По поводу только-что приведенного документа, прежде всего заметим. что в нем, по нашему мнению, нет даже и намека на то, о чем генерал Ломакин говорит в своей статье, т. е. о том, что хотя весною на Мангышлаке верблюдов и очень много, но что будто в ту пору кочевники дают нам их в наймы совершенно неохотно, а продают с удовольствием. По этому факт этот если и стал когда-либо известен высшему кавказскому начальству, то это могло случиться разве впоследствии. Напротив того, в самом начале дела генерал Ломакин усиленно указывал на то, что управляемые им киргизы охотно отдают нам в наем своих верблюдов, и вовсе не заявлял о том, что они еще охотнее их продают. Затем, резюмируя все извлеченное из рапорта, по мнению нашему, получим:

1) Верблюдов на Мангишлаке вообще более, чем нужно.

2) Добыть верблюдов чрезвычайно легко и никакие ухищрения из Хивы этому помешать не могут.

3) Однако же, на всякий случай, для полной верности предприятия, находящиеся в составе Мангишлакского отряда сотни своевременно займут Биш-Акты, а стрелковая рота станет в Киндерли.

4) Если эта мера признается полезною, то желательно: а)узнать об этом к половине января; б) направить срочную вторую февральскую шхуну в Киндерли, и в) на ней же, т. е. на этой шхуне, прислать месячную пропорцию провианта и фуража для двух сотен и одной роты.

5) Добытые верблюды будут перевезены через Карабугазский пролив судовыми средствами местных туземцев, но к ним нужно поставить караул.

6) Добытых верблюдов, если Красноводский отряд двигается на Сары-Камыш, лучше вовсе не посылать в Красноводск, а обовьючить их на Мангишлаке же, да и послать караван прямо в Сары-Камыш, под конвоем из четырех сотен, для которых все потребное везти на этих верблюдах. С ними же послать сотни три почетных туземцев. Все это будет чрезвычайно эффектно, а вместе с тем и полезно для Мангишлака. [293]

7) Если разрешено будет произвести это движение четырьмя сотнями непосредственно из Мангишлака, то, естественно, к двум имеющимся сотням надобно дослать еще две сотни. Мало того, для полного осуществления проекта, в последнем случае прислать на Мангишлак еще две роты, дабы сии последние, вместе с наличною третьею ротою, устроили и охраняли три складочных попутных пункта, впредь до возвращения сотен на Мангишлак.

Если наше резюме из рапорта № 1731-й сделано правильно, то можно с убеждением сказать, что до сбора верблюдов для Красноводского отряда относятся лишь первые пять пунктов, в которых нет и речи о присылке войск. Добыть верблюдов для Красноводска предполагалось, так сказать, своими средствами. Об усилении отряда ведется разговор лишь на тот случай, если бы разрешено было самостоятельное движение из Мангишлака. О присылке же денег в этом самом начальном рапорте и вовсе ничего не сказано. Тем не менее начальник Мангишлакского отряда взялся добыть верблюдов, в любом количестве и безусловно. По его соображениям, для устранения каких-либо нежелательных случайностей, ему нужны были две сотни и одна рота, а так как в ту пору в отряде его, не считая артиллерии, находились именно две сотни и не одна, а три роты, то естественно, что в Тифлисе не возбуждалось и речи о досылке войск на Мангишлак, с целью способствовать добыванию верблюдов для Красноводска, Однако же, в Тифлисе сделали гораздо более того, чего желал генерал Ломакин. Там безотлагательно предписали интендантству исполнить все заявленное, начальником Мангишлакского отряда, приняли меры к тому, чтобы срочная февральская шхуна была направлена в пункт, указанный полковником Ломакиным, и чтобы другое паровое судно своевременно стало на страже у Карабугазского пролива, а также предложили адмиралу Бакинского порта приказать изготовить особенного устройства плоты, которые, будучи буксируемы паровыми двигателями, должны были значительно облегчить и ускорить перевозку вьючных животных по вышеназванному проливу, с севернаго берега на южный. Полковник Ломакин желал знать окончательное решение добывать ли верблюдов для Красноводского отряда — не позднее половины января месяца, и приказание на этот счет ему было доставлено 19-го числа. Следовательно, можно сказать, что и по этому вопросу кавказское начальство отнеслось к его желанию со вниманием и предупредительностью. Конечно, приказание было получено на Мангишлаке не к 15-му числу, но, назначая свой продельный срок, полковник Ломакин знал хорошо, что там, где нет телеграфа и [294] железной дороги, где между спрашивающим и отвечающим 500 верст, да еще и вся ширь значительная» по размерам и бурливого моря, по которому едва-едва плетутся ветхие и слабосильные суденышки, рассчитать день в день почти нет возможности и, при подобных условиях, четыре дня составляют всегда возможную разницу во времени. Наконец, эта небольшая просрочка была тем менее важна, что, по смыслу сделанного полк. Ломакину вопроса и по характеру данного им ответа, он мог ожидать, что приказание собирать верблюдов последует неминуемо, а потому мог заранее подготовлять дело. К тому же нельзя не заметить, что если приказание, несколько и запоздало, то за то оно обязывало собрать уже не 5,000 вьючных животных, как должен был рассчитывать начальник Мангишлака, судя по первой телеграмме, а только лишь не много более половины этого числа, именно 3,000 голов, чем, разумеется, значительно облегчалось и упрощалось дело.

Как уже замечено выше, в первоначальном своем рапорте полковник Ломакин действительно просил об усилении своего отряда войсками; но, повторяем, по мнению нашему, просьба эта от носилась до случая, если бы одобрено было его предположение на счет движения его четырех сотен и почетных туземцев из Мангишлака к Сары-Камышу. Однако же генерал Ломакин и по настоящее время упорно связывает безуспешность свою в деле в приобретения верблюдов с неприсылкою ему войск и денег. Так как в последней своей статье он подчеркивает то обстоятельство, что приказание командующего армиею вручено было ему в самое неблагоприятное время, и поясняет это тем, что полученное им приказание не было поддержано присылкою в его распоряжение потребных для исполнения сил и средств, на необходимость которых он, будто бы, указывал с самого начала, то остается разве только допустить, что причиною всему была неудовлетворительная редакция рапорта №1731, что не то в нем желательно было сказать. Это, пожалуй, возможно; но действительное содержание разбираемой бумаги, как кажется, нельзя было бы понять иначе, чем оно было понято в Тифлисе. К большому сожалению, мы незнакомы со всею дальнейшею перепискою начальника Мангишлакского отряда с его непосредственным начальником, т. е. с начальником Дагестанской области, генерал-адъютантом князем Меликовым. Быть может генерал Ломакин и сообщил ему после рапорта № 1731 что-либо новое и специальное касающееся сбора верблюдов для Красноводского отряда, но до Тифлиса ничего подобного не доходило. Внимание генерала Ломакина в то время, [295] конечно, главнейшим образом было сосредоточено на том, чтобы осуществить экспедицию, которая, как сам он говорит, обещала большую пользу краю, вверенному его управлению, и которая состояла в движении из Биш-Актов к Сары-Камышу четырьмя сотнями, в сопровождении почетных туземцев. Забота об интересах Красноводского отряда для начальника Мангишлака казалась тогда второстепенным делом, что, между прочим, легко видеть и из рапорта его от 9-го января 1873 г., № 14-й, на который генерал Ломакин ссылается в своей статье, говоря, что он в нем вновь просил о присылке в его распоряжение еще двух сотен и одной или двух рот, заявив также, что иначе недостаток войск может парализовать главное дело. Рапорт № 14-й был получен начальником Дагестанской области 21-го января, а на другой день содержание его было передано в Тифлис в следующей редакции: «Ломакин усиленно заявляет о необходимости рекогносцировки в конце февраля от Биш-Актов к Сары-Камышу. Для этого он просит предварительно усилить Мангишлакский отряд двумя сотнями и двумя ротами с тем, чтобы части эти прибыли в Киндерли в двадцатых числах февраля. С просимым усилением своего отряда Ломакин связывает успех заготовления верблюдов Красноводскому отряду». По поводу только что приведенного сообщения мы позволим себе сказать, что если первое заявление генерала Ломакина было тождественно с этим заявлением, сделанным, вновь, то, по мнению нашему, нельзя не усмотреть из них, что нужда Красноводска присоединена была сюда только лишь как средство достигнуть желаемой цели. Мы полагаем, что каждый, познакомившийся с этим документом, отвергнет даже и то, в виде, крайности, допущенное нами объяснение, по которому мы желали видеть причину недоразумения в неудовлетворительной редакции рапорта №1731. Не говоря уже о том, что в тексте приведенной депеши вообще нет никакой двусмысленности, нельзя же думать, что войска, прибывающие на Мангишлак в конце февраля, нужны были там для сбора верблюдов Красноводскому отряду, когда животных этих требовалось собрать в проделах полуострова с таким расчетом времени, чтобы, употребив дней пятнадцать на их перегон до Красноводска и на необходимый затем им отдых, Красноводский отряд мог бы начать свое движение не до наступления марта месяца.

Относясь неодобрительно к вышеприведенному мангишлакском проекту, кавказское начальство 25-го января уведомило князя Меликова телеграммою, что командующий армиею не нашел [296] возможным допустить движение из Биш-Актов. В той же телеграмме сообщено было также, что в предупреждение каких-либо случайностей генерал-адъютант князь Святополк-Мирский приказал, однако же, усилить войска полуострова одною ротою и двумя сотнями, — последними вместо двух Мангишлакских сотен, кои, по существовавшему предположению, должны были отконвоировать верблюдов до Красноводска и, по прибытии туда, поступить в состав Красноводского отряда. Таким образом, со стороны кавказского окружного начальства без всякого замедления последовало распоряжение об увеличении числа войск на Мангишлаке, едва получен был в Тифлисе намек на то, что какое либо обстоятельство может дурно повлиять на предрешенное движение из Красноводска. Почему рота, которую командующий армиею приказал перевезти на Мангишлак, не была перевезена туда, как это свидетельствует в своей статье генерал Ломакин, — нам совсем неизвестно. Во всяком случае, нельзя согласиться с генералом Ломакиным, который видит причину этого в том обстоятельстве, что на Мангишлаке не было паровых судов. Последних не было также ни в Красноводске, ни в Чекишляре, но тем не менее войска привозились туда из портов западного берега Каспия, в которых суда всегда имелись в большем или меньшем количестве. Ведь роту следовало везти не из Мангишлака, а в Мангишлак. К тому же ее легко было поднять и на срочном рейсовом пароходе. Другое дело кавалерия. Для нее требовалось более вместительное и специальное приспособленное судно, которое, конечно, тоже бы нашлось, но сотни не были перевезены на Мангишлак, нужно думать, по той причине, что перестал существовать самый повод, по которому предполагалось их перевезти. Ими, как это сказано выше, решено было заменить две Мангишлакские сотни, долженствовавшие сопровождать в Красноводск добытых на Мангишлаке верблюдов. Однако же, так как последних совсем не добыли, да к тому же одна из тамошних сотен была обесконена киргизами, то штаб округа отменил смену кавалерии на полуострове.

Возвращаясь к тому удивительному факту, каковым представляется неисполнение приказания командующего армиею относительно перевозки одной роты на Мангишлак, мы должны, однако же, признать, что обстоятельство это не имело существенного значения. Эта рота была там вовсе не нужна. По крайней мере ни из чего не видно, чтобы в то время на Мангишлаке где либо не доставало военной боевой силы, так как для этой роты начальником [297] Мангишлакского отряда даже не было оставлено никакой роли в той программе, которая была им составлена для полнейшего устранения каких бы то ни было случайностей в деле добывания верблюдов. Предприятие это, как легко каждому удостовериться из рапорта Ломакина № 1731, могло и должно было быть выполнено двумя сотнями и одною стрелковою ротою. Для этого к половине февраля сотни должны были занять колодцы Биш-Акты, а стрелковая рота — стать в Киндерли. Таков именно был тот первоначальный план, самого же начальника Мангишлакского отряда, о котором он говорит в своей статье, что «план этот совершенно был одобрен и утвержден», но которого, скажем мы, составитель его, тем не менее, вовсе не придержался. Хорош ли был и целесообразен этот первоначальный и утвержденный план, или он уступал импровизированному впоследствии и никем не утвержденному плану, о том мы судить не беремся. Мы вполне веруем, что иногда результаты случайных вдохновений оставляют далеко за собою плоды таких проектов, которые всесторонне и долго были обсуждаемы, а затем и одобрены. Почему, однако же, цель движения Мангишлакского отряда не была достигнута? Берем смелость утверждать, что обстоятельству этому, столь серьезному, между прочим, и по печальным последствиям для Красноводского отряда, даже и до ныне никто не уделил ни малейшего внимания, хотя вопрос, конечно, не лишен и общего интереса. Впрочем, нам кажется, что это вовсе не первый пример у нас какого то, как бы равнодушного отношения к фактам, совершающимся в Азии. Между тем, будучи самою судьбою призваны господствовать в этой части света, мы не успели еще в должной степени водворить там естественные и вполне законные права нашего отечества. Это, разумеется, зависело в особенности от того, что нам еще не достаточно подробно и внимательно изучены и исследованы такие особенности края и условия быта его жителей, которые могли бы познакомить нас короче с средней Азией и способствовать утверждению авторитета представителей русской власти среди своеобразного туземного населения. По крайней мере трудно найти иное объяснение для неоднократно повторявшихся и могущих еще повторяться случаев неполного повиновения со стороны подвластных нам народов Азии, по природе своей необыкновенно расположенных беспрекословно повиноваться власти, если чуткий их инстинкт подсказывает им, что власть обладает твердою волею и достаточною настойчивостью. [298]

Итак, были ли действительные причины, помешавшие Мангишлакском отряду добыть в 1873 г. верблюдов для Красноводского отряда, и в чем именно заключались оне? Пытаясь приблизиться к разрешению этих вопросов, мы, разумеется, по весьма понятным побуждениям, желали бы выполнить такую задачу в возможно беспристрастной форме. Для этого мы не находим ничего лучшего, как обратиться за необходимым материалом к рапорту самого же генерала Ломакина к командующему войсками Дагестанской области от 6-го февраля 1873 г. № 100. Из него усматриваются следующие факты: а) Мангишлакский отряд, в составе одной стрелковой роты, двух сотен и двух орудий, 20-го января выступил из Александровского форта, с целью исполнить приказание высшего начальства, заключающееся в том, чтобы добыть и к концу февраля месяца доставить в Красноводск 3,000 голов верблюдов; б) ко дню выступления из форта, в полном распоряжении начальника отряда уже имелось 500 вполне хороших верблюдов, а потому, следовательно, оставалось добыть только 2,500 этих животных; в) прибыв к колодцам Тарталы, т. е. пройдя приблизительно верст 80, отряд уже миновал и оставил у себя в тылу большую часть аулов баимбетовского и табушевского племен; г) там же, т. е. в Тарталах, начальник отряда счел своевременным объявить и без замедления объявил киргизам настоящую цель своего движения. Судя по тому, что отряд шел быстро, расстояние между фортом Александровским и колодцами Тарталы должно было быть пройдено дня в 3—4. Таким образом, следовательно, туземцы были оповещены о том, что от них требуются верблюды, примерно, 23-го или 24-го января; д) одновременно с этим, для способствования делу сбора животных, сотня конно-мусульманского ирегуллярнаго полка была командирована на полуостров Бузачи, к колодцам Мастек; е) народ и все почетные бии и сардари приняли к исполнению приказание начальника отряда с видимо непритворным сочувствием, причем народные представители тут же и безотлагательно расписали верблюжий налог по своим родам и отделениям; ж) по разверстке этой на племена, большая часть которых, как сказано выше, находилась уже заслоненною отрядом от вредного влияния со стороны наших врагов, т. е. на племена табушевское и баимбетовское, досталось выставить по семисот верблюдов, но они решили, на всякий случай, дать больше. И действительно, на третий же день, а именно: 27-го января, получено было донесение, что одни только табушевцы и баимбетовцы [299] собрали уже и отправили полковнику Ломакину по восьмисот верблюдов. Таким образом, следовательно, уже 27-го или 28-го января отряд мог взять под свой глаз и свою охрану 2,100 верблюдов, считая в том числе и прежде имевшихся животных. Независимо от того во всех аулах, чрез которые проходили наши войска, в дальнейшем следовании из Тарталы, они ясно видели, как везде деятельно собирались верблюды; однако же в ночь с 27-го на 28-е января, когда отряд ночевал у колодцев Кокты-Кую, случилось неожиданное происшествие. Киргиз Кафар Караджигитов, по внушению из Хивы, изменил нам; он прежде был киргиз примерный и служил нашим интересам с полным рвением, а тут, вдруг, зажег на священной горе Чопан-ата сигнальный огонь, призывающий народ к восстанию против нас. О том, что на вершине горы появился зловещий свет, начальнику нашего отряда доложил один из киргизов, отправленных полковником Ломакиным вперед еще за две недели до выступления из форта, с целью следить за расположением умов и утверждать народ в убеждении на счет полной безопасности с нашей стороны. Киргиз, оповестивший Ломакина, сообщил также, между прочим, что Кафар стал распространять в народе слухи, будто русские только для обмана потребовали на первый раз 3,000 верблюдов, но ему, под величайшим секретом, сообщено самим начальником, что едва потребованные верблюды будут доставлены, как сейчас же будет приказано киргизам доставить нам еще 9,000 верблюдов, столько же лошадей и одну тысячу молодых людей, и что в случае неисполнения новых требований Ломакин имеет в виду разорить все киргизские аулы. В таком критическом положении Кафар, будто бы, советовал народу отдаться в распоряжение хивинского хана, который, в свою очередь, обещает великие милости ищущим его ханского покровительства и жестокую кару тем, которые останутся верны русским. По словам того же нашего разведчика, Кафар заявил народу, что сотня, отправленная на Бузачи, по окончательному его условию с джеменеевским сардарем, будет уничтожена сим последним, а остальную часть нашего отряда, когда она дойдет в Биш-Акты, уничтожит он сам, т. е. Кафар, что для этого у него уже собраны семьсот батырей, с которыми он намерен предать огню и мечу все адаевские аулы в том случае, если они немедленно же не возмутятся против русских. Этою угрозою Кафар навел такой страх на киргизов, что они опрометью бросились бежать к Усть-Урту. [300] Речи Кафара разнесены были по Бузачи и Мангишлаку с быстротою телеграфа. Все, люди, посланные полковником Ломакиным заранее вперед для успокоения умов, были задержаны, исключая только одного, который ускакал и доставил начальнику Мангишлака весть о положении дел. На следующий же день известия эти были подтверждены и остальными нашими посланцами, которые, как было упомянуто, были задержаны, но потом убежали. Зная энергию и влияние Кафара на народ, — сказано в рапорте полковника Ломакина № 100, — можно было опасаться весьма серьезных последствий от произведенного им волнения; но, к счастью, Кафар встретил слишком мало сочувствия в массе народа. Бунтовщику предались только два киргиза, народ же оставался совершенно безучастным к делу, — он только в страшном перепуге бросился бежать в разные стороны.

Получив тревожные известия, начальник Мангишлакского отряда рассчитал, что в Биш-Акты идти не нужно, а лучше хорошенько запереть Бузачи и обеспечить таким образом прежде посланную туда же сотню конно-мусульманского ирегуллярнаго полка от всяких вероятных нежелательных случайностей. По этому полковник Ломакин не пошел уже на Биш-Акты, а немедленно свернул на Бузачи, взяв направление на колодцы Аузурпа. С 28-го на 29-е января он с отрядом ночевал между Каратау и Актау. 29-го, еще до света, отряд пошел дальше. Ему предшествовали разведчики, которым, между прочим, приказано было успокаивать киргизов, удаляющихся из Бузачей на Мангишлак, и уговаривать их возвратиться. Дело это шло вполне успешно. Пока отряд наш дошел до Джангильдов, многие аулы, сдвинувшиеся со своих мест, были успокоены и возвращены. Находясь в Джангильдах, начальник отряда узнал, что по берегу залива Кара-Кичу пробирается на Усть-Урт множество аулов с огромнейшими стадами и табунами, а потому полковник Ломакин направил туда три взвода от находившейся при нем Терской казачьей сотни, под начальством командира сей последней, сотника Сущевского-Ракусы. Офицеру этому поручено было успокоить аулы и вернуть их. Чтобы, в случае, надобности, поддержать названного сотника, начальник отряда лично повел по следам его остальной взвод и одно орудие; стрелковая же рота, со вторым орудием, получила приказание продолжать путь по направлению к колодцу Аузурпа. Казачьи взводы скоро открыли аулы и стали убеждать их идти назад. В ответ на это от 300 до 400 киргизов, имея, вместо значка, привязанный на палке [301] красный платок, стали размахивать над своими головами дубинами и топорами и кричать «аламан»! Покричав и помахав немного, партия далее пошла на терцев, но, не доскакав до них, бросила в казаков дубины и топоры. Однако же такая дерзость немедленно была наказана и боевому пылу кочевников терцы скоро положили предел. Они сперва погнали номадов шашками, но заметив, что оружие это плохо прорубает несколько ватных халатов, надетых, по обыкновению, на киргизов, храбрые казаки выхватили кинжалы и быстро рассеяли врагов, которые, спасаясь, попрятались по балкам и оврагам. Впрочем, все это, как уже сказано выше, было делом лишь 300—400 воинствующих аламанщиков, народ же, в громадном количестве покрывавший соседние высоты, оставался спокойным зрителем происходившей стычки и вовсе, никакого участия во враждебном нам деле не принимал и даже, не двигался с места.

Окончив бой, войска наши пошли ночевать в Аузурна, где к тому времени находились уже рота и орудие. При этом от народа, встреченного у берегов залива Кара-Кичу, взята была нами лишь сотня лошадей, верблюдов же у них не брали вовсе. Почему именно потребовались нам лошади, к сожалению, в рапорте № 100 ничего не сказано. Что же касается того, что мы не взяли верблюдов, то обстоятельство это в помянутом рапорте поясняется тем, что будто животные эти были отправлены киргизами вперед. Далее, в рапорте говорится, что молодецкий бой у Кара Кичу обошелся нам в 16 человек раненых, но раны были самые ничтожные, и хотя некоторое исключение составляли двое раненных, однако и их раны не представляли ровно ничего серьезного. Однако же, в день описанного боя, но уже после него, до начальника Мангишлакского отряда дошла одна весьма неприятная весть. Она заключалась в том, что наша конно-мусульманская Дагестанская сотня, находившаяся тогда у колодцев Мастек, была обесконена киргизами в ночь с 28-го на 29-е января. Узнав об этом печальном происшествии, начальник отряда, конечно, поспешил на выручку сотни и до света 30-го января выступил из Аузурпа в Мастек. По пути своего движения он встретил несколько аулов, которые в отношении нас не обнаружили ни малейших признаков вражды, хотя им хорошо было известно все то, чем бунтовщики думали склонить народ к непризнаванию нашей власти и к неповиновению ей.

К вечеру 30-го числа генерал Ломакин прошел 20-ти верстное пространство, разделяющее Аузурпа от Мястека, и был [302] очень удивлен, не застав конно-мусульманцев в этом пункте. Осмотрев Мастек, он удостоверился, что сотня наша еще в тот самый день была у этих колодцев, но куда ушла она и ушла ли она сама, или киргизы увлекли ее силою, — этого он объяснить себе не мог. В конце концов, начальник Мангишлакского отряда остановился на предположении, что, вероятно, сотня была блокирована неприятелем, который, однако же, узнав о приближении остальной части отряда, снял блокаду, и тогда командир сотни, подполковник Квинитадзе, пользуясь этим случаем, немедленно пошел к колодцам Кошак, чтобы затем благополучно уйти в Александровский форт. Вследствие такого предположения, Ломакин, сделав привал у Мястека, тоже повел отряд по пути уходившей сотни. До 1-го февраля о конно-мусульманах ничего не было слышно и ничего не могли узнать. В этот же день Ломакину привезли записку от их командира, который сообщал, что лошади угнаны у него киргизами, блокировавшими его в течении двух дней, но что ему 30-го января удалось, наконец, освободиться, с потерею только одного человека легко раненого, и он, узнав от встретившихся туземок о нахождении полк. Ломакина в Кошаке, сам отправился туда же. Как бы то ни было, но вечером 1-го февраля Мангишлакский отряд соединился со столь сильно выстрадавшею своею сотнею и в тот же день, по приказанию начальника отряда, конно-мусульмане получили лошадей из числа тех, которые были отняты Ломакиным в бою терских казаков у берегов залива Кара-Кичу. Успокоясь в этом отношении, начальник отряда стал уже опасаться на счет судьбы Александровского форта и находящейся близ него станицы, откуда уже давно не было никаких вестей. Поэтому на следующий же день, следовательно 2-го числа, полк. Ломакин повел свой отряд домой, куда и прибыл благополучно 4-го февраля. При этом Ломакин имел еще раз случай убедиться, как и свидетельствует он в своем рапорте, что население между Кошаком и фортом Александровским оставалось совершенно безучастным произведенному Кафаром волнению и что все аулы, кочевавшие на этом пространстве, даже стянулись ближе к форту, конечно желая тем как бы выразить свою несолидарность с кафаровским делом и оставаться под нашею защитою и в нашей воле. Поясняя положение вещей на Мангишлаке, Ломакин, в рапорте своем № 100, неоднократно повторяет и далее, что вообще народ не был напуган угрозами Кафара и что сей вероломный [303] киргиз, не успев за все время собрать около себя и пяти человек, удалился в Хиву.

Описав факты, совершившееся во время похода Мангишлакского отряда с целью добыть верблюдов для отряда Красноводского и сделав, это описание совершенно точно по рапорту самого же Ломакина № 100, попробуем теперь разобрать сущность всего совершившегося и сделать оценку самых фактов, во-первых, заметим, что, по нашему мнению, принятый начальником отряда лично им измененный план безусловно был хорош и целесообразен. По его собственному свидетельству, в Бузачах верблюдов было много. Бузачи — это маленькая часть большого Мангишлакского полуострова и сама составляет полуостров. Чтобы запереть выходы из Мангишлака на материк, требовалось наблюдать протяжение в 160 верст, что составляет приблизительно наименьшую ширину Мангишлакского перешейка, а расстояние между заливами Кочак и Кара-Кичу, т. е. минимальная ширина перешейка, отделяющего Бузачи, едва равна 65-ти верстам. К тому же, в горле Бузачинского перешейка лежит озеро Кара-Кичу-Туз, сокращающее ширину выхода из Бузачи еще верст на 16, наконец, операционная, она же и коммуникационная линия от Александровского форта до средины линии Кочак-Кара-Кичу, равна всего 150 верстам, тогда как до Биш-Актов почти вдвое дальше. При таких условиях, раз как в Бузачах можно было добыть все то, за чем хотели мы идти, конечно, можно было и направиться туда прямо. Нельзя также не отнестись с должным уважением к тому, что, получив 19-го января приказание идти на поиски верблюдов, Мангишлакский отряд выступил с этою целью на другой же день. В виду спешности дела, это было вполне целесообразно, разумеется, только в том случае, если отряд был готов к походу. Впрочем, в последнем отношении нет поводов допускать какое-либо сомнение, так как мангишлакцы в течение всего похода ни раза не голодали, ходили всегда бодро, весело и скоро. Затем, мы не беремся судить, существовала ли нужда в том, чтобы до времени таить от народа настоящую цель движения отряда; но, допустив существование в том действительной надобности, остается согласиться с ген. Ломакиным, который говорит и в своем рапорте, что, придя к колодцам Тарталы, он счел вполне своевременным открыть населению свои намерения. И, действительно, судя по тому же самому источнику, ко времени прибытия к названным колодцам наша сотня успела уже загородить дорогу из Бузачей, большая часть богатых [304] верблюдами аулов оставалась уже в тылу отряда, а следовательно и в полнейшем нашем распоряжении, и, наконец, Тарталы, у которых бивакировал отряд в день объявления секрета, находятся почти у самого Бузачинского перешейка. Такое положение отряда составляло как бы вторую линию заграждения Бузачей, делало его прекрасным резервом передовой сотни и заслоняло табушевцев и баимбетовцев от грабительских банд, которых Хива грозила напустить. Нельзя, однако же, не заметить, что плодами такой хорошей стратегии начальник Мангишлакского отряда вовсе не воспользовался, равно как совершенно не воспользовался и порывом соревнования двух вышеназванных племен друг перед другом в отношении того, кто дает нам более верблюдов против числа, доставшегося на их долю по разверстке. Измену Кафара Караджигитова мы склонны считать вполне незначительным эпизодом. Хотя киргиз этот и зажег свой призывной огонь на священной горе, но последняя находится, примерно, в 200 верстах восточнее Тарталы и в 60-ти верстах восточнее же колодцев Кокты-Кую, у которых провел Ломакин со своим отрядом, ночь с 27-го на 28-е января, т. е. ту ночь, когда на Чопан-Ата запылал Кафаровский огонь. Огня этого, следовательно, вследствие большого расстояния от него, не могли видеть ни отряд, ни тем более весь народ, кочевавший в пределах Бузачинского полуострова и вообще западнее меридиана Кокты-Кую. Точно также невозможно серьезно отнестись к бдительности враждовавших тогда с нами воинов, которые, захватив наших посланцев-успокоителей, так плохо стерегли последних, что им, на другой же день после своего пленения, удалось уйти из под стражи.

Правда и то, что настоящих врагов у нас между киргизским народом было весьма немного, а опасных для нас и вовсе не было. Тем не менее, нельзя не признать основательным, что, получив тревожные вести, Ломакин круто свернул с Бишактинской дороги на Бузачи. Нам кажется, что отряду нашему вообще не было надобности доходить и до Кокты-Кую, а следовательно тем более было совершенно бесцельно двигаться дальше к востоку. Продолжая путь в этом направлении, мы тем самым выпускали из под своей воли все то население, которое отгородили собою от Хивы, а потому и их вьючных животных. Идя далее, полк. Ломакин мог разве рассчитывать находить случаи бить киргизов-воинов, тяготеющих к Хиве. Но цель движения его отряда, как известно, была — добыть Красноводскому отряду верблюдов. [305] Догонять, же аулы, уходящие в глубь материка, отряду было весьма мудрено. Едва мангишлакцы свернули на Азурпа, как стали встречать массу кочевников, направлявшихся из полуострова. Чтобы заворотить их обратно, большею частью оказывалось вполне достаточно простого увещания. Одна лишь значительная числом партия номадов, следовавшая по самому берегу залива Кара-Кичу, обнаружила некоторое упрямство, выразившееся в том, что ее батыри помахали над своими головами палками и топорами и покричали «аламан»! Пришлось терцам унять этих крикунов и заставить их попрятаться. Это, разумеется, было необходимо, чтобы не давать потачки, которая, как известно, в высочайшей степени способствует развитию нахальства во всяком азиятском народе. Однако же, таким благоприятным случаем, казалось бы, следовало воспользоваться и потребовать верблюдов от всех аулов, коим принадлежали побитые терцами батыри. Последних, судя по рапорту № 100, было от трех до четырех сотен. Кроме того, судя опять-таки по тому же рапорту, на побитие батырей терскою сотнею безучастно смотрело до 1,000 вооруженных людей. По этим числам, приводимым самим Ломакиным, можно с уверенностью заключить, что число кибиток, встреченных нашим отрядом 29-го января на берегу залива Кара-Кичу, по крайней мере, простиралось до 1,500. Считая далее не более трех верблюдов на каждую кибитку, получим, что Ломакину достаточно было одной такой встречи, чтобы добыть верблюдов в полтора раза более чем от него ожидалось и требовалось. А ведь это была не единственная случайная встреча, не говоря о том, что при его отряде имелось 500 верблюдов, да и табушевцы с баимбетовцами собрали уже и держали наготове 1,600 голов этих животных. Правда, в рапорте говорится, что у встреченных при Кара-Кичу киргизов не было налицо верблюдов, а они были отправлены вперед, но на это можно возразить следующее. Во-первых, сам же ген. Ломакин говорит, что встреченные киргизы уходили из Бузачей и Мангишлака, чего они, очевидно, но могли совершить иначе, как везя свои семьи, кибитки и, вообще, весь свой домашний скарб на верблюдах, а во вторых, даже и в том случае, если бы аулы эти не двигались, их скот, конечно, находился на пастбище где-либо по соседству от места, на котором кочевали аулы. Таким образом, стоило только энергичнее предъявлять им свое требование, — и верблюды, без сомнения, были бы пригнаны и сданы в распоряжение отряда самими же их владельцами не позднее следующего дня. Однако же, [306] начальник отряда воздержался от этого, хотя еще пред выступлением своим в поход доносил начальству, что между прочим предвидит и возможность необходимости репрессалий. Но несравненно непонятнее то обстоятельство, что сам же он не оставил побитых им аулов без контрибуции, хотя взял не верблюдов, до крайности нам необходимых, а сотню коней, решительно для нас в то время бесполезных.

В дальнейшей части разбираемого нами рапорта наиболее выдающимися обстоятельствами является полнейшее отсутствие связи главной части отряда с конно-мусульманскою сотнею и, как результат этого, отсутствия всяких о ней сведений, продолжавшееся вплоть по 1-е февраля. Наконец, нельзя не обратить внимания на беспричинные опасения начальника отряда за безопасность Александровского форта, в гарнизоне которого находились две роты с артиллериею, а также и поспешное возвращение отряда в форт без всяких полезных результатов от двухнедельного более или менее трудного похода.

Продолжая следить за статьею генерала Ломакина, мы не можем не согласиться с тем, что верблюды вообще могут быть перевозимы морем. Удивительно только то обстоятельство, что начальник Мангишлакского отряда сделал предположение о перевозке верблюдов морем тогда, когда, при полном недостатке времени, не только не имелось на Каспийском море судов, сколько нибудь приспособленных к такой перевозке, но даже был полнейший недостаток в каких бы то ни было судах, что подтверждает и сам генерал Ломакин. Он без условно прав, утверждая, что посланцы из Хивы отправлены были вовсе не к какому либо из начальников отряда, а к Его Высочеству Главнокомандующему. Но, признавая эту истину, нельзя не признать также и того, что направление посольства чрез Красноводск, по обстоятельствам того времени, являлось более вероятным. К тому же, самое письмо хивинского хана, привезенное тогда его посольством, свидетельствует, что оно было последствием похода 1871 года, именно Красноводского, а не иного какого-либо из отрядов. В письме этом, между прочим, было сказано: «Ваши войска явились на берег Хоразмского (Красноводского) залива и небольшой отряд этих войск приблизился к Сары-Камышу, который издавна находится под нашею властью».

Резюмируя сделанный нами разбор рапортов, так же, как и статьи генерала Ломакина, мы сводим все к двум [307] следующим главнейшим положениям: в январе месяце 1873 года в пределах Мангишлакского полуострова не было серьезного народного волнения, могущего повлиять на сбор верблюдов для Красноводского отряда. 2) Мангишлакский отряд не выполнил своей задачи, хотя и имел к тому полнейшую возможность, потому, между прочим, что начальник его задался мыслью, что киргизы не только дадут верблюдов, но даже сами отведут их за сотни верст, в указанный пункт. Однако же, киргизы этого не сделали, и тем самым надежды красноводцев были похоронены, а предварительная — полезная, продолжительная и трудная — их служба была затушевана.

* * *

Обратимся еще раз к главной теме нашего рассказа и, в качестве ближайшего очевидца, сделаем некоторые выводы, по поводу событий, пережитых Красноводским отрядом, со времени его высадки в Красноводске, по июнь месяц 1873 года включительно⁷¹.

Военная история России, конечно, богата правдивыми описаниями боевых доблестей наших войск. Победы их бессчетны. Неоднократно доводилось им с полным успехом превозмогать суровую природу севера и переносить зной южных стран. Снеговые горы Кавказа и неприступные вершины Альп тоже не служили им преградою; но борьба с ужасами почвы и климата, свойства которых совершенно противоположны встречающимся в пределах родной земли, впервые выпала на долю Красноводского отряда. Страна, которая должна была быть освещена этим отрядом, до высадки его на восточный берег Каспийского моря, вовсе не была исследована. Ее знали лишь по расспросам да по описанию единственного европейца, а именно венгерца Арминия Вамбери. Этому ученому, путешествовавшему [308] в образе дервиша, удалось в 1863 г. пересечь великую пустыню, и вот как охарактеризовал он эту страну, где ничто не напоминает жизни и все как бы мертво. «Чем более Балхан исчезал позади нас в голубых облаках, пишет Вамбери, тем ужаснее представлялось величие необозримой пустыни. Прежде я думал, что пустыня тогда только поражает душу, когда наша фантазия придает картине свои краски, но я ошибся. В низменностях моей дорогой родины я видел пустыню в миниатюре; в несколько больших размерах увидел ее в Персии. когда проезжал по соляной пустыне (Дешти-Кувир); но какие новые ощущения испытал я теперь! Воображение бессильно пред природою, хотя люди и утверждают противное. Чтобы несколько смягчить мрачный колорит пустыни, я пробовал несколько раз представлять себе среди нее многолюдные города, кипящие жизнью, но напрасно: необозримые песчаные холмы, мертвенная тишина, красно-желтый цвет солнца при восхождении и закате — все возвещало, что мы находимся в обширной, а может быть и в величайшей пустыне земного шара. Представь себе, читатель, необозримое песчаное море; с одной стороны — высокие холмы, как волны, взбитые на такую высоту страшными бурями, с другой зеркально-гладкую поверхность, слегка волнуемую горячим тихим ветром. В воздухе ни птицы; на земле ни червя, ни жука; есть лишь следы угасшей жизни — кости погибших людей и животных, которые каждый путник собирает в кучу, чтобы служили он указателями пути .

Как необыкновенно живо напоминают эти правдивые строки все то, что неоднократно доводилось каждому из нас видеть и лично испытать в течение трехлетней службы в составе Красноводского отряда. Читая Вамбери, невольно представишь себе и беспредельное песчаное море, с песчаными же волнами, взгроможденными до страшной высоты, и багрово-красный шар солнца, на который часто доводилось нам смотреть с каким то невольным ужасом, и отчаянный рев верблюда, вытягивающего свою длинную шею и зарывающего голову в песок по инстинкту самосохранения и терзающие душу страдания жаждущего человека, со всеми признаками приближающейся смерти. Любопытным должно представляться для естествоиспытателя то обстоятельство, что известные однородные физические причины производят в целой массе людей совершенно однообразные психические рефлексы. Так, например, наблюдая над собою, мы заметили, что иногда несколько ночей сряду многие видели во сне все одно и то же. Им снилось, [309] что они прильнули к прекрасному горному ручью и уже готовы коснуться губами живительной влаги, но какая то злая сила оттягивает от воды их головы. Когда солнечные лучи, отражаясь от гладкой поверхности солончаков, изображали нам воду где нибудь вдали дороги, на горизонте, то не представлялось возможности убедить людей в том, что это не более как обман зрения. Постоянная потребность человеческого организма в воде была столь сильна, что в подобных случаях туманилось соображение даже у начальников, которым явление это, конечно, было известно. При виде миража, они обыкновенно до того переставали владеть собою, что, лишь нерешительно запрещая нижним чинам отходить, чтобы напиться, в сущности и сами подавались в сторону воображаемой воды, гоняясь за нею целые версты. Понятно после этого, что в те времена путь между Чекишляром и Теке, как пролегающий вдоль рек, никому не казался трудным. Точно также припеваючи ходил Красноводский отряд по Текинскому оазису. Но места эти находились, так сказать, на рубеже той обширной площади, которую главным образом исследовал названный отряд. Из путей, обрекогносцированных последним, едва шестая часть более или менее обилует водою. Все же остальные версты пройдены были по такой местности, о которой у самих туземцев сложилась поговорка, гласящая, что 4 перехода по их пустыне несравненно труднее и тяжелее 40 переходов по пустыне Арабистана.

Такова была страна, которую исследовал Красноводский отряд, исходив по ней 6,000 верст, пока, наконец, его тяжелому труду положена была преграда, которую, при существовавших тогда условиях, одолеть оказалось свыше сил, данных человеку Богом.

Неполучение обещанных верблюдов и неудобное для движения по пустыне время были главнейшими причинами, помешавшими Красноводскому отряду исполнить в 1873 году возложенную на него задачу столь же удачно, как это делал он в предшествовавшие года своей службы. Если же остальные отряды прошли тогда до Хивы, то это объясняется различием условий, в которых происходило как самое движение, так и приготовление к последнему.

71. С возвращением Красноводского отряда к берегу Каспийского моря, в видах скорейшего доставления отдыха войскам, принимавшим участие в движении, Главнокомандующий Кавказскою армиею приказал распустить части отряда, оставив необходимый гарнизон лишь в Красноводске и Чекишляре. Вместе с тем, сделано было распоряжение о безотлагательной перевозовке из Красноводска в Киндерли, для нужд Мангишлака, всех годных верблюдов и продовольственных запасов, оставшихся излишними в Красноводске. Операция перевозки производилась на судах общества «Кавказ и Меркурий», при помощи казенных судов. Она началась 3-го июня 1873 года, и к 23-му числу того же месяца в Красноводске оставались лишь три роты 84-го пехотного Ширванскаго полка, 30 казаков и 4 незапряженных полевых орудия Таким образом, случилось нечто совершенно противоположное тому, что первоначально предполагалось: верблюдами помог не богатый этими животными Мангишлак бедному ими Красноводску, а обратно.