III.

Плавание по Аральскому морю.

Описная экспедиция.

Основывая укрепление на Сыр-Дарье, в 60 верстах от ея устья, генерал Обручев обратил внимание и на Аральское море. Море это — одно из самых малых на всем земном шаре, так что многие географы называют его даже озером, а между тем оно основательно не было известно и служило [51] предметом многих гипотез. Желая пополнить этот пробел в географической науке, Обручев озаботился принятием мер для приобретения о нем положительных сведений. Вместе с этим, в видах извлечения из моря возможных выгод, ему удалось составить компанию рыбнаго промысла на нем, в которой приняли участие главным образом П. В. Голубков и другие московские капиталисты. По распоряжению Обручева, в начале 1847 года в Оренбурге были построены два двух-мачтовыя судна: одно военное Николай, а другое частное Михаил. Первое назначалось исключительно для изследования моря, а второе для заведения на нем компанейскаго рыболовства. Оба судна были потом разобраны и весною перевезены на подводах за тысячу верст на Раим, где они снова были собраны и спущены на воду. Шкуна Николай тотчас-же выступила в море, под командою бывшаго моряка, поручика Мертваго; но первое плавание ея, по позднему времени, ограничилось только окрестностями устьев Сыра. Весною 1848 года шкуна снова выступила в море и обозрела северный его берег. Между тем в Оренбурге было построено другое военное судно, Константин, несколько больше перваго, которое таким же образом было доставлено на Раим: на нем лейтенант Бутаков должен был в том-же году начать систематическую опись Аральскаго моря.

Выступление экспедиции из Раима.

Шкуна Константин, имея длины от руля до носа 53 фута, сидела в воде, без баласта — носом 3 фута 7 дюймов и кормою 3 фута 9 дюймов, а с баластом носом 3 фута 6 дюймов и кормою 5 футов 5 дюймов; но так как глубина фарватера Сыр-Дарьи между отмелями не всегда превышает даже 3 фута, то, для провода шкуны в море, оказалось необходимым все тяжести описной экспедиции нагрузить на шкуну Николай. 25 июля, когда все приготовления экспедиции были окончены, священник отслужил напутственный молебен, мы разместились на шкунах и в 8 часов вечера, после теплых прощаний, пустились в путь, отсалютовав укреплению семью [52] выстрелами. С берега кричали ура! бросали шапки вверх, и посылали нам попутныя приветствия, пока не стемнело и шкуны не скрылись за изгибом реки. Ночь была чудесная, но мириады комаров, не отступно преследуя нас до самаго утра, не давали никакой возможности успокоиться ни на минуту.

Сырь-Дарья от Раима до Кос-Арала.

Сыр Дарья течет в глубоком и крутоберегом корыте, так что, в разстоянии сажени и много двух от берега, вода покрывает уже рост человека, а далее глубина достигает местами до пяти саженей. Тем не менее берега реки ниже Раима, и острова, которыми она богата, низменны и почти сплошь покрыты камышем, заливаемым, особенно в половодие, водою. Поэтому Сыр-Дарья от Раима до устья представляет только две удобныя переправы, Аман-уткуль, 14 верстами ниже раимской пристани, и Хан-уткуль — 9 верстами ниже Аман-уткуля. Обилие камышей не дает удобств для летняго пребывания киргиз, около берегов Сыра, но за то зимою привлекает к ним множество аулов. Непосредственно защищая от холода и ветров, камыш служит кроме того топливом и кормом для скота, а также и материалом для плотов или сал, на которых киргизы ловят рыбу, преимущественно сазанов, и переправляются через реку. При устьях Сыра, верст на 15, образуются отмели, между которыми фарватер весьма мелок, узок, извилист и подвержен частым изменениям. По позднейшим наблюдениям Бутакова, зимою, когда лед лежит во многих местах на самом дне, течение воды продирает себе под ним путь и промывает, таким образом, к весне фарватера в 3 ½ и 4 фута; но к осени они заносятся опять до 2 и 2 ½ футов. Обмеление устьев происходит, конечно, от осаждения песку и илу из переполненной ими мутной речной воды, при встрече ея с морскою водою. Процесс образования мелей и островов на Сыр-Дарье совершается так быстро, что прибрежным жителям легко за ним наблюдать. Если, например, сала оторвется от берега, и отплыв на середину, остановится на довольно мелком месте, то можно сказать наверное [53] что в скором времени тут образуется остров. Служа преградою для свободнаго течения воды, сал останавливает несущияся с водою частицы песку и илу, которыя накопляясь образуют мало по малу мель, а потом и низменный островок.

Плавание наше по Сыр-Дарье было сопряжено с большими затруднениями: шкуны то припирались к берегам, то устремлялись из главнаго русла в боковые прораны или рукава, то становились на мель, так что, несмотря на быстроту течения реки, мы прибыли к Кос-Аралу только через двое суток.

Форт и ватага на Кос-Арале.

Кос-Арал, по русски прибавляющийся остров, прикрывает Сыр-Дарью с моря и огибается с двух сторон устьями этой реки, из которых южное совершенно обмелело и заросло камышем и кугою. Главное-же русло севернаго устья находится между Кос-Аральскою косою и ближайшими к ней островами; фарватер идет здесь у самаго берега косы. На конце ея поместилась в 1847 году рыболовная ватага; но вскоре, вследствие моряны, ветра с моря, коса залилась и это заставило рыболовов перенести ватагу на другое место, находящееся верстах в пяти от устья. Для прикрытия ватаги и морских судов, около нея был устроен форт с гарнизоном в 50 или 60 человек из числа раимских солдат, по большей части больных, которым было полезно морское купанье. Обе шкуны прошли мимо ватаги и форта к выходу в море, где моряки и занялись перегрузкою тяжестей с Николая на Константин, продолжавшейся двое суток.

Среди безконечных мелей, по которым тащились в буквальном смысле этого слова наши шкуны, увидал я казака, ловящаго рыбу, сел к нему в будару и отправился к форту. На берегу, в нескольких шагах от места, где мы пристали, спокойно гуляло стадо серых гусей. Я спросил своего спутника что это за гуси? И он совершенно неумышленно ответил остротою: «были они вольные, да крылья подрезали, так и обрусели». Природа Кос-Арала не привлекательна. Кроме песку и камыша ничего нет. Я заметил впрочем особый вид [54] камыша, который стелется по земле, имеет до пяти сажен длины и своими отростками в коленах прикрепляется к почве. Устройство форта поразило меня своею оригинальностью. Гарнизоннный инженер, разбивавший его, расчитав линию огня по числу гарнизона, придал форту фигуру треугольника, котораго каждый бок имел 20 сажен длины; тем не менее почти все постройки он поместил внутри форта. Бруствер был сделан из местнаго материала, то есть из сыпучаго песку, и обшит камышем. Казармы и все службы были построены также из камыша и небольшого количества сераго кирпича, привезеннаго, кажется, из Раима. Из этого можно судить о прочности построек и об удобстве жизни в них; впрочем, благодаря морским купаньям, цынготные здесь скоро поправлялись. Рыболовная ватага обстроена была не лучше форта. Ватага состояла из 20 работников, считая в том числе приказчиков и кормщиков, и при них находилось, кроме шкуны Михаил, несколько кочевых лодок, на которых отважные рыбаки пускались даже в открытое море. Главный предмет рыболовства составляли осетры, но попадались также сомы, замечательные по своей величине. Икра, клей и соленая рыба доставлялись в Оренбург на волах.

Кос-Аральские рыбаки.

Кос-Аральские рыбаки, прибывшие сюда из приволжских губерний, не унывали в неприютной чужой и дальней стороне и если забиралась иногда к ним на душу тоска, то запивали ее чарою зеленаго вина. Один работник разсказывал, что раз он пропил в вечер сорок рублей ассигнациями; впрочем, это произошло от того, что ему пришлось платить за сивуху едва-ли не дороже, чем в трактирах платят за донское или мадеру. При отсутствии казенной и вольной продажи спиртных напитков, рыбаки давали солдатам, получавшим казенную порцию, по четвертаку, а иногда и по полтиннику, за чарку сильно разведеннаго вина. Отдавая дань бахусу, рыбаки не забывали и прекраснаго пола, если можно назвать этим именем весьма некрасивых и не отличавшихся большою [55] нравственностию нищих киргизок. Рыбаки одевали их в замысловатыя платья, сшитыя, например, из разноцветных и разноузорных платков, взятых, разумеется, у старшаго приказчика в счет жалованья. Забирая постоянно в долг и платя за все при расчете в тридорога, они конечно не могли потом вернуться на родину и оставались на Кос-Арале, пока не рушилась компания и не прекратилось рыболовство на Аральском море. Один из приказчиков компании, Николай Васильевич Захряпин, человек весьма умный, наблюдательный, отлично знавший по татарски и чрезвычайно красноречивый, но по временам сильно запивавший, разсказывал мне много курьезнаго о рыбаках. Приведу два разсказа Захряпина.

«Раз, несмотря на строжайшее запрещение приближаться к южному хивинскому берегу Аральскаго моря, мы забрались в одно из устьев Аму-Дарьи и вышли на берег. Вскоре мы увидали за камышем человека, должно быть каракалпака, спокойно накачивавшаго воду на свою пашню. В это время один из моих спутников прицелился в него и хотел уже выстрелить, но я вырвал у него ружье, сказав: «что ты делаешь?» — А что, Николай Васильевич, ведь он татарин, так отчего же его не подстрелить».

В другой раз мы вышли в море не надолго и разумеется в первые же дни рыбаки выпили всю водку и съели крупитчатые калачи, так что остались на одних черных сухарях, а ветер, между тем, не пускал нас назад в Дарью. Сижу я на одном конце палубы, а на другом собрались в кучку рыбаки и слышу толкуют обо мне. — А что, братцы, говорит один, вот уж несколько дней у нас нет ни вина, ни калачей, плохо! — Ну, коли нет провианту, кто же виноват? замечает другой. — Известно кто — начальник. — А виноват начальник, так надо его наказать, чтобы другим не было повадно. — И то надо, только как же его наказать? — Да как, камень на шею и в воду. Я сижу ни жив, ни мертв, зная, что у этих людей от приговора до дела недалеко. Вижу, подходят ко мне. — А вот, Николай Васильевич, мы к тебе. Сам знаешь окромя сухарей, у нас нет никакого провианту, ни водки, ни [56] калачей. Ты начальник и не заботишься о нашем продовольствии. Вот мы и порешили тебя наказать, то есть камень на шею, да и в воду. Так уж ты, Николай Васильевич, помолись Богу и приготовься к концу. — Я собрался с духом и начал им говорить: Братцы! коли я вправду виноват, то казните меня, на то ваша воля. Только разберите сначала толком, точно ли я виноват, чтобы потом не было у вас на совести, что погубили ни за что, ни про что, человеческую душу. Вспомните, братцы, что я взял из дому всего довольно; калачей и водки хватило бы с умеренностью без малаго на две недели, а вы все съели и выпили в несколько дней. Я бы не прочь вернуться в Дарью за новой провизией, да, видите сами, ветер не пущает. На то Божья воля, а не моя вина. Судите, братцы, и решайте, как Бог положит вам на душу. — Едва я кончил свою речь, как один из рыбаков сказал: а что, братцы, ведь Николай-то Васильевич, пожалуй, и не виноват? — Да и то не виноват, отвечал другой. — Значит уж надо оставить его в покое? — Известно надо, что же нам трогать невиннаго человека. — И толпа вернулась на свое место». Впоследствии я имел случай лично убедиться в обаятельном красноречии Захряпина, когда он держал речь толпе недовольных им киргиз.

Состав и обстановка опасной экспедиции.

30-го июля шкуна Константин вышла в море для описи. На шкуне находилось 27 человек, в том числе 4 офицера; но в маленькой офицерской каюте помещалось 7 человек: начальник описной экспедиции Алексей Иванович Бутаков, я, корпуса штурманов прапорщик Ксенофонт Егорович Поспелов, корпуса топографов прапорщик Артемий Акимович Акишев, рядовые Шевченко и Вернер, и фельдшер Истомин. Последний, за неимением больных во все время экспедиции, заведывал хозяйством на шкуне и записывал показания лота и лока, а во время стоянки на якоре охотился на берегу. Каюта наша была так тесна, что в ней не было возможности ни стоять, ни сидеть; поэтому днем все были большею частию на палубе, а я оставался на ней и ночью. При неудобстве [57] помещения, мы терпели большой недостаток в пище и даже иногда в воде. Понятно, что, отправляясь в экспедицию не из европейскаго порта, а из небольшой крепостцы, только что возникшей в отдаленной и пустынной стороне, мы не могли запастись ничем и должны были довольствоваться тою почти совершенно испортившеюся провизиею, которая была приготовлена в Оренбурге задолго до экспедиции, хранилась, вероятно, в сыром месте и потом провезена, во время сильной жары, более тысячи верст. Черные сухари обратились в зеленые от плесени, в солонине завелись черви, а масло было так солоно, что с ним невозможно было есть каши; только горох, конечно без всякой приправы, не изменял нам, но его давали всего два раза в неделю, по середам и по пятницам. Бутаков вывешивал иногда на ванту кусок солонины и когда пили рынду, закусывал им, предварительно сняв с него ножем белый слой червей и посыпав перцем тех, которые уже забрались в поры мяса; но, мне кажется, он это делал, не ради гастрономической причуды или даже голода, а единственно для ободрения команды. По крайней мере, я не мог следовать его примеру и во все негороховые дни питался исключительно остатками своей провизии, то есть чаем с сухарями или лепешками и рисом. Убогая наша трапеза принимала праздничный вид, когда кому-нибудь удавалось застрелить на берегу птицу другую, или выудить около шкуны несколько маленьких рыбок вроде сельдей, но это случалось редко и только раздражало наш апетит. Раз Истомин убил с десяток бекасов и морскую ворону или баклана (pelecanus carbo), птицу, считающуюся не съедобною, и все принялись за нее, с презрением отнесясь к бекасам, слишком уже миниатюрным для наших тощих желудков. Вода по временам была также дурна, как и пища. Хотя в двух железных ящиках вмещалось до 150-ти ведер и хотя речная вода вообще всегда мутная, но скоро отстаивающаяся и во всех отношениях прекрасная, сохранялась в них долго; но мы запасались ею только два раза, в устьях Сыра и Аму-Дарьи, и затем наливались водою из кудуков, которая на другой же день начинала портиться и делаться негодною [58] для употребления. Однажды колодезная вода так испортилась, что мы принуждены были ее вылить, не заменив свежею, и суток двое или трое употребляли в пищу морскую воду. Белье же мыли постоянно в морской воде и хотя переменяли его часто, до двух раз в день, но во всю экспедицию не могли избавиться от насекомых. При этой некомфортабельной обстановке, единственными развлечениями нашими в свободное от занятий время служили: чтение, хватившее только на начало кампании, шахматы, купанье в глубине моря около шкуны, разумеется в штиль, а главное — высадки на берег; но последния не всегда были безопасны. Из гребных судов мы имели только двухвесельную шлюпку и будару — или длинный челн. Шлюпка, привезенная в жару из Оренбурга, растрескалась и сильно текла, пробовали заливать ее варом, но мало помогало, а на бударе нельзя было и подумать пуститься в море, когда оно волновалось, между тем море изменчиво и за штилем скоро наступало сильное волнение. Помню я две — три поездки, когда волны перекидывались уже за борты шлюпки или будары и когда все бледные, как смерть, молча гребли или отливали шапками воду; но море нас щадило, мы возвращались благополучно и при первом случае снова вверялись непостоянной стихии. Да, можно привыкнуть к опасностям, можно даже полюбить их, когда побуждением к преодолению их является такая сила, как любопытство увидеть новый, неизведанный еще никем, уголок земли. Каждый из нас с любовью и энергиею занимался своим делом, ставя на второй план лишения и опасности, с которыми оно было сопряжено. Результаты работ описной экспедиции давно уже сделались достоянием географической науки, но оставалась одна работа, почти никому неизвестная, а между тем заслуживающая внимания. Говорю о прекрасном акварельном альбоме видов Аральскаго моря, Т. Г. Шевченко. По особым обстоятельствам, альбом не был допущен до представления, вместе с другими описными работами, и подарен самим художником Карлу Ивановичу Герну, приютившему его в Оренбурге, у себя в доме. Несколько лет тому назад я обратился к семейству покойнаго Карла Иваныча с просьбою [59] отыскать альбом и позволить его издать, но, не смотря на сочувственныя отношения к моей просьбе, ни один из видов Аральскаго моря Шевченки до сих пор еще не отыскался.

Северные берега моря: остров Куг-Арал и полуострова Кара-тюбе и Куланды.

Выйдя из устьев Сыра 30-го июля, шкуна направилась на запад к Куг-Аралу. Ветер нам не благоприятствовал и зыбь была сильная. Бутаков сердился на море, называя его расплескавшимся стаканом воды, и думал уже вернуться в Дарью. Ночью шкуну сорвало с якоря, но мы успели удержаться на месте. Я жестоко страдал морскою болезнью и во все время кампании не мог вполне освоиться с качкою. Остров Куг-Арал находится всего верстах в тридцати от устья Сыра, но шкуна шла это пространство двое суток и бросила якорь за Южным мысом в час пополудни 1-го августа. Выйдя на берег, мы взобрались на примыкавшие к нему обрывистые глинистые утесы, которые возвышались саженей на 25 над поверхностью моря, и с вершины их могли видеть весь остров, имеющий вид солонцеватой степи, и ближайшие к нему берега морей Малаго (кичкине-денгис) к северу от Куг-Арала и Большого (улу-денгис) к югу от него. Незадолго до нас, Куг-Арал был театром печальнаго происшествия, о котором разсказывал нам Захряпин. В январе 1848 года сюда перекочевало по льду несколько аулов с Кос-Арала, где, по большому скоплению киргиз с их стадами, чувствовался недостаток в подножном корме и топливе. Откочевавшие киргизы расчитывали весною вернуться назад, но дождь и происшедшая от того гололедица представляли затруднения для перегона скота и особенно верблюдов. Поэтому, только часть киргиз возвратилась назад, и то с большими потерями, а прочие, в числе 46-ти душ обоего пола, остались на Куг-Арале; но вскоре, для перемены подножнаго корма, перекочевали на остров Бюгаргунды. Здесь, в начале июля, толпа Усть-уртских киргиз (Чиклинскаго рода, Карабашевскаго отделения) напала на них и, угнав весь скот (500 баранов, 85 штук рогатаго скота, 20 верблюдов [60] и 16 лошадей), лишило их, не только всего имущества, но и средств к дальнейшему существованию. Боясь вторичнаго нападения, киргизы перекочевали на солах на остров Киндерли. В продолжение почти трех недель они питались оставшимися при них двумя или тремя баранами, но этот скудный запас уже приходил к концу и их ожидала голодная смерть, когда, 24-го числа, показалось в виду рыболовное судно Михаил, возвращавшееся из залива Перовскаго в Сыр-Дарью. Рыбаки, увидав подаваемые им с острова сигналы, придержались к нему, стали на якоре и, узнав о положении знакомых им киргиз, взяли их на шкуну и перевезли на Кос-Арал, где и высадили 27-го июля.

2-го августа, шкуна Константин, благодаря попутному ветру и спокойствию моря, прошла с 3-х до 11-ти часов по полудни до мыса Кара-тюбе, за которым и стала на якоре. На другой день мы вышли на берег. Прибрежье было усеяно окаменелыми раковинами различных пород, в отдельных экземплярах и в конгломератах, иногда весьма значительной величины, из которых можно было бы выделывать вазы, столы и другия вещи. Мыс Кара-тюбе еще выше и утесистее, чем южный на Куг-Арале. Я взбирался на Кара-тюбе с большими усилиями и риском и был уже саженях в двух от вершины, как увидел, что более лезть нельзя и принужден был спуститься вниз, для отыскания другаго входа. С высоты Кара-тюбе видны, с одной стороны, тоже голая солонцеватая степь, а с другой часть моря, окаймленная берегами Куг-Арала, Куланды и Барса-Кильмаса.

4-го августа, с 8-ми часов утра до 8-ми часов вечера, шкуна шла к полуострову Куланды, получившему название от слова кулан или дикая лошадь, и стала на якорь за юго-восточным его мысом. Берег перед нами был низменный, но он возвышался вправо от шкуны мысом, а влево известковыми высотами, заметными с моря с дальняго разстояния. Утром, когда мы отправились на берег, отмель не допустила к нему шлюпку ближе, чем на полверсты, и мы принуждены были пройти это пространство пешком по воде. Выйдя на [61] песчаный берег, усыпанный, впрочем, каменьями, мы увидали саранчу, которая облаками налетела на камыш и в короткое время обгладала его так, что остались одни только стебли. За камышами и кустарниками подымался сажени на три над уровнем моря нагорный берег с каменистою солонцеватою почвою и весьма скудною растительностью. Повернув направо, мы пошли к мысу. Вдоль берега были разбросаны куски каменнаго угля, вероятно вымытыя морем. Самый большой из них имел более фута в длину и ширину и до 5-ти дюймов в толщину и находился под водою у самаго берега. Находка эта сильно порадовала Бутакова, мечтавшаго о пароходстве на Аральском море, и он принялся отыскивать пласты угля. Следуя далее, я нашел весьма интересный бугор, довольно значительной высоты, образовавшийся весь из осадков окаменелых раковин, но среди их попадались также и куски окаменелаго дерева. Все собранныя мною окаменелости и штуфы с берегов Аральскаго моря я передал потом Нешелю, который, разобрав их, препроводил, если не ошибаюсь, в музей Горнаго Института. В полуверсте за бугром возвышался другой, от котораго начинался низменный перешеек, длиною с полверсты и шириною местами не более двух саженей, соединяющий полуостров Куланды с мысом Изень-Арал и повидимому все более и более заливаемый водою. Таким образом Изень-Арал имеет вид острова, в 170 сажен длины, около 80 сажен ширины и от 6 до 7 сажен высоты над водою. Южная сторона мыса, выставленная действию волн, обнаруживает постепенно подмываемую и разрушающуюся известковую скалу, в которой образовалось десятка с полтора небольших ущелий, окруженных обрывистыми иногда навесно склоняющимися контрфорсами. Восточная оконечность мыса состоит из перпендикулярной стены, у подошвы которой лежат несколько больших и весьма много малых обломков утеса. Северная сторона не так обрывиста и представляет даже возможность для всхода. Вообще весь мыс окружен, более чем на версту, множеством различной величины подводных камней. Вечером мы все собрались к отмели и, меняясь друг с другом дневными наблюдениями, добрались до шкуны. [62]

Остров Барса-Кильмас.

6-го августа в два часа пополудни шкуна направилась к острову Барса-Кильмас, отстоящему от Изен-Арала верстах в 30; а на другой день в 6 часов утра стала на якорь у западнаго его берега. 8-го числа я и Акишев с 8 матросами, взяв с собою провианта на неделю, высадились, для осмотра острова и производства на нем полуинструментальной съемки, в масштабе 2-х верст в дюйме, и устроили свое временное жилье из парусины. Между тем шкуна, налившись водою из кудуков, под утро следующаго дня снялась с якоря, и пользуясь попутным ветром, направилась снова к полуострову Куланды, для продолжения розысков каменнаго угля. Вскоре после ухода шкуны задул крепкий порывистый ветер и море забушевало страшно и повидимому надолго. Трое суток продолжалась буря, постепенно однако ослабевая, и только 11-го августа ветер стал совсем стихать и море начало успокаиваться. Поздно вечером того же числа, когда уже стемнело, Акишев и большинство матросов вернулись со съемки, сделав в течение дня, вероятно, не менее пятидесяти верст, так как остров растягивается от запада к востоку слишком на 20 верст. Все они были до крайности утомлены и мрачны. За чаем почтенный мой товарищ убедительно просил меня пить в прикуску, чтобы поберечь сахар, потому что шкуна, может быть не вернется. Но что в таком случае значило бы несколько лишних кусков сахару?.. Из группы матросов, молча поедавших выброшеннаго морем мертваго осетра и потом свареннаго, послышалась только раз начатая речь: «шкуна наверное погибла в бурю и нам придется, братцы, помереть голодною смертью», но на нее не последовало никакого ответа. Я удалился из ставки к берегу моря и стал обдумывать вопрос: следует ли расчитывать наверное на возвращение шкуны и ничего не предпринимать, или взять во внимание возможность несчастия и теперь же, пока еще не поздно, принять меры для спасений команды? Шкуна может совсем не вернуться, если она погибла, или вернуться гораздо позже срока, если она получила сильное повреждение, а между тем через три дня у нас [63] не будет провианта и начнется голод со всеми его страшными последствиями, и тогда замеченное мною мрачное настроение команды разовьется до размеров, с которыми уже трудно будет совладать. Следовательно, если принимать меры, то необходимо теперь, а после — будет поздно, необходимо с утра же воспользоваться установившимся штилем, чтобы отправить оставленную нам будару на Кос-Арал дать о нас весть. Но возможно ли пуститься на бударе в открытое море, не имея на пути никакого пристанища, на случай непогоды? и вероятно ли, чтобы эта щепка проплыла благополучно от 100 до 150 верст? Однако другого, лучшаго, средства я не мог придумать, а оставлять трудное наше положение на произвол случайностей — не считал себя в праве. После долгих колебаний, я наконец решился: утром, если шкуна не вернется и штиль установится, собрать команду, объяснить им свои соображения и предложить двум охотникам отправиться на Кос-Арал и, дав там весть о нашем положении, просить о немедленной высылке шкуны Николай или даже носовых лодок с провиантом. Если же охотников не явится, то я решился отправиться сам с моим человеком, думая, что все равно как не погибнуть, и даже лучше погибнуть разом в глубине моря, чем умирать на пустынном острове медленною голодною смертью. Приняв решение, я успокоился и думал уже отправиться спать, как вдруг увидал вдали над морем фальшфейер. Я тотчас вернулся в ставку и приказал собрать побольше кустарнику и зажечь костер, чтобы показать место нашей стоянки. На другой день утром, когда мы свиделись с Бутаковым, он встретил меня словами: «я вытерпел около Куланды сильнейший шторм и крепко боялся, но больше за вас, чем за себя. Если бы шкуну разбило, я бы собрал из обломков лодку и достиг бы Сыр-Дарьи, а вы все умерли бы с голоду». Бутаков сообщил мне также, что он отыскал на Куланде, на глубине 6-ти футов, пласт каменнаго угля, толщиною в один фут, именно на нагорном берегу, верстах в трех к западу от бугра окаменелостей и в версте от моря. Вскоре после свидания с Бутаковым, мы увидали с острова приближающуюся шкуну [64] Михаил, а вечером, окончив съемку, вернулись на Константин.

Шкуна Михаил, возвращаясь от мыса Узун-Каир на полуострове Куланды в устье Сыр-Дарьи, завернула к Барса-Кильмасу и 13 августа высадила к нам приказчика Захряпина, желавшаго воспользоваться случаем, чтобы получше изучить с нами море, и находившагося при нем Кос-Аральскаго киргиза, старика Альмобета, хорошо знавшаго окрестности Аральскаго моря. Впоследствии оказалось однако, что Альмобет не мог отличить с моря те самыя урочища, которыя, вероятно, прекрасно знал с суши, и потому, как вожак, был нам не настолько полезен, насколько мы ожидали; но тем не менее он иногда сообщал любопытныя сведения. Так например, по поводу Барса-Кильмаса, он разсказывал, что, хотя теперь остров необитаем, но до последней зимы на нем безвыходно кочевали, семь лет сряду, много киргизских аулов, со стадами верблюдов и баранов, и что в это время, находясь в безопасности от грабежей хивинцев и своих одноплеменных барантовщиков, киргизы значительно разбогатели скотом; зимою же, боясь русских судов, откочевали на берег и были тотчас ограблены. По всей вероятности, однако, Барса-Кильмас не имел и до прихода русских судов постояннаго населения. Зимою, когда часть моря, отделяющая остров от материка, покрывается льдом, Барса-Кильмас привлекает к себе аулы нетронутостью подножнаго корма и обилием кустарника, топлива. При наступлении же весны поселенцы не всегда имеют возможность откочевать и остаются на нем, таким образом, на год, а при теплых зимах и на несколько лет. Это составляет невыгоду перекочевки на остров, о которой намекает самое его название: Барса-Кильмас значит дойдет и не вернется.

14 августа в 4 часа утра шкуна Константин направилась опять к Куланды и в 2 часа пополудни стала на якорь близь известных возвышений, огибающих небольшой залив, который может служить довольно хорошею гаванью. Здесь шкуна запаслась водою из кудуков, но запас не пошел в прок. Вода стала портиться еще скорее барса-кильмаской, что мы [65] принуждены были скоро ее вылить и довольствоваться, в течение нескольких дней, как я уже сказал, морскою водою. На другой день шкуна обогнула юго-западный мыс Куланды, называемый Узун-Каир и отстоящий от Изен-Арала верстах в 20-ти, и вторично стала на якорь. Узун-Каир, имея в основании известковый камень, покрыт песчаными наносами, поросшими большею частью камышем и кустарником. Мыс продолжается под водою каменистою косою, шириною сажен в 25, и окружен кроме того песчаными отмелями и косами. Мелко сидящая в воде шкуна прошла через них благополучно.

Западный берег моря.

16 августа в 10 часов утра шкуна направилась на юго-запад к западному берегу моря, и приблизилась к нему на другой день вечером, а с 16 по 25 августа следовала вдоль него до мыса Ургу-Мурун, в разстоянии от двух до пяти и более верст от берега. Во все это время шкуна остановилась на якорь только на ночь и редко когда днем, вследствие довольно свежаго ветра, дувшаго постоянно с севера, и совершеннаго неимения удобных мест для якорных стоянок. Западный берег, ограничивая Усть-Урт, возвышающийся над уровнем моря саженей на 75, тянется почти прямою линиею, по крайней мере не образует заметных заливов и взгроможден неправильными каменистыми обвалами и утесами, нередко совершенно вертикально упирающимися в море. Усть-уртския высоты наиболее высоки и обрывисты около середины западнаго берега, по мере же приближения к югу заметно понижаются. Глубина моря у подножья Усть-Урта вполне соответствует высоте и крутости последняго. Когда шкуна приближалась к западному берегу, глубина моря, обыкновенно не превосходящая 15 морских саженей, начала быстро возростать, так что, с наступлением ночи, шкуна стала на якорь, в двух верстах от берега, на глубине 26 саженей, а на другой день стояла; также верстах в двух от берега, на 37 саженях.

Утесы Усть-Урта, разнообразясь безпорядочным размещением и разноцветностью слоев каменистых пород, производили [66] при солнечном освещении какой-то волшебный вид с моря. Взор обманывался невольно, и на этих пустынных берегах рисовались храмы, башни, шатры, колонны и прочее. Вследствие такого разнообразия рисунков, весьма трудно было распознать действительное очертание берегов, и хотя со шкуны производилась съемка их, но верность ея была сомнительна по многим причинам. Во 1-х, съемщик не имел возможности с достаточною точностью определять направления движения шкуны и пройденныя ею разстояния, так как она двигалась с уклонениями от прямого курса и с неравномерною скоростью. Во 2-х, он еще менее мог делать правильно засечки, так как на берегу не было таких резко выдающихся предметов, которые бы, при движении шкуны, по своему виду не мешались бы с другими и не терялись из глаз. В 3-х, очертание берегов между засечками он делал на глаз, который в этом случае сильно обманывал, тем более, что мы шли в различном разстоянии от берега, но в каком именно сами не знали. В 4-х, вожак не мог отличить с моря береговых урочищ и называл их гадательно, так что надписи на съемке были положительно неверны. Наконец, в 5-х, мы не могли выходить часто на берег, для проверки съемки. Возвратясь в Оренбург и представив съемки берегов Аральскаго моря, я высказал все недостатки их и предложил, приняв некоторыя меры для исправления неудовлетворительных работ, ждать окончания описи; но генерал Обручев, увлекаясь новизною географических сведений, приказал переделать, по привезенным съемкам, все карты, имевшияся в генеральном штабе Оренбургскаго корпуса. Приказание это оказалось, конечно, преждевременным, потому что, на следующий год, по окончании описи Аральскаго моря, пришлось вторично переделывать карты. Я не уверен впрочем, что и в настоящее время западный берег Аральскаго моря установлен совершенно правильно.

Во время плавания вдоль Усть-Урта мы пытались выдти на берег три раза. В первый раз попытка наша была неудачна. 19 августа вечером шкуна стала на якорь, казалось, весьма в близком разстоянии от берега. В числе десяти человек мы [67] сели на шлюпку с намерением осмотреть чинк или край Усть-Урта и взобраться на него; но, против ожидания, мы плыли около часа, а берег казался все в том же разстоянии от нас. Наконец, когда мы приблизились к нему настолько, что могли отличить довольно мелкие береговые предметы, то, к крайнему огорчению, увидели, что утесы совершенно отвесно упираются в море и около них бушует бурун. Убедясь в невозможности не только взобраться на высоты Усть-Урта, но даже пристать к берегу, мы должны были вернуться назад. Между тем дырявая шлюпка уже успела наполниться водою, ветер стал свежеть и море разыгрываться, а шкуна виднелась едва заметною точкою на горизонте. Бутаков посадил на каждое весло по два матроса, всем сидевшим на шлюпке приказал выливать из нея шапками воду, а сам, управляя рулем, разсказывал, для придания бодрости команде, забавные анекдоты. В это время было, однако, не до анекдотов; не обращая на них внимания, все предались работе. Гребцы напрягали крайния усилия, от которых могли сломаться весла и тогда не было бы никакого шанса на спасение, потому что запасных весел мы не имели. Прочия лица, сидевшие в шлюпке, безостановочно выгребали из нея воду, но волны, перекидываясь через борт, снова подбавляли нам ее. Одна волна так сильно ударила в спину сидевшаго на носу, что тот свалился в шлюпку. И ни одной улыбки, ни одного слова по этому поводу, все молча продолжали работу. Когда шлюпка приближалась к шкуне, Бутаков закричал: «спасательныя машины». Нам были брошены на веревках пустыя бочки, но мы ими не воспользовались и собственными усилиями добрались до шкуны.

В другой раз нам удалось пристать к берегу, образовавшему небольшой заливчик, скалистые берега котораго были покрыты осетрового икрою, выброшенною вероятно весною; но на вершину Усть-Урта мы не могли взобраться.

Наконец, в третий раз мы выходили на берег на урочище Аджибай, где кочевало в это время несколько кибиток. Желая воспользоваться близостию человеческаго жилья, чтобы достать свежаго мяса, котораго мы не имели давно, Бутаков [68] отправил на шлюпке Поспелова, но лишь только последний вышел на берег, как раздался ружейный выстрел. Думая, что кочевники напали на наших, Бутаков, забрав с собою оружие, немедленно отправился сам на бударе, но оказалось что выстрел был сделан Поспеловым по красному гусю (flamingo). Кочевники же, то есть киргизы (Чиклинскаго рода, Джакоимова колена, Карабашевскаго отделения) и туркмены приняли нас дружелюбно. В разговорах с нами они выражали свое неудовольствие на хивинское правительство, завидовали участи киргиз, находящихся в подданстве России, и изъявляли желание перекочевать в нашу степь, еслибы не боялись мщения Хивы. Хивинский хан, говорили они, недоволен устройством русской крепости на Сыр-Дарье, но мы понимаем, что русские основали ее не для враждебных действий, а для облегчения торговли с Хивою же помощию Аральскаго моря, и видим, что они никакого зла нам не делают, напротив киргизы им подвластные, благоденствуют. На чистосердечие этих отзывов конечно нельзя было полагаться, так как карабашевцы пользуются в степи незавидною репутациею; но они не скрыли от нас печальных для хивинцев последствий дела 26 мая при Достановой могиле и в заключение дружественной беседы променяли нам барана за чекмень (кафтан). Благодаря карабашевцам и скорому прибытию шкуны в залив Кин-камыш, в котором вода была пресная из Аму-Дарьи, мы подкрепили свои силы, истощенныя слишком продолжительным уже постом. Залив Кин-камыш, находящийся в юго-западном углу Аральскаго моря, мелок и по берегам зарос камышем и кугою, потому неудобен для якорной стоянки, особенно при господстве на море северных ветров, от которых он не закрыт. Шкуна не могла приблизиться к мысу Ургу-Мурун ближе чем на 10 верст.

Южный берег моря.

В сороковых годах, после наделавшей столько шума хивинской экспедиции, наша политика в Средней Азии была крайне осторожна. Из боязни возбудить недоверчивость Англии, министерство графа Нессельроде делало иногда такия распоряжения, [69] которыя не только не соответствовали достоинству и интересам России, но и не могли быть исполнены на месте. Поэтому лучшие непосредственные деятели, чтобы не ронять кредита России на дальних ея окраинах, принуждены были обходить эти распоряжения, принимая последствия на свой страх и ответственность. Между такими распоряжениями особенно странны были два запрещения: одно гарнизону Раимскаго укрепления и вообще всем русским переходить, за чем бы то ни было, на левый берег Сыра, и другое — не только рыболовам, но и описной экспедиции Аральскаго моря приближаться к южному, хивинскому его берегу. В интересах России и науки, Бутаков не мог подчиниться этому пункту данной ему инструкции. Нарушая его, он оправдывался противными ветрами, штилем и прочее, но после успеха дела, оправдания эти оказались излишними.

25-го августа, в час пополудни, шкуна направилась от Ургу-Муруна на северо-восток и, сделав верст 25, увидела перед собою остров Токмак-Ата, а влево обозначился другой небольшой островок, оказавшийся впоследствии косою перваго. Тогда шкуна переменила курс на северо-запад. Между тем, ветер стал свежать и заставил нас, обогнув островок, искать за ним убежище. На следующий день ветер стих совершенно и затем в остальные дни августа и в первые дни сентября стоял сначала глубокий штиль, а потом подул северо-восточный ветер. Шкуна принуждена была лавировать, через что, хотя весьма мало, подвигалась вперед. Таким образом мы две недели находились около южных берегов Аральскаго моря и успели довольно хорошо осмотреть остров Токмак-Ата и устья двух главных протоков Аму-Дарьи, именно Талдыка Улу-Дарьи.

Остров Токмак-Ата получил свое название от находящейся на нем могилы одного святаго. У хивинцев существовало предание, что пока этот святой будет покровительствовать им, ни одно чужеземное судно не подойдет к устьям Аму-Дарьи. Другое предание гласило, что к северу от острова находится пучина, втягивающая в себя всякое приближающееся судно. Наша экспедиция достаточно доказала нелепость этой молвы. [70]

Остров Токмак-Ата, имеющий в длину от северо-запада к юго-востоку верст 25 и в ширину верст 5, вообще низмен, песчан и покрыт в изобилии кустарником, а берега его обросли камышем; но в двух местах есть глинисто-солонцеватыя высоты, именно в восточной части острова, где находится могила святаго, и в юго-западной. На острове виднелось довольно много аулов, но постоянных кочевок на нем, говорят, не бывает. Только с августа месяца сюда приходит на поклонение много богомольцев, а зимою раз в год ездит по льду и сам хан. Богомольцев не пускают на остров, пока особые чиновники не соберут для хана растущую здесь в большом изобилии ягоду джиду, для сбережения которой строго запрещается рубить кустарник. Токмак-Ата отделяется от материка проливом с пресною водою, шириною версты 4 и глубиною фута в два и даже меньше. Хивинцы сообщаются через него в брод или посредством небольших лодок, на которых управляются на шестах.

К востоку от Такмак-Ата южный берег моря вообще низмен, песчан и оброс камышем и кугою. Отмели отходят от берега так далеко, что только на разстоянии нескольких верст от него море достигает глубины одной сажени. На всем протяжении южнаго берега в море впадает многими рукавами Аму-Дарья, образуя заливы Кин-камыш, Талдык, Иске Теце-баш. В заливах Талдык и Иске, куда впадает главный рукав Аму Улу-Даря, глубина нисходит до двух и даже до одного фута, а в залив Теце-баш, куда впадает Янги-су, мы не входили. Пресная вода выбивается в море от всего южнаго берега верст на 15; но при продолжительных северных ветрах, она смешивается с морскою, даже в заливах.

Во все время нашего плавания вдоль южнаго берега Аральскаго моря, на нем виднелись и днем и ночью сигнальные огни, а наравне со шкуною следовала партия, человек в сто, богато одетых всадников на прекрасных аргамаках. Однажды во время осмотра нами на шлюпке одного из устьев Аму-Дарьи мы подошли к берегу так близко, что могли переговариваться с хивинцами, «Берекиль! берекиль! (подите сюда! подите [71] сюда!) кричали они, у нас есть все, что нужно балыкчам (рыбакам) и мы охотно вам выменяем». Захряпин разсуждал с ними до тех пор, пока можно было делать промеры, а когда шлюпка села на мель и не могла далее идти, мы повернули ее назад. Тогда несколько всадников бросились за нами в воду, но мы уплыли, так как не имели ни малейшей охоты тащиться на аркане в Хиву. По ночам, когда шкуна стояла на якоре, на глубине нескольких футов, мы принимали меры осторожности от нападения близких соседей, хотя и не верили в возможность такой предприимчивости с их стороны, но Альмобет сильно трусил и постоянно уговаривал Бутакова удалиться от хивинскаго берега. Раз днем, во время лавирования шкуны, на горизонте показалось что-то белое. Мы все приняли это за паруса и думали, что скоро встретимся с которою нибудь из наших шкун, но Альмобет уверял, что это хивинский флот. «Я говорил вам, сказал он, что у сартов есть парусныя суда, вы не верили, вот и вышло по моему. Я бы не боялся, еслибы у нас было несколько судов, а с одним что сделаешь». Мы все однако ошиблись: белевшая вдали точка была ничто иное, как птица баба (pelecanus onocrutalus).

7-го сентября, во время лавирования в юго-восточной части Арала, вдали от берегов, матрос Сохнов, первый канканер и весельчак на шкуне, заметил с мачты какую-то землю среди моря. Бутаков взял направление, указанное Сохновым, и мы скоро увидели низменный и песчаный островок, длиною версты в две и шириною сажен в 50. Как первое открытие на Аральском море, Бутаков назвал остров именем виновника описной экспедиции, Владимира Афанасьевича Обручева.

Открытие Царских островов.

8-го сентября ветер начал отходить к западу. Лейтенант Бутаков, не имея надежды, по случаю приближения глубокой осени, при постоянно дующих северо-восточных, противных ветрах, успеть осмотреть восточный берег со множеством прилегающих к нему песчаных островов, решился приблизиться к Кос-Аралу, лавируя в открытом море большими галсами [72] и делая, между прочим, промер. С этою целью в 9 часов утра шкуна снялась с якоря и направилась на северо-запад. 9-го сентября в 6 часов утра в левой руке открылся какой-то остров. Приняв его за Барса-Кильмас, Бутаков переменил курс на север, расчитывая в скором времени увидать Куг-Арал. В 2 часа пополудни действительно открылась перед нами в правой руке земля, но которая, по своему виду и очертанию берегов, не походила на Куг-Арал. Вскоре мы убедились, что это Барса-Кильмас и что прежде пройденный нами остров — новое открытие. В 6 часов вечера шкуна стала на якорь по середине между Барса-Кильмасом и Куланды, а на другой день перешла к мысу Узун-Каир, чтобы избавиться от сильнаго волнения и запастись пресною водою и солью из находящегося там озера с самосадочного солью. На всем пройденном пространстве среди моря, глубина его нигде не превосходила 15-ти сажен.

12-го сентября в 6 часов утра шкуна направилась от Узун-Каира к новому острову. Волнение на море было сильное: волны горами подымались вверх и стремительно опускались вниз, шкуна почти лежала на боку, вода хлестала за борт, по палубе не было возможности ходить, а в каютах все падало. На этот раз однако я не страдал морскою болезнию, должно быть освоился несколько с качкою. В полдень мы увидели остров, а в 6 часов вечера шкуна стала на якорь около западнаго его берега. Выйдя на берег, мы были встречены сайгаками, которые с удивлением смотрели на нас, подпускали весьма близко и не разбегались даже после выстрела; но на следующие дни удалились на противоположную от нашей стоянки часть острова, покрытаго почти сплошь кустарником. С 13-го по 19-е сентября Акишев с 7-ю матросами, производя съемку, подробно осмотрел весь остров, не в дальнем разстояния от котораго оказались еще два другие, меньшей величины. Бутаков назвал главный из вновь открытых островов именем Государя Императора Николая, другой, который мы осматривали 21-го, сентября в честь Наследника и третий именем Его Высочества генерал-адмирала Константина, а всю группу — Царскими островами. [73]

О существовании этих островов до 1848 года не было известно. Отстоя от Усть-Урта, Куланды и Барса-Кильмаса не менее, как на 60 верст, они не видимы ни с одного берега, а окрестные жители, не имея парусных судов, с которыми бы могли пускаться в открытое море, ограничиваются только, и то весьма редко, самым близким береговым плаванием. Зимою же море, отделяющее острова от берегов, если и замерзает, то не всегда; но и в эти редкия зимы, окрестные жители, не имея никакой нужды переходить через него поперег и подвергать себя без цели опасностям от буранов, не могли на них наткнуться. Наконец, судя по местным признакам и потому, что об островах не существовало никаких, даже темных преданий, до которых азиятцы большие охотники, с достоверностью можно заключить, что до 1848 года на них никогда не вступала человеческая нога.

Восьмидневное пребывание на острове Николай I освежило нас всех и физически и нравственно. В это время, вместо почти невозможной для употребления солонины, мы питались постоянно свежим сайгачьим мясом. В первые три дня было съедено нами 13 сайгаков, или, полагая средний вес каждаго в пуд, 13 пудов свежаго мяса, тогда как во все шестьдесят дней нашего плавания по морю солонины израсходовано 20 пудов. Средним числом в день приходилось на каждаго человека во всю кампанию менее ¹/₂ фунта солонины и в эти три дня более шести фунтов свежаго мяса; следовательно мяса в эти дни съедалось в 12 раз более против обыкновеннаго. За то все люди повеселели и снова явилась у них готовность к новым трудам. В матросском кружке затеялись песни и пляски. Сохнов, на пространстве какой-нибудь сажени, выделывал ногами такия штуки, которым бы позавидовал любой канканер из Мабиля. Альмобет был в восторге от острова и умолял Микелея, как называл он Николая Захряпина, перевести его туда, со всем семейством и родными, для кочевки, обещая за это, что все они будут служить ему рабами в течение нескольких лет. Поселение киргиз на острове было бы однако вовсе не выгодно для будущаго развития пароходства на [74] море, потому что оно не замедлило бы значительно истребить саксаул и сайгаков, тогда как, оставаясь не заселенным, остров с удобством мог бы снабжать пароходы топливом и порою свежим мясом. Захряпин имел относительно острова свои виды. Он нашел полезным перевести на него ватагу, которая бы, пользуясь своим центральным местопребыванием среди моря, могла, без потери времени, производить лов рыбы, как в открытом море, так и в устьях рек Сыр и Аму, и временно успел осуществить свою мысль: часть Ког-Аральских рыболовов провела зиму 1849—50 года на острове Николай I. 21-го сентября утром шкуна перешла к низменному и песчаному острову Наследника, который тянется в длину от севера к югу верст на 9, имеет ширину от 100 до 200 сажен и сплошь покрыт густым камышем, заглушившим всякую другую растительность, и отчасти саксаул. Во время съемки острова матросы бросали в слои сухаго камыша, из котораго с трудом пробивался свежий, куски зажженнаго трута. Когда съемка окончилась, все вернулись на шкуну, солнце закатилось и стало темно, перед нами явилась великолепнейшая иллюминация. Сначала засветились отдельные огоньки, а потом, разростаясь мало по малу, слились в одну непрерывную полосу в девять верст длины. Земли не было видно, видны были только огонь и вода.

Окончание кампании.

Эта ночь ознаменовалась еще другим радостным событием, именно переменою ветра, который давал нам возможность направиться к Сыр-Дарье. Записывая ежедневно, со дня выступления из Орской крепости, состояние погоды, я заметил, что дувший постоянно северо-восточный ветер сменялся на несколько дней южным через каждый лунный месяц, и за неделю предлагал пари, что около 21-го сентября ветер начнет изменяться. Предсказание мое оправдалось блистательным образом. Шкуна снялась с якоря и при ярком свете с острова Наследник направилась к Ког-Аралу, а 23-го сентября в 6 часов утра бросила якорь в устье Сыра и окончила, кампанию. [75]