В середине 19 века освоение Российской Империей данного региона (сейчас это Актюбинская и Кызылординская области Казахстана) шло семимильными шагами. Казахский народ (тогда их называли киргизами) добровольно вошёл в состав России, ища помощи и защиты от постоянных опустошительных узбекских набегов с юга, регулярно происходивших из Хивинского и Кокандского ханств. Граница России постепенно продвигалась к югу, и для защиты вновь присоединённых районов требовалось выполнить огромный объём работ по географическому изучению данного региона, топографической съёмке и составлению карт. Затем на основе этих данных были выбраны места, где построены форты (укрепления) — Уральское (Иргиз-Кала, ныне пос. Иргиз Актюбинской области), Оренбургское (Тургай, ныне пос. Торгай Костанайской области), Аральское (Раим, ныне аул Раим Кызылординской области), а затем завоёвана крепость Ак-Мечеть (переименованная в город Перовск, ныне г. Кызылорда). Организация и проведение всех этих мероприятий было возложено на Оренбургское генерал-губернаторство. Самое непосредственное участие во всех событиях принимал великий географ и путешественник, военный топограф (впоследствии генерал) Иван Фёдорович Бларамберг, который самым подробным образом описал происходившее в своих мемуарах, выдержки из коих (всё, что относится к региону Приаралья) мы и предлагаем вашему вниманию.

1841 год

Прежде чем перейти к воспоминаниям 1841–1856 гг., я считаю целесообразным сначала окинуть взором край, где судьба уготовила мне провести 15 лет моей жизни, и рассказать о его жителях.

Необъятные степи, простирающиеся по ту сторону реки Урал до Каспийского моря, Аральского моря и Яксарта, а также те, которые находятся между рекой Урал и Волгой, населены киргизской ордой, которая делится на племена и множество мелких племенных единиц. С незапамятных времен киргизы ведут кочевую жизнь и занимаются в основном скотоводством. Каждое такое племя и его ветви имеют свои летние и зимние пастбища. Зиму они проводят большей частью в южных степных районах, между песчаных холмов Каракумов, в густом камыше вдоль рек Сырдарья и Куандарья, а также в Больших и Малых Барсуках (также песчаных холмах). Весной вся степь приходит в движение. Племена и их ветви со стадами, маленькими и большими юртами (джуламейками и кибитками), которые разбираются и навьючиваются на верблюдов, женщинами, детьми и домашним скарбом медленно, упорядоченными дневными переходами кочуют на север, ближе и ближе к Оренбургской и Сибирской линиям (границам). Каждая племенная группа имеет свои определенные пастбища, которые меняет по мере стравливания скотом.

Из-за обладания этими пастбищами раньше, да еще и теперь, возникали ссоры и даже кровная вражда, которая называется у киргизов барантой. С наступлением осени, все снова возвращаются на юг, на зимние пастбища, за исключением племенных групп, которые косят на зиму сено для скота вдоль линии, вблизи которой зимуют.

Степи оренбургских киргизов или малых кочующих племен делятся на две части. Киргизы, которые кочуют между Уралом и Волгой, называются Внутренней (Букеевской) ордой. Свое теперешнее местожительство они избрали лишь в 1801 г., когда сын хана киргизской орды Нурали-Султан Букей, чтобы избежать постоянных распрей (баранты) по ту сторону Урала, перешел тогда с позволения императора Павла Урал с 5 тыс. кибиток и 22 775 душами, а также с 2 млн. голов скота. Внутренняя орда во главе с султаном находилась под верховным надзором оренбургского военного губернатора, а после смерти хана Джангир-Букея она перешла в ведение министерства внутренних дел.

К 40-м годам нынешнего столетия население Букеевской орды увеличилось до 80 тыс. человек обоего пола. По тогдашним статистическим данным, у них насчитывалось 65 тыс. верблюдов, 300 тыс. лошадей, 200 тыс. голов крупного рогатого скота и 1500 тыс. овец. Количество юрт выросло до 20 тыс.

Населяемая ими степь между рекой Уралом и Волгой охватывает площадь приблизительно в 57 тыс. квадратных верст, из которых 36 тыс. занимают пастбища, более или менее пригодные для кочевки; остальные 21 тыс. квадратных верст составляют песчаные холмы, солончаки или соляные болота (хаки).

Через степи с северо-северо-запада на северо-северо-восток протекают две реки — Большой и Малый Узень, — которые впадают в Камыш-Самарские озера; длина последних составляет 40, ширина — 70 верст; берега густо заросли камышом. Вдоль берегов обоих Узеней имеется около 40 тыс. десятин лугов и пастбищ. Букеевская степь занимает территорию в 7 млн. десятин, т. е. по 550 десятин на каждую юрту (кибитку) или по 3 3/10 десятины на каждую голову скота. Если же учитывать только пастбища — без песчаных земель и песчаных холмов, между которыми часто имеются хорошие выгоны, то на каждую юрту приходится по 435 десятин, а на каждую голову скота — около 3 десятин.

Посреди этого степного пространства тянутся песчаные холмы, которые носят название Рын-пески. Раньше тут жил покойный хан Джангир-Букей, а теперь располагается нынешняя администрация. Всего здесь 50 домов; в них проживают русские и армянские купцы, занимающиеся меновой торговлей с киргизами.

Несмотря на то что до смерти хана Джангира Внутренняя орда не платила правительству налога, она ежегодно поставляла 350 тыс. голов скота, который киргизы обменивали у русских купцов на товары или золото.

Район по ту сторону реки Урал, населяемый кочевыми киргизами Малой (Оренбургской) орды, простирается в ширину от параллели Ново-Петровского укрепления на полуострове Мангышлак до Оренбургской линии вдоль реки Уй, от 44° до 54° северной широты на 1 тыс. верст. В длину он достигает 1,5 тыс. верст — от предгорий Тюб-Карагана до гор Улутау. Территория, населяемая этой ордой, составляет 850 тыс. кв. вёрст, или 17 347 геогр. кв. миль, что почти в три раза превышает по площади Европейскую Турцию (6500 геогр. кв. миль), более чем в три раза — Итальянское королевство с Римом (5376 геогр. кв. миль) или Великобританию с Ирландией (5732 геогр. кв. мили).

Эта степь пересечена с севера на юг ответвлением Уральского хребта, а именно Мугоджарскими горами, которые тянутся до Устюрта — плато, находящегося на 640 футов над уровнем Каспийского моря и обрывающегося крутыми склонами, называемыми Чинк, в сторону степи, а также в Каспийское и Аральское моря. Самая высокая вершина Мугоджарских гор называется Айрук. Она поднимается примерно на 1000 футов над уровнем моря, а боковые ответвления этих невысоких гор теряются в степи на востоке и западе. Степь то совсем ровная, то волнообразная, с бесконечно длинными, мало понижающимися склонами. Лес растет лишь на небольших участках, а именно в северной части степи. Например, лесные массивы Аман-Карагай (между рекой Тобол и озером Убаган-Денгиз), Джабык-Карагай (между старой и новой линиями), Наурзум-Карагай (в 180 верстах севернее Оренбургского укрепления), на реке Тургай и другие менее значительные. В средней и южной частях степи леса вообще нет, и, чем южнее, тем меньше лугов и травянистых почв, которые постепенно переходят в солончаки, соляные болота (хаки) и пески (кум). Степных рек много, но они несудоходны. Маленькие речки являются в основном притоками более крупных. Последние, исключая Илек, впадающий в Урал, теряются в озерах или песке и камыше; даже главная река, Эмба, не достигает Каспийского моря, а теряется в густом, высоком камыше, который покрывает северное побережье вышеупомянутого моря. Другие летом почти совсем пересыхают или образуют маленькие, очень богатые рыбой озера, редко связанные друг с другом. Весной, во время таяния снега, они вздуваются и становятся непроходимыми, но высокая вода держится недолго.

С приходом весны киргизы выжигают в степи некоторые районы, чтобы уничтожить прошлогоднюю густую и жесткую траву и очистить таким образом площадь для молодой поросли. Такой степной пожар представляет собой, особенно ночью, величественное зрелище. Для распространения пожара в нужном направлении используют постоянный ветер, и степь горит до тех пор, пока огонь имеет пищу. Так как при здешнем континентальном климате переход от зимы к весне резкий, степь сразу же покрывается густой, пышной растительностью, особенно ковылем (Stipa pennata), нитевидной острой травой; там, где растет эта трава, почва пригодна для хлебопашества. Неповторимый, нарядный вид придают степи миллионы тюльпанов и другие полевые цветы. Это великолепное зрелище. Свежий, прохладный степной воздух напоен их ароматом. Однако часто уже в июне раскаленное солнце выжигает траву, и она сохраняет свою свежесть лишь в долинах рек или вокруг озер. Поскольку степной климат подвержен большим колебаниям, летом жара достигает в степи 35° по Реомюру и более, в то время как зимой термометр показывает до 35° ниже нуля. Если снег в степи неглубокий, то скот киргизов, пасущийся круглый год на свободе, достает себе скудную пищу из-под снега, разгребая его копытами; естественно, зимой скот сильно тощает. Если, однако, к несчастью, наступит оттепель, а затем снова ударит мороз и образуется корка льда, а овцы, крупный рогатый скот и даже лошади не в состоянии пробить ее, тогда для кочевых киргизов наступает страшное бедствие, так как от голода и изнурения погибают тысячи овец и другой скот. Кроме того, зимой следует опасаться и сильных снежных бурь, называемых здесь буранами, которые иногда длятся трое суток. Пасущийся на свободе скот, застигнутый бураном, большей частью погибает, так как овцы, крупный рогатый скот и лошади мчатся как бешеные по степи, гонимые бурей, до тех пор, пока не падают замертво или не срываются в ущелья, где погибают под снегом. Из-за таких бедствий киргизы иногда теряли в течение одной зимы десятки и сотни тысяч овец и другого скота.

Что касается населения, то в Зауральской степи в 1847 г. насчитывалось приблизительно 100 тыс. юрт, и если, как обычно, считать пять душ на одну юрту, то Малая орда насчитывала 500 тыс. душ обоего пола. С 1837 г. правительство стало облагать киргизов небольшим налогом за ту защиту, которую оно им оказывает, а именно по 1.5 серебряных рубля или по овце с юрты. Этот налог со временем был распространен на все племена Малой орды. Уже в 1846 г. он принес 100 тыс. рублей дохода и с тех пор значительно приумножился. Налог платят и те киргизы, которые летом переходят линию, чтобы наняться в работники к уральским и оренбургским казакам. За выдачу письменного разрешения они платят 15 копеек серебром, что уже в 1847 г. принесло короне 15 тыс. серебряных рублей.

Это поверхностное описание Киргизской степи может дать о ней некоторое представление. В ходе моих дальнейших поездок в степь будут приведены другие подробности об этом интересном районе.

В первых числах мая я был официально извещен о том, что назначен командиром подразделения, которое должно было сопровождать посланников по Киргизской степи до Сырдарьи. Для меня началась активная жизнь. В Оренбурге был набран отряд из 400 уральских казаков, который пока расположился на вышеупомянутом Маяке, так как трава в степи была слишком низкая и молодая, чтобы уже теперь выступать в поход. Кроме того, в Оренбургском гарнизоне была отобрана пехотная рота (160 человек); ей были приданы четыре 3-фунтовых орудия с прислугой. Наконец, для перевозки пятимесячного запаса провианта, кибиток и багажа была выделена тысяча верблюдов, остаток тех 12 тыс. голов, которые участвовали в Хивинской экспедиции. Продукты питания состояли из черных сухарей, упакованных в прямоугольные ящики из древесной коры, из овса, крупы, муки в двойных мешках, из множества шестиведерных бочонков с крепкой водкой, а также из уксуса, табака, соли, перца и т. д. Чтобы совершить длительный переход по бескрайней степи, с собой нужно было везти буквально все. Мы захватили сотню легких деревянных корыт, чтобы поить лошадей, верблюдов и убойный скот (150 голов) из колодцев пустыни Каракум; приобрели множество войлочных одеял для кибиток и джуламеек, лопат, мотыг, металлических ведер, веревок; у нас была полевая кузница с необходимым количеством древесного угля и другое снаряжение. В то время такая военная колонна рассматривалась как кочевая колония, которая везла с собой все необходимое, даже мелочи.

Назначенные в экспедицию офицеры получили вперед полугодовое жалованье; это дало им возможность приобрести измерительные приборы, а также обеспечить себя одеждой и всем необходимым на четыре-пять месяцев. Мне генерал-адъютант Перовский выдал на эти цели тысячу рублей серебром. Сверх того я еще получил крупную сумму денег, чтобы во время экспедиции оплачивать обеды офицерам и ежемесячно выдавать жалованье многочисленным погонщикам верблюдов, проводникам, почтовым курьерам (исключительно киргизы) и на другие потребности. Кроме того, из фондов пограничной комиссии мне было выдано множество подарков для киргизских старейшин, султанов, баев, проводников и т. д. Это были ткани для парадной одежды (кафтанов) разных расцветок, золотые и серебряные шнуры для их окантовки, киргизские табакерки в форме рогов-пороховниц c серебряным окладом, а также вещи, предназначенные для прекрасного пола, — плюш разных расцветок, различного вида носовые и головные платки, гребенки, маленькие зеркала, иглы для шитья, булавки, ножницы, ножи; наконец, нюхательный табак, который киргизы очень любят, хлопчатобумажные ткани для рубашек и штанов, серебряные кольца, бисер и другие вещи.

18/30 мая 1841 г., в воскресенье, на троицу, на левом берегу Урала военный отряд был построен в большое каре, в центре которого поставили полевой алтарь. В полдень состоялось богослужение. Священник со служкой шел вдоль, рядов и, по русскому обычаю, кропил святой водой солдат и казаков, которые при этом осеняли себя крестным знамением. Затем я дал знак барабанщикам, и началось прохождение пехоты перед начальником нашего штаба генералом Рокассовским; за пехотой с громким пением под звуки тамбурина и треугольника следовали уральские казаки, далее четыре пушки и, наконец, караван из тысячи верблюдов с грузом по 14 пудов на каждом.

Колонна двигалась вверх вдоль Урала. Мы прошли только 5 верст и расположились на ночлег на берегу реки. Это была первая ночь, которую я провел в кибитке. Я с болью думал о своей молодой жене, которая осталась одна на долгие месяцы в еще мало знакомом ей городе. Грустные мысли бродили в голове, и лишь раздавшиеся на рассвете звуки барабана, игравшего зорю, вернули меня к действительности.

19-го утром было очень холодно, в 4 часа термометр показывал лишь 5° по Реомюру. Прошло много времени, пока была нагружена тысяча верблюдов, так как люди должны были сначала приобрести в этом навык. Мы двигались на восток по волнистой, глубоко изрезанной оврагами равнине до Бердянска, казачьего поста на Бердянке, стеганой речушке, впадающей в Урал. В дороге мы попали под сильный дождь, и в полдень термометр показывал 7°. Ночью также шел сильный дождь, было холодно, и на рассвете температура упала до 2°. Пошел снег. По степи гулял ледяной ветер. Отряд прошел 21 версту и расположился лагерем у поста Ханский. Рядом возвышался холм, на вершине которого я, к своему удивлению, обнаружил много ракушечника.

В ночь на 21-е в лужах замерзла вода. Мы снова двигались на юг, миновали посты Озерный и Прохладный и расположились лагерем у казачьего поста Полукуралинский, пройдя за день 25 версты. Погода была ужасная. Неистовствовала снежная буря вперемешку с дождем, и я вынужден был отдать распоряжение, чтобы в мою кибитку поставили маленькую железную печку. Ночью был только 1° по Реомюру, а между тем календарь показывал 21 мая/2 июня. Таков степной климат.

22-го я устроил дневку, чтобы подождать бухарскую и хивинскую миссии, члены которых постепенно присоединялись к нам. Сами бухарцы и хивинцы прибыли в наш лагерь лишь 23-го и 24-го. Между тем снова установилась теплая погода. Термометр показывал 17° в тени. В Киргизскую степь был выслан вперед отряд из 50 уральских казаков во главе с офицером. Отряд расположился у так называемого Караван-озера.

23-го я отправил на это озеро поручика Емельянова от топографического корпуса в сопровождении уральских казаков, чтобы определить места съемки, которая должна была начаться на следующий день, так как мы намеревались теперь перейти пограничную линию и углубиться в собственно киргизские степи. Вечером он вернулся и рассказал, что в степи все спокойно и что им не встретилась ни одна живая душа. Во время отдыха я произвел осмотр провианта, верблюдов, лошадей, быков и овец.

24-го с соблюдением всех военных предосторожностей колонна перешла так называемую Илецкую линию. Такая предосторожность не была излишней, ибо мы могли столкнуться с киргизами-разбойниками. И действительно, вскоре они нам встретились. Чтобы снять на местности путь нашей колонны, вперед и немного в сторону от него были посланы с эскортом казаков поручик Алексеев от топографического корпуса и несколько топографов. Вскоре они скрылись из виду за небольшой волнообразной возвышенностью. Едва мы прошли несколько верст по степи, как услышали далекую стрельбу, и через некоторое время к нам на взмыленном коне подскакал казак, который сообщил, что на наших топографов напала, чтобы завладеть их лошадьми, толпа более чем из 100 киргизов (барантовщики, т. е. разбойники, занимающиеся угоном скота). Поскольку топографы занимались в тот момент съемкой, т. е. были пешими, разбойникам удалось захватить их лошадей. Во время этой стычки они ранили нескольких казаков и самого Алексеева, разбили и увезли с собой его измерительный стол. В погоню за разбойниками была тотчас же отправлена сотня казаков во главе с опытным офицером. Однако догнать их было невозможно, потому что, по киргизскому обычаю, каждый из них уводил с собой под уздцы только одну лошадь для подмены и, естественно, быстро исчезал в степи.

Тем временем раненых доставили в лагерь. Поручик Алексеев получил огнестрельное ранение в икру, казаки были ранены пиками. Всех их немедленно отправили на пограничную линию, а оттуда — в Оренбург. Это была единственная в ходе всей экспедиции стычка с киргизами-разбойниками; последние не имели представления о том, что во время их нападения на топографов совсем рядом находился военный отряд, насчитывавший 570 человек. Вся эта история была лишь несчастным случаем.

25 мая (в воскресенье) отряд оставался на Караван-озере. Было очень жарко: в 2 часа дня термометр показывал в тени 23°. 26-го двинулись дальше по холмистой местности, перешли притоки Илека — Жаксы Карабутак и Жаман Карабутак — и 28-го подошли к самому Илеку. 29-го переправились через него вброд и расположились лагерем в урочище Тенгри-Берген, где росла группа деревьев и кустарник. До этого места на правом берегу Илека доходят последние отроги Губерлинских гор. Пастбища в целом были отличные; жара смягчалась легким ветерком. 30-го мы двигались вверх вдоль левого берега Илека и прошли 28 верст до Женичке. Степь и здесь представляла собой холмистую местность, изрезанную широкими ложбинами, а сами холмы имели очень пологие широкие склоны. Их вершины часто украшали киргизские могилы. Здесь также росли группы деревьев и кустарник. Термометр показывал 25° в тени.

1 июня наш путь пролегал по волнистой степи, которая постепенно поднималась. Мы перешли ручей Батбакты и после короткого перехода в 18 версты расположились в урочище Бестамак (Пять устьев, потому что здесь сливаются пять речек, которые образуют Илек).

Эта местность и плоскогорье известны по всей степи своими замечательными пастбищами и запасами воды. Здесь обычно на несколько дней останавливаются караваны, следующие из Хивы и Бухары. Мы тоже сделали здесь однодневную остановку. Температура воздуха была 23° в тени.

Здесь я сделаю отступление и расскажу о том, как совершил свой степной переход с довольно большим отрядом и множеством верблюдов. Еще на Кавказе, а позднее в Персии я понял, что для здоровья солдат целесообразно в жаркое время года не совершать утомительных дневных маршей и, кроме того, не придерживаться слишком суровой дисциплины. Несмотря на то что дивизионный генерал генерал-лейтенант Т., командовавший частью, а позднее всем Хивинский военным отрядом, дал мне перед выступлением множество советов, как надо передвигаться в степи, чтобы не погубить людей и верблюдов, я все же следовал своей собственной методе и чувствовал себя прекрасно.

Как упоминалось выше, первые переходы из Оренбурга до Куралинской линии сопровождались задержками, потому что казаки и солдаты еще не умели быстро устанавливать кибитки и джуламейки и, что самое важное, нагружать верблюдов. Почти каждое утро я вынужден был ждать 1.5 часа, пока навьючат тысячу верблюдов, прежде чем отряд мог двинуться в путь. К. тому же казачьи лошади должны были привыкнуть к частому барабанному бою в лагере, чтобы не пугаться неожиданного шума, особенно по ночам, когда их ставили в центре лагеря, в два ряда, голова к голове, я привязывали к веревкам, прикрепленным к кольцам, которые надевались на вбитые в землю толстые колья. Чтобы лошадь не оторвалась и не убежала, ей связывали ремнем переднюю правую и заднюю левую ноги, но так, чтобы она могла двигаться. Каждый казак, как и все, кто имел лошадей, в том числе наши киргизы, были снабжены такими путами.

К табунам, пасущимся в степи, и к русским лагерям киргизские конокрады подкрадываются чаще всего темными ночами. Спешившись или оставаясь в седле, они высекают кресалом огонь. Разлетаясь, искры пугают лошадей, и животные убегают. Грабитель быстро пристраивается в голове табуна и уводит его за собой в степь, а ты остаешься с носом, потому что не имеешь возможности, особенно ночью, организовать преследование и догнать его.

Киргизы так угнали уже сотни лошадей. Подобный метод они применяют и в отношении друг друга во время баранты (или разбойничьих набегов) одного племени против другого. Все богатство этого кочевого народа составляет скот, прежде всего лошади, часть которых при угоне у вражеского племени съедают. Поэтому следствием многолетних междоусобиц явилось всеобщее обнищание народа, и только благодаря энергичным действиям и вмешательству русского правительства был положен конец обоюдной баранте. Вот уже 25 лет в степи совсем тихо, и кочевники снова богаты скотом. Об этом можно судить хотя бы по тому, что ежегодно пригоняют на пограничную линию 500 тыс. овец для продажи или обмена на муку, юфть, железные котлы, кувшины, треноги, хлопчатобумажные ткани и т. д.

После того как люди приобрели навык в погрузке и разгрузке верблюдов и стали соблюдать порядок следования на марше, все пошло как по маслу. Каждое утро, на рассвете, т. е. в это время года в 3 часа утра, барабан возвещал общий сбор. С этой целью около моей юрты спал барабанщик. Так как у меня еще с молодости выработалась привычка вставать рано, я был всегда первым в лагере на ногах, смотрел на хронометр и только после этого давал команду барабанщику, чтобы сразу же услышать ответ: «Слушаюсь», и барабан возвещал общий сбор. Мгновенно лагерь оживал. Снимались и складывались большие и малые юрты, а также войлочные одеяла, и все это готовилось к погрузке. В это время верблюдов, быков и лошадей гнали на водопой. Мои слуги готовили чай. Потом офицеры-топографы, готовые к походу, собирались у меня, чтобы, стоя на открытом воздухе, выпить чашку чаю с сухарями. Слуги между тем складывали кровать, стол и табурет и упаковывали их в мафраши (большие мешки из войлока). Теперь я приказывал барабанщикам дать сигнал «к погрузке». Верблюды со своими погонщиками были разбиты на отделения, и каждое отделение должно было за 10 минут навьючить 10 верблюдов. Поскольку у меня, включая погонщиков верблюдов, было 700 человек, погрузка шла быстро. После этого подавался сигнал «сбор». Люди и верблюды строились в ряды. Я садился на коня и ехал сначала к казакам, затем к пехоте, наконец, к артиллерии, желал людям доброго утра, на что они громко отвечали: «Здравия желаем!» Я громко приказывал: «Марш!», и барабанщики играли так называемый полевой марш, после чего вся колонна приходила в движение. Впереди на расстоянии 200–250 саженей от основной колонны двигался конный авангард, состоявший из офицера и 12 казаков, за ним — взвод пехоты, потом три пушки, за ними под охраной следовал мой маленький тарантас, в котором находилась полевая касса, затем другие телеги (всего их было 10–12) с багажом офицеров и, наконец, две санитарные повозки — длинные легкие подводы с войлочным верхом. По обеим сторонам колонны, на расстоянии приблизительно 120 шагов друг от друга, ехали две сотни уральских казаков. За ними следовала колонна навьюченных верблюдов, разделенная на 10 групп. Каждое подразделение состояло из 100 верблюдов по 10 ниток, т. е. один киргиз на коне вел цугом 10 верблюдов; через ноздри верблюдов продевали длинную хлопчатобумажную веревку (бурундук), которая крепилась к седлу впереди идущего или, скорее, переднего верблюда, и таким образом 10 ниток двигались рядом, ведомые 10 киргизами. Если степь была ровная, то рядом всегда шли две колонны из 100 верблюдов, по 10 ниток в каждой; другие нитки следовали в том же порядке. За ними шли ненавьюченные верблюды, которых погоняли верховые киргизы. В полуверсте по обеим сторонам колонны ехали конные патрули, по два человека в каждом, которые следовали один за другим на расстоянии 100–150 шагов. Наконец, колонну замыкал арьергард — взвод пехоты, пушка и 50 казаков во главе с офицером. Арьергард всегда следовал в полуверсте позади колонны и подгонял отставших верблюдов, потому что иногда требовалось поправить груз на каком-либо из животных. Чтобы не задерживать всю нитку, животное отвязывали. Два киргиза-погонщика поправляли груз и затем отправлялись дальше. Таким образом колонна, наподобие большой змеи, двигалась по необозримой степи. Такие переходы в ранние утренние часы при прохладном, освежающем степном воздухе, при чистом, безоблачном небе — одно удовольствие. Однако со временем, когда привыкнешь, они становятся монотонными, потому что впереди и позади видишь одну только бесконечную степь.

Я не настаивал на соблюдении строгой дисциплины вовремя степного марша. Все офицеры носили легкую летнюю одежду — белый полотняный или хлопчатобумажный китель, к которому можно было крепить эполеты; они носили еще шарф через плечо. У солдат также были белые кители. От каждой сотни казаков, а также от пехоты и артиллерии ежедневно во время марша отряжались несколько человек, которые собирали в большие мешки высохший верблюжий и лошадиный навоз; его использовали как топливо для приготовления пищи днем и вечером, так как степь была почти совсем безлесная.

Я приучил свое войско проделывать за один переход 25–30 верст, и так как мы выступали из лагеря с восходом солнца, то могли пройти такое большое расстояние до полуденной жары; при этом не утомлялись ни люди, ни лошади и верблюды. Последние благодаря длинным веревкам (бурундукам) могли прямо на ходу щипать траву. Обычно я разбивал дневной лагерь на реке или озере. Если близилось время привала, я скакал вперед, сопровождаемый несколькими киргизами-проводниками и казаками, и выбирал удобное место для лагеря; казаки втыкали затем в землю свои пики, чтобы отметить вехами лагерь. Мне оставалось только поджидать колонну, которая двигалась к лагерю с громким пением в сопровождении тамбуринов и треугольников. Казаки располагались с обеих сторон по краям, пехота и артиллерия занимали фронтальную часть, а штатные юрты и юрты офицеров ставились вдоль берега реки или озера, сзади. Верблюды подходили длинными рядами и ложились по периметру лагеря на расстоянии четырех шагов от его границы. Быстро приступали к разгрузке; освобождали привязные ремни, и груз соскальзывал с обеих сторон верблюда на землю, в то время как животное оставалось лежать. Юрты, малые и большие, развертывались и ставились солдатами в ряд: на отведенные для них места вдоль каждой стороны лагеря. Это занятие занимало всего 15–20 минут. Затем по команде «На выгон» погонщики отгоняли верблюдов в степь под охраной особого казачьего прикрытия; здесь животные разбредались на большое расстояние, так как верблюд пасется всегда: отдельно от своих собратьев.

По другую сторону лагеря под прикрытием казаков выпускали пастись коней и убойный скот. Каждый хозяин стреноживал свою лошадь при помощи вышеупомянутых пут, мешавших ей бежать, но не ходить. Между тем в лагере устанавливался порядок: забивали несколько голов скота и: распределяли мясо среди солдат. Теперь принимались за свое дело повара. На огонь ставили походные котлы; в них клали мясо, крупу, соль, лук. Вокруг распространялся не слишком приятный запах от раскаленного навоза. В это время те, кто не был занят службой, спали или занимались рыбной ловлей, так как я разрешил взять с собой несколько больших сетей, и иногда солдаты и казаки вытаскивали, ликуя, из небольших степных озер или речек тяжелые сети с жирными карасями или другой рыбой, которая была вкусной прибавкой к еде. В отряде было несколько егерей, и почти ежедневно я получал в качестве прибавки к моему столу пару диких уток, а иногда антилопу (сайгака). Эти красивые животные сотнями пасутся в степи, обычно стадами, но они такие быстрые и пугливые, что редко подпускают к себе егеря. Как часто мы видели вдали такое стадо, летящее с быстротой ветра по степи во главе с самцами, которые мчались впереди большими прыжками!

Обед я обычно откладывал до тех пор, пока из степи не возвращались мои топографы, которые ежедневно производили съемку маршрута по обе стороны от дороги на расстоянии 5–8 верст. В сильную жару это было утомительное занятие. Степь представляла собой, как уже неоднократно упоминалось, большей частью холмистую равнину с пологими склонами. Съемку ориентировали по многочисленным киргизским захоронениям, которые, по тамошнему обычаю, расположены всегда на высшей точке этих пологих склонов и обычно представляют собой срезанные пирамиды из земли или веток высотой 6–8 футов. Каждая такая могила имела свое название, и это были единственные предметы, скрашивавшие монотонность степи.

Вечером, на заходе солнца, в лагерь пригоняли с пастбищ лошадей, быков и верблюдов. У каждого казака за седлом или на спине лошади была привязана большая охапка травы, которую давали животным на ночь. Для заготовки кормов люди снабжались косами и серпами, по одному на пять-шесть человек. Верблюдов заставляли лечь между их вьюками и привязывали веревкой, продевавшейся им в ноздри, к длинному канату. Он тянулся по обеим сторонам вдоль каждого ряда верблюдов и был снабжен на конце кольцами и железными штырями, которые вбивались в землю. Для лошадей в середине лагеря, между двумя кольями, на высоте 3 футов, натягивались параллельно две длинные веревки. Между ними казаки насыпали скошенную траву, а затем привязывали к ним лошадей головами друг к другу. К тому же их стреноживали, чтобы ночью они не могли убежать. Убойный скот ложился на отдых недалеко от лошадей. Тем временем мы устраивали чаепитие, в котором принимали участие мои офицеры-топографы и несколько киргизов-проводников. Последние обычно выпивали по три-четыре большие кружки чаю, довольствуясь при этом одним куском сахара, остаток которого они, согласно обычаю, возвращали. Во время чаепития я расспрашивал проводников: интересовался направлением движения каравана в течение следующего дня, осведомлялся, какие овраги или речки нам предстоит преодолеть, какова почва — степная, песок, солончаки, каково расстояние до завтрашнего ночлега и т. д.

Между тем солнце заходило, и барабанщик давал сигнал отбоя. Затем появлялся офицер, рапортовал, что в колонне все в порядке, получал от меня пароль, расставлял вокруг лагеря посты, и вскоре все погружалось в глубокий сон. Тишина великолепной степной ночи нарушалась лишь перекличкой часовых, храпом лошади или жалобным криком вскочившего верблюда, которого погонщик принуждал снова лечь.

Днем, в жару, солдатам разрешалось идти и стоять на часах в одной рубашке и брюках. Однако строго следили за тем, чтобы ночью каждый был укрыт своей серой суконной шинелью как на посту, так и в юртах, чтобы не простудиться.

Во время дневной жары на привале края войлока, которым покрывали кибитки, загибали по окружности кверху от земли примерно на 2 фута, чтобы свежий степной бриз продувал юрту. В великолепные летние ночи я приказывал снимать войлочные одеяла, покрывавшие верх моей юрты, чтобы не было душно и чтобы можно было любоваться прекрасным звездным небом.

Довольствие и жалованье людей были щедрыми. Каждый солдат, казак и артиллерист получал ежедневно по 1 фунта сухарей, фунта крупы и фунта свежего, мяса; кроме того, три раза в неделю выдавались полчарки водки, пара золотников соли и в тех местах, где вода была плохой, немного уксуса, чтобы смешивать его с водой, а также листовой табак. Офицерам полагался такой же рацион, лишь мяса они получали на фунта больше на человека. Киргизские погонщики верблюдов и проводники получали: 1 фунта крупы и 1 фунт лошадиного мяса на человека; кроме того, первые — 3 рубля, а вторые — 5 рублей серебром жалованья в месяц, которые я каждому регулярно выдавал на руки. Офицеры ежемесячно получали столовые деньги, а топографы — порционные деньги; но в степи их не на что было тратить.

Благодаря ежедневной выдаче продуктов многие верблюды, естественно, освобождались от груза, и вскоре образовалось стадо ненавьюченных верблюдов. Они следовали за колонной или распределялись среди пехотинцев, которые ехали на них верхом по два человека, что вызывало иногда комичные сцены. Их впрягали также в пушки, чтобы поберечь артиллерийских лошадей, по четыре верблюда в каждую, и они очень хорошо тащили их по степи и пустыне. Случалось, хотя и редко, что верблюды начинали хромать, тогда киргизы забивали их и с удовольствием ели верблюжье мясо.

В хивинскую миссию входили капитан Генерального штаба Никифоров, поручик Аитов, который уже бывал в Хиве, два топографа, 12 казаков и один унтер-офицер. В бухарскую — подполковник горного корпуса Бутенев, штабс-капитан того же корпуса Богуславский, топограф Яковлев, немецкий ботаник и геолог Леман, который незадолго до этого совершил с академиком Бэром путешествие к Северному Ледовитому океану и на остров Новая Земля, и, наконец, востоковед Владимир Ханыков, который сопровождал Бутенева, потому что в совершенстве владел персидским языком. Ханыков был большой соня и ежедневно расстраивался по поводу того, что на рассвете у него над головой разбирали кибитку и ему поневоле приходилось вставать. Я посоветовал ему ночевать не в кибитке, а в тарантасе. Он последовал моему совету и просыпался обычно уже на следующем привале. Мои отношения с ним были самые дружеские, и я оказывал ему всяческие услуги. Ботанику Леману я каждый раз давал казачье прикрытие, когда он желал совершить прогулку в степь или Мугоджарские горы. Здесь я окончу мое длинное отступление.

Как упоминалось выше, 2 июня мы остановились на отдых. Термометр показывал 22° в тени. Вечером была сильная гроза с ливнем. 3-го мы переправились через Иссенбай, одну из речек, которая образует Илек, а также через ручей Ащесай. Здесь мы встретили караван, шедший из Бухары в Оренбург, си позднее расположились на верхнем Темире, притоке Эмбы. Мы держали направление на юго-восток и прошли 20 верст. Во время марша по степи колонна часто двигалась по глубоким колеям, оставленным в грунте тысячами башкирских телег, которые летом 1839 г. доставляли во временные форты Эмба, на реке того же названия, и Чучкакал, недалеко от Устюрта, крупные партии провианта — сухари, муку, овес и т. д. Эти форты служили складом продовольствия для войск Хивинской экспедиции и позднее были оставлены.

4-го колонна двинулась дальше по плато и расположилась у речушки Булаксай (23 версты). Здесь ко мне присоединился султан Бай-Мухаммед Айчуваков, управлявший тогда западной частью Зауральской киргизской орды. По приказу генерал-адъютанта Перовского он должен был сопровождать меня до Яксарта и обратно. У него была свита из 200 киргизов и примерно 500 жеребцов и кобылиц. В его лице я нашел человека, который прекрасно знал степь и в совершенстве владел русским языком. Он ежедневно обеспечивал меня кумысом, т. е. перебродившим кобыльим молоком, которое является основной пищей киргизов в летнее время. Обычно он сопровождал меня в авангарде, при котором я находился. За ним следовала большая свита султанов и баев, а также двухколесная повозка, на которой лежал огромный бурдюк с кумысом.

На полдороге в стороне от колонны, которая продолжала свой марш, мы делали короткую остановку. Спешившись, садились по-восточному на зеленую траву степи и пускали по кругу огромную деревянную пиалу, наполненную кумысом. Когда она возвращалась пустая, ее тут же наполняли снова. Количество кумыса, которое выпивали киргизы, было огромно. Это питье, если оно только что перебродило, может даже опьянить; оно очень освежает, утоляет голод и жажду, вызывает небольшой пот и делает сонливым после утомительной езды. Жара поднялась до 26° в тени, но некоторую свежесть приносил дувший с юго-востока слабый бриз. Ежедневно проделанный нами путь определялся одометром, который был привязан к колесу моего тарантаса; одному из топографов было приказано по прибытии на ночлег отвязывать его и определять пройденное расстояние.

Для благосклонного читателя было бы утомительно следить за моими ежедневными степными маршами, поэтому я ограничусь тем, что обрисую в общих чертах переход до пустыни Каракум.

9 июня мы пересекли холмы, которые образуют водораздел рек Орь и Иргиз и составляют часть Мугоджарских гор. Мы прошли 27 верст и расположились у ручья Тик-Бутак. Отсюда я послал поручика Генерального штаба Романова с отрядом из 100 казаков и пушкой вдоль западной стороны Мугоджарских гор на юг, чтобы произвести разведку той части степи и, если будет возможность, сделать ее съемку. Для этой цели к нему прикомандировали двух топографов. Ему было приказано, следуя на юг, пересечь пески Барсуки и пустыню Каракум, снять северо-восточные берега Аральского моря и снова соединиться со мной на Яксарте. Это поручение он выполнил блестяще.

13-го и 14-го колонна прошла 47 верст вдоль Талдыка. Степь здесь снова была покрыта травой (Stipa pennata); 14-го нас настигла гроза с дождем, и мы расположились на правом берегу Иргиза, довольно большой степной реки с чистой, хорошей водой, текущей вдоль Мугоджарских гор с севера на юг и юго-восток и позднее соединяющейся с Тургаем, чтобы исчезнуть в озерах и болотах в пустыне Каракум.

После 28-верстного перехода по равнине с рыхлой песчаной почвой мы сделали 17-го остановку в урочище Айри-Кизил. Термометр показывал 28°. Здесь мы обнаружили замечательные пастбища. Иргиз в этом месте образует маленькие озера, заросшие камышом. Тут расположилось много аулов племени чикли. Султан Тиргази-хан нанес мне визит; он привел с собой даже свою семью. Впервые я угощал киргизских дам чаем и конфетами из Киева, которые им очень понравились. Я подарил им ножницы, зеркала, гребенки и иголки, и они покинули мою кибитку очень довольные. Вечером султан прислал мне в подарок двух овец.

18-го, при 29-градусной жаре, мы отдыхали. Я воспользовался этим обстоятельством и расспросил проводников о пути движения, так как мы приближались к большой пустыне Каракум, которую должны были пересечь с севера на юг на протяжении 300 верст, чтобы добраться до Сырдарьи.

19-го мы продолжали идти по рыхлой песчаной равнине, оставили справа аул из тысячи кибиток и, после того как прошли 28 версты, расположились снова на Иргизе, который и здесь зарос камышом. На той стороне, на высоком, правом берегу, находились киргизские захоронения Жар-Молла. Осматривая отсюда окрестности лагеря, я тогда не предполагал, что спустя четыре года мне будет суждено строить здесь, у могил, первый русский форт в Киргизской степи. Погода изменилась, и всю ночь лил дождь. 20-го мы перешли Иргиз вброд, проделали 26 верст по волнистой песчаной равнине, миновали озеро Кара-Куха и расположились на озере Чалдырколь, где обнаружили хорошо возделанные киргизские поля.

Бедняки-киргизы, называемые бойгуши, не имеют ни овец, ни крупного рогатого скота; они занимаются земледелием и выращивают просо и ячмень. Их земледельческие орудия — кирки и лопаты — очень примитивны. Искусственное орошение полей, разделенных на небольшие квадраты, — весьма трудоемкий процесс. Маленькие канавы, прорезающие поля, необходимо заполнить водой, которую бойгуши носят в кожаных бурдюках из близлежащих рек или озер. Это очень изнурительная и тяжелая работа.

Дождь лил целый день и следующую ночь, так что я был вынужден из-за плохой дороги объявить 21-е днем отдыха. Казаки использовали его, чтобы поохотиться на диких кабанов, которые во множестве обитали в густом камыше бесчисленных маленьких озер. Температура воздуха неожиданно упала до 11°, и стало по-настоящему холодно.

22-го мы продолжили наш путь по песчаной равнине, песчаным холмам и высохшим соленым озерам (солончакам). Пустыня эта носит название Каракум (Черные пески). Солончаки представляют собой большие равнины с соленой кристаллической коркой ослепительно-белого цвета и без малейшей растительности. Некоторые солончаки сухие, и их почва настолько тверда, что подковы лошадей не оставляют на них следов; в других — вязкая глинистая почва, смешанная с солью, и по ней нельзя пройти пешком, не говоря уже о том, чтобы проехать верхом на лошади и с нагруженными верблюдами. Мы прошли 26 версты, все время держа направление на юго-восток, и расположились у озера Забин-коль, где обнаружили возделанные поля и оросительные каналы. Дул сильный северо-восточный ветер, и в 2 часа дня термометр показывал 14°. 23-го наши две миссии поехали вперед, сопровождаемые Бай-Мухаммедом и его киргизами. 24-го колонна следовала по песчаной равнине и по песчаным холмам, проделала 20 верст и расположилась у колодца Жеддиколь (Семь озер).

Когда речь идет о колодцах в этой пустыне, благосклонный читатель не должен думать, что их можно сравнить с колодцами в Германии или во внутренней России. Добрая природа позаботилась здесь, как и везде, о том, чтобы путники не умерли от жажды. Песчаная почва и песчаные холмы располагаются на слое твердой глины, так что ее не может размыть дождевая и снеговая вода. В определенных местах, которые хорошо известны киргизам и которые всегда находятся между песчаными холмами, достаточно лишь копнуть, и уже на глубине 2–3, самое большое 4 футов находишь свежую пресную воду. Нельзя только, чтобы вода долго стояла в этих колодцах, ибо она портится и принимает красноватый оттенок. Впрочем, остановившись у такого колодца, достаточно лишь вычерпать эту испорченную, красноватую воду, как тут же, на глазах собирается свежая. Во время перехода по этой пустыне всегда высылают вперед около 20 казаков или солдат с лопатами и металлическими ведрами, чтобы на месте лагерной стоянки очистить колодцы и выкопать новые в таком количестве, чтобы напоить людей, лошадей, верблюдов и убойный скот.

25-го колонна двинулась в путь уже в 2 часа утра и прошла большую равнину, усеянную соляными лужами, в которых кое-где из-за частых дождей стояла вода. Солончаковое озеро, называемое Тентексор (Сумасшедшая, или Бешеная, соляная лужа), надолго задержало нас. Преодолеть его было невозможно, и мы вынуждены были сделать большой крюк. После двух переходов, пройдя 54 версты, мы снова подошли к колодцам или, скорее, к озеру Мендиколь. Кое-где росла полынь. По пути мы миновали киргизские захоронения. Температура была равна 20°. 27-го снова совершили продолжительный переход по пустыне (41 верста) и расположились у колодцев Черекли, которых насчитывалось 15. Вокруг них росла трава. В этот день во время марша пал первый верблюд. 28-го мы смогли пройти только 16 верст, так как дорога вела по глубокому песку, по ложбине, поросшей камышом. Мы расположились у колодца Уссулюс. Здесь я встретил Бай-Мухаммеда с его киргизами. Жара была мучительной, термометр показывал 28° в тени. У каждого колодца до прихода, колонны я выставил охрану, чтобы люди, обезумевшие от жажды, не устроили свалку. Потом напоили из корыт лошадей и убойный скот; животные с ржанием и ревом теснились у колодцев, и их пришлось останавливать силой, пока все они не напились. Для казаков и солдат это была тяжелая работа. Песчаная почва была раскалена настолько, что жгла сквозь подошвы сапог, а бедные люди должны были часами стоять на самом солнцепеке, чтобы доставать из колодцев воду и наполнять ею деревянные корыта для скота. 29-го мы снова совершили утомительный марш в 35 верст по пустыне, обошли большие соляные болота я расположились у колодцев Кук-Кайбак, где нашли замечательные пастбища. Термометр показывал 25° в тени. 30-го я сделал дневку, чтобы осмотреть верблюдов и починить вьюки.

1 июля мы проделали тяжелый переход в 33 версты по песчаным холмам и пустыне. Колодцы Дёрт-Кудук оказались без воды, и мы лишь в полдень расположились у колодца Чирин, в окрестностях которого росло немного травы. Термометр показывал 26°. 2-го колонна выступила в 2 часа утра и прошла 31 версты. Дорога на этот раз была тяжелой только в начале и в конце. В 10 часов утра мы добрались до колодцев Алты-Кудук (Шесть колодцев). Здесь мы обнаружили хорошую воду. Однако травы не было, и лошадям пришлось дать овса. На западе мы увидели холмы Мерген-Чинк, которые образуют северный берег Аральского моря. Море было видно из нашего лагеря.

Снова больших трудов стоило напоить верблюдов, лошадей и быков. По дороге мы увидели следы, оставленные отрядом поручика Романова, который опережал нас. 3-го мы опять выступили рано и проделали трудный путь по песчаным холмам. Аральское море осталось примерно в 7 верстах от нас, но мы отчетливо видели залив Сары-Чаганак и крутые склоны северного берега моря, которые выглядели величественно.

После утомительного марша в 23 версты мы расположились у колодцев Кули-Кудук. Мы обнаружили только два; я велел выкопать еще пять. Жара была мучительной; несмотря на то что дул свежий морской ветер, в моей кибитке было 29°. Поскольку нам предстоял теперь долгий переход, возможно, без воды, 4 июля мы выступили уже в час ночи при свете луны. 4 версты шли по глубокому песку, потом по холмистой равнине, оставив справа песчаные дюны, тянувшиеся вдоль Аральского моря. После того как колонна прошла около 30 верст, мы сделали остановку у названных дюн. Жара была мучительной, термометр показывал 30° в тени. Я спросил проводников, нет ли поблизости колодцев. Мне ответили, что один имеется в полуверсте справа от нашего лагеря в дюнах, но он очень глубокий и к тому же засыпан. Я тут же взял с собой 20 казаков с лопатами и ведрами и полез по песчаным холмам в долину. Вокруг высились песчаные дюны. Обширная долина была сплошь покрыта волнообразными песчаными барханами, образовавшимися под воздействием ветра. Кругом никакой растительности, не видно и колодца. И тут я еще раз имел случай удивиться необычайному знанию местности нашими киргизскими проводниками. Один из них прошел в долине около 40 шагов, внимательно осмотрелся вокруг; затем сделал еще пару шагов вправо, снова осмотрелся; наконец, сделал еще несколько шагов, опять осмотрелся и затем указал на землю своим коротким кнутом (камча), произнеся только одно слово: «Здесь». Я крикнул казакам: «Теперь за работу, ребята!» Люди сразу начали рыть. На глубине одного аршина появился влажный, потом мокрый песок, а еще через аршин — сам колодец. Его стенки были выложены ветками саксаула, чтобы предохранить от обвала. В одно мгновение мои бравые уральцы очистили колодец от мокрого песка, и вскоре его заполнила свежая вода. Я тотчас дал колонне знак, что вода есть, и мне ответили громким «ура!». Я приказал людям идти к колодцу по отделениям, чтобы утолить сильную жажду, после чего напоили лошадей и убойный скот; что касается верблюдов, то эти животные могли терпеть жажду два дня и более. Лишь в 4 часа вечера мы отправились в путь, чтобы пройти еще 27 верст по песчаным холмам и равнине. Только в 10 часов вечера колонна расположилась на южной оконечности бухты Камыслыбас. Люди были измучены и истощены. В этот день мы прошли 57 верст. Здесь я встретил хивинскую миссию и Бай-Мухаммеда, в кибитке которого выпил огромную пиалу кумыса, чтобы утолить жажду. Подполковник Бутенев обошел с бухарской миссией бухту с севера, а Романов за день до этого перешел дамбу, которая отделяет бухту Камыслыбас от Сырдарьи.

После форсированного марша, 5-го, я сделал, естественно, дневку. Тем не менее мне пришлось проводить капитана Никифорова, так как он хотел еще сегодня перейти Яксарт, чтобы продолжить путь в Хиву. В (полдень с почетным эскортом, состоявшим из казаков, пехоты и одной пушки, я совершил 9-верстный марш до Аман-Уткула, где можно было переправиться. Ширина реки составляла здесь 80 саженей при скорости течения 40 саженей в минуту. Берега Яксарта, низменные и немного возвышающиеся над зеркалом воды, поросли местами высоким, густым камышом.

Сперва переправили верблюдов и лошадей. С них сняли седла, и они поплыли через реку, подгоняемые киргизами. Верблюды плыли лежа на боку, несомые потоком. Плоскодонка, в которой переправлялся Никифоров с двумя топографами и казаками сопровождения, была изготовлена из кусков ивового дерева, скрепленных маленькими железными скобами; щели были законопачены смоченными нефтью тряпками. Ее владелец, киргиз, переправил сначала багаж, верблюжьи седла, провиант и т. д.; затем вернулся обратно, чтобы перевезти членов миссии. Между тем мы выпили на прощание несколько бутылок шампанского; я приказал произвести три выстрела из пушки, и гром русского орудия впервые разнесся по течению древнего Яксарта. Лишь в 9 часов вечера я снова вернулся в лагерь и, так как жара поднялась до 30° принял освежающую ванну в мутной воде реки.

7-го и 8-го ночью была сильная гроза с ливнем. Мы совершили марш в 32 версты, обошли озера Макбулколь и Акубай и расположились на озере Айгирик, собственно бухте Сырдарьи. Вдоль этого озера тянутся многочисленные оросительные каналы и возделанные поля, на которых киргизы племени чикли выращивают ячмень и овес. Эти киргизы очень бедны; их притесняют и грабят хивинцы. В лагере устроили с ними обмен, однако они не знали ценности русских серебряных денег и требовали хлопчатобумажные товары, зеркала, гребешки и т. д.

11-го, уже в 2 часа утра, колонна тронулась в путь, пересекла упомянутую волнистую песчаную равнину и после 23-верстного перехода прибыла в 7 часов утра к переправе у Майлибаша, где встретила поручика Романова с его отрядом. Он находился здесь с 6 июля, а бухарская миссия присоединилась к нему еще 3-го у озера Ак-Бай. Бухарские посланники уже перешли Яксарт, который достигал здесь в ширину 180 саженей и имел сильное течение. Наши лошади переплыли рукав Сырдарьи; затем их согнали на остров, поросший травой и молодым камышом, где имелось много корма и где не требовалось надзора за ними, так как, кроме нас, во всей округе не было ни одного живого существа. Вода реки, хотя и мутная, была замечательная; Яксарт в июле полноводен из-за таяния снегов у его истока. Жара была 29° в тени.

12 июля была дневка. От Оренбурга до этого места я прошел с отрядом по одометру 1138 верст и 326 саженей, проделав 42 перехода с 12 дневками. Я устроил членам бухарской миссии прощальный пир, насколько позволяла обстановка на пустынных берегах Яксарта. В большой кибитке был накрыт стол. Угощением служили хороший суп, замечательный плов с бараниной, осетр, выловленный в Яксарте, и жаркое из уток; на десерт — греческое печенье, называемое курабье, приготовленное моей женой в Оренбурге. Из напитков были херес, портвейн и несколько бутылок бургундского. Обед прошел весело, и члены миссии пригласили меня на следующий день на прощальный пир на противоположный берег. Термометр показывал 30° в тени.

13-го (в воскресенье) мои офицеры и я переправились в киргизской плоскодонной барке через Яксарт. Барка, изготовленная из кусков тополя, имела 4 сажени в длину и 6 футов в ширину. Глубина реки составляла здесь 2 –3 сажени (или 7 английских футов). Мы пообедали у подполковника Бутенева в веселом обществе. Затем были свернуты кибитки. На прощание выпили еще несколько бутылок шампанского. На правом берегу Яксарта были установлены две пушки, и когда миссия отправилась в Бухару, выпалили из них. Из лагеря напротив раздалось громкое «ура!». Мы сердечно проводили наших друзей.

15-го Романов продолжил свой путь вдоль правого берега Сырдарьи, чтобы снять местность до Кокандской пограничной линии, т. е. до кокандского форта Хош-Курган, расположенного на одном из островов Сырдарьи; затем он должен был повернуть на северо-запад, пересечь с восточной стороны пустыню Каракум и снова соединиться со мной на реке Тургай.

17-го я двинулся в обратный поход. Когда я был здесь, на Яксарте, то не предполагал, что спустя одиннадцать лет судьба уготовит мне участь скромного пионера, которому будет суждено проложить русским воинам путь от Сырдарьи в Центральную Азию. Топографы вышли вперед, чтобы произвести съемку маршрута от центра пустыни Каракум на север. Когда лагерь был снят, верблюды нагружены, около 50 казаков бросились голыми в реку, поплыли до острова и загнали в воду около 500 лошадей. Это было очень забавное зрелище. Масса лошадей с фырканьем и ржанием плыла по бурлящему Яксарту, окруженная со всех сторон казаками, которые их направляли. Я удивился их сноровке в плавании; они, казалось, были в своей стихии, пока гнали лошадей к этому берегу, проделывая в воде тысячи фокусов.

В 3 часа дня колонна выступила, взяв направление на север через песчаные холмы. После 3-верстного изнурительного марша мы наткнулись на караванный путь, который вел из Майлибаша в крепость Орск. Это была верблюжья тропа. По обеим сторонам узкой тропинки на кустах саксаула висело множество клочков хлопка. Объясняется это тем, что верблюды, проходя по тропинке с поклажей хлопка, свисающей по обеим сторонам животного на 5 футов, задевают ветки саксаула и хлопок остается висеть на них. Этот караван прошел здесь неделей раньше, и мой отряд следовал теперь по его следам.

Мы вынуждены были пройти 32 версты, прежде чем смогли поздно вечером, при свете луны, расположиться у колодцев Катин-Кудук. Вода в них была соленая. Однако раньше из предосторожности я велел наполнить все бурдюки и пустые водочные бочонки водой из Сырдарьи, так что мы могли приготовить себе чай. Во время этой ночевки моим гостем был султан Бай-Мухаммед. 19-го мы прошли 28 верст по солончакам и песчаным холмам. Мы расположились при 34° в тени у колодцев Тас-Кудук, где обнаружили киргизский аул. Казакам, которые поили лошадей, верблюдов и быков, жгло подошвы раскаленным песком; такой страшной жары мы еще никогда не испытывали. Пустыня Каракум почти не менялась. Песчаные холмы, солончаки, солончаковые растения, кусты саксаула и тамариска чередовались между собой.

25-го мы прошли 17 верст по бесконечной песчаной пустыне и расположились у колодцев Чик-Кудук при 35° в тени. Термометр нашего врача Якмина показывал на солнце 57°. В раскаленном песке можно было бы сварить вкрутую яйца, если бы таковые имелись у нас среди провианта.

При всем этом с северо запада дул сильный горячий ветер, как из жаркой печи, и покрывал все предметы мелким песком. Такого рода изнурительные переходы по пустыне Каракум поистине лишены удовольствия, но мои подчиненные были всегда бодры и веселы; каждый вечер в лагере звучали песни. Я не требовал слишком многого от моих бравых казаков и солдат, давал им полную свободу действий, насколько позволяла дисциплина, и они ежедневно вдоволь ели.

Один из киргизских проводников рассказал мне курьезный случай, происшедший с его верблюдом, который оставался без воды 67 дней; он провалился в глубокую яму, поросшую влажным камышом, и находился там до тех пор, пока его не нашел хозяин.

26-го из-за жары колонна двинулась в путь уже в 2 часа утра и проделала 24 версты по сильно пересеченной равнине, держа направление на северо-восток. Мы миновали много высохших соленых луж, а также зарослей тамариска и расположились у озер Аксакал и Таубе, в которых теряются воды реки Иргиза; воды в озерах в это время года было очень мало, и она была солоноватой на вкус. В моей кибитке термометр показывал 34 °, а на солнце — 57° по Реомюру. К 8 часам утра мы были уже на месте, так как при такой ужасной жаре, чтобы щадить людей и скот, я делал по возможности короткие переходы, используя для них прохладное утреннее время — от 3 до 9 часов.

Камыши, которыми заросли озера, кишели дичью, и мои казаки настреляли бекасов, уток и несколько диких кабанов. Мы видели также много пеликанов, но не трогали их, так как их мясо сильно отдает рыбой.

31-го после трех изнурительных переходов я снова добрался до Иргиза, который сливается здесь с рекой Тургаем.

1 августа я рассчитался с погонщиками верблюдов. За 2 месяца пути от поклажи освободилось 400 верблюдов, и я отослал в аулы 40 киргизов, которые служили мне погонщиками, предварительно заплатив им и выдав на дорогу достаточное количество крупы. С ними уехал и племянник султана Бай-Мухаммеда поручик Мухаммед-Али со своими 160 киргизами. Они также возвращались домой.

Из-за скудных пастбищ я был вынужден перенести лагерь дальше. 2-го мы двинулись вверх вдоль правого берега Тургая; его русло состояло из отдельных озер, в которых было полным-полно рыбы, и мои казаки и солдаты вытащили сетями несколько пудов разнообразной рыбы.

Здесь ко мне вновь присоединился поручик Романов, удачно закончивший свою экспедицию вверх вдоль Сырдарьи. Он привез хороший план своего маршрута. Таким образом, он и я пересекли в четырех различных направлениях на юг и север огромную пустыню Каракум и проложили по ней дорогу для передвижений войск в будущем.

5-го мы выступили в путь в 4 часа утра, взяв направление на запад; обошли огромную соляную лужу Айбугир-Сор, а также озера Калдыколь и Жарколь. По дороге мы наткнулись на большое сводчатое киргизское захоронение, на стенах которого внутри обнаружили грубую цветную роспись, изображавшую группу лошадей, верблюдов, людей и домашний скарб. Покойный, сын богатого султана, был убит здесь из-за вражды (баранты). Проделав 19 верст, мы расположились у озера Майколь, где нашли хорошие пастбища для лошадей и верблюдов. Температура воздуха была равна 22°. 6-го колонна обогнула упомянутое озеро и подошла к Тилькара, широкому ручью, который во время половодья соединяет Тургай с Иргизом. Мы следовали по его течению около 15 верст и расположились, пройдя в общей сложности 30 верст, в пункте, где имелся брод. Однако сначала нам пришлось построить небольшую дамбу длиной 10–12 саженей из камыша через илистый ручей, чтобы обеспечить переправу лошадям и верблюдам. Днем температура еще составляла 22°, вечером после грозы она упала.

7-го мы переправились через Тилькара и прошли широкую равнину с отлогими песчаными откосами; слева от нас осталось озеро Тирисколь. Затем мы перешли Улькаяк, степную реку, состоящую из множества небольших озер, которые связаны между собой болотистыми, поросшими камышом низинами. Эта река впадает в большое озеро, которое с одной стороны соединяется с Тургаем протокой. Вода Улькаяка имеет соленый привкус. В камыше водится много диких гусей, уток, бекасов, дроф и розовых пеликанов, а также сайгаков. В 10 часов мы снова расположились у Тургая, русло которого здесь узкое, с крутыми берегами. Ширина его только 4 сажени, но глубина значительна, вода пресная. Температура воздуха 24°. Всего колонна прошла 18 версты. Вечером снова была гроза.

8-го мы пересекли холмистую песчаную равнину. Слева и справа от нас остались озера Сасиколь и Балыкчиколь. Совершив переход в 25 верст, мы расположились в полдень у озера Айнегун-Калали, против холмов Карсак-Баши. Было 20°. Вечером грозы немного освежили воздух, а ночью выпала сильная роса. Здесь мы снова соединились с поручиком Романовым, который тем временем заснял левый берег Тургая.

9 и 10 августа были днями отдыха. Термометр показывал в тени 23°. Мы снабдили отряд Романова свежим провиантом, и я дал ему задание следовать по течению Тургая далее на восток, к его истоку, заснять свой маршрут, потом повернуть на северо-запад, заснять водораздел между Улькая-ком, Иргизом, Камышаклы (приток Ори) и Кумаком, а затем двинуться на запад до крепости Орск, где он должен был дожидаться меня. Он покинул наш лагерь 10-го, а 11-го я с колонной выступил в северо-западном направлении прямо по степи к верхнему течению Иргиза. Мы совершили пять дневных переходов по 28–33 версты каждый по волнообразной степи, мимо озер, песчаных холмов и соляных озер. Повсюду нам попадались хорошие пастбища. Температура воздуха была утром 7–8°, днем 18–20°. Во время этих маршей мои казаки настреляли много степных лис, называемых здесь корсаками.

16-го при 7° тепла колонна отправилась в путь. Пройдя 41 версту по холмистой степи, мы в 1 часа дня прибыли на верхний Иргиз, где расположились у пересохшего ручья Жар-Сай. Воздух прогрелся до 20°. За шесть дней, таким образом, я прошел однообразную степь между реками Тургаем и Иргизом и добрался до Иргиза, примерно в 50 верстах выше того места, где в него впадает Талдык и где колонна останавливалась двумя месяцами раньше (14 июня). 17-го мы сделали дневку. 18-го я отправил в Оренбург почту, а поручика Емельянова с 2 топографами и 50 казаками послал вниз по Иргизу, до устья Талдыка, чтобы произвести съемку реки. Термометр показывал 23° в тени.

Поскольку султан Бай-Мухаммед со своими киргизами решил меня здесь покинуть, чтобы вернуться в свой осенний лагерь на нижнем Илеке, я устроил ему прощальное пиршество, которое приготовили его киргизские повара. Для этой цели я послал ему шесть баранов, пуд риса, необходимое количество изюма, перца и соли; со своей стороны, киргизы закололи несколько жеребят и начали варить, жарить и тушить, как если бы готовили праздничный пир.

Я принимал участие в этом прощальном пиршестве в качестве зрителя. В большой, устланной коврами кибитке сидел Бай-Мухаммед, вокруг него расположились 18 старейшин и султанов. Перед каждым стояла большая деревянная чаша, куда слуги положили большую порцию риса с вареной бараниной. Затем подали тушеную баранину, а также особым образом приготовленную конину. Каждый гость погружал правую руку в блюдо и ел с большим аппетитом; мясо разрывали руками, не признавая ни вилок, ни ложек, ни ножей. После обеда каждый старейшина приближался к своему начальнику, Бай-Мухаммеду, который клал ему в рот полную горсть вареного риса из своей собственной чаши, после чего тот низко кланялся и уступал место следующему. Эта церемония очень почитается киргизами и является древним, патриархальным обычаем кочевников Центральной Азии. В то время как султаны и баи ели в кибитке, свита устроилась на зеленом ковре степи недалеко от лагеря и поглощала пищу с таким же аппетитом. Было уничтожено много баранины и конины. Люди пили горячий, расплавленный жир из бараньих курдюков, как воду.

19-го колонна прошла несколько верст вверх вдоль левого берега Иргиза, преодолев скальные холмы — последние отроги Мугоджарских гор. Река образовала здесь небольшие озера (плесы). Так как тут располагалось много киргизских аулов, пастбища были скудными. После того как полковник Бай-Мухаммед угостил меня на прощание замечательным кумысом, он покинул колонну со своими султанами, баями, слугами и множеством кобылиц и двинулся в западном направлении на родину. Поручик Емельянов вернулся позднее, привезя съемку 50 верст вдоль Иргиза.

20-го колонна прошла 27 версты по волнообразной равнине. Повсюду возвышались гранитные и кварцевые валуны. Мы сделали привал на Иргизе, ширина и глубина которого постепенно уменьшались. По выщипанной траве было видно, что здесь недавно располагались большие киргизские аулы. Термометр показывал 20°.

22-го мы двигались по равнине вдоль Иргиза, который все больше вырождался в маленькие озера, не соединявшиеся между собой. Нам встретилось несколько киргизских захоронений. Пройдя 21 версты, мы остановились у одного из них. Оно заросло кугой — видом камыша, который не едят ни лошади, ни верблюды. Земля в окрестностях насыщена солью. Термометр показывал 21°. 24-го я сделал дневку и послал поручика Емельянова с топографами на северо-восток, чтобы заснять истоки Иргиза.

25-го, на рассвете, был только 1° тепла. Мы прошли 24 версты по волнообразной равнине, покрытой замечательной травой, и в 11 часов раскинули лагерь у ручья Утиис. Было 15° тепла. 26-го я вынужден был снова сделать дневку, чтобы подождать поручика Емельянова, который вернулся лишь 27-го, сделав съемку истоков Иргиза. Истоки находятся на возвышенности (плато) Текитау; там же расположены истоки Улькаяка и Камышаклы. Стояла прекрасная погода, несмотря на то что по утрам было прохладно; к полудню воздух прогревался до 18°. 28-го мы двигались через небольшие холмы, на вершине которых выступали выходы полевого шпата. Пройдя 31 версты, мы спустились в долину Камышаклы и расположились здесь в окружении гор. Термометр показывал 19° тепла, но горизонт заволакивало.

29-го мы продолжали наш путь на северо-запад по сильно пересеченной местности, дважды форсировали Камышаклы, которая катила свои кристально-чистые воды по галечному руслу. На поверхность почвы выходили скалы из кварца и зеленого камня. Пройдя 26 верст, мы остановились на вышеупомянутой речке. Было 20° тепла. Стояла хорошая погода, но небо заволокли тучи. 31-го мы перешли вброд Аще-Бутак, миновали широкую лощину Кум-Сай, в которой находилось несколько озер. Затем мы постепенно спустились в долину Ори и, проделав переход в 36 версты, расположились на правом берегу реки Орь, южного притока Урала. По пути нам попадалось много невозделанных полей. Тут проходит также большая караванная дорога из Орска на Яксарт. Бесчисленные стаи диких гусей тянулись над нашими головами на юг.

1 сентября я сделал последнюю дневку и объявил ее банным днем, так как на следующий день колонна должна была вступить в Орск. Повсюду виднелись развешанное белье, кители, панталоны и т. д. Мои подчиненные были веселы, бодры и радовались тому, что почти четырехмесячное однообразное и часто трудное путешествие по киргизским степям подходит к концу. Смех и шутки слышались повсюду, особенно после того, как к выходному дню я приказал выдать двойную порцию водки. Сегодня был первый осенний день; в 6 часов утра в моей кибитке было около 5°, небо пасмурное. Позднее температура поднялась до 17°. В полдень я послал поручика Емельянова с квартирмейстером в Орск, чтобы подготовить квартиры.

2-го, в 7 часов утра, мы начали последний переход. Густой туман, окутавший всю степь, рассеялся лишь к полудню. Мы пересекли необозримую равнину, усеянную полями и киргизскими аулами, и после марша в 36 версты около часу дня достигли лагеря под Орском, где меня ожидал поручик Романов, благополучно прибывший сюда со своим отрядом два дня назад. Его казаки приветствовали меня громким «ура!», а комендант крепости полковник Д. Н. Исаев вышел мне навстречу и поздравил с окончанием экспедиции. Войска с пением проследовали в крепость. Часть солдат и казаков устроилась на квартирах, остальные вернулись в лагерь. Полковник Исаев пригласил меня на обед. Я был принят с обычным гостеприимством, которое является прекрасным качеством всех русских.

3 сентября я попрощался со своими бравыми солдатами, казаками и артиллеристами, которые теперь возвращались на зимние квартиры в Оренбург и Уральск. Затем я передал 920 верблюдов коменданту Орска; около 80 животных во время долгого степного путешествия охромели или пали; охромевших забили киргизские проводники и погонщики. Во время четырехмесячного степного похода я не потерял ни одного человека; не было ни одного тяжелобольного, и все подчинение заверяли меня в том, что экспедиция была для них скорее прогулкой.

Из Майлибаша на Сырдарье колонна совершила обратный марш до Орска за 37 переходов с 11 дневками, пройдя путь в 973 версты, а с продвижением до Яксарта — 2112 верст и делая ежедневно в среднем 26 5/7 версты.

Закончив служебные дела и отослав курьеров в Оренбург к генерал-адъютанту Перовскому с известием о моем благополучном прибытии в Орск, я подробнее познакомился с крепостью, построенной при слиянии Урала с Орью. По площади она невелика, имеет ту особенность, что стены ее выложены из яшмы, запасы которой в здешних местах огромны.

Попрощавшись с полковником Исаевым и его гостеприимной супругой, я в легком тарантасе, сопровождаемый только поручиком Емельяновым, полетел по почтовому тракту из Орска в Оренбург. Преодолев довольно крутые Губерлинские горы, которые прорезаны рекой Уралом, я проехал в этот день 150 верст. В ночь на 5-е было холодно. На чистом степном небе мерцали звезды. На почтовых станциях я встречал молодых казачьих девушек и женщин, которые в длинные осенние и зимние вечера допоздна вязали из тонкой козьей шерсти великолепные платки, иногда легкие, как паутинка, различных рисунков и всех размеров; платки эти в России, а особенно за границей очень высоко ценятся и дорого стоят.

По возвращении в Оренбург я, к моему великому удивлению, узнал, что его величество император Николай пожаловал мне дорогое кольцо с бриллиантами стоимостью 1200 рублей ассигнациями за первую часть моего описания Персии. За степную экспедицию я получил от его величества орден Анны 2-й степени с короной и сверх того еще в награду 2 тыс. рублей серебром. Все мои подчиненные также были щедро вознаграждены. Мне же удачно выполненное поручение принесло хорошую репутацию на новом поприще.

1845 год

В середине мая я вернулся в Оренбург. Мой шеф был в это время в Орске, занимаясь подготовкой к строительству нового форта. По возвращении он предложил мне взять на себя командование отрядом войск, переводившихся на Иргиз, а также руководство отправкой материалов; на этой реке предстояло выбрать место для постройки укрепления по разработанному плану. Так как я был на Иргизе во время степной экспедиции 1841 г. и произвел съемку его русла, местность была мне более или менее знакома. Я снова на несколько месяцев расставался со своей семьей. Обеспечив себя всем необходимым для новой степной поездки, я отправился в начале июня в Орск, куда уже выехал губернатор.

Приехав в эту крепость, я увидел, что здесь уже вовсю идут приготовления. Гарнизоны для строящихся укреплений были уже сформированы; они состояли из пехоты, оренбургских и уральских казаков, а также артиллерии. Были готовы к отправке два больших обоза из нескольких сот башкирских телег со строительными материалами — лесом, железом, оконными и дверными рамами, железными печами, хозяйственным скарбом, оконными стеклами, железными инструментами, листовым железом, гвоздями — короче, всем необходимым, чтобы основать большую колонию и хозяйство. Привести все это в надлежащий порядок стоило многих хлопот.

Все необходимое для строительства и оборудования новых укреплений, от первой балки до последнего гвоздя, надо было везти из Орск а и Оренбурга по степи на телегах и верблюдах, и это не считая провианта — муки, бисквитов, крупы, овса, спирта (вместо водки), соли, табака и т. д. — для пропитания гарнизонов и башкир. С караваном шли большие стада скота, быки и овцы, а также маркитанты.

Когда все приготовления закончились, оба гарнизона были выстроены перед крепостью в большое каре. После полевого богослужения выступил с речью наш шеф. Он сообщил войскам о желании его величества императора и заранее окрестил воздвигаемые укрепления, назвав их Уральским (на Иргизе) и Оренбургским (на Тургае), потому что гарнизон первого состоял из уральских, а второго — из оренбургских казаков.

Я был назначен начальником первого отряда и строителем Уральского укрепления, а капитан Генерального штаба Рыльцов — руководителем второго отряда и строителем Оренбургского укрепления. Оба каравана-отряда выступили из Орска 20 июня, сначала вместе, потому что губернатор сопровождал нас до пункта разъезда, находившегося приблизительно в 8 верстах от Орска.

С барабанным боем, под звуки труб и с песнями огромный обоз двинулся в путь. Почти все жители Орска собрались по обеим сторонам караванного пути. Обоз из телег и войск полз по необозримой волнистой степи, как огромная змея.

Сначала следовал авангард, состоявший из казаков; затем шла пехотная рота, сопровождаемая артиллерией; за ними двигались телеги, груженные бревнами, досками, инструментами, домашним скарбом, простой мебелью и тысячью мелочей, столь необходимых в большом хозяйстве. За телегами шло множество верблюдов с погонщиками, нагруженные провиантом, кибитками и джуламейками. За ними гнали стада убойного скота для пропитания войск. Часть казаков ехала по обеим сторонам обоза, остальные следовали в арьергарде. Барабанный бой, песни солдат и казаков, скрип телег, крики погонщиков, мычание и блеяние быков и овец, веселый лай собак — все это составляло чрезвычайно интересную звуковую картину.

В нескольких верстах от Орска колонны разделились: моя, при которой еще некоторое время находился шеф, двинулась на юг, вверх что реке Орь, в то время как вторая колонна, под командованием капитана Рыльцова, взяла направление на восток, к реке Туртай.

Генерал-лейтенант Обручев наконец попрощался со мной, пожелал мне успеха и поехал обратно в Оренбург через Орск.

Итак, я предпринял четвертую экспедицию в киргизские степи, на этот раз чтобы оставить там рукотворную память о себе. Я не буду здесь повторять описание ежедневных переходов. Достаточно оказать, что я взял направление на юг и юго-восток, вверх по Ори, а оттуда, оставив оправа Мугоджарские горы, вниз по Иргизу. Каждое утро караван выступал с рассветом, до 11 часов проходил 25–30 верст и останавливался на игривая на берегу речки или озера. Располагались большим квадратом, три стороны которого составляли башкирские телеги. Так мы оставались до следующего утра. Люди и особенно упряжные лошади отдыхали. В самом лагере было ежедневно много работы: то необходимо было отремонтировать колесо или ось, благо среди солдат и казаков были кузнецы, столяры, плотники, слесари и другие ремесленники, то накосить травы лошадям; некоторые ловили большими сетями рыбу, другие занимались стиркой или охотой на диких уток и прочую дичь — короче, ежедневно в лагере было очень оживленно, как и во время переходов по необозримой степи. Стояла великолепная погода, если не считать того, что прошло несколько сильных гроз. Люди были всегда бодры и веселы, потому что русский солдат — лучший в мире. Если он видит, что начальник хорошо с ним обращается; если его обеспечивают всем, что полагается ему по праву, т. е. он ежедневно получает хороший мясной суп (щи), кашу, хлеб или бисквит и т. д. и три раза в неделю стакан водки; если он к тому же видит, что мучения его не напрасны, то он пойдет за своим начальником в огонь и воду и привязывается к нему детской любовью.

После четырнадцатидневного марша без дневок я прибыл в район нижнего течения реки Иргиз, где мне было поручено выбрать наиболее выгодную точку для основания Уральского укрепления.

Я оставил колонну отдыхать на упомянутой реке, в урочище Айри-Кизил, под надзором надежного казачьего штаб-офицера, а сам с сорока казаками, офицером, двумя топографами и легкой пушкой отправился обследовать окрестности.

Во время экспедиции 1841 г. мне запомнилось одно место, холм Жар-Молла, на высоком, правом берегу Иргиза, господствующий над местностью; он был виден издалека по четырем или пяти высоким могильникам. Я направился туда, пересек по мелководью Иргиз, нашел Жар-Молла (этот район находился примерно в 400 верстах от Орска) и велел сделать подробную съемку. В течение двух дней мы обследовали все окрестности в поисках более подходящего места, но напрасно.

Течение Иргиза здесь медленное, но он не подвержен неожиданным разливам. Разливается река только весной, когда тают снега; правый берег очень высокий и обрывистый, в то время как с левой стороны простирается необозримая степь. Холм Жар-Молла полого спускается к югу, так что со всех сторон был отличный обзор. Почва — глина и песок вперемешку с солью. На берегах больших озер, расположенных неподалеку от холма, я обнаружил много камыша, который можно использовать как топливо, и соль. Здесь было практически все необходимое для основания форта и поселения.

После трехдневного отсутствия я вернулся к колонне, известил войска, что нашел место для будущего жилья, и меня приветствовали громким «ура!». На следующее утро колонна двинулась на восток. Я выбрал удобный брод, чтобы переправиться на правый берег, приказал остановиться поблизости от вышеупомянутого киргизского захоронения. В то время как люди готовили пищу и отдыхали, я отправился к предполагаемому месту строительства форта, взяв с собой находившихся при мне офицеров-инженеров, двух топографов и нескольких казаков, вооруженных пиками. В сопровождении штаб-офицеров, казаков, башкир и пехоты я еще раз внимательно осмотрел местность и велел отметить пиками размеры нового укрепления; затем я наметил длину стен и двух бастионов (круглых); бастионы должны были возвышаться над расположенными по диагонали углами форта, чтобы с них можно было простреливать соответствующие стороны; измерил землемерной цепью линии могил, отметил их с помощью палок и деревянных кольев и вернулся в лагерь.

Поскольку численность гарнизона была определена в 400 человек и, кроме того, в моем распоряжении находилось несколько сот башкир, сопровождавших обоз, для насыпки запроектированного вала имелось свыше тысячи рабочих рук. 6 июля гарнизон с песнями вступил на строительную площадку и построился в каре. Священник отслужил полевую службу и окропил святой водой войска и линии границ укрепления. После этого люди с лопатами и кирками встали по 120 человек вдоль всех четырех сторон форта и обоих размеченных бастионов и по сигналу барабана приступили к земляным работам. Они копали, словно кроты, отпуская солдатские шутки, и к полудню ров был готов как по глубине, так и по ширине; был насыпан и вал, которому впоследствии придали нужную форму. Позднее внутренняя стена вала и его внешний склон были выложены дерном для большей устойчивости и элегантности.

Пока солдаты и казаки рыли ров, башкиры доехали с телегами из лагеря внутрь фарта, чтобы выгрузить провиант, бревна, доски, железные и деревянные инструменты; с верблюдов сняли кибитки и джуламейки и тут же поставили, чтобы разместить в них багаж штаб — и обер-офицеров.

Казаки, а также пехотинцы и артиллеристы построили для себя большие временные бараки в виде шалашей, крытых войлоком. Провиант был сложен в пирамиду 3 саженей высотой и 12 саженей длиной. Он состоял, как упоминалось выше, из муки, сухарей, крупы и овса. Все это помещалось в тиковых и рогожных мешках весом от 5 до 8 пудов каждый. Чтобы предохранить мешки от сырости, их сложили на помост из бревен, а сверху накрыли еще рогожами.

Разгрузив свои многочисленные телеги и отдохнув три дня, башкиры отправились назад в Орск. В обратный путь двинулись и верблюды с погонщиками под командованием штаб-офицера, чтобы успеть до осени доставить в строящийся форт новую партию провианта и строительных материалов (лес, доски, железо, гвозди, известь и т. д.).

Люди работали, как пчелы. Они были разделены на отделения, каждое из которых занималось своим делом. Одни изготовляли вручную саманные кирпичи из хорошо замешанной глины; другие — большие кирпичи в форме параллелепипеда, используя при этом прессовальную машину, приводимую в движение шестью-восемью людьми; третьи рыли внутри форта рвы для ледника, порохового склада и фундамент для казармы и госпиталя. С внешней стороны форта, недалеко от фаса, тянувшегося к реке, казаки построили конюшни, причем стены и крыши были сделаны из камыша. Камыш обмазывался тонким слоем глины, которая придавала постройкам прочность и защищала от ветра и непогоды. Повара и пекари вырыли на склоне высокого берега хлебные печи и кухни. Недалеко от форта соорудили также кузницу.

Таким образом, за четыре-пять недель на высоком берегу Иргиза поднялся форт. Здания с дверьми и окнами, конюшни, крытые камышом, говорили удивленным кочевникам, что здесь брошено зерно цивилизации, которое должно принести новую жизнь в эту глухую и пустынную местность. Благодаря постройке укрепления в Киргизской степи, где в течение многих столетий грабили и убивали, кочевники постепенно теряли интерес к баранте (взаимному угону скота).

Знаменитый Кенисары, которого не могли схватить наши мобильные части, исчез из этой местности, ушел дальше на Восток, к черным киргизам, на озеро Иссык-Куль, поссорился с ними и был ими пойман в подстроенной ему засаде и зверски замучен: он, как гласит молва, был заживо сварен то ли в котле с кипящей водой, то ли в кипящем бараньем жире. Он заслужил эту ужасную смерть за совершенные им в Киргизской степи гнусные преступления. Так, однажды недалеко от новой линии он захватил нескольких казаков, которые рыбачили на близлежащем озере и не догадывались, какая опасность им грозит; спасся лишь один, вовремя укрывшийся в густом камыше. Кенисары приказал заживо содрать с несчастных кожу. Спрятавшийся в камыше казак, смертельно перепуганный, вынужден был слушать душераздирающие крики своих несчастных товарищей.

Между тем мои топографы не сидели без дела: они обследовали окрестности, выбрали и засняли землю, пригодную для хлебопашества, а также сенокосные угодья и соленые озера, откуда в форт было доставлено множество мешков с прекраснейшей, белой как снег поваренной солью; наконец, они определили под моим руководством место для основания казацкой и солдатской слобод под прикрытием пушек форта. Одна из них была позднее построена для 20 семей.

По воскресеньям после богослужения и обеда проводились разные игры, чтобы у солдат и казаков было о чем поговорить. При этом я устанавливал небольшие денежные премии, чтобы придать игре больший интерес. Повсюду слышались смех, шутки и солдатские остроты. Настроение людей поднимал и стакан водки, специально выдававшийся по этому случаю. Каждый вечер, в 9 часов, играли вечернюю зорю, давали пароль и закрывали вход в форт и выход за его пределы. Затем на оба бастиона и вокруг зданий с внешней стороны форта выставляли караул. В общем, принимались все меры предосторожности, чтобы обеспечить жизнь и благополучие гарнизона.

Я часто засиживался до полуночи перед своей кибиткой, любуясь прекрасной лунной ночью. Передо мной простиралась необозримая степь, освещенная магическим светом полной луны. В торжественной тишине ночи, нарушавшейся иногда возгласами караула или фырканьем лошадей, было что-то призрачное, а далекие песчаные холмы, очерчивавшие горизонт, возвышались над степью, как белые привидения-великаны.

Сколько пастушьих племен, о которых почти не упоминает история, кочевало в этой безлесной степи! По этой степи мчались на быстроногих конях монголы, чтобы ринуться в Восточную Европу и предать там все огню и мечу. Позже здесь прошли с семьями и скотом тысячи калмыков, двигавшиеся от берегов Волги в Китай; более половины их погибло в пути из-за стычек с врагами, от голода, жажды, холода и бедствий. Лишь в XIX в. европейская цивилизация проникла в эту степь. Баранта и распри среди киргизских племен, кочевавших между рекой Уралом, Каспийским и Аральским морями и Сырдарьей, стали гораздо реже. Русское правительство делало все возможное, чтобы упорядочить отношения между этими кочевыми ордами. Наконец, оно распорядилось воздвигнуть в различных районах степи форты, гарнизоны которых защищали кочевников от набегов хивинцев и кокандцев. Один из таких фортов, как в сказке, поднялся на правом берегу Иргиза, в 400 верстах к юго-востоку от Орска и в 700 верстах от Оренбурга. В местности, где два месяца назад была глухая степь, развернулась лихорадочная деятельность, из земли вырастали многочисленные постройки и мастерские, вдохнувшие жизнь в эту глушь.

Каждые 14 дней я получал почту из Оренбурга и Орска. Ее возили конные киргизские почтальоны, которые, меняя лошадей, покрывали расстояние от Орска до нового форта, т. е. 400 верст, менее чем за четыре дня.

Прибытие почты для нас, оторванных от мира, было всегда праздником, потому что мы получали известия от родных, а также газеты и служебные бумаги. Отдохнув несколько Дней, почтальоны отправлялись назад к линии с письмами и служебными бумагами. Обычно ездили два почтальона, вооруженные карабином и пикой. Их провиант состоял из мешочка с сухарями, крупы (или проса) и курута (сухого овечьего сыра). Жалованье каждого из них составляло 4 серебряных рубля в месяц; на месте они получали свое ежедневное довольствие крупой и бараниной. Так как киргиз великолепно ориентируется на местности и имеет острый глаз, он уже издалека чувствует опасность и выбирает такую тропу, чтобы обезопасить себя от нападения; крайне редко случалось, что на наших почтальонов нападали в степи и грабили.

В хлопотах я не заметил, как прошло лето, т. е. июнь, июль и половина августа. С последней почтой меня известили о скором прибытии губернатора генерала Обручева, который с многочисленным конвоем направлялся сюда, чтобы собственными глазами осмотреть строящиеся укрепления. Кроме того, мне сообщили об отправке второго большого транспорта из верблюдов и башкирских повозок с провиантом для гарнизона, строительными и другими материалами; этих запасов должно было хватить на всю зиму до весны 1846 г. Позднее верховой киргиз привез известие о том, что шеф приедет 26 августа. Я все приготовил для его встречи. Внутри форта, в квартирах и конюшнях все было прибрано; люди надели форму.

26-го, рано утром, я в полевой форме с шарфом, сопровождаемый небольшой свитой, выехал навстречу генералу Обручеву. Проехав 6–7 верст, увидел вдали большое облако пыли. Пришпорив коня, я помчался вперед, чтобы приветствовать генерала и отдать ему рапорт. Дочерна загорелое лицо и густая борода сделали меня неузнаваемым, и шеф был изумлен моим видом. Он сердечно обнял меня и с нетерпением ждал момента, когда сможет взглянуть на новое укрепление, которое было закрыто неровностями местности. Наконец, когда мы поднялись на небольшой холм, он увидел его. Начищенные до блеска пушки сверкали в лучах утреннего солнца, оба высоких бастиона и вал, покрытые дерном, выделялись на фоне серой степи, а над постройками возвышался сложенный в большие штабеля провиант, накрытый тиком. Начальник был очень обрадован этим зрелищем. Быстрой рысью мы направились к форту, переправились через Иргиз и поднялись по отлогой тропинке на холм, где был расположен форт. Гарнизон уже построился, и когда начальник переехал по мосту через ров, караул отдал ему честь, а солдаты, выстроенные вдоль вала, встретили его громким «ура!». Он поблагодарил людей за службу и работу, слез с коня, обошел вокруг вала, поднялся на оба бастиона, чтобы взглянуть на окрестности. После этого он осмотрел бараки, лазарет, где лежало только пять человек с легкими заболеваниями, пороховой погреб, конюшни, кухню и кузницу и остался всем очень доволен.

Сев на коня, он проехал со своей свитой вдоль берега Иргиза вверх, а затем вниз по реке несколько верст, чтобы, как он признался мне позднее, выяснить, нет ли более удобного места, чем то, которое выбрал я для основания укрепления, но обманулся в своих ожиданиях.

30 августа, в день святого Александра, новый форт был торжественно открыт. Священник совершил благодарственное богослужение, окропил валы и бастионы святой водой. Было дано сто залпов из орудий. Затем для множества собравшихся здесь киргизов устроили праздничный обед, роздали им подарки, а вечером устроили фейерверк. Во время своего пятидневного пребывания в форте генерал Обручев совершил вместе со мной несколько поездок по окрестностям, чтобы осмотреть сенокосы, соляные озера и пахотные земли.

Между тем из Орска прибыл и был разгружен второй большой транспорт с провиантом и строительными материалами. В то время как измученные упряжные лошади отдыхали, башкиры помогали гарнизону заканчивать строительство зимних квартир (землянок). Генерал Обручев назначил старшего штаб-офицера гарнизона комендантом Уральского укрепления и приказал мне ехать с ним в Оренбургское укрепление, чтобы осмотреть его и вернуться затем в Оренбург.

2 сентября мы покинули мое новое творение. Начальника сопровождали 100 оренбургских казаков с двумя легкими пушками, его адъютант, поручик Генерального штаба Р., священник, врач, переводчик и я. Ежедневно мы совершали длительные марши, и бедные овцы, которых гнали за нами как убойный скот, едва поспевали за колонной. Мы проехали часть степи вдоль Тилькара и нижнего Тургая на северо-восток, где я уже побывал со своим военным отрядом в 1841 г., пересекли однообразную степь, делая очень тяжелые дневные переходы, и уже на шестой день прибыли в Оренбургское укрепление.

Между тем с курьером пришло сообщение, что там среди лошадей свирепствует сибирская язва и более половины казачьих коней пало. Капитан Рыльцов, строивший форт, выехал нам навстречу и подтвердил это печальное известие. Мы расположились в версте к западу от нового укрепления, чтобы наши лошади не заразились, и отправились в него пешком.

Укрепление было сооружено на холме, отлого спускавшемся к реке Тургай и удаленном от нее на версту. Генерал Обручев и я сошлись во мнении, что форт далеко отстоит от воды. Зимние квартиры были большей частью закончены. Они представляли собой выкопанные в земле казармы, окна которых находились на уровне земли. Это были своего рода полуподвалы, и я сказал шефу, что зимой здесь начнутся болезни, потому что во время сильных холодов окна в них не откроешь и не проветришь казармы. Мои предположения оправдались, и цинга погубила многих казаков и солдат. Болезнь прекратилась, когда летом 1846 г. были построены новые, наземные казармы из сухого саманного кирпича. Генерал Обручев был, естественно, в плохом настроении, оставил капитана Рыльцова еще на несколько месяцев в укреплении, чтобы закончить строительство; он оставил там и своего врача, так как предвидел, что у того будет много дела. После того как были приняты все меры, чтобы остановить заболевание лошадей, мы покинули это печальное место и направились в Орск. По дороге мы встретили большой транспорт с провиантом и строительными материалами, направлявшийся под началом казачьего майора Лобова в Оренбургское укрепление. Мы проинструктировали его, как уберечь лошадей, транспорт и конвой от инфекции, и после восьмидневного перехода вернулись в начале октября через Орск в Оренбург. Я нашел свою семью в полном здравии, и генерал Обручев был очень доволен мной.

За степной поход и строительство укрепления я был награжден позднее орденом Владимира 3-й степени.

1846 год

Строительство укреплений на Иргизе и Тургае побудило губернатора отправить на Сырдарью экспедицию, чтобы отыскать там удобное место для постройки третьего укрепления на правом берегу этой реки. Начальником экспедиции был назначен капитан Генерального штаба С., и началась подготовка к ее снаряжению. Между тем я обратился к нашему генерал-квартирмейстеру графу Бергу с просьбой прислать мне опытного астронома, чтобы определить несколько астрономических пунктов вдоль линии, особенно в районе Орска, потому что съемки в степи давали основание предполагать, что долгота этой крепости вычислена ошибочно. Затем астроном должен был сопровождать капитана С., чтобы определить в степи и на Сырдарье столько пунктов, сколько будет возможно. Мою просьбу удовлетворили, и в конце апреля прибыл мой старый товарищ по службе в Персии капитан Лемм из топографического корпуса. Он присоединился к экспедиции и по пути действительно передвинул долготу Орска на три версты к востоку, что доказывало точность съемок в степи вдоль линии.

В мае вместе с начальником я отправился в Орск, чтобы проинспектировать два больших транспорта, которые должны были доставить в оба степных форта годовой запас провианта и т. д., а также войска, направлявшиеся туда для смены гарнизона, и чтобы отправить в путь экспедицию на Сырдарью и убедиться, что успех ей обеспечен.

Три большие колонны, двинувшиеся из Орска, снова представляли собой интересное зрелище. Как три чудовищно большие змеи, ползли длинные ряды повозок и вереницы верблюдов по необозримой степи, с грузом для обоих степных фортов. Отряд капитана С. присоединился позднее к уральскому транспорту, чтобы проложить себе путь через Уральское укрепление и по пустыне Каракум к Сырдарье. На правах бывалого степного пионера я высказал свои советы капитану С. и капитану Лемму, а последнему дал еще подробные инструкции о дороге и астрономических пунктах, которые он должен был определить на пути туда и обратно, и Лемм, вернувшись в Оренбург, привез определения 70 пунктов.

После нашего возвращения из Орска в Оренбург генерал Обручев дал мне новое задание. Капитан Рыльцов был послан им в начале мая из Орска с небольшим конвоем и офицером-топографом в Мугоджарские горы, чтобы у истоков Эмбы выбрать выгодное место для строительства еще одного укрепления.

Капитан Рыльцов вернулся в конце июня с планом и описанием выбранного им пункта, и теперь генерал Обручев послал меня осмотреть его собственными глазами и выбрать другие, более выгодные, если таковые имеются.

В Илецкой Защите меня уже ждал конвой из 200 уральских казаков с легкой пушкой, а также 40 верблюдов (с погонщиками), нагруженных продуктами на месяц и войлочными кибитками. Сюда прибыл также управляющий западной частью Киргизской степи полковник султан Бай-Мухаммед Айчуваков, тот самый, который сопровождал меня в 1841 г. на Сырдарью. С ним были полдюжины султанов и 50 киргизов; он вел с собой 200 кобылиц, которые должны были обеспечивать нас в дороге кумысом.

2 августа мы покинули лагерь на левом берегу Илека и направились прямо на юг по степи, покрытой пышной травой и цветами, к Большой Хобде, притоку Илека. Затем мы поехали вверх вдоль ее правого берега к истоку Уила и оттуда к верхнему Темиру до его владения в Эмбу. Мы перешли его вброд, чтобы переночевать в покинутом Эмбинском укреплении и осмотреть местность. На пути сюда мы очень часто наталкивались на целые кучи опаленных солнцем останков верблюдов, павших во время похода в Хиву зимой 1839/40 г., а также на множество глубоких следов от башкирских телег. Эмбинское укрепление было построено в 1839 г.; оно служило во время Хивинской экспедиции перевалочным пунктом и продовольственной базой. Туда были завезены большие запасы сухарей, крупы, овса и водки для войск экспедиции.

Валы и бастионы форта, а также ров вокруг него были еще в очень хорошем состоянии, но землянки и оклады обрушились. На одном из бастионов я заметил обернутый камышом шест, воткнутый в землю, — знак моих топографов, которые снимали эту часть степей летом 1846 г. Через несколько дней я встретил поручика Криценко с его отрядом на берегу верхней Эмбы, вдоль которой мы продолжили наш путь.

Здесь возвышенности сменялись ущельями, и мы часто располагались в чудесных долинах, потому что находились теперь в Мугоджарских горах. Большие стада сайгаков мчались, как ветер, по степи, не приближаясь к нам; в зарослях тростника по берегам степных речек и озер водились дикие кабаны.

Однажды, когда мы расположились на отдых недалеко от Айрука, самой высокой вершины упомянутых гор, я, сопровождаемый Бай-Мухаммедом с несколькими киргизами, поднялся на нее. Верхам мы доехали до самой вершины, где находилась невысокая круглая стена, выложенная из скальных обломков. Это был сторожевой наблюдательный пост киргизов, когда они совершали набеги на враждебное племя. Хотя Айрук возвышается лишь на 900–1000 футов над уровнем моря, он тем не менее господствует над Мугоджарскими горами, напоминающими сверху застывшие морские волны. Налюбовавшись вдоволь этим горным массивом и раскинувшейся вокруг широкой степью, мы спустились в долину, где располагался лагерь. Затем мы отправились в путь с конвоем до долины Ахты-Кенди, где капитан Рыльцов выбрал место для нового укрепления. По моему мнению, оно имело тот недостаток, что находилось слишком далеко в горах: в зимнее время и в глубокий снег это затруднило бы связь с Орском и линией; по указанной причине оно и было отвергнуто.

Я взял направление на северо-запад, выбрал место недалеко от слияния Темира и Эмбы, где позднее и был построен форт, и поехал затем по плато, называемому Уркач. Здесь берут начало многие степные реки. На этом плато замечательные пастбища, в избытке вода, здесь растут даже ольха и береза и очень много маленьких озер.

Во время перехода с верхней Эмбы сюда мы едва не сгорели во время степного пожара, о котором я скажу ниже.

Киргизы, как упоминалось ранее, имеют обыкновение осенью и весной сжигать старую, жесткую траву, с тем чтобы удобрить степь ее пеплом. Кроме того, они и летом разводят в некоторых местах костры, чтобы подавать сигналы или использовать их как маяки. Как-то раз Бай-Мухаммед, послав нескольких киргизов с поручением к соседним, верным ему племенам, давал своим курьерам посредством дымовых сигналов и костров знать, где находилась колонна в тот или иной день и где она располагалась лагерем.

К моему и всеобщему счастью, я однажды случайно приказал разбить лагерь на солончаке, который, естественно, был лишен растительности. К южной его стороне вплотную примыкала узкая, глубокая долина или, скорее, ущелье, где росла высокая трава и имелась вода; на это пастбище мы пустили лошадей, верблюдов и овец, что спасло их от пожара.

Едва я приказал разбить лагерь, разгрузить верблюдов и отогнать скот на пастбище в упомянутое ущелье, как киргизы Бай-Мухаммеда зажгли степь ниже лагеря, так что ветер относил огонь и дым в противоположную от лагеря сторону. Однако вскоре вдалеке началась гроза, ветер моментально переменился и понес огонь и дым со скоростью урагана к нашему лагерю. Огненный столб, уничтожая высохшую степную траву, быстро приблизился к лагерю; на нас повеяло нестерпимым жаром. Мои казаки быстро сорвали войлочные кибитки и столкнули их в ущелье, имевшее здесь глубину 10 саженей. Туда же сбросили пики, седла, багаж и все, что можно было спасти. Огненный столб, извиваясь, подходил все ближе и в одно мгновение охватил весь лагерь. Мы чуть не задохнулись в огне и дыму. Огонь продолжил свое разрушительное действие выше лагеря, пока сильный ливень не потушил пламя.

Все это случилось так неожиданно, что мы несколько минут стояли ошеломленные и после этого поздравляли друг друга с тем, что разбили лагерь на оголенном от травы месте и на краю ущелья. Я строго наказал киргизов за то, что они зажгли степь вблизи лагеря, а полковник Бай-Мухаммед, во время пожара охотившийся на антилоп, по возвращении в лагерь наказал их еще и со своей стороны. Мы все могли сгореть или получить сильные ожога, а лошади, если бы они не находились в ущелье, — разбежаться и потеряться в степи.

С возвышенности Уркач я взял направление в район Бестамак, или Пять устьев, потому что на этих чудесных холмистых пастбищах сливались пять речушек, которые образовывали Илек, впадающий потом слева в Урал. Так как наш шеф, генерал Обручев, поручил мне среди прочего выяснить во время стеганого похода, нет ли более короткого и удобного пути, чем тот, который ведет из Оренбурга и Орска для доставки гужевым транспортом провианта с линии в Уральское укрепление, расположенное на нижнем Иргизе, и в качестве исходного пункта назвал станицу Верхняя Озерная, я предпринял поездку от Жаксы Карабутака (правый приток Илека) через горную цепь, отделяющую Илек от реки Урал, однако нашел эту местность холмистой и непроходимой для повозок с грузом. Кроме того, пришлось бы построить мост через Урал у вышеупомянутой станицы, поскольку эту реку здесь нельзя переходить вброд круглый год Вернувшись в лагерь из поездки на Илек, я направился в Илецкую Защиту, отправил конвой и верблюдов домой и 30 августа, в день святого Александра, возвратился в Оренбург, успев еще на киргизский пир, который генерал Обручев устроил за городом многочисленным султанам и простым киргизам, приехавшим по приглашению издалека. Были проведаны соревнования борцов, а также скачки на лошадях и верблюдах. Праздник окончился колоссальным пиршеством, где подавали баранину, плов и арбузы — блюда, которые были съедены в огромном количестве. Киргизам были преподнесены подарки, а вечером устроили фейерверк.

Здесь я хотел бы еще добавить, что каждый раз, когда я возвращался из степного похода в свой дом в Оренбурге, я чувствовал себя стесненным, казалось, мне не хватает воздуха Это чувство, которое со временем проходит, охватывает каждого, кто долгое время дышал чистым, степным воздухом, спал в кибитке или прямо на земле и кому горизонтом служила необозримая степь. Только постепенно привыкаешь снова к спертому, комнатному воздуху.

В конце сентября из своей экспедиции благополучно вернулись капитаны С. и Лемм. Лемм определил около 70 астрономических пунктов в степи, пустыне Каракум, на Яксарте, а также совершил поездку на Улутау до Сибирской пограничной линии, чтобы связать этот пункт с другими своими съемками. Капитан С. привез результаты съемки и описание выбранного им места на нижней Сырдарье. Он описал этот район в слишком светлых тонах, о чем я не преминул поставить в известность шефа, потому что побывал там в 1841 г. и заснял его. Генерал Обручев, очень довольный проектом, не обратил внимания на мои замечания, но позже убедился, что я был прав.

В течение зимы 1846/47 г велась подготовка к сооружению третьего форта — на правом берегу нижнего Яксарта, в Оренбурге было даже построено судно для плавания по Аральскому морю.

1847 год

Из Петербурга еще по санному пути приехал лейтенант Краббе (теперь, в 1871 г., морской министр), чтобы наблюдать за строительством судна — небольшой шхуны. Для этой цели он привез матросов и корабельщиков. Строительство шхуны, а также различных барок велось в большом манеже недалеко от моего дома, так что я ежедневно видел, как продвигаются работы.

Для ежегодного снабжения новых укреплений, Уральского и Оренбургского, достаточным количеством провианта и всем необходимым с наступлением весны, в начале мая, туда посылали большие конные обозы и караваны верблюдов из Илецкой Защиты, Оренбурга, Орска и Троицка. Отправку каравана верблюдов из Илецкой Защиты всегда поручали мне Он состоял обычно из 1500 верблюдов, навьюченных мукой, крупой, овсом и т п. Я должен был осматривать нанятых верблюдов и их вьюки, вести им точный учет, следить за весом и состоянием груза, составлять список погонщиков верблюдов и проводников, договариваться о плате за наем верблюдов с проводниками (по 5 рублей в месяц за верблюда). Деньги выплачивались управляющему западной частью степи полковнику Бай-Мухаммеду в полуимпериалах Тем временем прибывал конвой из уральских казаков, который должен был сопровождать караваи до форта Уральский и оставаться там на год на смену своим предшественникам. День выступления такого каравана, состоявшего из множества нагруженных телег и верблюдов, был для меня всегда очень хлопотным. Я должен был подпевать всюду, дабы убедиться, что все в порядке. Крики верблюдов, которых понукали встать на колени, чтобы навьючить, сутолока киргизов, башкир, казаков, помогавших грузить, ржание лошадей, блеяние овец и мычание быков, которых гнали как убойный скот, наконец, выступление длинной вереницы верблюдов, связанных друг с другом по десять голов и погоняемых верховым киргизом, неспешное движение башкирских телег, груженных бревнами, досками и т. д., сопровождаемое множествам лающих собак, — все это представляло собой оживленное и интересное зрелище. Обычно я сопровождал караван несколько верст в степь, по которой он тянулся, как огромная змея, и исчезал наконец на горизонте в облаке пыли.

Отправка большого транспорта из телег и верблюдов из Оренбурга в мае 1847 г. через Орск на Яксарт происходила под наблюдением самого генерала Обручева. В Орске он возглавил колоссальный караван, который должен был доставить все необходимое для гарнизона в 700 человек на год, включая строительные и другие материалы для возведения форта на Сырдарье. Среди этих материалов везли в разобранном виде шхуну и барки; затем везли три ветряные мельницы, предназначенные для степных фортов, бочки с дегтем, парусину, весла, мачты и реи, кирпичи для кладки печей, а также известь, которой не было на юге степи. Это была подвижная колония, снабженная всем необходимым для отдаленного поселения. Генерал Обручев вникал во все детали и даже лично показывал башкирам, как надо смазывать дегтем колеса и оси, чтобы экономно его расходовать. Этот огромный караван со множеством тяжело нагруженных башкирских телег пробивался вперед с большими трудностями, особенно когда он проходил по пустыне Каракум. К тому же сам шеф, его помощник генерал Жуковский и лейтенант Краббе, которому доверили часть телег с корабельным имуществом, впервые предпринимали такой степной поход и не имели необходимого навыка в проводке каравана по пустыне.

Прибыв наконец к небольшому предгорью или, скорее, холму, возвышавшемуся недалеко от бухты Камыслыбас, на правом берегу Сырдарьи, и получившему свое название от находящегося на его вершине киргизского захоронения Раим, генерал Обручев обманулся в своих ожиданиях, потому что, хотя он и нашел в окрестностях достаточно воды, почва представляла собой неплодородную глину, а вместо обширных лугов он обнаружил необозримый камыш, который годится на корм лошадям лишь на первой стадии роста. Генерал Обручев приказал капитану С. поискать пастбища, которые тот и нашел в 25 верстах выше нового форта, в урочище Казалы, где исхудалые кони могли отдохнуть. Немедленно приступили к строительству нового укрепления. Глинистая почва давала большие преимущества при отсыпке валов и укреплений, а также для изготовления саманного кирпича. Этим занималось 1500 рабочих, солдат, башкир и казаков, и новый форт, как по волшебству, вырос из земли. Между тем лейтенант Краббе велел собрать и просмолить шхуну, названную «Николай», и поставить мачты. Небольшое судно спустили на воду, и лейтенант Митурич совершил свой первый рейс по Аральскому морю, где доселе не появлялся ни один корабль. Наш начальник назначил командира батальона майора Ерофеева комендантом и строителем укрепления Раим. Он оставил в форте и капитана С., который провел там всю зиму 1847/48 г. и вернулся потом на линию с верблюдами и порожними башкирскими телегами. По дороге генерал выбрал еще одно место, у реки Карабутак, на полпути между Уральским укреплением и Орском, чтобы в следующем (1848-м) году построить здесь небольшой форт для отдыха войск и телег, следующих через степь. После своего возвращения он получил известие, что в укреплении Раим все идет хорошо и что гарнизон отразил несколько нападений хивинцев.