Л. Черский. Туркестанская недавняя быль.

«Вокруг света». 1896 год № 30-32

Рассказ.

Небольшая полоска земли, брошенная в море как оазис среди дикой безлюдной пустыни. Куда ни пойдешь – степь, степь без конца, без прохлады, обожженная, словно тронутая пожарищем. Порой сверкнет тусклая зелень саксаула, с кривыми узловатыми ветвями, на которых прыгает целая стая сорок; сухая, выгоревшая трава хрустит под ногами; беспощадное солнце льет целые потоки света на потрескавшуюся землю; кругом – мертвая тишь и над всем этим далекое ярко-синее небо…

Это — остров св. Николая.

Он принадлежит к группе царских островов, ставших известными благодаря русским мореплавателям Бутакову и Поспелову, сделавшим первую съемку карты моря и берегов, и то лишь около 1849 года. Но и после этого острова долго оставались пустынными и безлюдными, и никто из русских не решался посещать их. Сыны степи – киргизы – избегали моря, и аральские воды много лет не оживлялись ни одним киргизским судом…

Но у киргизов была своя причина не любить дикий, угрюмый Арал…

Некогда, небольшим кочевьем, киргизы перешли зимой по льду на один из Царских островов, названный ими впоследствии Барса-Кильмес. Весенний ледоход совершенно неожиданно задержал их на острове до тех пор, пока море снова не замерзло… Это приключение раз навсегда отбило у киргизов охоту продолжать знакомство с Аралом, так как все время, пока длился ледоход, они провели очень дурно. С радостью покинули они негостеприимный остров, дав ему то странное наименование, под которым он известен и до сих пор…

Но годы шли, и много их с тех пор пронеслось над этим островом. В это время возникла аральская военная флотилия, члены которой ближе познакомили нас с этим диким, малоизвестным краем. Буйные кочевники, разорявшие пределы России, с образованием ее рассеялись бесследно… и более не появлялись. С течением времени суда флотилии пришли в ветхость, и так как надобность в ней миновала, то она и была упразднена…

На Арале снова стало тихо. Лишь изредка на остров св. Николая отправлялись торговые суда за известкой для Казалинского порта; одно время были даже попытки устройства частного правильного судоходства по Аралу, но все они кончались неудачно, и ко времени нашего правдивого повествования по морю плавала только одна кусовая Касаткина.

Долгие часы, когда солнце жгло землю и невозмутимая тишина царила кругом, посвящались рабочими измышлению способов добывания пищи, почти всегда безуспешных или же приносивших самые жалкие результаты. Желто-бурые сайгаки пробегали мимо них, близко к берегу плавали едва оперившиеся чайки, — но разве можно было схватить их руками, когда при малейшем движении эти живые обитатели острова как вихрь уносились в степь!..

Между тем мучения голода возрастали все более и более, а с ним росло и отчаяние несчастных…

Мысль покинуть негостеприимный остров все чаще и чаще посещала Касаткина, и однажды он поведал об этом своим товарищам.

В таком положении находились несчастные пловцы, когда однажды вечером в освещенный круг костра быстро вошел Джафар, с веселым, почти радостным лицом. Он присел на корточки и с довольным видом бросил на землю пучок травы с клубнями на корнях.

— Что это такое? – посыпались на него вопросы сидевших около костра матросов.

Джафар обвел всех глазами и серьезно, с расстановкой, произнес:

— Чочимулдук!

Но видя, что его не понимают, он добавил: — Есть можно…

— Где же ты нашел его? И много ли растет его здесь? – спросил Касаткин.

— Четыре версты ходи… много растет, — отвечал киргиз, проворно обрезая клубни.

— А как есть его? – спросил голодный Иван.

— В золе испечем… — отвечал тот.

Он ближе подвинулся к костру и, расположившись удобнее, начал выгребать из него горячую золу… Скоро чочимулдук был испечен и съеден с необыкновенным удовольствием; все нашли травянистые, слегка посоленные клубни, после дней голода и отчаяния, очень вкусными.

С этого вечера вопрос об отъезде с острова был решен окончательно, и все начали деятельно к нему готовиться… С раннего утра все отправлялись на работу, и каждую ночь долго-долго пылал костер, в золе которого пекли собранный чочимулдук…

Когда чочимулдук был собран, хозяин и матросы занялись приготовлением маленькой бударки для предстоящего плавания. С кусовой было взято все, что могло пригодиться для нового судна.

Решено было под полотно положить запасы чочимулдука и бочонок с пресной водой и поместить троих пловцов из числа незанятых работой. Те, которые решили остаться на острове, томились страхом одинокой смерти, без молитвы… Те, которые уезжали, хотя и храбрились, но это была храбрость отчаяния…

Рассветало… Восток алел все более и более.

Это взошло солнце…

Наступил день, назначенный для отъезда…

Под лучами солнца маленькая бударка, стоявшая в бухте у берега, казалась изящной и красивой, как только что подаренная ребенку игрушка… На бортах лежала пара весел; чочимундук и бочонок с водой, снесенные с острова еще вечером, мирно покоились на дне…

Все было готово; оставалось только помолиться, чтобы затем тронуться в путь.

Но вот Касаткин, положив последний земной поклон, медленно поднялся и подошел к тем матросам, которые оставались.

— Прощайте, братцы, — сказал он, — не поминайте лихом. Если обидел кого, простите Христа ради.

— Ждите нас, братцы… Если Бог дарует нам благополучный путь, придем опять сюда и заберем вас… Не унывайте! А я, что обещаю, то исполню свято.

— Спасибо тебе, Андрей Петрович… Дай-то Господи еще раз свидеться на этом свете…

— Ну, так с Богом в путь, братцы! – скомандовал хозяин.

Все двинулись к бухте.

— Залезай трое под полотно. Один останется на веслах, а я буду править… — продолжал Касаткин.

Скоро на берегу остались только Иван и Николай.

— Ну, прощайте, братцы. Доплывем – выручим, коли на то Божья воля!

— Прощайте, прощайте!

Еще несколько секунд, взмах весел и бударка, ловко оттолкнутая от берега, тронулась с места и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее поплыла по гладким как зеркало водам Арала…

Оставшиеся на берегу долго смотрели вслед быстро удаляющейся бударке, уносившей с собою, быть может, навсегда их товарищей по несчастью…

Пять дней уже прошло, как наши пловцы покинули негостеприимный остров, а земли все еще не видно. Страшная жара совсем измучила несчастных людей; под полотном так невыносимо душно, что пот катится градом, и губы, и горло, и рот сохнут от жажды. Тем, которые снаружи, несколько лучше; но зато как тяжела и мучительна работа веслами под палящими лучами солнца. Да и жажда нестерпимо мучит, а воду беречь надо… В бочонке ее осталось немного, запасы чочимулдука тоже на исходе. Ночью несчастные пловцы еще больше чувствуют себя во власти суровой стихии, и в сердце их еще меньше надежды достигнуть берега.

На шестой день с утра погода переменилась; пошел дождь.

Для наших путников это было большою радостью. С озабоченными, радостными лицами, они старательно собирали весь день всю воду, какую только можно было собрать.

Рассвет седьмого дня принес им еще большую радость: на заре Тунгатай, сидевший на веслах, увидел, наконец землю.

К полудню они были в камышах.

Теперь предстоял долгий , тяжелый путь по пустыне; но он не был им страшен, и они без боязни смотрели вперед. Громадная водная пустыня – угрюмый, неприветливый Арал – осталась позади, и это сознание наполняло счастьем их души. С легким сердцем бросили они на берегу свою бударку, которая теперь уже была им не нужна, и радостные, возрожденные, с новыми силами, отправились в далекий путь.

Над их головами мягко шелестел своими седыми пушистыми метелками камыш. С трудом раздвигая его, они медленно шли вперед, поминутно цепляясь платьем за старые сухие стебли и спотыкаясь о кочки. Иногда попадались тропинки, протоптанные дикими кабанами, и тогда идти было легче. Порой сквозь стебли синели небольшие озерца, которые, смотря по глубине, приходилось переходить вброд или обходить по суше. Порой желтели песчаные холмы, на которых безоружные путники с ужасом узнавали следы страшного хищника – тигра. И они молча спешили дальше, объятые паническим страхом и из последних сил работая руками и ногами, чтобы скорее выбраться из камышей.

А они, эти камыши, уже кончались. Сетка из делалась все реже и реже, и лишь село солнце – путники были в тихой песчаной пустыне.

Близ камышей решено было устроить кочевку и целую ночь жечь костер во избежание непрошеных гостей.

Ночь наступала быстро.

Под открытым небом, на голом песке, под охраной костра, как убитые спали путники, не чувствуя ночной свежести. И только один хозяин, похудевший, почти неузнаваемый, бродил по песку около костра, поддерживая огонь и сторожа своих товарищей.

Касаткин чувствовал себя хуже всех; у него темнело в глазах и ноги подкашивались от усталости. Голова, покрытая лишь белою тряпкой, болела нестерпимо.

Он прошел версты две и тяжело опустился на песок: ноги совсем отказывались служить.

— Трудно мне, братцы, — срывающимся голосом прошептал он.– Отдохнуть бы немного, товарищи.

Он сделал слабое усилие, чтобы приподняться; товарищи помогли ему стать на ноги, и он снова поплелся, пошатываясь как пьяный.

Солнце поднималось все выше и выше …Горячий пот давно уже струился с лиц матросов, но Касаткину вдруг почему-то стало холодно. Он попробовал двинуть ногой – и не мог: острая боль пронизала все его существо, перед глазами все закружилось, почва исчезла из-под ног, и как сноп он упал на песок.

Как его подняли товарищи, как поволокли по песку – впоследствии он ничего не помнил. Он очнулся только тогда, когда почувствовал, что лежит на чем.то мягком, в небольшом темном помещении.

Он поднял голову, оглянулся и увидел себя в киргизской кибитке.

— Где я? – слабым голосом спросил он, все еще не понимая, как он мог попасть сюда.

-А! Наконец-то ожил, Андрей Петрович! – радостно отозвался чей-то голос. Ишь как тебя свернуло…

— Где я? – повторил снова свой вопрос Касаткин.

— Благодари Бога, Андрей Петрович: у доброго человека. И матрос рассказал ему все, что с ним случилось с тех самых пор, как он почувствовал себя плохо, упал на песок. Они протащили его с версту, но потом оставили лежать, а сами пошли по степи отыскивать либо колодцы, либо кибитки. Судьба им благоприятствовала. Только взошли они на бархан, как увидели козла. Не долго думая, пошли они за ним и набрели на киргизскую кибитку.

Касаткин обернулся и только теперь заметил у двери какую-то женщину-киргизку, которая чинила одежду.

Немного далее от нее Тунгатай и Джафар разговаривали с хозяином кибитки.

— Эй, Тунгатай! Пойди сюда, хозяин очнулся.

Все вошли в кибитку, и хозяин ее приветствовал Касаткина.

— Здравствуй! Теперь, слава Богу, отошло… Только сил нет еще.

— Ну, это ничего. Тебе баба сейчас поесть даст.

И он кивнул головой киргизке и отдал ей какое-то приказание.

— Куда путь держишь? – подсаживаясь к Касаткину, сказал киргиз.

— В Казалинск пробираемся.

-Далеко… далеко, — покачал тот головой.

На несколько минут воцарилось молчание. Хозяйка вошла и поставила перед Касаткиным две чашки; в одной из них была кужа, в другой – айран. Страшно отощавший за последние дни, Касаткин, не ожидая приглашения, с жадностью накинулся на принесенную скудную пищу.

— Ну, и проголодался же я, — обратился он к хозяину кибитки; — что твой вол накинулся на пищу.

— Много дней плыл, мало кушал, — вставил тот.

— Мы-то еще хорошо отделались, — продолжал Касаткин. – Как-никак, а все на берегу и до города своего, Бог даст, доберемся благополучно. А каково тем, которые остались на острове? Худо им будет, худо…

— Выручать будешь?

— А то как же?.. Вот, Бог даст, доберусь до Казалинска, принайму народу, снаряжу кусовую, да и айда на Николай.

Далеко за полночь длилась беседа между Касаткиным и киргизом. Решено было прогостить в кибитке еще два дня, пользуясь любезным приглашением хозяина. Вечером он заколол козленка и устроил новоприбывшим целый пир.

На рассвете третьего дня Касаткин и его спутники простились с радушным киргизом; поблагодарив его за прием и разместившись на верблюдах, данных им же, с мальчиком-проводником двинулись по печальным Кизил-Кумам к Казалинску.

На восьмой день они прибыли, наконец, к великой радости родных и знакомых, в свой родной город, потратив, таким образом, на возвратный путь около трех недель.