ахал-Текинской экспедиции 1880 года. Судя, однако же, по некоторым данным и в особенности по количеству затрат на верблюдовожатых, их должно было быть в отряде не мало. Между тем, Гродеков внес в свою книгу тот факт, что из 12,596 верблюдов, служивших нашему делу во время названной экспедиции, к 20 апреля 1881г., т. е. в течение каких нибудь 11-ти месяцев, оставалось лишь в живых 350 штук этих животных. Наконец, точно также известно, что во время Хивинского похода 1873 года в туркестанском отряде имелось до 1,250 лаучей, но и там в самое короткое время из 10,000 верблюдов осталось лишь 1,240 этих животных.

Напомним теперь данные, относящиеся исключительно до красноводского отряда. Последний, начиная с июля месяца 1871 и по июль же 1873 годов, в разное время имел всего в своем распоряжении приблизительно 6,598 верблюдов и за тот же период времени утратил из них 4,200. Особенно ли влияло на смертность верблюдов в красноводском отряде отсутствие достаточного числа верблюдовожатых и заключается ли в этом обстоятельстве какая либо из причин возвращения названного отряда? Не следует упускать из вида и того обстоятельства, что расстояние, [241] пройденное нашим отрядом за время походов 1871—1873 годов, простиралось свыше 6,000 верст, тогда как протяжение путей, пройденных остальными отрядами во время Хивинского похода, считая в оба конца, было следующее: из Ташкента 2,120, из Оренбурга 2,800 и из Киндерли 1,500 верст. Наконец расстояние между Чекишляром и Геок-Тепе в два конца составляет гораздо менее 1,000 верст. Чтобы можно было делать более разносторонние сравнения, дополним приведенные данные и скажем, что собственно в походе 1873 года красноводский отряд располагал 4,114 верблюдами, из коих погибло несколько минее 3/4 общего их числа.

47. Письмо из Красноводска начальнику штаба Кавказского военного округа от 23-го августа 1871 года, № 3-й.

48. Персидская монета, равная 30 серебряным копейкам.

49. Мангишлакский пристав полковник Рукин выехал в степь для объявления народу нового положения об управлении краем и был убит, а конвой его, состоящий из 21 человека уральских казаков, был взят в плен киргизами.

50. Случай бывший на Мангишлаке во время движения полковника Ломакина в январе 1873 года.

51. Маслахат буквально значит разговор, но слово это употребляется и в смысле совета, совещания.

52. Не считая расходов на постройку железной дороги.

53. «Война в Туркмении. Том 2».

54. «Война в Туркмении». Том 2.