Л. Черский. Туркестанская недавняя быль.

«Вокруг света». 1896 год № 30-32.

Рассказ.

В северо-западной части Туркестана, на восток от Каспийского моря, приютилось другое – Аральское. Тихая мертвая пустыня раскинулась вокруг него, без признака какой бы то ни было растительности, лишь около моря давшая приют камышам. Поближе к этим последним, с наступлением зимы, обитатели степи – киргизы перекочевывают сюда на житье. Камыши дают им топливо и корм скоту. Но лишь только наступает весна – кибитки снимаются, навьючиваются на верблюдов вместе с домашним скарбом, и люди уходят в те места степи, где есть вода и трава.

Подвигаясь все далее и далее в глубь стране, мы незаметно вступаем в необозримую пустыню, образуемую реками Сыр-Дарьей, впадающими в Аральское море, и носящую название «Кизыл-Кум», переходим ее – и перед нами великая река пустыни Аму-Дарья и камыши, одни камыши до самого моря. Кажется, нет им предела, и куда ни бросишь взгляд – взор встречает лишь высокие заросли камыша, приветливо махающего вам своими метелками. Яркая сочная зелень ласково манит вас к себе, воды озера отрадно синеют перед вами. Утки, гуси, лебеди, пеликаны, лысухи, бакланы, цапли, — словом, целый птичий мир, гнездящийся здесь в камышах около озера, встречает вас нестройными криками, шумом и гамом своей беспорядочной жизни.

О, как резок переход то этих мест обратно к Кизыл-Кумам! Это – смерть и жизнь, тюрьма и свобода. Повсюду, куда только может проникнуть взор, чахлая, голая растительность и жгучий песок под ногами. Ни звука, ни шороха, ни малейшего признака жизни. Из зверей здесь водятся: суслики, песчанки, тушканчики и зайцы. Все они питаются стеблями, побегами и семенами степных растений и живут в норках, вырываемых ими по склонам барханов. По пескам носятся стада антилоп-джейранов, иногда прошмыгнет степная лисица, и просеменит, посапывая, ушастый еж. На зиму перебегают сюда сайгаки и стада куланов. Из птиц обитают: саксаульная сойка, драхва-красотка, или джен, степная куропатка, жаворонки и чекканчики, также попадаются сорока и степной ворон.

Но если эти печальные места так бедны зверями, то они богаты гадами: неуклюжая степная черепаха, степной удав, ящерицы, скорпионы и фаланга так и шныряют по всем направлениям, и надо слишком хорошо знать степь, чтобы избегнуть с ними встреч, кончающихся часто весьма печально.

Но дальше, дальше! Озеро уже далеко, камыш постепенно редеет; еще одно небольшое усилие, последний ряд стеблей остается позади – и перед нами открытое изумрудно-зеленое море. Это тихий, угрюмый, безлюдный Арал, родной младший брат шумного и оживленного Каспия.

Вот рассказ, правдивый и невымышленный, записанный мною со слов одного из действующих лиц этой истории, во время моих скитаний по Туркестану.

Слабая заря занималась над землей, когда казалинский купец Касаткин, с четырьмя русскими и двумя киргизами – Тунгатаем и Джафаром, покидал, недовольный и угрюмый, хивинский город Кунград, куда он приезжал за пшеницей.

Дул легкий попутный ветерок, и судно быстро скользило по реке, с каждой минутой все более и более удаляясь от берега. Неприглядная масса грязных глиняных домиков первобытного устройства, представлявших собою подобие сарайчиков с плоскими крышами и ничем не загороженными отверстиями в стенах вместо окон, затушевывалось, словно легкой дымкой, постепенно расплывалась в общих очертаниях и, наконец, совсем исчезла. Частая изгородь камышей при устье Аму-Дарьи осталась далеко позади. Но вот и камыши исчезли, и далекие берега скрылись за горизонтом; земля слилась с водой, и впереди, насколько мог охватить глаз, было лишь открытое спокойное море, по которому быстро, с заметно увеличивающейся скоростью, летела кусовая.

Сам хозяин сидел поодаль и не принимал никакого участия в общем разговоре с матросами, которые, разместившись на палубе, кто как мог, пили чай с сухарями. Тяжело было у него на сердце. Год выдался неурожайный, и цены на пшеницу стояли высокие, сделки совершались вяло, так как торговцы неохотно делали уступки. Пробившись в городе целый день и исходив базар по всем направлениям, он решил ехать домой без пшеницы. Но когда город исчез из виду, и спокойное, ясное, безмятежное море обещало, повидимому, счастливый путь, он решил зайти на остров св. Николая за саксаулом на топливо. Он рассчитывл, что в Казалинске по меньшей мере можно будет взять по гривеннику за пуд, и кусовушка, таким образом, не пойдет обратно пустая. Матросы скоро согласились с хозяином и все порешили плыть на остров св. Николая, к которому теперь и направлялась кусовая.

Касаткину на вид можно было дать лет около сорока пяти; это был плотный, коренастый мужчина, роста немного выше среднего, со смуглым серьезным лицом и черной бородой, одетый в поддевку и картуз. Он сам правил рулем, так как знал Арал так же хорошо, как самого себя. Два киргиза – молодые парни, невысокие, худые, с добродушными лицами и маленькими черными глазками – с жадностью глотали горячую жидкость, заедая ее размоченными в чае сухарями, перебрасывались шутками и дразнили друг друга. С русскими рабочими, которые смотрели на них как на своих младших братьев, они жили дружно, быть может потому, что вечные скитания и кочевая жизнь как-то сближают людей и приучают видеть друг в друге товарища и брата.

Рядом с киргизами сидели: русский работник – рыжий рябоватый мужик, и его брат – худой, заморенный парень лет восемнадцати. Они степенно подували на свои чашки, необыкновенно искусно держа их тремя пальцами. Около них примостились и уральский казак Иван Андреев, красивый, дюжий мужик лет тридцати, и отставной солдат Николай Леонов, тоже здоровый мужчина, одних лет с казаком. Этот последний сидел немного поодаль от всей компании, у мачты, и, покуривая коротенькую трубочку, наблюдал за морем.

Темнело все более и более; тихая южная ночь давно уже лежала над морем.

— Эх, Господи, тьма-то какая! Хоть глаз выколи! – обрывая вдруг песню и протяжно зевая, раздумчиво произнес Иван.

— А все-таки скажу тебе, Николай, не по душе мне этот Арал. То ли дело Каспий! Ширь, простор, что твой океан… И всякой живности там сколько угодно… А здесь что? Одна скука, да и только.

Чуть слышный шорох донесся до них; оба прислушались. Кто-то возился у мачты.

— Тунгатай! Эй, Тунгатай! – окликнул киргиза Николай.

— А?! Что надо?! – отозвался тот.

— Что ты там делаешь у мачты?

— Не видишь, нешто… Привязываю бочонок к мачте, чтобы не разбило.

— С чего ему разбиваться-то? – улыбнулся Николай.

— Буря будет, нечто не видишь, — строго сказал киргиз, отходя от мачты.

Матросы насторожились.

— Будет, тамыр, будет, — обращаясь к хозяину, серьезно произнес Джафар.– Тунгатай правду говорит.

Мгновенно Бог весть откуда-то налетевший сильный порыв ветра как нельзя лучше подтвердил его слова. — Ребята, не плошать! – скомандовал хозяин. – Николай близехонько… Час, другой – и довольно… Ветер шибко подгоняет.

И он повернул свою голову в сторону острова, темные берега которого все яснее выплывали из мрака и как бы приближались к ним.

— Зарифить парус! Убрать кливер! – громко раздавались приказания хозяина, еле державшегося на ногах от сильной качки.

— А!.. – оборвался он вдруг на полуслове.

Громадная волна хлынула через борт и залила всю палубу.

— Ну, теперь держись, ребята! – опомнился хозяин.

То поднимаясь на гребни волн, то опускаясь вниз, словно в пропасть, курсовая быстро летела к острову. Расстояние уменьшалось с поразительной быстротой, и желанная земля, казалось, была уже близко-близко.

— Убрать парус! Не зевать! – по-прежнему, громко и решительно, раздавались приказания Касаткина.

Громадная волна настигла кусовую. Еще секунда – она подхватила ее и бросила в бухту. В наступившей сразу тишине нельзя было ничего понять; потом вдруг общий тревожный крик раздался на палубе.

Кусовая крепко засела в песок…

Спустя день, в тихую, ясную ночь, на пустынном берегу Николая ярко пылал костер из ветвей саксаула…

Тяжелое молчание царило среди этих людей, связанных друг с другом общим беспомощным положением.

— Не ждали, не гадали, а в беду попали, — безнадежно разводя руками, сказал хозяин.

— Все горе в том, что некому нам помочь. Одни ведь мы пловцы на Арале, Андрей Петрович, — проговорил Николай.

У этих несчастных, затерянных среди пустыни, кинутых судьбою на этот необитаемый остров, не было даже обычной отрады всех несчастных – надежды, что страдания их временны, что, быть может, откуда-нибудь явится избавление. Все они, и сам хозяин и матросы, знали очень хорошо, что никто, ни одно судно не пройдет мимо этого сурового, негостеприимного острова, так как, кроме их кусовой, ни одна лодчонка не плавала более по Аральскому морю.

Там, где кончалось светлое пространство, образуемое горевшим костром, расстилалась мертвая степь. И в тишине ночи до них лишь слабо доносился ропот волн угрюмого моря, да на светлом небе неясным, смутным силуэтом рисовалась увязнувшая в песке кусовая.