Глава IV. Соединение Сыр-Дарьинской и Западносибирской линий (1863–1864)

Экономическое развитие России в послереформенный период и внешняя политика в Средней Азии

После реформы 1861 г. капитализм в России начал развиваться быстрыми темпами. Возникали новые заводы и фабрики, расширялась железнодорожная сеть. «…После 61-го года развитие капитализма в России пошло с такой быстротой, что в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века», — указывал В. И. Ленин{406}.

Ведущее положение по-прежнему занимала хлопчатобумажная промышленность, но удельный вес металлургии и машиностроения в экономике Российской империи значительно возрос.

Бурное промышленное развитие России продолжало требовать новых рынков сбыта. В министерства финансов и иностранных дел подавались петиции и докладные записки с ходатайствами о «создании в Средней Азии благоприятных условий для деятельности русского купечества»{407}.

Царское правительство сочувственно относилось к этим документам еще и потому, что рассчитывало за счет внешнеполитической экспансии ослабить классовые противоречия в стране.

«Среднеазиатская проблема» продолжала занимать одно из центральных мест на страницах газет и журналов, где [152] предлагались различные варианты ее разрешения. На некоторых из них необходимо остановиться подробно. Уже известный нам Ю. А. Гагемейстер поместил в «Русском вестнике» статью :»О торговом значении Средней Азии в отношении к России».

Основные ее положения могут быть несколько упрощенно сведены к следующему: среднеазиатские рынки важны для русской торговли, но для ее развития необходимо осуществить значительные военно-политические мероприятия.

Рассматривая статистические данные об экономических связях России со Средней Азией за 30–60-е годы XIX в., Гагемейстер приходил к выводу, что эта торговля «принимает оборот в том отношении выгодный для России, что сбыт туда наших мануфактурных изделий усиливается, тогда как мы оттуда запасаемся разными сырыми произведениями»{408}.

Россия может добиться усиления своего влияния на среднеазиатские ханства одной угрозой разрыва торговых отношений. В то же время Гагемейстер предостерегал, что осуществление этой меры на деле может тяжело отразиться и на русской промышленности. «От того подобное мирное средство может быть гораздо тягостнее для государства, чем даже употребление военной силы», — писал он. Правда, в Среднюю Азию пока еще сбывается сравнительно мало русских товаров, но России «нельзя не обратить внимания на эту почти единственную страну, которая еще принимает ее мануфактурные товары, тем более, что сбыт их там постоянно усиливается»{409}. Однако развитие торговли нуждается еще, писал Гагемейстер, в политическом «спокойствии», в увеличении благосостояния местного населения.

И Гагемейстер предложил следующую программу действий в Средней Азии:

«1. Занять верховья Сыр-Дарьи, чтобы обеспечить беспрепятственное плавание по ней ;русских судов и снабжение войск Сыр-Дарьинской линии и экипажей судов местной флотилии продовольствием, строевым лесом и топливом; добиться прекращения вражды между Кокандом и Бухарой с целью обезопасить перевозку товаров между Россией и этими ханствами.

2. Стать твердой ногой на Аму-Дарье для прекращения в Хивинском ханстве торговли невольниками и усмирения чрез это туркменских племен, кочующих на восточной стороне Каспийского моря. [153]

3. Связать через устройство нескольких фортов линию Сыр-Дарьинскую с Киргизо-Сибирской.

4. Перенести на эту новую линию таможенные учреждения с нынешних Оренбургской и Сибирской линий.

5. Учредить… срочное от казны (регулярное и казенное. — Н. X.) пароходство по Сыр-Дарье.

6. Отправить консулов в те владения среднеазийские, с которыми Россия находится или будет находиться в торговых сношениях, и содействовать учреждению там русских факторий.

7. Поощрить хлебопашество между киргизами»{410}.

Со статьей Гагемейстера перекликается анонимная: «Краткая записка о невыгодном для России положении торговли ее с Средней Азией», опубликованная в приложении к статье Н. Г. Залесова «Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году»{411}. Как нам удалось установить по рукописи, хранящейся в Центральном Государственном военно-историческом архиве СССР, автором записки был В. В. Григорьев, председатель Оренбургской пограничной комиссии (в 1852–1863 гг.), а затем управляющий «Областью оренбургских киргизов», т. е. казахов.

В. В. Григорьев, ссылаясь на отчеты таможен Оренбургской линии, указывал на дискриминацию русских купцов в среднеазиатских ханствах, в то время как азиатские партнеры по торговле пользовались в России равными правами и привилегиями и их товары облагались одинаковой таможенной пошлиной.

Это тем более непонятно, писал Григорьев, что Средняя Азия больше нуждается в русских товарах, чем Россия в среднеазиатском хлопке, составлявшем лишь незначительный процент импортного хлопка, сухофруктах неважного качества и марене, которая выращивается и в русском Закавказье. «Все означенные товары среднеазиатцы не могут сбывать с выгодой никуда, кроме России: ни в Персию, ни в Афганистан, ни в Индию, ни в Китайский Туркестан товары эти не требуются, ибо страны эти производят их в изобилии. Наоборот, от нас среднеазиатцы вывозят преимущественно такого рода товары, которых по ценам, за какие эти товары приобретаются в России, не могут они получать ниоткуда в шире и которые составляют при этом насущную потребность в Средней Азии. Таковы металлы: железо, медь, чугун и изделия из них; товар кожевенный и деревянный. Без наших произведений среднеазиатцу не в чем будет варить себе пищу, [154] не во что ноги обуть; сверх всего, сбытом нам хлопка своего и фруктов приобретают они и наличные деньги, на которые покупают потом от персиан и афганцев то немногое, что пригодно им из произведений британской промышленности»{412}.

Вывод Григорьева был следующий: необходимо добиться уменьшения таможенных пошлин с «христиан» (т. е. с русских купцов) в Средней Азии или «ограничить права среднеазиатских торговцев»{413}.

Этот документ, составленный «на месте», проникнут большим беспокойством за судьбы русской торговли на Востоке, чем статья высокопоставленного финансиста Ю. А. Гагемейстера. Однако оба документа связаны единством цели: различными средствами способствовать расширению экономических связей России со Средней Азией.

И эти и многие аналогичные статьи печатались на страницах одного и того же органа — журнала «Русский вестник», издававшегося М. Н. Катковым. Катков обычно чутко прислушивался к настроениям в правительственных сферах, и его журнал в определенной степени был официозом, влиятельным рупором как помещичьих, так и торгово-промышленных кругов. Журнал Каткова, обычно отражавший официальные взгляды, имел большой вес. Как вспоминал один из его современников, «тогда с одобрительными или отрицательными отзывами Каткова сообразовывалась вся наша высшая администрация, и стоило только Каткову выразить насечет чего-либо свое неудовольствие, как у высших наших сановников, к ведомству которых относились слова Каткова, подымался страшный переполох»{414}.

Выступления катковского «Русского вестника» и других журналов по проблемам среднеазиатской торговли доказывали особую актуальность этих проблем для России после Крымской войны и отмены крепостного права.

Проблема расширения экономических связей со Средней Азией широко обсуждалась на страницах и других журналов. Так, орган торгово-промышленных кругов «Промышленность. Журнал мануфактур и торговли» в первом же своем номере, вышедшем в 1863 г., опубликовал составленный С. А. Хрулевым «Проект устава товарищества для развития торговли с Средней Азией».

Целью этого товарищества были, по определению Хрулева, [155] организация широкого товарообмена «со степями киргизов и туркменцев, владениями хивинскими, бухарскими и кокандскими, лежащими вверх по Аму-Дарье», а также рыбный промысел и разработка нефтяных месторождений на Каспийском море. Хрулев аргументировал целесообразность создания такой компании уже знакомыми нам доводами: русские изделия могут успешно соперничать с европейскими лишь на рынках соседних с Россией стран Востока; Россия может стать основным посредником для вывоза товаров азиатских государств на европейские рынки.

Вместе с тем Хрулев сетовал на недостаточное развитие среднеазиатской торговли (несмотря на оказываемую ей правительственную поддержку) и обусловленное этим слабое влияние торговли «на усиление мануфактурной деятельности России». Хрулев считал, что Российская империя крайне медленно продвигалась к среднеазиатским ханствам, тогда как Англия, утвердившись в Индии, решительно проложила дорогу своим товарам через Афганистан в Среднюю Азию.

«Я лично видел, — писал Хрулев, — что наши киргизы носят беспошлинно халаты с английской подкладкой. Этими путями англичане вытесняют нашу торговлю с среднеазиатских рынков и угрожают уничтожением всякого нравственного значения (т. е. политического влияния. — Н. X.) нашего, а с ним и всякого сбыта произведений». Хрулев призывал «поспешнее утвердиться в торговом отношении в Балханском заливе», продлить Саратовскую железную дорогу через Уральск — Илецк на Орск — Оренбург — Семипалатинск — Бийск до Кяхты и Читы, а также организовать специальную компанию по торговле в Средней Азии, предоставив ей на первых порах определенные таможенные льготы{415}. В 1863 г. такая компания не была создана. Но не прошло и двух лет, как подобное «товарищество» возникло при участии правительства и виднейших торгово-промышленных фирм.

В начале 60-х годов XIX в. возникла острая потребность в хлопке для важнейшей отрасли русской промышленности — текстильной. В 1850 г. стоимость продукции бумагопрядильной промышленности составляла приблизительно 16 млн. руб., бумаготкацкой — 13, красильной и отделочной — 16 млн. руб.; в 1860 г. соответственно — 28,7; 19,3 и 23,1 млн. руб. В 60-е годы темпы роста выпуска продукции еще более возросли{416}. [156]

Развитие хлопчатобумажной промышленности в России, естественно, зависело от увеличения ввоза хлопка. В среднем за год импортировалось (в основном из США): в 1841–1845 гг. — 527 тыс. пуд., 1846–1850 гг. — 1115, 1851–1856 гг. — 1533, 1856–1860 гг. — 2421 тыс. пуд.

Однако начавшаяся в 1861 г. в США гражданская война сократила импорт хлопка в Россию в 1861–1865 гг. до 1116 тыс. пуд. в год{417}. Перебои в получении американского хлопка заставили правительство, торговцев и промышленников России по-иному взглянуть на вопрос о превращении среднеазиатских ханств в источники сырья. Хотя во время сырье-пого голода цены на среднеазиатский хлопок в Российской империи резко возросли, привоз его значительно увеличился. Так, с 1860 по 1861 г., когда поставки американского хлопка сократились вшестеро, ввоз хлопка из Средней Азии возрос втрое, а цены его на ярмарке в Нижнем Новгороде поднялись с 4–5 руб. за.пуд до 7 руб. 50 коп. и продолжали неуклонно и быстро увеличиваться (в 1862.г. — 12–13 руб., в 1864 г. — 22–24 руб.){418}.

Средняя Азия, которая до этого рассматривалась русскими промышленниками преимущественно как выгодный рынок сбыта, теперь приобрела значение источника важного промышленного сырья{419}.

Русские газеты и журналы запестрели статьями и заметками, посвященными вопросам превращения Средней Азии в хлопковую базу Российской империи. В. В. Григорьев опубликовал в «Северной пчеле» статью «О бухарском хлопке и возможности разведения хлопчатника на Сыр-Дарье»{420}, а затем в «Торговом сборнике» — другую, под названием «Бухарцы и хлопок»{421}.

«Вестник промышленности» в редакционном «Обозрении промышленности и торговли России» писал, что война в США может способствовать увеличению на мировом рынке спроса на промышленные изделия России, «в которых Америка — наша сильная соперница», и призывал закрепить это «честностью сделок и добросовестностью продаж».

Но, отмечали авторы обозрения, этому может помещать нехватка сырья для ткацких фабрик. Они выражали надежду, [157] что в России «побольше подумают о хлопке в тех странах Азии, которые у нас под рукой»{422}.

Автор «Заметок о Бухаре и ее торговле с Россией», опубликованных в «Современнике» под псевдонимом «Казенный турист», отмечал, что в результате сокращения привоза хлопка из Соединенных Штатов и увеличения доставки его из Бухарского ханства «обор и вывоз хлопка поглотил в Бухаре всю ее прежнюю производительность, заменил почти весь ее вывозной товар: канаус, сусу, выбойку, готовые халаты и даже фрукты». Автор призывал правительство быстрее осуществить давний план переноса таможенной черти от Оренбурга «на границу государства — на Сыр-Дарью», мотивируя это тем, что Россия в течение долгих лет «ожидала больших выгод от торговли с Азией»{423}.

Активизация захватнических действий царизма в Средней Азии была вызвана не только экономическими проблемами получения хлопка), но и внешнеполитическими предпосылками.

В начале 1863 г. в Польше вспыхнуло восстание против русского царизма, охватившее и Литву. Западные державы и в первую очередь Франция и Англия использовали события в Польше для дипломатического нажима на Российскую империю. Британский премьер-министр Пальмерстон и министр иностранных дел Россель, в сущности совершенно не интересовавшиеся самим восстанием, направили царскому правительству провокационные ноты. Они стремились ослабить международное положение России, ухудшить налаживавшиеся франко-русские отношения (участие Франции в совместном с Англией демарше не могло не отразиться на отношениях между Россией и Францией){424}.

Царское правительство, отлично понимавшее, что Англия играла ведущую рбль в предпринятом нажиме, решило осуществить контрманевр на Востоке. Дело было, однако, не только в конфликте по «польскому вопросу». Российская империя стремилась использовать каждую возможность для реванша за поражение в Крымской войне.

В то время как министр иностранных дел Горчаков посылал ноты протеста западным державам, Милютин и Игнатьев намечали планы действий в Азии, рассчитанные, по словам военного министра, на «отвлечение сил англичан из [158] Европы и нанесение их торговым интересам возможно большего вреда»{425}.

Все контрмеры сводились к наступлению на Хиву и в долину Аму-Дарьи. Однако военные операции разрешались только в том случае, если британские правящие круги от политики угроз и провокаций перейдут к открытой войне против. России.

Как известно, до войны дело не дошло. После нескольких месяцев шантажа западные державы были вынуждены признать свое поражение: политика запугивания обернулась против ее инициаторов. Эти события укрепили в России позиции сторонников экспансии в Средней Азии и подорвали политику «оглядки на Англию» дипломатического ведомства.

23 февраля 1863 г. состоялось заседание Особого комитета, на котором присутствовали руководители министерств, а также оренбургский и западносибирский генерал-губернаторы — Безак и Дюгамель. Были вновь подчеркнуты необходимость и желательность быстрейшего «соединения линий»г но под нажимом министра финансов Рейтерна комитет решил временно отсрочить это мероприятие{426}.

Кроме финансовых трудностей, на решения Особого комитета повлияли расхождения во взглядах обоих генерал-губернаторов на задачи и цели политики России в Средней Азии. Безак предлагал занять Ташкент и включить его в состав Российской империи, а Дюгамель считал более целесообразным добиться создания в Ташкентском оазисе самостоятельного ханства «под покровительством России»{427}.

Решения Особого комитета, утвержденные 2 марта 1863 г. царем, предусматривали детальное изучение местности между передовыми укреплениями Сыр-Дарьинской и Сибирской: линий. Начальнику Аральской флотилии Бутакову поручалось исследовать течение Сыр-Дарьи вверх от форта Перовского. Исполнявший должность начальника штаба Оренбургского корпуса подполковник Черняев должен был провести рекогносцировку района от Джулека до г. Туркестана и выслать «летучий отряд» к северным склонам гор Каратау до кокандской крепости Сузак.

Западносибирские войска получили задание обследовать [159] пути к Аулие-Ате (отряд полковника Лерхе) и дороги из Заилийского края по долине р. Нарын в Кашгар (отряд штабс-капитана Проценко).

Эти операции, проводившиеся исключительно с разведывательными целями, привели к неожиданному результату. Гарнизоны кокандских укреплений Куртка и Джумгала без. выстрела сдались отряду Проценко. При приближении отряда Черняева к Сузаку там вспыхнуло восстание против кокандских властей. Население Сузака заставило кокандский гарнизон сложить оружие и объявило о своем желании принять русское подданство. Их примеру последовали казахи Биштамгалинского рода, кочевавшие в районе Чолак-Кургана и Сузака. Однако в это же время отряд Лерхе вместо намеченного продвижения к Аулие-Ате надолго застрял у Пишпека.

Неожиданные успехи отряда Черняева (хотя он и не «занял окончательно» Сузак) вызвали беспокойство Безака, опасавшегося недовольства Министерства иностранных дел. В донесении правительству оренбургский генерал-губернатор отмежевывался от действий Черняева{428}. Начальник Сыр-Дарьинской линии полковник Веревкин, поддерживавший связь с Черняевым во время его похода, также отрицательно отозвался о «сузакской операции», исходя из соображений «большой политики».

«Разрушение Сузака… было бы дело прекрасное, — писал он Черняеву, — но опасаюсь я, чтобы оно не повело к каким-либо неприятным запросам из Петербурга и не подняло бы шума в политическом мире; теперь же, при натянутости наших отношений с Англией, у нас особенно боятся давать англичанам повод к опасениям и неудовольствиям»{429}.

И Безак и Веревкин ошиблись. Именно ухудшение отношений с Англией вызвало в Петербурге противоположную оценку действий Черняева. Близкий друг Черняева сотрудник Главного штаба Полторацкий сообщал ему в конфиденциальном письме, что и Милютин и Игнатьев довольны «сузакским делом»{430}.

Это «дело», не потребовавшее особых затрат, как и успех отряда Проценко в долине р. Нарын, послужили основой для выработки Министерством иностранных дел плана компромиссного, но быстрого разрешения проблемы «соединения линий». Было намечено провести границу по северному склону Каратауских гор: через Сузак — Чолак-Курган — Аулие-Ату. Для этого, писал Горчаков Милютину, «не потребуется [160] ни завоевания Ташкента, ни дорогостоящих экспедиций, ни даже овладения силой Туркестаном»{431}. Министерство иностранных дел рассчитывало, что «мирные сношения с среднеазиатскими ханствами» сохранятся, а продовольственное положение Сыр-Дарьинской линии улучшится.

На основе предложений Горчакова Военным министерством и Министерством иностранных дел 1 августа 1863 г. были согласованы общие «Соображения относительно будущих действий в Средней Азии». Оба министерства подчеркивали необходимость «соединения линий» с точки зрения административного управления занятыми районами и для развития «торговых и политических выгод Российской империи в Средней Азии», а также отмечали, что действия Черняева «без особых расходов и пожертвований» создали благоприятные предпосылки для занятия линии Сузак — Чолак-Курган — Аулие-Ата{432}. Министры считали политической ошибкой отвод войск с занятых позиций, но вместе с тем предлагали Безаку и Дюгамелю обходиться всецело местными военными силами и денежными средствами{433}.

Военное ведомство, и в прошлом ратовавшее за «соединение линий», и дипломатические круги (в первую очередь директор Азиатского департамента Н. П. Игнатьев) заняли в этом вопросе решительную позицию и резко выступили против очередной попытки сторонника осторожной политики Дюгамеля оттянуть осуществление планировавшихся мероприятий. Заявление Дюгамеля, что его войска будут заняты на различных строительных работах, а ассигнованных денежных средств недостаточно для взятия Аулие-Аты{434}, было встречено дружной критикой обоих министерств — военного и иностранных дел.

Игнатьев от имени Министерства иностранных дел заявил, что если бы Лерхе действовал столь же решительно, как Черняев, то отряды войск Оренбургского и Западносибирского корпусов давно бы встретились. Поскольку в Средней Азии сложилась выгодная для России обстановка (внутренние раздоры в Кокандском ханстве и очередная бухаро-кокандская война), Игнатьев настаивал на безотлагательном и ра-.днкг.льном решении поставленной задачи. «Пропустив и это время, осуществление соединения линий представит более значительные затруднения и вызовет, может быть, борьбу с противником более сильнейшим, — писал Игнатьев. — Мы потеряем плоды всех экспедиций прошедшего лета и должны [161] будем начать дело, сызнова при обстоятельствах менее благоприятных и, вероятно, с большими расходами»{435}.

Мнение Игнатьева о возможности соединения линий уже в 1863 г. поддержало Военное министерство. На местах некоторые военачальники были склонны к немедленным действиям. Черняев прислал в Петербург новую докладную записку «о соединении границ Оренбурга и Сибири», где указывал на общегосударственное значение этой проблемы и на расхождения во мнениях генерал-губернаторов, которые никак не могут договориться между собой. Если правительство возьмет на себя инициативу, то придет конец «переговорам и совещаниям, бесплодно продолжающимся 15 лет»{436}.

Значительно дальше Черняева шел его коллега по службе в Оренбургском корпусе капитан Мейер. Он отрицал экономическую и политическую целесообразность установления границы по северному склону Каратауских гор и считал, что русские войска могут легко занять и город Туркестан, и, главное, важный торговый центр Ташкент. Мейер именовал установление границы по хребту Каратау «самой опасной и вредной полумерой, которую могло придумать русское правительство»{437}.

То же самое предлагал и оренбургский генерал-губернатор Безак. Он считал, что намеченная пограничная черта Сузак — Чолак-Курган — Аулие-Ата будет лишь промежуточной позицией, заняв которую нужно сразу же начать подготовку к дальнейшему продвижению на юг. Безак намечал в качестве следующей задачи овладение городом Туркестаном и создание пограничной линии по р. Арыси.

Мнение оренбургского генерал-губернатора было одобрено военным министром, предложившим немедленно овладеть Сузаком, Чолак-Курганом и Аулие-Атой, «имея в виду» дальнейшее передвижение войск, чтобы занять города Туркестан и Чимкент{438}.

Горчаков, который из дипломатических соображений обычно с большой осторожностью подходил к проектам активных наступательных действий в Средней Азии, теперь признал целесообразным, сосредоточить все усилия правительства на осуществлении давно задуманных планов{439}.

Военный министр направил командиру Сибирского корпуса специальное послание. После обширного исторического [162] экскурса, в котором Милютин указывал, что еще при Николае I было признано делом первостепенной важности установление оплошной границы от р. Чу до Сыр-Дарьи, он отмечал, что министерства иностранных дел и военное пришли к твердому выводу о необходимости воспользоваться благоприятными результатами экспедиций 1863 г., внутренними раздорами в Коканде, войной этого ханства с Бухарой и с весны 1864 г. «соединить линии»{440}.

Из Средней Азии тем временем приходили сообщения о новых попытках Англии укрепить и расширить свои торгово-политические позиции в Коканде и Бухаре, о прибытии туда английских агентов{441}. В Коканде, в частности, побывали английские агенты Абдул Маджид и Мулла (условная кличка), присланные туда для переговоров с ханом{442}. Особенное беспокойство вызвали у царских сановников известия, что англичане продолжают стремиться к освоению водных путей в Среднюю Азию и уделяют много внимания захвату торговых рынков стран Востока, в том числе соседних с Россией{443}.

Эти известия были вполне достоверны. В самом начале 1863 г. губернатор Пенджаба Р. Монтгомери представил вице-королю Индии лорду Элгину объемистый доклад; своего секретаря Девиса «Торговля и ресурсы стран на северо-западной границе Британской Индии». В докладе подчеркивалось, что близость британских владений к основным торговым пунктам Средней Азии и Западного Китая благоприятствует быстрой и легкой доставке английских товаров на местные рынки. Этому способствует также развитие железнодорожной сети Индии и пароходного движения по рекам Пенджаба. В дальнейшем условия доставки британских изделий, по мнению Монтгомери, должны будут еще более улучшиться в связи со строительством железнодорожной линии от Амритсара в Пешавар, Мултан и к р. Инд, а также прямого пути из Калькутты на север Индии.

Монтгомери предлагал проводить в Пешаваре ежегодную ярмарку, добиться допуска китайским правительством английского торгового агента в Яркенд (Западный Китай), продолжать совершенствовать пути сообщения, уменьшить пошлины на привозимые в Индию товары. Он сообщал, что ведет переговоры с махараджей Кашмира о снижении таможенного [163] обложения изделий, которые доставляются в эту страну и за ее пределы из английских владений в Индии{444}.

Эти и аналогичные экспансионистские планы колониальных властей, служившие интересам английской торгово-промышленной буржуазии, как правило, находили полную поддержку правительства Британской империи и претворялись в жизнь. В Англии из них не делали секрета. Доклад Монтгомери был отпечатан типографским способом. Один его экземпляр военный агент России в Лондоне полковник Новицкий переслал в Петербург{445}.

Британские замыслы на Среднем Востоке послужили дополнительным толчком, ускорившим осуществление планов царизма в Средней Азии. Стремясь ликвидировать возможность каких-либо отсрочек и отговорок со стороны отдельных ведомств и официальных лиц, а также закрепить принятое решение в документе общегосударственного значения, Милютин подготовил доклад о действиях в Средней Азии. В нем было предусмотрено, что с весны 1864 г. войска Оренбургского корпуса окончательно займут Сузак, а отряды Сибирского корпуса овладеют городом Аулие-Атой, и, таким образом, будет создана сплошная пограничная линия по хребту Каратау. Далее указывалось, что впоследствии эта граница должна быть перенесена на р. Арысь со включением Чимкента в состав Российской империи.

20 декабря 1863 г. этот доклад был утвержден царем и стал программой действий в Средней Азии.

Практическое осуществление этой программы возлагалось на оренбургского и западносибирского генерал-губернаторов{446}.

Царский указ от 20 декабря 1863 г. знаменовал собой начало нового этапа внешней политики России в Средней Азии. К концу 1863 г. фактически была завершена стадия разведывательных экспедиций, дипломатических переговоров, случайных, изолированных и разрозненных военных походов против того или иного города, той или иной крепости.

В 1864 г. началось широкое наступление царских войск в глубь Средней Азии. К 1864 г. ближайшей целью военных походов было занятие линии Сузак — Аулие-Ата, а конечной и важнейшей целью — включение в состав России Чимкента и Туркестана, заключение выгодных договоров с правителями среднеазиатских ханств и укрепление а этих ханствах влияния России. [164]

Создание Новококандской линии

В первые месяцы 1864 г. царское правительство вело всестороннюю подготовку к походу на Сузак и Аулие-Ату. Готовилось к борьбе и Кокандское ханство. Длительные и кровопролитные междоусобицы к этому времени завершились здесь победой, хотя и кратковременной, так называемой «кипчакской группировки», феодальной верхушки одной из среднеазиатских народностей.

Фактическим руководителем Кокандского ханства стал мулла Алимкул, принявший энергичные меры для укрепления военного и финансового положения Коканда. По его указанию, правитель Ташкента парваначи Hyp-Мухаммед посетил Сузак, Чолак-Куртан и Аулие-Ату, чтобы ознакомиться с их укреплениями и собрать дань с кочевавших в окрестностях этих городов казахских родов{447}. Сменивший впоследствии Hyp-Мухаммеда парваначи Койчи также побывал в Аулие-Ате с целью поднять против России казахские племена За-чуйской долины{448}.

Особую активность проявил правитель города Туркестана Мирза Давлет. Он собрал двухтысячный военный отряд, имевший 10 пушек, ввел в подвластном ему округе повышенные налоги и напал на соседних кочевников, в том числе и на казахов — русских подданных. Насилия, чинившиеся Мирзой Давлетом над населением Туркестанского округа, вызывали здесь резкое недовольство{449}.

Отмечая вред деятельности Мирзы Давлета для русской торговли в Средней Азии и опасность нападения его солдат на коммуникационные линии русских войск между фортом Перовским и Сузаком, начальник Сыр-Дарьинской линии полковник Веревкин поставил перед Безаком вопрос о нанесении удара по Туркестану после занятия Сузака{450}.

Положение в Туркестане давало оренбургским властям надежду на легкое овладение этим городом.

Реакция на это предложение в Петербурге была очень характерной: формально предложение о занятии Туркестана было отвергнуто, но вместе с тем оренбургским властям была предоставлена полная возможность обойти этот запрет. Так, Безак получил указание не изменять намеченный на 1864 г. [165] план и добиваться главной цели: установления связи между линиями. Но… поход на Туркестан санкционировался при условии, если «представится несомненный и легкий случай занять его постоянным гарнизоном. Одна демонстрация более вредна, чем полезна»{451}.

Это решение было полностью согласовано с директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел Игнатьевым, который заявил, что «Туркестан занять можно и даже должно, если город не в состоянии выдержать ускоренной атаки, если притом готов отворить ворота, свергнуть с себя кокандское иго и принять добровольно войска наши, если, таким образом, Оренбургский отряд не будет почти задержан при движении его на соединение с Сибирским»{452}.

В мае 1864 г. подготовка к походу на кокандские укрепления была в основном закончена, и командующий Сыр-Дарьинской линией полковник Вёревкин повел отряд (около 1500 человек) на Туркестан. Со стороны Западной Сибири к Аулие-Ате выступил Зачуйский отряд (2500 человек при 22 орудиях). Его начальником, по рекомендации Милютина, Дюгамель назначил полковника Черняева, специально прибывшего для этого из Петербурга. Черняева сопровождал штаб-ротмистр Ч. Ч. Валиханов{453}.

Заняв без боя укрепление Мерке, Черняев 4 июня 1864 г. после двухчасовой стычки овладел крепостью Аулие-Ата. Как доносил Черняев, комендант крепости «с 400 конными бежал из цитадели… Пешие сарбазы, бросив оружие, смешались с жителями»{454}. Потери кокандского гарнизона — несколько сот убитых и раненых, царских войск — 5 раненых.

Почти в это же время, 9 июня 1864 г., отряд Веревкина подошел к г. Туркестану, но встретил сильный отпор кокандцев и был вынужден начать осаду. 12 июня 1864 г., отбив многочисленные вылазки противника и потеряв 5 человек убитыми и 33 ранеными, царские войска фактически захватили город. Бек Туркестана Мирза Давлет вместе с 300 сарбазами отступил по ташкентской дороге, остальной гарнизон разбежался{455}.

После бегства Мирзы Давлета жители Туркестана прислали в русский лагерь депутацию, заявившую о сдаче города и крепости. Купцы и духовенство Туркестана, считавшегося одним из священных городов ислама, подали Веревкину петицию, в которой, ссылаясь на притеснения кокандских [166] властей и бека Мирзы Давлета, просили сохранить «все права и привилегии, какие только существовали у нас прежде», — шариатский суд, движимую и недвижимую собственность; освободить от всех налоговых обложений и рекрутской повинности; особый пункт содержал просьбу о сохранении за духовенством мечети Хазрета-Али всей принадлежавшей ему собственности{456}.

Веревкин указывал на злоупотребления Мирзы Давлета при сборе податей, «чрез что, равно чрез задержку в торговле и промыслах, действительно, многие из жителей разорились и бедны. Система взимания налогов была такова, что сама по себе давала повод к злоупотреблениям»{457}. Он считал целесообразным освободить население Туркестана на 3–4 года от налогов, кроме торговых пошлин и кибиточного обложения кочевников. Это предложение было поддержано Безаком и принято правительством.

Успешные действия царских войск в Средней Азии вызвали живой отклик в Петербурге. Черняеву и Веревкину присвоили чин генерал-майора, а всем офицерам было объявлено «высочайшее благоволение». Начальникам отрядов было предложено представить списки наиболее отличившихся. Большое число офицеров получило различные ордена.

Осуществляя старое стремление к «соединению линий», царское правительство приняло решение о создании новой передовой линии из всех укреплений от р. Чу до крепости Яны-Курган на Сыр-Дарье. Начальником этой линии, названной Новококандской, был назначен Черняев{458}. Упоенный легкими и быстрыми победами, Черняев немедленно начал планировать дальнейшее продвижение в глубь Средней Азии и 7 июля 1864 г. выступил из Аулие-Аты на Чимкент. В этом городе сосредоточивались кокандские войска, которые должны были отбить Туркестан и Аулие-Ату. Для руководства военными действиями в Чимкент прибыл сам правитель Кокандского ханства Алимкул, вступивший в предварительные переговоры с представителем Черняева Н. А. Северцовым. Алимкул требовал прекратить наступление и вывести царские войска из занятых ими пунктов. Черняев, имевший для переговоров с Кокандом специальные инструкции Петербурга, заявил, что не правомочен решать этот вопрос, находящийся всецело в компетенции центрального правительства, и обусловил прием царским правительством кокандских послов согласием хана со всеми предложениями Черняева. Естественно, [167] что на этой основе переговоры не могли вестись, чего, собственно, и добивалось царское правительство.

Попытка Черняева овладеть Чимкентом окончилась полной неудачей. Встретив упорное сопротивление, Черняев был вынужден в конце июня снять осаду. В донесениях Дюгамелю он называл свой поход «рекогносцировкой Чимкента»{459} и заявлял, что намерен через некоторый срок занять этот город.

Тем временем в самом Чимкенте развернулась борьба между приверженцами кокандской ориентации и сторонниками укрепления экономических и политических связей с Россией. В результате этой борьбы «кипчаковская партия взяла верх, зарезав шесть главнейших представителей сартовской партии, желавших мира с русскими»{460}.

«Кипчакская партия», поддерживавшая военно-феодальные круги Кокандского ханства, стремилась к сохранению за ними возможности монопольной эксплуатации народных масс ханства, а потому была наиболее решительным противником подчинения ханства России.

«Сартовская партия» отражала интересы торгово-ремесленных кругов, получавших большую выгоду от торговли с Россией и непосредственно заинтересованных в ослаблении феодального произвола и прекращении межплеменных раздоров и войн.

После получения известий о предпринятом бухарским эмиром наступлении на Ферганскую долину мулла Алимкул с большей частью войск направился в Ташкент. В Чимкенте остался крупный гарнизон под начальством парваначи Нур-Мухаммеда{461}.

Воспользовавшись благоприятной обстановкой и не согласовывая вопроса ни с Петербургом, ни даже с Омском, Черняев 3 сентября 1864 г. приказал подполковнику Лерхе, возглавлявшему войска в Зачуйском крае, двинуться из Аулие-Аты на Чимкент. Одновременно с этим из Туркестана выступил другой отряд, которым командовал сам Черняев.

21 сентября Чимкент был взят штурмом (потери царских войск составили 6 убитых и 41 раненый). 25 сентября Черняев сообщил Дюгамелю о захвате города. [168]

Еще 20 сентября, когда участь Чимкента была фактически решена, Черняев отправил Полторацкому в Главный штаб письмо полуофициального характера, в котором оправдывал свой военный лоход, не предусмотренный высшими властями, тем, что «овладение Чимкентом до наступления зимы не только полезно, но даже необходимо для спокойствия края»: его захват, подчеркивал он, нанесет «решительный удар Коканду, и все Ташкентское ханство поступит в наше распоряжение»{462}.

Черняев особо отмечал значительное улучшение качества кокандской артиллерии, скорость и меткость ее стрельбы и; применение «настильно-рикошетно-разрывных снарядов большого калибра». Он сообщал о прибытии в Ташкент «европейца, пользующегося почетом и заведующего отливкой орудий».

В другом письме Черняев указывал на опасность недооценки сил Кокандского ханства: «…У них руководители не хуже наших, артиллерия гораздо лучше, доказательством: чего служат нарезные орудия, пехота вооружена штыками, а средств гораздо больше, чем у нас. Если мы их теперь не доконаем, то через несколько лет будет второй Кавказ»{463}..

Этими доводами начальник Новококандской линии хотел убедить Военное министерство в необходимости безотлагательного дальнейшего наступления на кокандцев. Однако Милютин, ознакомившись с письмом Черняева, выразил серьезное беспокойство по поводу намерений последнего «не только овладеть Чимкентом, но и удержать его за собой. Такое распространение наших границ никогда не входило в наши планы; оно чрезвычайно растягивает нашу линию и требует значительного увеличения сил»{464}.

Опасаясь, что недостаточная подготовка царских войск в Средней Азии приведет к крупному поражению, Милютин по телеграфу предложил Дюгамелю приказать Черняеву, «чтобы отнюдь не увлекался далее того, что было предположено»{465}.

На попытки Полторацкого, поддерживавшего все действия Черняева, убедить Милютина в том, что овладение Чимкентом «довершит первоначальное предположение устроить пограничную черту» по р. Арыси, военный министр возразил: «Хорошо, но кто поручится, что за Чимкентом Черняев [169] непризнает необходимым взять Ташкент, а там — Коканд, и конца этому не будет»{466}.

В связи с такой позицией военного министра Полторацкий настоятельно советовал Черняеву: «Не идите далее, ограничьтесь линией Арыси!».

Однако Черняев и его ближайшие сотрудники уже подготавливали почву для наступления на Ташкент. Тот же Полторацкий передал Н. П. Игнатьеву полуофициальное письмо Н. А. Северцова. Ссылаясь на мнение начальника Новококандской линии, Северцов заявлял о необходимости продвинуть эту линию на Сыр-Дарью — вплоть до ее истоков или «восстановить бывшее Ташкентское ханство, с которым и самая запутанная граница на восток от истоков Арыси не опасна, ибо это ханство… без союза с нами и держаться не может. Да и Коканд тогда будет достаточно слаб, чтобы жить мирно»{467}.

Черняев не дожидался ответа из столицы на свои письма: уже 27 сентября 1864 г. он двинулся на Ташкент. Начальник артиллерии Новококандской линии И. Качалов считал этот поступок авантюристическим: «самая безумнейшая мысль — с отрядом в 1000 человек овладеть Ташкентом, городом со 100 тыс. жителей и раскинутым на 50 верст в окружности».

Качалов пытался помешать этим действиям, но на вопрос о целях похода Черняев ответил успокоительно: «Мы подойдем к Ташкенту, жители вышлют посольство, это посольство я тотчас отправлю в Петербург и, простояв день-два под Ташкентом, возвращусь назад, затем буду ожидать распоряжения, как поступить с Ташкентом»{468}.

То же самое Черняев сообщил военному министру (по обыкновению, лишь через две недели после окончания нового похода). В своем донесении он подчеркивал, что не собирался занять Ташкент. Постоянно получая сведения, что в городе «население мирное, промышленное, живущее преимущественно торговлей с Россией, и сильно тяготится настоящими военными действиями, во всем обвиняет господствующих в Коканде кипчаков, желает мира, а большинство жителей — и русского подданства», — докладывал Черняев, — он решил воспользоваться моральным воздействием поражения кокандских войск под Чимкентом, чтобы изгнать их и из Ташкента, а затем, «если жители выскажутся в нашу пользу, то отправить от них депутацию в Петербург и пока предоставить им [170] собственное городское управление, наблюдая за устранением всякого постороннего влияния, вплоть до дальнейших распоряжений правительства»{469}.

Черняев выступил из Чимкента на крупнейший город Средней Азии во главе отряда в 1550 чел. при 12 орудиях. Расчеты начальника Новококандокой линии не оправдались. Ташкент оказался хорошо укрепленным городом, с большим гарнизоном кокандских сарбазов. Попытки связаться со сторонниками «русского подданства» не увенчались успехом: посланные в город 4 человека, ранее торговавшие с ташкентскими купцами, были перехвачены кокандским разъездом и вернулись ни с чем.

Все же после осмотра оборонительных сооружений Ташкента и небольшой перестрелки Черняев решил предпринять штурм. В крепостной стене была пробита брешь, через которую в город должны были ворваться солдаты. Однако кокандские войска успели завалить брешь и разобрать мост через крепостной ров. Штурм был отбит. Черняев, не желая ухудшать свое и без того рискованное положение, решил отступить к Чимкенту. Как и прежде, его поразили успехи ко-кандской артиллерии, сравнявшейся с русской по быстроте и меткости стрельбы и превосходившей по дальности огня{470}. Потери царских войск в результате борьбы у стен Ташкента составляли 16 убитых и 42 раненых.

После возвращения в Чимкент Черняев, называя пункты, необходимые для закрепления занятой территории, упоминал Чимкент, Аулие-Ату, Туркестан, Токмак, Мерке, Чолак-Курган, а также район устья р. Арыси, но уже не говорил о Ташкенте{471}.

Поражение под этим городом вызвало среди царских властей различную реакцию. Дюгамель характеризовал его как «несчастное дело, которое все испортило и произведет весьма невыгодное впечатление в Петербурге». Он писал начальнику Новококандской линии, что даже рекогносцировка Ташкента была излишней и ненужной: «Успехи наши в настоящей кампании были так велики, что незачем нам было гнаться за новыми лаврами, и благоразумие требовало только прочно укрепиться в занятых нами позициях». [171]

«Превращение» же рекогносцировки в штурм города Дюгамель находил «совершенно непонятным и ни с чем не сообразным» делом, подчеркивая, что овладение Ташкентом не входило в планы правительства ни в ближайшее время, ни в будущем{472}.

В столице несколько по-иному реагировали на неудачу ташкентского похода. Докладывая Александру II соответствующий рапорт Черняева, Милютин акцентировал внимание на мерах по укреплению Новококандской линии. Царь лишь выразил сожаление по поводу того, что Черняев «решился на ненужный штурм, стоивший нам столько людей»{473}.

Полторацкий слал из Петербурга успокоительные письма, сообщая, что ташкентское «дело» не произвело «особенно дурного впечатления». Интересная деталь: когда Полторацкий, стремясь выгородить своего друга, пытался заверить военного министра, что Черняев не ставил перед собой цели овладеть Ташкентом, Милютин в недоумении воскликнул: «Зачем же иначе было ходить туда?»{474}.

Это замечание Милютина — ключ к пониманию многих вопросов, всплывающих при анализе действий России в Средней Азии в 1864 г. Внешняя сторона событий свидегельствует о важной роли, сыгранной Черняевым в завоевательных операциях этого периода.

Поэтому необходимо остановиться на некоторых мотивах поступков Черняева и на отношении царского правительства к ним.

Успешные действия в Средней Азии, не требовавшие особых расходов, не отвлекавшие крупных военных сил, вполне устраивали правительство Российской империи. «Чтобы самодержавно властвовать внутри страны, царизм во внешних сношениях должен был не только быть непобедимым, но и непрерывно одерживать победы, он должен был уметь вознаграждать безусловную покорность своих подданных шовинистическим угаром побед, все новыми и новыми завоеваниями», — указывал Ф. Энгельс{475}.

Именно поэтому некоторое «превышение полномочий», допускавшееся Черняевым, т. е. открытые агрессивные действия, отнюдь не вызывали возражений в Петербурге — лишь бы не было серьезных поражений. При малочисленности русских войск в Средней Азии любое поражение могло [172] поставить их на грань катастрофы, а любая победа над численно превосходящими силами противника повышала престиж Российской империи. Это вызывало неоднократные предостережения правительства местным властям и предложения «не зарываться».

Пока успешно развивалось присоединение к Российской империи обширной территории, мелкие, частные и временные неудачи не вызывали особого беспокойства.

С военной точки зрения первые же стычки с кокандскими отрядами показали несомненное организационное и техническое превосходство царских войск (отмеченные успехи в развитии кокандской артиллерии не имели, конечно, сколько-нибудь решающего значения). Несмотря на малочисленность, русских отрядов им удавалось побеждать значительно превосходящие силы Кокандского ханства. Несколько «исключений», когда царские войска были вынуждены отступить (первые попытки взять Чимкент и Ташкент, «мейеровское дело» и столкновение сотни есаула Серова под селением Иканом с сарбазами Алимкула в конце 1864 г.), лишь оттеняют общие результаты: победу вооруженных сил Российской империи над войсками Кокандского ханства на обширной территории Южного Казахстана.

В обстановке военных действий, но без особой опасности для жизни (потери, как уже отмечалось, в подавляющем большинстве случаев были крайне незначительны) военнослужи-лое дворянство могло легко получать воинские отличия и чины.

Вот несколько примеров. За рекогносцировку верховьев Сыр-Дарьи (речь шла, конечно, не о верховьях, а о среднем течении реки) и окрестностей г. Туркестана, как формулировалось в царском указе, Черняев в мае 1864 г. был награжден орденом св. Владимира 3-й степени, за овладение Аулие-Атой он был произведен в чин генерал-майора, за занятие Чимкента получил орден св. Георгия 3-й степени, а «за все вообще распоряжения и действия после взятия Аулие-Аты» — орден св. Станислава 1-й степени. Иными словами, за полугодие Черняев получил повышение в чине и три ордена.

Его сподвижник подполковник Лерхе в феврале 1864 г. за рекогносцировку долины р. Чу был награжден орденом св. Владимира 4-й степени, а затем за участие в различных военных операциях получил чин полковника и ордена св. Станислава 2-й степени и св. Георгия 4-й степени.

Посланный Черняевым с донесением в Петербург о взятии Чимкента поручик Туманов (получивший за захват Аулие-Аты орден св. Анны 3-й степени) был награжден орденом св. Владимира 4-й степени. Его принимали царь, [173]

военный министр, начальник Главного штаба и вся петербургская знать. Вскоре Черняев получил восторженное письмо Туманова из столицы, в котором он сообщал, что «у всех на устах молодецкое дело» — занятие Чимкента, что награды посыплются на туркестанские войска, как из рога изобилия, и т. п. Еще не зная о неудаче Черняева под Ташкентом, Туманов выражал пожелание, чтобы имя Черняева «с присоединением Ташкента было навсегда связано с этим городом»{476}.

На время военных походов и рекогносцировок всем офицерам выдавались подъемные деньги и дополнительные рационы. Солдаты получали «жалование по усиленным окладам» и другие льготы, а при взятии той или иной крепости им выдавалось по 1 руб. серебром на человека.

Естественно, что все это вызывало определенный ажиотаж в войсках, особенно если учесть незначительность потерь и сравнительную слабость противника.

Вокруг армии кормилось множество подрядчиков, обкрадывавших казну и войска. В периоды военных действий число этих влиятельных лиц, зачастую тесно связанных с административными кругами, резко возрастало. «Движение вперед, в глубь Азии и колонизация Семиречья, проведение туда дороги и устройство путей сообщения с возникавшими поселениями вызывали многочисленные поставки и подряды, производимые Главным управлением (Западной Сибири. — Н. X.), и давали богатую добычу членам его», — писал о «частном проявлении» таких тенденций П. П. Семенов{477}, посетивший еще в 50-х годах XIX в. центр Западносибирского генерал-губернаторства — Омск.

Было бы вместе с тем неправильно видеть в событиях, развернувшихся в 1864 г. в Средней Азии, исключительно военную сторону — стремление группы военных к легкой славе и наживе. Куда бы ни «зашел» с войсками Черняев, царские власти вполне могли вернуть его, хотя они и много говорили о политическом престиже, «не позволявшем» покидать захваченные земли.

Всестороннюю оценку истинного положения дел дает военный министр Д. А. Милютин. В своих мемуарах «Мои старческие воспоминания за 1816–1873 гг.» он останавливается на так называемых своевольных действиях царских полковников и генералов в Средней Азии.

Ссылаясь на то, что Черняев переписывался с директором Азиатского департамента Н. П. Игнатьевым, Милютин делал логический вывод, что начальник Новококандской линии «не [174] мог быть в полной неизвестности о видах правительства, т. е. Министерства иностранных дел, которое постоянно противилось всякому движению нашему вперед в Средней Азии. Впоследствии положительно выказалось, что Черняев не хотел знать видов правительства и действовал на свою голову, вопреки получаемым самым категорическим предписаниям своего начальства. Мне случалось слышать упреки, почему подобные самовольные действия местных второстепенных начальников проходят безнаказанно? В особенности Министерство иностранных дел сетовало на то, что не только такие начальники, не подвергаются ответственности, но еще награждаются и прославляются. Признавая в этих упреках некоторую долю основательности, я был, однако, убежден в необходимости большой осторожности в подобных случаях. Требуя от местных начальников соблюдения по возможности даваемых им инструкций и указаний, я вместе с тем находил вредным лишать их вовсе собственной инициативы.

Страх ответственности за всякое уклонение от инструкций: может убивать энергию и предприимчивость. Бывают случаи, когда начальник должен брать на свою собственную ответственность предприятие, которое в заранее составленной программе не могло быть предусмотрено. Дело в том, конечно, чтобы подобные отступления от программы в частностях нeпротиворечили общей цели и действительно оправдывались необходимостью»{478}.

Эта «необходимость» раскрывает подлинный смысл действий царизма в Средней Азии — получение экономических и политических выгод от освоения занятых районов. Это стало насущной политической необходимостью еще и потому, что давало возможность ограничить активность своих соперников — британских экспансионистов. Речь шла уже не только о торговой конкуренции. Разведывательные операции английской агентуры, посещения среднеазиатских ханств различными афганскими, турецкими и иными миссиями, а также представителями британских властей в Индии, наконец, попытка прямого нажима на Бухарское ханство — все это внушало правящим кругам России серьезные опасения за свои позиции в Средней Азии.

Но основную роль играл внутриэкономический фактор: тенденция русского капитализма к расширению на другие территории.

Экономическое изучение и освоение районов Южного Казахстана начиналось немедленно вслед за их присоединением, а подчас проводилось и в период военных действий. Пока, [175] например, Веревкин и Черняев захватывали Аулие-Ату и Туркестан, отряд поручика Абрамова (в его составе находился горный инженер Фрезе) был отправлен для поисков месторождений полезных ископаемых, о существовании которых в этом районе царским властям было известно раньше. Абрамов нашел заброшенные свинцовые рудники и каменноугольные залежи{479} и провел топографическую съемку местности. При рекогносцировке Черняевым Каратауских гор в 1863 г. также проводилось изучение находившихся здесь месторождений каменного угля{480}.

По мере продвижения русских войск в глубь Средней Азии царское правительство поставило вопрос об использовании среднеазиатских земель для создания русских поселений. Так, еще не успели отряды Черняева «водвориться» на занятой ими территории, как между Петербургом и Омском началась переписка по этому вопросу. Военный министр поддержал мнение Дюгамеля о целесообразности создания русских поселений в «Зачуйском крае» и на границах с Западным Китаем, указав, что наиболее подходят для переселения казаки Сибирской линии или Оренбургского казачьего войска{481}.

Предполагалось, что казачьи поселения станут базой для дальнейшего наступления в глубь Средней Азии.

Правящие круги России не желали учитывать специфику обстановки в Средней Азии и прежде всего высокую плотность населения в районах, пригодных для земледелия. В связи с этим местные власти опасались, что создание здесь русских поселений лишь уменьшит доходы от завоеванных территорий. В ответ на запрос западносибирского генерал-губернатора Черняев заявил, что все территории в Зачуйском крае, на которых возможно земледелие, уже заняты и обрабатываются местными жителями. Конфискация этих земель для создания русских поселений вызовет всеобщее недовольство «без пользы для обороны края и особенно для его производительности, которую земледельцы, не освоившиеся с местными условиями,… могут скорее уменьшить, чем усилить».

В то же время Черняев признавал целесообразным переселение семейных солдат, желающих остаться в городах Средней Азии, а также торговцев и ремесленников. Он считал необходимым приобретать для них на казенный счет землю под дома и огороды, предоставлять торговые и податные льготы и освобождать на 20 лет от рекрутской повинности. [176]

В заключение начальник Новококандской линии снова подчеркивал, что приобретение поселенцами земельной собственности может быть допущено лишь на общих основаниях «посредством покупки у местных жителей, по взаимным условиям»{482}.

Однако позиция Черняева, главного административного лица в Средней Азии, могла только на какой-то срок задержать активную колонизацию Туркестана. Царскому правительству нужны были земли Средней Азии в качестве переселенческого фонда, и через некоторое время этот вопрос снова был поставлен на повестку дня.

Все изложенное свидетельствовало о подготовке царизма к широкой экономической эксплуатации завоеванных территорий.

Министерство иностранных дел вскоре разработало и согласовало с Военным министерством важные документы, определившие внешнюю политику России в Средней Азии. Это были четыре «записки» о различных аспектах политики, ее исторических корнях, географических данных Туркестана, различных проектах «соединения линий», а также намеченных действий. Все эти материалы 31 октября 1864 г. были представлены Горчаковым царю в виде доклада и утверждены Александром II. Фактически это была общая политическая программа царизма в Средней Азии.

Министерство иностранных дел отмечало нежелание якобы правительства «распространять завоеваниями свои пределы», но вместе с тем указывало, что Российская империя «под влиянием настоятельных требований нашей торговли и какого-то таинственного, но непреодолимого тяготения к Востоку, постоянно подвигалась.в глубь степи». Ссылаясь на захватнические действия европейцев в Азии, Африке, Америке, дипломатическое ведомство старалось подвести морально-политическую базу и под продвижение царских войск в глубь Туркестана, обосновывая его колонизаторским доводом, что «сильному государству невозможно не увлекаться на путь поглощения слабых». Первоначально намеченная линия границы от Сыр-Дарьи через Сузак, Чолак-Курган по Каратаускому хребту к Аулие-Ате и Верному была отвергнута, так как, проходя по пустынной территории, она вызвала бы дополнительные расходы на содержание войск и принудила бы оставить занятые уже Туркестан и Чимкент ( «что произвело бы невыгодное впечатление»); не менее важным доводом послужило То, что эта граница «не дозволяла бы прочной колонизации, необходимой [177] для устройства благоденствия края» (удобная для заселения территория была бы очень незначительна), а кроме того, «торговые пути для прямых сношений с Кокандом и Кашгаром не имели бы достаточного основания». Эвакуация уже занятых Чимкента и Туркестана для перехода на указанную выше линию не принесла бы и существенных внешнеполитических результатов. Как признавало Министерство иностранных дел, это не «успокоило бы Европу»: царское правительство не могло «еще иметь возможности с твердостью и откровенностью ни объяснить наших прежних действий, ни заявить о непоколебимом решении не двигаться вперед».

Составители доклада признавали необходимым закрепить за Россией Чимкент (стратегически важный город, который в руках Кокандского ханства мог стать «источником тревог и неудобств для нашей новой линии») и район оз. Иссык-Куль. Наряду с этим категорически отвергалась целесообразность овладения Ташкентом, ибо это неминуемо вовлекло бы Российскую империю во все среднеазиатские «смуты» и «не положило бы предела нашему движению в глубь Средней Азии», а, наоборот, привело бы к «движению на Коканд, потом на Бухару и, наконец, далее». Занятие Ташкента привело бы и к другим нежелательным последствиям, которые превосходят выгодные стороны этой аннексии: колонизация проводилась бы с большими трудностями, чем в землях с кочевым населением; урегулирование отношений с Кокандом и Бухарой стало бы невозможным, «и потребовались бы уже не наезды, а ведение постоянной разорительной войны», которая надолго «помешала бы торговле извлечь ожидаемые выгоды из занятого края». Наконец, для безопасности Ташкента «потребовалось бы покорение всех кокандских городов и укреплений, находящихся в горной стране между р. Чу и Нарыном», что вызвало бы огромные финансовые расходы «и доставило бы нам страну, весьма малоспособную к заселению и представляющую множество затруднений к удержанию в зависимости»{483}.

В докладе министерство испрашивало санкцию царя на установление новой государственной границы. Эта санкция была дана: на этом этапе царское цравительство не было намерено ни оставлять Чимкент, занятый, так сказать, сверх программы, ни наступать на Ташкент.

На основании доклада от 31 октября 1864 г. военный министр и министр иностранных дел подготовили конкретный [178] план действий в Средней Азии (20 ноября 1864 г.), который был утвержден царем.

Горчаков и Милютин считали, что успешные военные действия 1864 г. дали возможность не только сомкнуть Сибирскую и Сыр-Дарьинскую линии, но и осуществить мероприятие, «которое имелось в виду исполнить лишь впоследствии», а именно: занять всю Туркестанскую область и создать передовую линию от Верного до Аулие-Аты, по южную сторону Каратауского хребта, через Чимкент на Туркестан.

Оба министра заявляли, что овладение средней и нижней частью Сыр-Дарьи неминуемо приведет к утверждению господства Российской империи и на верховьях этой реки, т. е. к занятию всего Кокандского ханства. Они отмечали, что Бухара и Хива не представляют опасности для России (Хива слаба экономически и военно-политически, Бухара во многом зависит от развития тесных торговых отношений с Россией), но Коканд — «беспокойный сосед»: в ханстве нет политической стабильности, а кокандские войска непрерывно нападают на кочевников, принявших русское подданство.

Вместе с тем Горчаков и Милютин заявляли, что дальнейшее продвижение России в Среднюю Азию «не будет согласно ни с видами правительства, ни с интересами государства»: оно приведет к увеличению протяженности границ, что потребует «усиления военных средств и расходов», а это в свою очередь будет способствовать ослаблению, а не укреплению страны. Они приходили к твердому выводу, что «выгоднее остановиться на границах оседлого населения Средней Азии, нежели включить это население в число подданных империи, принимая на себя новые заботы об устройстве их быта и ограждении их безопасности».

Это положение определяло и задачи политики. Основное внимание должно быть уделено внутреннему устройству занятых земель и удешевлению содержания в них войск. Намечалась политика невмешательства во внутренние дела среднеазиатских ханств и в развитие торговли с ними. В то же время царские власти рассчитывали «ограждать в самих ханствах интересы и безопасность наших подданных, развить нашу азиатскую торговлю и открыть новые рынки для сбыта русских произведений». Горчаков и Милютин подчеркивали в заключение, что Россия должна решительно отказаться от дальнейшего наступления в Средней Азии, но обеспечить вместе с тем установление дружественных отношений с Кокандским ханством, и особенно с Ташкентом{484}. [179]

Подготавливая этот документ для «внутреннего употребления», царские сановники подчеркивали необходимость отказаться от дальнейшего наступления в Средней Азии. Однако содержащиеся здесь же утверждения о «неминуемости» захвата всего Кокандского ханства сводят на нет слова о нецелесообразности «распространения владений империи».

Разработанные положения легли в основу специальной циркулярной ноты по вопросам среднеазиатской политики, разосланной Горчаковым иностранным государствам 21 ноября 1864 г. Министр иностранных дел ссылался в ней на действия «Соединенных Штатов в Америке, Франции в Африке, Голландии в ее колониях, Англии в Ост-Индии» и заявлял, что цели Российской империи заключаются «в обеспечении безопасности» Средней Азии, развитии в ней «общественного устройства, торговли, благосостояния и цивилизации». Именно это, говорилось в ноте, привело к соединению Оренбургской и Сибирской линий в плодородной местности, чтобы «не только обеспечить ее продовольствием, но и облегчить правильное ее заселение».

Циркулярная нота оканчивалась утверждением, что военно-административный центр занятых земель Чимкент является крайним пределом продвижения русских войск{485}.

«Внешнеполитическое оформление» действий России в Средней Азии свидетельствовало о желании царского правительства «успокоить» другие государства и в первую очередь Англию, которая в это время вела широкую, пропагандистскую кампанию против России, стремясь отвлечь внимание от своих собственных активных захватнических действий в различных районах Востока.

Все эти документы убедительно показали, что царское правительство определило лишь общую линию политики, общую ее цель — утверждение господства России в Средней Азии. Что же касается конкретных планов действий, то они не были, разработаны.

То же самое можно сказать и о политике России в отношении Западного Китая и на восточном побережье Каспийского моря.

* * *

Торговые связи между Россией и Западным Китаем, на которые царское правительство возлагало большие надежды, развивались очень медленно. Это было вызвано общей обстановкой, сложившейся в Китае: непрекращавшейся классовой [180] борьбой и восстаниями на окраинах страны; военными Действиями маньчжурского правительства против государства тайпинов; продолжавшейся англо-франко-американской вооруженной интервенцией.

Русско-китайские отношения в Синьцзяне осложнялись тем, что граница между обеими державами не была здесь установлена, что приводило к многочисленным пограничным инцидентам, а порой даже к вооруженным столкновениям. Наиболее значительным из них явилась стычка отряда подполковника Лерхе с маньчжурскими войсками в середине 1863 г. Царское правительство было серьезно обеспокоено этим инцидентом. Министерство иностранных дел предложило генерал-губернатору Западной Сибири безотлагательно принять строжайшие меры для предотвращения пограничных столкновений{486}. Ликвидация конфликтов в пограничном районе была тем более необходима, что в северной части Синьцзяна — в г. Чугучаке — в это время велись переговоры о практической реализации Пекинского трактата, подписанного Россией и Китаем в 1860 г. В переговорах участвовали генеральный консул России в Кульдже И. Захаров и обер-квартирмейстер Сибирского корпуса полковник И. Бабков, а со стороны Китая — улясутайский правитель (цзянь-цзюнь) Лин-и, вице-губернатор (хэбэй-амбань) Чугучака Си-линь и чугучакский бригадный командир Болгосу.

25 сентября 1864 г. был заключен Чугучакский договор, определивший границы Китая и России на огромном протяжении от Алтая до Тянь-Шаньекого хребта{487}. В состав России вошли, в частности, озеро Иссык-Куль и бассейн р. Нарын, т. е. верховья Сыр-Дарьи. Как отмечали Захаров и Бабков, договор давал возможность «обезопасить пути в Кашгар»{488}.

Однако русские купцы не смогли воспользоваться полученными льготами. В 1864 г. здесь вспыхнуло новое, самое крупное восстание народных масс против феодального гнета{489}. Как и многие другие крестьянские восстания, оно приняло религиозную окраску и получило название «дунганского восстания»{490}. Повстанцы захватили крупнейшие пункты южной [181] части Синьцзяна: Яркенд и Аксу и осадили Кашгар. Им удалось перерезать пути сообщения из Кульджи в Кашгар и разбить высланные против них правительственные войска{491}. Восставшие овладели г. Турфаном и подчинили весь Кашгар, продолжая осаду одноименного центра этой области{492}.

Как и прежде, выступление народных масс было использовано мусульманской феодально-клерикальной знатью, потомками ходжей, укрывавшимися в Кокандском ханстве. При первых же известиях о восстании в Кашгар двинулся из Ферганской долины один из ходжей — Бузрук. Используя свод религиозный авторитет среди отсталых народных масс, разжигая чувство религиозной ненависти к «иноверцам» и опираясь на пришедших с ним многочисленных выходцев из Ферганы (в Синьцзяне их называли «анджанлык» — люди из Андижана), Бузрук захватил власть в Кашгаре. Вместе с Бузруком из Коканда прибыл Якуб-бек, который был начальником гарнизона кокандской крепости Ак-Мечеть, а после занятия ее русскими войсками в 1853 г. находился не у дел. В свите Бузрук-ходжи Якуб-бек занимал пост командующего войсками. Предприимчивый и волевой, он постепенно сосредоточил в своих руках власть в Кашгаре.

Осенью 1864 г. восстанием была охвачена и северная часть Синьцзяна — Кульджинская область. Несмотря на упорное сопротивление маньчжурских войск, в начале ноября повстанцы, воспользовавшись поддержкой китайской городской бедноты и ремесленников, овладели Кульджей. «В Западном Китае существует совершенная анархия и положение его совершенно плачевное, — докладывал генерал-губернатору Западной Сибири начальник Алатауского округа и «киргизов Большой орды» генерал-майор Колпаковский. — Китайцы Илийских поселений и солдаты из тайпинов… скорее сочувствуют инсургентам, чем своему правительству, снабжая их оружием и лошадьми»{493}.

В ходе уличных боев в Кульдже серьезно пострадала русская торговая фактория. Такая же участь угрожала и фактории в Чугучаке. Военный министр представил царю специальную записку, в которой указывал, что русская торговля в Чугучаке совершенно прекратилась; поэтому вице-консул России может переехать на русскую территорию, а начальник царских войск, расположенных ближе всего к границе с Синьцзяном, должен обеспечить стабильность русской границы, не допуская ее нарушения повстанцами. «Оседлые жители (не [182] дунгане) Западного Китая как китайского, так и туркестанского-происхождения, по всей вероятности, устремятся к переходу в наши пределы, — писал Милютин. — Принимая во внимание, что эти люди самые миролюбивые и трудолюбивые, хорошие земледельцы и мастеровые, было бы желательно водворить их в наших незаселенных местностях»{494}.

В ходе восстания маньчжурские власти в Западном Китае оказались в тяжелом положении. Илийский главнокомандующий официально обратился к командующему войсками Семипалатинской области Колпаковскому с письменной просьбой о немедленной присылке солдат для подавления народных волнений{495}. Однако русское правительство решило занять строгий нейтралитет, и западносибирским властям было дано указание не вмешиваться в борьбу{496}. В ответ на неоднократные письменные просьбы цзянь-цзюня Илийской провинции о помощи{497} Колпаковский ссылался на свою некомпетентность в принятии решения об отправке войск в Синьцзян{498}.

Позиция невмешательства во внутренние дела Китая, занятая Россией, определялась требованиями обстановки. Царскому правительству на данном этапе было выгодно противопоставить свою политику политике капиталистических держав Запада, которые в это время вели агрессивную войну против Маньчжурской империи и одновременно помогали ей подавлять тайпинское восстание.

Наряду с этим царские власти, опасаясь, что волнения в Синьцзяне охватят и казахские племена русского подданства и повстанцы будут совершать набеги на пограничную территорию, предписали Колпаковскому сосредоточить на границе так называемый Урджарский отряд.

Сам Колпаковский призывал к активному вмешательству в борьбу в Западном Китае. Ссылаясь на слабость маньчжурских властей, их неспособность подавить восстание собственными силами, Колпаковский отмечал, что неустойчивое положение в пограничных с Россией районах Синьцзяна вызовет дорогостоящую необходимость держать на границе в боевой готовности крупные войсковые силы.

В качестве радикальной меры, которая могла бы полностью прекратить междоусобную борьбу в Западном Китае, [183] Колпаковский предлагал занять Чугучак, Кульджу и Кашгар и основать там русские поселения. Он указывал при этом на избавление от расходов по содержанию факторий, улучшение условий торговли, а также на возможность после занятия Кашгара угрожать Кокандскому ханству «с тыла»{499}.

Эти доводы Колпаковский приводил неоднократно, подчеркивая, что большие финансовые расходы, к которым приведет занятие Чугучака, Кульджи и Кашгара, с лихвой окупятся в результате развития торговых отношений и расширения политического влияния России в Средней Азии{500}.

Царское правительство, однако, категорически отклонило эти настояния командующего войсками Семипалатинской области, и Милютин приказал Дюгамелю не допускать никакого -вмешательства в дела Западного Китая.

Правительство России в течение ряда лет твердо придерживалось занятой им нейтральной позиции, хотя многие высокопоставленные чиновники выражали недовольство в связи с невозможностью использования рынков Синьцзяна для русской торговли, крайне неустойчивым положением на русско-китайской границе, отражавшимся на политической обстановке в Средней Азии, а также — значительно активизировавшейся военно-политической и торговой деятельностью Англии в южной части Западного Китая, по соседству с владениями России.

С началом народных волнений эта часть Китая, и в первую очередь Кашгар, стала привлекать особое внимание английских правящих кругов. Сюда зачастили агенты британской разведывательной службы. Один из них — Мухаммед Хамид — в 1865 г. проник из Ладака в Яркенд, чтобы собрать сведения о расстановке политических сил{501}. Почти одновременно с Мухаммедом Хамидом в Хотан прибыл с теми же целями английский чиновник Джонсон. Подготавливая почву для широкой экономической экспансии, англо-индийские власти организовали в г. Паланпур (Северная Индия) ярмарку «с необыкновенно большими льготами, чтобы поощрить развитие торговли с Центральной Азией через Малый Тибет»{502}. Британские пра-Бящие круги стремились, однако, не столько к развитию торговли, сколько к созданию предпосылок для дальнейшего военно-политического проникновения в западные районы Китая.

В дажной части Синьцзяна постепенно все более активизировалась [184] деятельность английской агентуры. Этому способствовало создание здесь отдельного Кашгарского ханства во главе с политическим авантюристом Якуб-беком, с которым английские правящие круги стремились установить тесные экономические связи и оказывали ему военную и политическую поддержку. Развитие этих событий приходится на коней. 60-х — начало 70-х годов XIX в. и частично рассмотрено нами в другой работе{503}. Мы же перейдем к анализу внешнеполитических планов царизма на другом фланге Средней Азии, в Туркмении — в районе Красноводского залива.

Еще в начале 1864 г., после занятия Южного Казахстана, не приведшего, как известно, к стабилизации положения в Средней Азии, царское правительство начало подготавливать наступление в Туркестан со стороны Каспийского моря. В связи с прекращением вооруженной борьбы на Кавказе стал доступен старый торговый путь из центральных районов России по Волге и Каспию в страны Востока.

Влиятельный журнал «Морской сборник» (фактически орган Морского министерства) в сентябре 1864 г. опубликовал статью В. Бутыркина «Самый удобный путь для развития морской торговли на Каспие и торговли с Средней Азией», в которой автор старался показать преимущества для российских «капиталистов» отправки товаров по Волге и Каспийскому морю к Красноводскому заливу, а оттуда караванами — до Аму-Дарьи. Он доказывал, что дешевизна доставки российских изделий по сравнению с английскими товарами, которые прибывали в Среднюю Азию из Индии, облегчит конкуренцию с ними. В. Бутыркин призывал преодолеть «неестественное домоседство» русских предпринимателей, а также добиться от правительства России обеспечения безопасности торговли. Подчеркивая, что следует торопиться с использованием этого пути, он писал: «Медлить более открытием его опасно, потому что англичане уже недалеко от этой стороны наших границ. Для состязания с ними нам крайне необходимо иметь опорным пунктом хоть бедную Хиву и пароходство по Аму-Дарье. Позволив предупредить себя и на этом пункте, мы дадим большой простор их влиянию в этих местах, вредящему нам уже и теперь в отношениях с туркменами: интриги англичан в последние годы проникли и сюда; таким образом, не встречая преграды, влияние их может усилиться до того, что для нашей торговли закроются даже рынки Хивы и Туркмении»{504}.

Выступление «Морского сборника» не было случайным и [185] единичным фактом. К этому времени некоторые представители торгово-промышленных кругов России уже настойчиво выдвигали перед правительством вопрос о поддержке их планов развития торговли и промышленности на восточном побережье Каспийского моря. Так, крупный красноярский и астраханский купец П. С. Савельев, связанный с В. А. Кокоревым, в сентябре 1864 г. ходатайствовал перед Министерством финансов о разрешении ему основать в Красноводском заливе торговую факторию, построить на острове Челекен и на побережье залива парафиновый, стеклянный и «фотонафтагилевый» (т. е. нефтеперерабатывающий) заводы, начать разработку здесь полезных ископаемых и наладить рыболовный промысел.

У правительства Савельев просил предоставить ему определенные льготы: свободный вывоз из России рыболовных снастей и необходимых лесоматериалов, десятилетнюю привилегию на заводское производство и рыболовство в этом районе, беспошлинный ввоз 100 тыс. пудов соли и выработанного им парафина и фотонафтиля (осветительное масло){505}. Поскольку Министерство финансов затягивало рассмотрение ходатайства Савельева, он обратился в Военное министерство, которое информировало об этом Министерство иностранных дел.

Министерство иностранных дел приступило к непосредственному изучению вопроса об использовании волго-каспий-ского пути для развития торговли в Средней Азии и о разработке природных богатств юго-восточной части Каспийского моря и его побережья.

В декабре 1864 г. директор Азиатского департамента Стремоухов представил Горчакову специальную записку о юго-восточном береге Каспия. После обширного исторического экскурса, где говорилось о внимании Петра I к проблемам Каспия, Стремоухов указывал, что правительству следует в этом районе создать опорный пункт для торговли на восточном берегу моря; русские предприниматели должны иметь возможность ввозить продовольствие для местного туркменского населения и мануфактурные изделия для сбыта в Средней Азии и вывозить нефтепродукты и рыбу из Туркмении, хлопок и шелк — из Бухары и Хивы. При этом следовало уделить особое внимание укреплению дружественных отношений с Персией и тем самым «сделать безуспешными все происки англичан»{506}.

Наиболее подходящим районом для создания такого пункта Стремоухов считал побережье Красноводского залива, где [186] могли быть построены большая торговая фактория с меновым двором, складские помещения для нужд пароходства, а в гавани — стоянка для судов Каспийской военной флотилии.

Стремоухов надеялся, что при содействии русского правительства торговые караваны из Бухарского и Хивинского ханств будут следовать к этой фактории, учитывая удобства и сокращение пути по Узбою — старому руслу Аму-Дарьи. Из фактории среднеазиатские товары можно будет отправлять в Астрахань и по Волге — в центральные районы России или через Баку и Закавказье — на Черноморское побережье. «Такое оживление торговли на восточном берегу имело бы неминуемым следствием значительное и быстрое расширение частного пароходства и умножение торговых судов на Каспийском море», — доказывал директор Азиатского департамента. Он предлагал также заключить соглашение с Персией о разграничении сфер влияния в Туркмении и подчеркивал, что для России выгодно и важно существование независимой и сильной Персии.

Этот документ был от имени министра иностранных дел представлен царю, который поручил рассмотреть его в Особом комитете. 4 января 1865 г. состоялось заседание комитета при участии военного министра Д. Милютина, управляющего Морским министерством Н. Краббе, генерал-квартирмейстера Главного штаба А. Веригина, главного командира Астраханского порта С. Воеводского и директора Азиатского департамента П. Стремоухова. Учитывая, что вопрос организации укрепленной фактории в Красноводском заливе был решен комитетом еще в 1859 г. и тогда же утвержден царем, участники заседания обсуждали лишь конкретные меры для его осуществления. Комитет счел необходимым предварительно изучить условия доставки товаров от Красноводска до низовьев Аму-Дарьи, собрать сведения о перевозочных средствах Астраханской военной флотилии и компании «Кавказ и Меркурий» на Каспийском море и заручиться содействием главнокомандующего Кавказской армией для рекогносцировки и занятия восточного берега Каспия. Было решено весной 1865 г. снарядить из Оренбурга специальную экспедицию для исследования южной части Устюрта и старого русла Аму-Дарьи.

Одновременно комитет решил предложить «благонадежным торговцам» отправить в Красноводск ко времени прибытия туда экспедиции свои товары, пользующиеся спросом в Средней Азии, с целью завязать торговые сношения с населением городов Хивинского ханства в низовьях Аму-Дарьи{507}. [187]

В свете решений Особого комитета Военное министерство рассмотрело предложения Савельева. Найдя, что всякое торговое предприятие на восточном берегу Каспийского моря заслуживает всяческой правительственной поддержки, и соглашаясь на предоставление Савельеву права беспошлинного вывоза из России лесоматериалов и ввоза туда нефтепродуктов и соли, Военное министерство высказалось против любой торговой монополии. Оно считало целесообразным «открыть там доступ самой широкой конкуренции», в которой могли бы участвовать и иранские купцы{508}.

Пока Военное министерство выясняло мнение Министерства финансов о просьбе П. С. Савельева, с аналогичным ходатайством обратились В. А. Кокорев и выдающийся русский ученый Д. И. Менделеев. «Докладная записка от коммерции советника Кокорева и проф. Менделеева об учреждении нефтяного промысла на восточном берегу Каспийского моря» (17 марта 1865 г.) была подана оренбургскому генерал-губернатору Н. А. Крыжановскому, занявшему этот пост после Безака. Она предусматривала широкое освоение залежей нефти и озокерита в этом районе (и в первую очередь на острове Челекен) на средства Кокорева и под научным руководством Менделеева{509}. Компаньоны предполагали привлечь для этой цели не только отечественный, но и иностранный (английский) капитал, чтобы облегчить вырабатываемым нефтепродуктам сбыт на мировом рынке. Они просили гарантировать им 15-летнюю монополию на добычу челекенской нефти и разрешить беспошлинный ввоз ее в Россию.

Крыжановский положительно отнесся к сделанным предложениям, рассчитывая привлечь к Красноводскому заливу хивинских и бухарских купцов, восстановить торговый путь по «старому течению» Аму-Дарьи (Узбою) и создать тем самым предпосылки для развития дружественных отношений с туркменским населением. Особое значение придавал Крыжановский планам расширения добычи нефти. Он отмечал целесообразность «развить нефтяное производство, получившее в последние годы такое важное значение в торговых оборотах Америки, что, кроме местного потребления нефти, оттуда вывозится оной в Европу на десятки миллионов (рублей) ежегодно». В России условия благоприятнее, чем в Америке, продолжал оренбургский генерал-губернатор: «Нужны только частная предприимчивость и некоторое со стороны правительства покровительство этому промыслу… Наших промышленников привлечет преимущественно разработка нефти как [188] предприятие более верное. На все остальные цели они указали в записках собственно для того, чтобы в глазах правительства выставить себя с более выгодной стороны».

Залогом успеха задуманных предприятий, по мнению Крыжановского, было то, что Кокорев уже вел широкую торговлю на Каспийском побережье и разрабатывал нефтяные залежи в Баку, а Савельев владел рыбными промыслами на Каспии{510}.

В другом письме военному министру, от 7 апреля 1865 г., Крыжановский предлагал не намечать военных экспедиций, требовавших огромных расходов, а попытаться изучить возможности развития торговли со Средней Азией через Каспийское море «путем частной предприимчивости», оказав содействие Савельеву и Кокореву{511}.

Военный министр также считал первостепенной задачей создание русских предприятий на Челекене и «других островах, изобилующих нефтью», укрепление и развитие мирных отношений с туркменскими племенами и соседними провинциями Ирана{512}.

В конце апреля — начале мая 1865 г. состоялось несколько заседаний «Комиссии, учрежденной для рассмотрения предложений гг. Кокорева и Савельева о развитии на восточном берегу Каспийского моря торговли и промышленности». В Комиссию вошли оренбургский генерал-губернатор Крыжановский (председатель), представители Министерства финансов — Оболенский (директор департамента таможенных сборов), Бутовский (директор департамента торговли и мануфактур) и Тернер, сотрудники Военного министерства — Дандевиль и Полторацкий, директор Азиатского департамента Стремоухов, начальник канцелярии оренбургского генерал-губернатора Гутковский и тесно связанный с деловым миром Н. Е. Торнау.

Участники обсуждения единодушно одобрили мысль о восстановлении торгового пути от Красноводского залива к среднеазиатским ханствам и развитии экономических связей с местным туркменским населением. Они поддержали тезис Крыжановского о необходимости поощрения правительством инициативы предпринимателей. Как гласил журнал комиссии, ею было принято во внимание заявление Бутовского, что московские купцы готовы в ближайшем будущем отправить торговые караваны в Хиву при условии гарантии их жизни и имущества. [189]

На заседаниях было особо отмечено значение побережья Красноводского залива для основания важного в торгово-промышленном и военно-политическом отношении пункта независимо от того, будет ли удобен караванный путь в Хиву. «С привлечением торговли в Красноводск и с занятием этого пункта среднеазиатские владения будут в торговых интересах соприкасаться с Россией с двух сторон: на Сыр-Дарье и в Красноводске. При известных качествах среднеазиатских правительств, отнимающих всякую надежду на правильно организованные дипломатические с ними сношения, при совершенной невозможности рассчитывать на их обещания, на трактаты, с ними немыслимые, и т. п., единственные средства воздействия на них заключались доныне в различных понудительных мерах, принимаемых главным начальством Оренбургского края», — так обосновывали участники совещания колонизаторскую политику царизма{513}. Учитывая определенный риск для развития торговли в районах, где отсутствовала стабильная государственная власть и соответствующее законодательство, комиссия сочла обоснованным предоставить предпринимателям некоторые финансовые льготы — разрешить беспошлинный ввоз в Россию нефти и другого сырья из Средней Азии, а также санкционировала отмену пошлин на вывозимые русские товары, кроме оружия и боеприпасов, вывоз которых полностью запрещался.

Для пресечения возможных злоупотреблений русских купцов предполагалось назначить в красноводскую факторию агента Министерства финансов, который мог бы высылать в административном порядке недобросовестных предпринимателей. «С занятием Красноводска и близлежащих островов, — гласил далее журнал заседаний комиссии, — право собственности на земли должно оставаться неприкосновенным в руках тех же туркмен, которым оно до настоящего времени принадлежало, и всякое нарушение сих прав было бы совершенно противно принятым комиссией началам, по которым предполагается достигнуть развития промышленности в туркменских землях путем мирным и посредством добровольных сделок с туземцами». Этот пункт содержал оговорку, заключавшуюся в том, что красноводский военный начальник должен стать главным судьей в вопросе, принадлежит ли действительно тот или иной земельный участок определенным лицам.

На заседаниях были полностью отвергнуты предложения Кокорева и Савельева о предоставлении им монопольного права на разработку полезных ископаемых и торговлю на восточном [190] берегу Каспийского моря{514}. Было отклонено также предложение Кокорева о привлечении иностранных капиталистов как «совершенно противное русским интересам, потому что иностранцы с приобретением большего или меньшего числа паев в русском товариществе или компании получили бы возможность назначать своих агентов, поверенных и т. п., которые в короткое время, несомненно, завладели бы. всей торговлей и промышленностью на Каспийском море и вытеснили бы оттуда как наших торговцев, так и наши произведения и таким образом уничтожили бы и существующую в незначительных размерах нашу торговлю с азиатцами»{515}.

Стремясь привлечь как можно больше предпринимателей к развитию экономических связей с населением Средней Азии со стороны Каспийского моря, комиссия постановила просить. Министерство финансов войти «с торговыми и промышленными центрами в частные сношения о приглашении торговцев-привозить в Красноводск товары для торговли на месте и мены с азиатцами»{516}.

Принятые решения были одобрены министром иностранных дел и военным министром. Последний лишь зарезервировал свою позицию по вопросу о том, в чьем ведении будет находиться экспедиция в Красноводский залив — оренбургского генерал-губернатора или кавказского наместника{517}. В Военном министерстве был разработан обобщающий доклад, по которому предусматривалось «временное занятие» в 1866 г. Красноводского залива для развития торговли со Средней Азией по более короткому и удобному пути{518}.

Этим же докладом намечалась детальная разработка экономических и военно-политических вопросов, связанных с планировавшейся экспедицией в район Красноводского залива. Однако положение, сложившееся в Туркестане, и возможность столкновения с Бухарой вынудили царское правительство отложить «до более благоприятного времени» назначенное на 1866 г. занятие Красноводского залива и учреждение там укрепленной фактории. [191]

Дальше

библиотека «Военная литература»