Время и продолжительность экспедиции.

Недостаток воды в южной части пространства, заключающегося между юго-восточными границами России и Хивой, был причиною господствовавшаго до настоящаго времени убеждения, что поход в Хиву лучше всего предпринимать зимою, когда снег может заменить воду; но опыты экспедиции полковника Берга в 1825—26 году и генерал-адъютанта Перовскаго в 1839—40 году не подтвердили этого мнения. Правда, зимний поход избавляет войска от важнаго неудобства, но с другой стороны влечет за собою множество других. Глубокие снега, трудность движения по ним и добывания для скота подножнаго корма, жестокие холода, при недостатке топлива, и бураны, при невозможности укрыться от них, могут быть гибельны для войск. Летом жары в степях бывают нестерпимы и воздух редко освежается дождями и грозами, но против зноя можно принять действительныя меры для облегчения и сбережения отряда, тем более, что степной климат, говоря вообще, здоров. На этом основании, в настоящее время, степныя походы совершаются почти исключительно летом, с прекращения весенней распутицы около 1-го мая до ноября. Походы бывают особенно удобны весною, когда трава в степи не успела еще выгореть, воды всегда довольно и жары не так сильны, и осенью, когда, при ясном небе, солнце не палит уже так сильно, как в июле месяце.

Продолжительность экспедиции определяется главным образом разстоянием до предмета действий. Приняв за [100] нормальную величину перехода от 20-ти до 30-ти верст и сообразив топографическия условия путей, было выведено, что до Хивы можно дойти от Оренбурга в 55 переходов и от Сарайчикова в 39. Ясно однако, что такой продолжительный поход не может быть совершен без дневок; но с другой стороны частыя дневки в степи невыгодны, потому что, растягивая время похода, увеличивают обоз, и кроме того, на всем пространстве от Эмбинскаго укрепления и от Сарайчикова до Айбугира нет хороших бивуачных мест, а останавливаться на местах, скудных водою и подножным кормом, едва-ли облегчит следование войск. При этом последнем условии нет никакой надобности назначать заранее дневки, систематически через 2 и 3, 3, 3 и 4 и так далее перехода, но лучше предоставить такое назначение колонным начальникам, которые могут соображаться в этом случае с местными условиями и со степенью утомления войск. В виду же необходимости предварительных разсчетов о продолжительности похода, заранее можно назначить только общее число дневок. Принимая в соображение, что при движении больших транспортов от Орска до Аральска, на протяжении 700 верст и 33 переходов, им дается всего 4 или 5 дневок, что составит средним числом одну дневку на 7 переходов, для похода в Хиву можно считать достаточным одну дневку на четыре перехода. Тогда оренбургская колонна употребит на поход около 70 и сарайчиковская около 50 дней; таким образом последняя колонна может выступить с линии 20 днями позже первой. Считая на устройство дел в Хиве и на отдых войск около 40 дней и на обратный поход около 70 дней, вся экспедиция может быть окончена в полгода, то есть, если она выступит с линии 1 мая, то вернется к 1 ноября. Это крайний срок, который желательно было бы по возможности сократить, потому что в ноябре, по случаю наступления холодов и буранов, движение войск по степи затруднительно. Если же обстоятельства задержат экспедиционный отряд в пределах ханства далее назначеннаго времени, то лучше уже оставить его там на зимовку, обезпечив продовольствие реквизициею. [101]

Обоз.

Отряд, совершающий движение по степи, должен иметь с собою все необходимое на все продолжение похода, и потому обоз при нем всегда бывает относительно весьма значителен; но если отряд отправляется в дальнюю экспедицию, то обоз увеличивается до громадных размеров и в свою очередь увеличивает трудность экспедиции, граничащую с невозможностью. Вот почему, при составлении предположения о дальней степной экспедиции, расчет величины обоза составляет самую важную и вместе с тем самую трудную задачу, от счастливаго разрешения которой зависит главным образом успех предприятия.

Обоз может быть составлен из вьючных верблюдов, или из подвод, конных или воловьих. Перевозка тяжести по степи несравненно удобнее на верблюдах, чем на подводах, потому что верблюды больше лошадей и быков выносят жажду и почти везде находят для себя подножный корм и значит не нуждаются в возке фуража, наконец без утомления проходят те места, чрез которыя едва можно провести подводу, как например через пески. По этим причинам обозы при степных отрядах составляются преимущественно из верблюдов; но есть предметы, которые, по своей тяжести, громоздкости, или по каким либо другим свойствам, препятствующим образованию из них вьюков, нельзя иначе везти, как на подводах, как например артилерийския орудия, понтоны и прочее. Вьюк самаго крепкаго и сильнаго верблюда не превышает 16 пудов; но средним числом можно положить на верблюда 12 пудов, с тем, чтобы не принимать уже в расчет запасных верблюдов, которых обыкновенно полагается 1 на 10, так как, по мере движения отряда и расходования провианта, освобождающиеся из под него верблюды образуют достаточный запас. Вьюк верблюда необходимо составлять из двух частей, совершенно равных, не только по весу, но иногда даже и по объему. Подводы воловьи удобнее конных только в том случае, когда следуют отдельно, но в составе отряда они замедляют его движение, и потому лучше иметь одни конныя подводы и то в самом ограниченном числе. Употребление же [102] в упряже верблюдов, не смотря на кажущуюся выгоду, едва ли может быть с пользою осуществлено.

Величина обоза определяется главным образом количеством необходимаго на все время похода продовольствия, то есть провианта и сухого фуража.

Солдат получает в степи по 1 ¾ фунта сухарей, ½ фунта круп и ½ фунта мяса в сутки, по 3 винных порции в неделю, по 2 фунта соли в месяц и, кроме того, по мере надобности, известное количество сушеной капусты, уксуса, перцу, луку, табаку и других противуцынготных средств, а также чаю и сахару; всего, за исключением мясной порции, для которой скот гонится обыкновенно при отряде и иногда добывается у кочующих киргиз, около двух пудов в месяц. Продовольствие 5-ти тысяч человек в течение 6-ти месяц составит 60 т. пудов, на поднятие которых понадобится 5 тысяч верблюдов.

Зернового фуража понадобится на лошадь, полагая средним числом только по 1-му гарнцу в сутки, около 4-х четвериков в месяц, или около 3-х пудов; а на 2 тысячи лошадей в течение 6-ти месяцев — 36 тысяч пудов, на поднятие которых потребуется 3 тысячи верблюдов. Огромность числа верблюдов, необходимаго для поднятия самаго незначительнаго количества фуража служит причиною, что в степных походах лошади почти всегда находятся па подножном корме и только в крайних случаях им выдается фураж. Здесь надобно однако заметить, что поддержание сил лошади — предмет большой важности и требует со стороны начальника не только постоянной заботливости, но и значительной опытности. Лошадь нужно поддерживать, когда она еще не потеряла своих сил, иначе ея ничем не поправишь и сколько бы ее ни откармливали, пойдет «не в коня корм».

По мере расходования провианта и фуража, верблюды, освобождающиеся из-под вьюка, могут быть с пользою употреблены для облегчения движения пеших людей; но частию они заменяют слабых и усталых верблюдов, отпускаемых совершенно из отряда. [103]

Кроме провианта и фуража, при отряде, необходимо еще везти следующие предметы:

Артилерийские, как-то порох, снаряды, патроны и прочее, боевыя и сигнальныя ракеты, а также запасныя колеса и оси, деготь и коломазь, походныя кузницы со всеми принадлежностями и прочее.

Инженерныя, как-то: гальваническую батарею, со всеми принадлежностями, понтоны иди разборныя лодки, бурдюки (кожанные мешки), ведра, лопаты, заступы, мотыги, топоры, косы, серпы, веревки и другие предметы, необходимые как для исправления дорог, так и для бивуака.

Госпитальные припасы и принадлежности. Войлочныя палатки. Для сохранения здоровья людей необходимо иметь при отряде употребляемыя среднеазиятскими кочевыми народами войлочныя палатки, называемыя кибитками и юламейками; последния меньше первых и потому удобнее для похода. Юламейка во многих отношениях имеет преимущество над парусинною палаткою; разстановка ея не требует никаких предварительных приготовлений и оканчивается не более, как в пять минут; свет и свежий воздух пускается в нее сверху, снизу и с любого боку, по произволу; во время зноя яркий свет не сквозит через палатку, а это обстоятельство не маловажное, если принять в соображение, что тень в степи едва-ли не также дорога, как самая вода; наконец даже зимою юламейка в значительной степени укрывает от холода и бурана. Единственное неудобство ея заключается в тяжести, особенно после дождя; на верблюда вьючится только две юламейки. Это обстоятельство служит причиною, что степные отряды не всегда имеют возможность везти при себе достаточное количество их на все число людей, полагая 2 или 3 на генерала и по 1 на штаб-офицера, на 3-х обер-офицеров и на 16 нижних чинов. В случае недостатка юламеек, необходимо, по крайней мере, иметь для нижних чинов кошмы (войлоки) на подстилку на бивуаках.

Офицерския и солдатския вещи. Генерал Непир, говоря об армии в Индии на походе (Статья Непира переведена на русский язык в Военном Журнале 1850 года № 3.), справедливо заметил: «в военное [104] время все обозы, без различия, должны быть перевозимы на «счет казны». Он говорит, что «офицер, получивший деньги на подъем, может лишиться своих верблюдов, без вины своих деньщиков или своей собственной. Если же, по уставу, он может иметь лишь определенное число вьючных животных, то есть столько, сколько достаточно для подъема всего нужнаго, для сохранения его здоровья и пользы службы, то лишившись одного верблюда, он может потерять и все необходимое к службе, или, по крайней мере, подвергнуться важным лишениям. Вот почему в военное время не должно дозволять офицерам иметь собственных вьючных лошадей, потому что, если этою частью будет заведывать правительство, то офицер почти никогда не подвергнется опасности лишиться своих вьюков. Армия на походе всегда имеет запасных верблюдов и такия средства, которыми не может владеть частный человек».

Вещи нижних чинов, не только артельныя, но даже и те, которыя носятся в ранцах, необходимо возить также на казенных верблюдах, так чтобы на рядовом, кроме платья, ружья и сумы с патронами, не было ничего. Летом, в сильныя жары, следует дозволять солдатам снимать с себя верхнее платье и оставаться в однех рубашках, а шинели укладывать на свободных верблюдов. При этом только условии пеший солдат без усталости делает самые большие переходы, не редко в 35 верст, без излишних привалов и дневок, что весьма важно. Соображая количество вещей, необходимых в степном походе для каждаго чина, можно положить: генералу от 4-х до 12-ти верблюдов, штаб-офицеру 2, обер-офицеру 1, нижним чинам 1 на 20 человек; но в случае недостатка верблюдов, можно сократить эти числа на половину. Нижним чинам, как пешим, так и конным, следует давать одинаковое число верблюдов, на том основании, что, хотя кавалерист и может укласть значительное количество вещей в переметныя сумы на верховую лошадь, но зато ему необходимо дать средство иметь при себе все нужное, не только для себя, но и для своей лошади. [105]

На все означенные предметы, при самом щедром расчете, не потребуется и 1 тысячи верблюдов; следовательно на весь обоз экспедиционнаго отряда понадобится около 9-ти тысяч верблюдов.

Устройство этапов и разделение отряда на эшелоны.

Для уменьшения обоза при экспедиционном отряде, можно устроить на пути следования этапныя укрепления и снабдить их запасами продовольствия с тем, чтобы экспедиционный отряд имел возможность возить с тобою только то количество запасов, которое необходимо на время следования от одного укрепления до другого, а не на все время похода. Перед экспедициею в Хиву 1830—40 года были устроены заблаговременно этапныя укрепления Эмбинское и Акбулакское (Чушкакульское); и теперь, в случае похода в Хиву, было бы полезно устроить, хотя во время самаго следования экспедиционнаго отряда, этапы на Эмбе, около северозападнаго берега Аральскаго моря и у Айбугира. Конечно, они потребуют для своего занятия особых гарнизонов, но можно избегнуть увеличения войск, а вместе с тем запасов и перевозочных средств, отделением для этой цели нескольких сотен казаков, так какия, для действий в пределах ханства, не предвидится надобности в значительном количестве кавалерии.

Следование отряда, имеющаго большой обоз, облегчается также разделением его на эшелоны, на переход разстояния один от другого. Отряд Хивинской экспедиции 1839—40 года делился на 4 эшелона; но, для управления отрядом, удобнее делить его на 3 эшелона, с тем, чтобы начальник находился в среднем. Впрочем, недостаток воды на ночлегах может заставить отряд разделиться на гораздо большее число эшелонов, что особенно неудачно при больших переходах, как на Усть-Урте. В таком случае, во избежание слишком большого разстягивания отряда, можно устроить движение так, что в то время, когда нечетные эшелоны стоят на ночлегах, на переход разстояния один от другого, четные двигаются между [106] ними, и наоборот. Таким образом на каждый эшелон придется в сутки 12 часов движения, что соответствует величине переходов на Усть-Урте, и 12 часов отдыху.

Заключение.

Что касается самаго порядка движения экспедиционнаго отряда по степи, расположения его на бивуаках и способов действия против неприятеля, в открытом поле и при осаде и обороне укреплений, то входить в разбор этих общих вопросов степной войны не представляется удобным в специальном изложении предварительных соображений о военной экспедиции в Хиву.

Второе путешествие в 1851 году.

V. Второй поход на Сыр-Дарью и осмотр степных укреплений.

Смена Обручева Перовским.

1 апреля 1851 года в Оренбург приехал фельдъегерь с известием о смене генерала от инфантерии Обручева генерал-адъютантом Перовским. Известие это было так неожиданно, что никто не хотел ему верить, думая, что оно выдумано по поводу 1 апреля. Оно было неожиданно для самого Обручева, потому что борьба, предпринятая против него командующим Башкиро-Мещерякским войском, полковником Беклемишевым, вовсе не обещала подобнаго исхода. Обручев сдал командование корпусом начальнику штаба и уехал из Оренбурга; но, встретив на дороге другого фельдъегеря, с приглашением не выезжать из Оренбурга до прибытия новаго начальника края, вернулся и снова вступил в командование корпусом.

Мое назначение в степь.

В это время назначения в степь уже были сделаны, но Обручев переменил их и командировал, для заведывания транспортами и для инспектирования степных укреплений, [107] Оренбургскаго казачьяго войска полковника Падурова, а в помощь к нему меня. Кроме того мне поручено было осмотреть все окрестности Аральскаго (бывшаго Раимскаго) укрепления и в особенности около урочища Казалы, с тем чтобы я мог приобрести верный взгляд на степень важности тех или других предположений по означенному укреплению, в военном и хозяйственном отношениях, и дать, в случае надобности, удовлетворительный отчет по этому предмету. То же самое предложено было мне иметь в виду и при осмотре других укреплений.

Набеги ак-мечетских киргиз на окрестности Аральска и разбитие русскими казанской крепостцы Кош-курган в 1850 году.

Поручение об осмотре окрестностей Аральскаго укрепления вытекало из известнаго желания начальства ближе познакомиться с ними, дабы иметь возможность принять, наконец, действительныя меры для ограждения их от набегов соседей. В 1848 году набеги хивинцев на окрестности Аральска прекратились, но с 1850 года начались такие же набеги киргиз, кочевавших около Ак-мечети и других коканских постов, находившихся в бассейне Сыра ниже Туркестана, в ведении Якуб-бека, сделавшагося впоследствии правителем Кашгарии. Так в ночь на 16 февраля 1850 года шайка ак-мечетских киргиз разграбила до 20 аулов Чумекеевскаго рода, кочевавших верстах в 50 от Аральска, причем убила 6 наших киргиз и угнала до 1 тысячи лошадей и до 25 тысяч баранов; а в ночь на 25 августа того же года новая шайка, в 400 человек, под начальством батыря Бухарбая, брата Байкадама, убитаго чиклинцами, разграбила последних на Казале и на урочище Арык-балык, убила 11 человек и угнала 1 ½ тысячи лошадей, верблюдов и коров и до 21 тысячи баранов.

Первый угон остался безнаказанным, а после второго начальник Аральскаго укрепления майор Дамис направился, 26 августа, с отрядом в 150 человек пехоты, сотни казаков и двух орудий, вслед за шайкою, но шел так медленно, что [108] но догнал ее, а 8 сентября прибыл к ближайшей нам коканской крепостце Кош-курган, отстоящей от Аральска в 240 верстах и расположенной на правом берегу Джаман-Дарьи, выше соединения последней с Караузяком. Крепостца имела вид редута, в 12 ½ сажен в боку, с башнями по углам, состояла из вала в 2 сажени высоты с соразмерною толщиною и была окружена рвом; ворота, обращенныя к реке, не имели прикрытия. 9 сентября киргизы, присоединившиеся к отряду Дамиса, в числе до 200 человек, переправясь чрез проток Караузяк и приблизясь к Кош-кургану, потребовали возвращения угнаннаго у них скота, но вместо ответа были встречены ружейными выстрелами. Тогда майор Дамис открыл по крепостце огонь из орудий. Видя, однако, упорство сидевших в ней, он решился взять Кош-курган приступом. С этою целью 70 человек переправились чрез Караузяк вплавь, и, оцепив крепостцу со всех сторон, стали бросать в нее зажженые снопы камыша и вскоре произвели в ней пожар. Тогда солдаты полезли на стену, но сверху в них бросали камни и глыбы глины. Крепостца была взята в час пополуночи. Защитники ея, не смотря на свою малочисленность, оборонялись до последней крайности. Их было: 4 коканца и при них 6 женщин и 4 ребенка, да накануне нападения в крепостцу прибыло 6 киргиз и 2 киргизки, всего, во время приступа, в Кош-кургане было 22 человека мужчин, женщин и детей. Из них 2 коканца, 3 киргиза и 1 киргизка, всего 6 человек были убиты во время дела, а остальные, затем, 2 коканца, 3 киргиза, 7 женщин и 4 ребенка, всего 16 человек были взяты в плен и долго потом содержались в Аральске, особенно начальник кургана Мурза-Раим, между тем, как он вовсе не участвовал в киргизских набегах. В крепостце было найдено только 5 ружей, 1 шашка, 6 лошадей и 33 барана; остальное имущество частью сгорело, частью было расхищено киргизами, ворвавшимися вслед за русскими. На другой день после взятия Кош-кургана майор Дамис пошел обратно и прибыл в Аральское укрепление 16 сентября. [109]

Урок, данный коканцам за грабежи подведомственных им киргиз, не мог принести желаемаго результата: 3 ноября Кош-курган был снова занят коканцами, а в феврале 1851 года ак-мечетские киргизы опять угнали у наших киргиз, кочевавших в Кара-куме, около 75 тысяч голов скота, но последние, в свою очередь, разграбили коканских киргиз, кочевавших около Джулека.

Поход на Сыр-Дарью и инспектирование укреплений.

15 мая я выехал из Оренбурга в Орск, откуда следовал вместе с Падуровым при транспорте до Аральска. Весь путь был совершен благополучно, и только на Камышлы-баше пропало из транспорта несколько башкирских лошадей, ловко скрытых игенчами-киргизами, скопившимися на озере в значительном числе, вследствие набегов ак-мечетских киргиз. Обратный путь, чрез Уральское и Оренбургское укрепления, в Орскую крепость мы сделали налегке, с конвоем в 25 уральских казаков. Подробности о следовании транспортов и об осмотре степных укреплений помещены в приложениях 1 и 2.

Осмотр окрестностей Аральска.

На Сыр-Дарье мы пробыли три недели, в течение которых инспектировали укрепление и осматривали его окрестности вниз по Сыру до устья ея и вверх до Майлибаша. На поездку вниз по Сыру на лодке мы употребили несколько суток, в течение которых осматривали хорошо известныя уже мне места и форты Аман-уткуль и Ког-арал с рыболовного ватагою, а вверх по Сыру ездили верхом осматривать тоже знакомыя мне места около Тальбугута и в долине Айгерике, и затем я занялся подробною рекогносцировкою праваго берега Сыра от истока Казалы до Майлибаша. На Уч-урге мы видели переправу через Сыр бухарскаго каравана. Товары перевозились на лодках, высланных из укрепления, и на салах или камышевых плотах; и те и другие тащились плывущими лошадьми. Каждый раз их относило вниз по течению версты на две—на три. Несчастныя лошади с утра до ночи работали, переплывая реку [110] взад и вперед, несколько утонуло, других с большими усилиями вгоняли в воду. Переправа продолжалась два дня. С Уч-урги я возвратился в укрепление на лодке, осмотрев по пути старинный курган Кара-тюбе, развалины хивинскаго укрепления Джан-кала, сад Тулюн, и прочее.

Осмотр мой низовьев реки Сыра вверх по Майлибаша мог быть дополнен производившимися в 1851 году прапорщиком Рыбиным топографическими рекогносцировками, в масштабе 5 верст в дюйме, праваго берега Сыра, от Майлибаша до коканской крепостцы Кош-курган и пространства между реками Сыром и Куваном от Аральскаго моря до меридиана Майлибаша. Рыбин только-что окончил первую из этих рекогносцировок и располагал приступить ко второй. Я просил его не довольствоваться при этом однеми топографическими работами, а делать также письменныя заметки о всем, что он встретит замечательнаго относительно местности, жителей, развалин старинных построек и прочее, и он любезно сообщил мне потом эти заметки. Результаты моей рекогносцировки помещены в приложении 3.

Угон табуна в Уральском укреплении.

В Уральском укреплении, по окончании инспектирования его, я сидел вечером 29 июля у начальника укрепления майора Лобанова. Майор был добродушный старик, а майорша, не смотря на непервую свою молодость, большая любительница наряжаться. Перед окнами, посреди укрепления, перетянуты были веревки, на которых красовались крахмаленныя юбки майорши. Вся обстановка и даже самые разговоры живо напоминали мне «Капитанскую дочь» Пушкина. По площадке прошла разряженная барабанщица, первая красавица укрепления. Указав на нее, майорша вздохнула и простодушно объяснила мне, почему сожалеет о том, к кому она направляет свои стопы. Затем вышла распорядиться ужином, но чрез минуту вернулась испуганная, с восклицанием: «Тарасинька! у нас табун угнали». При этих словах с бедным майором едва не сделался удар, он растерялся, не мог ничего сказать и опустился на [111] диван. Предоставив его попечениям супруги, я вышел из комнаты и в сенях столкнулся с солдатом, принесшим печальное известие. Табунный караул состоял из 30 казаков при офицере и располагался станом верстах в шести от укрепления, но самый табун пасся еще шестью верстами далее, под прикрытием всего двух казаков. Оба казака были легко ранены, а весь табун угнан, так что не осталось даже лошади, на которой бы можно было дать поскорее весть в укрепление. К счастью, наш конвойный табун пасся отдельно. Разсказав обо всем Падурову и получив от него разрешение гнаться за хищниками, я послал за конвойными лошадьми, приказал уральцам захватить хлеба и через полчаса отправился в путь. Прибыв в стан караула, я был поражен господствующею в нем невозмутимою тишиною; оказалось, что все караульные казаки, не исключая офицера, были пьяны и спали мертвецким сном. Едва отыскав одного из двух раненых казаков, оставшихся трезвыми, я посадил его на лошадь, чтобы он указал мне место, откуда был сделан угон. Ночь была темная и мы долго блуждали, отыскивая след табуна, пока не наткнулись на стог сена, принадлежавший укреплению. Убедившись в безполезности ночного поиска, я спешил уральцев и стал ожидать разсвета. Вскоре ко мне присоединились несколько киргиз, присланных Падуровым. Когда стало светать, я отправил казаков и киргиз по одиночке в разныя стороны и приказал тому, кто откроет след табуна, дать обычный маяк, то есть тройной круговой вольт в одну сторону, а прочим собираться к маяку, сам же остался при стоге. В это время ко мне подъехал, верхом на годовом жеребенке, караульный казачий офицер при табуне с рапортом, о чем уж не знаю! Я приказал ему собрать свою команду, вернуться в укрепление и явиться так к коменданту; но он не соглашался, доказывая, что не имеет права оставлять своего поста при табуне и что если он потерял последний, то обязан его отыскать, потому должен остаться при мне. Видно было, что он но отрезвился еще от вчерашней попойки. Строгим тоном я повторил ему приказание, [112] посоветовав при этом слезть с жеребенка и идти пешком во свояси, что он наконец и исполнил. Вскоре вдали замечен был маяк, команда моя собралась, мы поскакали по следу и через час увидели впереди табун. По счету в нем оказалось 350 лошадей — число подходящее к составу гарнизона. Прогнав табун в укрепление, я спросил майора, все ли в нем лошади, на что получил утвердительный ответ, — значит угона не было и табун шарахнулся сам собою; но в тот же день вечером оказалось, что в нем не достает 50 лошадей. Был послан из укрепления небольшой отряд казаков на поиск. Казаки нашли и отбили лошадей у киргиз, но у них вторично их отогнали. По следствию, которое тянулось долго, оказалось, что табун, охраняемый 30 казаками, был угнан всего тремя киргизами.

Уральский казак Соколов.

Во время отыскивания табуна, внимание мое невольно обратилось на одного уральскаго казака, по фамилии Соколова, который поразил меня своею опытностию, сметливостию и предприимчивостию. Соколов окончил уже свой 25-летний срок службы, но так привык к походам, что оставался в степи вместо своего сына. Он прибыл на Сыр-Дарью в 1847 году и при постройке шкуны Николай обратил на себя внимание генерала Обручева, который приказал ему приходить к себе каждый день пить водку. На следующий день, когда корпусный командир с своего свитою садился обедать, явился Соколов. На вопрос, что ему нужно, Соколов смело отвечал: «Ваше Высокопревосходительство изволили приказать мне ежедневно приходить пить водку». Корпусный командир указал ему на графин, стоявший на отдельном столике. Соколов подошел к столику, презрительно посмотрел на миниатюрную рюмочку, отвернул полу своей шинели, вытащил из кармана огромный стакан и вылил в него весь графин. Что ты делаешь? невольно спросил экономный хозяин. «Я, Ваше Высокопревосходительство, старовер и из чужой посуды не пью», бойко отвечал Соколов. Между тем, для него решительно все равно [113] было из чьей посуды пить, лишь бы только побольше. В этом я имел случай убедиться не раз. Впрочем, узнав, что он был болен и по свойству болезни не должен пить водки, я не давал ее Соколову, пока он не выздоровел, но зато потом, в конце похода, он постоянно получал двойную и иногда тройную порцию и всякий раз благодарил меня, что спас его от болезни, с которой совестно было бы показаться жене.

Охота на кабанов.

По дороге из Уральскаго укрепления в Оренбургское было много кабанов и мы занимались охотою на них. В борьбе с кабанами казаки переломали свои пики, а некоторые и сами были ранены; зато убили восемь животных, но не могли их есть по случаю поста, строго соблюдаемаго уральцами, и принуждены были обременить ими свои повозки. Раз два казака гнали на меня огромнаго кабана. Я стоял с парою винтовых пистолетов на берегу небольшой лощины, покрытой водою, и приготовился его встретить. Кабан вбежал уже в воду, я взвел пистолет и хотел спустить курок, но в это мгновение один из казаков, увлеченный преследованием, перескочил с лошади на кабана и сидя на нем верхом, стал рубить его саблею по спине. Кабан повернулся назад, но с той стороны другой казак колол его с лошади пикою. Кабан вертелся кругом с минуту и пал мертвым.

Оренбургское укрепление и следствие о злоупотреблениях его начальника.

Оренбургское укрепление обстроено лучше Уральскаго и Аральскаго, благодаря близости Наурзумскаго бора, впрочем существенная разность заключалась только в том, что постройки были покрыты тесом. Мы пробыли на Тургае две недели, потому что кроме инспектирования пришлось, по предписанию Перовскаго, производить следствие о злоупотреблениях начальника укрепления майора М., заключавшихся в корыстном отношении его к казенному имуществу и в жестоком обращении с нижними чинами. Следствие подтвердило оба эти обвинения. По отчетам показывалось казеннаго сена прежняго заготовления [114] 54,850 пудов и нынешняго 21,000, а по измерению оказалось сена прежняго заготовления только 14,910 пудов и нынешняго 66,530 пуд. Такая несообразность произошла от того, что майор продал зимою значительное количество сена киргизам и чтоб пополнить этот недостаток задержал в укреплении всех транспортных башкир, в числе около 1,000 человек, более чем на месяц, тогда как в Аральском укреплении, вдвое больше Оренбургскаго, оставлено было для сенокошения всего 200 башкир на три недели. Между тем, расходы казны на содержание башкир с их лошадьми в степи были огромны. С нижними чинами майор обходился крайне жестоко и несправедливо. Один казак показал на инспекторском смотру, что майор сильно наказал его розгами за то, что у одного из майорских баранов, которых он пас, повредился курдюк. В штрафном журнале пехотной роты, между прочим, было записано, что такой-то рядовой был наказан 600 розгами за то, что ударил собаку, принадлежавшую начальнику укрепления. И не смотря на все подобныя злоупотребления, майор оставался после следствия довольно долго на своем месте. Сильная, но не безкорыстная рука молча покровительствовала ему в Оренбурге. Следственное дело было положено под сукно, а через несколько времени после того, как генерал Перовский послал ко мне одну бумагу с резолюцией доложить ему о майоре, я представил письменный доклад, но и тот был спрятан под сукно. Мало того, майор был еще настолько смел, что испортил карьеру, а может быть далее погубил двух прекрасных офицеров, которые боле других лиц укрепления негодовали на его злоупотребления и по молодости лет неосторожно выражали свой протест. Один из них, только что выпущенный из корпуса прапорщик, начал борьбу против ненавистнаго майора самым ребяческим образом. В укрепление прибыл купец с красными товарами. Прапорщик отправился к нему и узнав, что майорша купила себе на платье ситцу, взял того же ситцу для одной из солдаток. В следующее воскресенье майорша явилась в новом платье в церковь, но увидав точно такое же платье на солдатке, упала в [115] обморок, а вечером майор отдал приказ по укреплению, чтобы жены нижних чинов не смели носить немецкаго платья. Этот знаменитый приказ был отменен Падуровым, по неотступной просьбе явившихся к нему солдаток. Со времени обморока майорши, майор возненавидел прапорщика, стал к нему придираться и кончил тем, что отдал его под суд за дерзость. С другим офицером, инженером, майор поссорился из за щепок, оставшихся после построек, и тоже отдал его под суд. Уехав из Оренбурга в конце 1853 года, я не знаю чем кончилось дело этих двух молодых людей.

Кзендз-солдат.

В Оренбургском укреплении мне пришлось натолкнуться на курьезную личность. Раз часовой на одном посту отдал мне честь самым оригинальным образом. Сделав на караул, он выставил ружье вперед левою рукою, а правою снял шапку и раскланялся. Оказалось, что это кзендз, разжалованный в солдаты. Он кончил курс богословских наук в Риме, получил ученую степень бакалавра и, возвратясь в Царство Польское, так надоел своими интригами другим кзендзам, что те упрятали его сначала куда-то на исправление, а потом в солдаты. В укреплении он продолжал интриговать, за что его не любили даже его товарищи по несчастию, а на инспекторском смотру показал претензию на фельдмаршала Паскевича, что отдал его в солдаты вопреки каноническому праву.

Чумекеевский аул.

Окончив инспектирование и следствие, мы должны были отправиться в путь, но так как по случаю сибирской язвы, свирепствовавшей в укреплении, преимущественно среди лошадей, конвой наш стоял в 30 верстах от него, то решено было путевой провиант перевезти до конвоя на волах, а нам проехать это пространство в тарантасе на тройке лошадей. Такое решение не понравилось однако казачьему офицеру, принимавшему провиант, и он долго спорил, что для природнаго казака оскорбительно ехать на волах, наконец покорился силе необходимости. Выехав из Оренбургскаго укрепления, мы [116] встретили, версты за две до конвоя, огромный и богатый аул киргиз Чумекеевскаго рода и вышли из тарантаса. Нас обступила толпа киргиз и киргизок. Падуров, бывший в молодости, в течение полугода, в плену у киргиз, отлично изучил их язык и нравы. Он был в веселом расположении духа, шутил с киргизами, обнимал киргизок, натравливал их на бывшаго с нами прапорщика, который от них бегал, и в довершение всего схватил двух красавиц, посадил в тарантас и умчался с ними, но проскакав с версту, отпустил. Киргизы, хорошо понимая шутку, хохотали от души.

Возвращение в Оренбург и знакомство с Перовским.

Возвратясь в Оренбург 27 августа, я нашел у себя на столе письмо и в нем другое, тоже запечатанное, с французскою надписью на имя генерала Перовскаго, в собственныя руки; при этом ко мне не было приложено никакой записки. Только по почтовому штемпелю можно было видеть, что письмо из Троицка, но в Троицке я не имел ни души знакомой. Я был в недоумении, что это значит и что мне делать? Отдать письмо по принадлежности? но может быть в нем был пасквиль и как же мне явиться с ним в первый раз к начальнику, который меня не знает? Между тем, не отдавать — не считал себя в праве… На другой день Падуров и я представлялись корпусному командиру. Перовский принял нас ласково, распрашивал о степных делах и наконец отпустил. Тогда, попросив дозволение остаться минуты на две, я передал письмо, оговорив те недоумения, которыя меня тревожили. Перовский распечатал письмо, которое оказалось написанным на двух почтовых листах, с виньетками и стихами. Он посмотрел на виньетки, прочел в слух, «прощаюсь, ангел мой, с тобою», и, обратясь ко мне, сказал с улыбкою: «так вот вы какия письма мне передаете! Это должно быть от какого-нибудь сумашедшаго. Я разузнаю и сообщу вам». Впоследствии, однако, он никогда ни слова не говорил мне об этом письме и не знаю до сих пор, от кого оно и что в нем было написано. [117]

VI. Представление отчетов и дальнейшия работы.

Мое положение при Перовском.

Сентябрь месяц я весь употребил на составление отчетов о движении транспортов в степныя укрепления, о степных укреплениях и об обозрении нижней части реки Сыра, как оборонительной линии. Эти отчеты послужили исходными пунктами для дальнейших моих работ при генерале Перовском. Я работал у себя на дому и имел во всякое время прямой доклад у корпуснаго командира. По этим докладам Перовский изучал мало знакомыя ему дела степных укреплений, часто со мною спорил, но в конце почти всегда соглашался с приводимыми мною мыслями. Работать при таких условиях было чрезвычайно приятно, но зато в высшей степени утомительно, так как я не имел не только помощника, но даже собственнаго писаря. В течение года я так устал, что принужден был взять четырехмесячный отпуск для отдыха. Этим обстоятельством воспользовались, положение мое несколько изменилось, и потому, сделав ак-мечетскую экспедицию, я оставил край и отправился на Дунай. Но нравственная моя связь с делом развития русской колонизации в киргизской степи так упрочилась, что и теперь, по прошествии почти тридцати лет после того времени, когда мне приходилось принимать непосредственное участие в нем, я не могу без удовольствия вспомнить этого периода моей жизни.

Составление правил следования транспортов по степи и исправление маршрутов.

Прочитав отчет мой о движении транспортов по степи в 1851 году, извлечение из котораго помещено ниже (прил. 1), Перовский одобрил все изложенныя в нем предположения. Затем, согласясь со мною, что установившияся до сих пор правила для следования транспортов по степи недостаточно согласованы [118] с местными условиями, поручил мне составить новыя. Исполнив эту работу, на основании, отчасти, прежних правил, а, главное указаний личнаго опыта, я просил подвергнуть ее тщательному обсуждению особой комиссии, составленной из специалистов, но Перовский не счел нужным прибегать к этой мере. Разсмотрев правила сам, он одобрил их, приказал напечатать и принять к руководству транспортам, отправлявшимся в Аральское укрепление весною 1852 года, а через год, перед походом в Ак-мечеть, правила были пересмотрены мною вновь, перепечатаны и вторично утверждены для руководства при движении по степи колонн экспедиционнаго отряда. Таким образом некоторыя из вынесенных мною из опыта мыслей о порядке движения транспортов и отрядов по степи, о сторожевой службе, о сохранении здоровья людей, о сбережении лошадей и прочее, получили права гражданства в войсках Оренбургскаго корпуса.

Вместе с составлением правил, я исправил маршруты с линии в степныя укрепления, так как прежния были крайне неверны и затрудняли маршевыя распоряжения транспортных начальников.

Предложение о новом способе транспортировки тяжестей в степныя укрепления.

Ободренный постоянным успехом своих докладов, я решился высказать Перовскому давно занимавшую меня, но казавшуюся в то время чрезвычайно смелою, мысль об изменении главнаго способа транспортировки тяжестей в степныя укрепления. Ежегодное выкоманднрование для этой цели, на летние страдные месяцы от 2-х до 3-х тысяч башкир с лошадьми и телегами было для них крайне тяжело и разорительно, и в то же время не дешево обходилось самой казне, которая тратила большия суммы на прокормление во время степного похода, лишних людей и лошадей и на вознаграждение за палых лошадей. Вычислив приблизительно ежегодныя потери башкир и казны от этой операции, я пришел к убеждению, что в видах не только сбережения башкир от окончательнаго [119] разорения, но и самаго казеннаго интереса, было бы полезно заменить обязательный наряд башкирских конных подвод вольным наймом подвод казачьих. Перовский согласился с этою мыслью и приказал, в виде опыта, доставить в 1852 году тяжести в ближайшия степныя укрепления на вольнонаемных подводах. Опыт увенчался полным успехом, казна сберегла экономии на 15 тысяч рублей, и с тех пор обязательный наряд башкирских подвод был совершенно прекращен. Таким образом, отказываясь от даровых вспомогательных средств, местное начальство сократило местныя издержки, сняло с народа тяжелую повинность и развило в крае новую отрасль промышленности — извозничество.

Составление правил о почтовом сообщении между укреплениями и линиею.

Весною 1852 года, по отправлении транспортов в степь мне удалось сделать другую экономию казне, приведением в порядок почтоваго сообщения между степными укреплениями и линиею, производившагося раз в месяц, посредством верховых почтарей из киргиз. После взятия Ак-мечети, почтовое сообщение между укреплениями получило, как будет сказано дальше, большее развитие.

Уменьшение гарнизонов в степных укреплениях.

Отчет о степных укреплениях, извлечение из котораго помещено далее (прил. 2), сопровождался таким же успехом, как и о транспортах. Согласясь с большею частию мер, предложенных в отчете и поручив мне вести переписку по приведению их в исполнение, Перовский с своей стороны прибавил к ним еще одну, довольно крупную. Не придавая укреплениям значения пунктов, упрочивающих порядок и русское влияние в степи и допуская некоторое политическое значение только за одним Аральским укреплением, он нашел возможным уменьшить гарнизоны Уральскаго и Оренбургскаго укрепления, так как, с его точки зрения, первое служило только этапным пунктом между линиею и Сыр-Дарьею, а [120] второе находилось совершенно в стороне от этой операционной линии и могло быть даже совсем упразднено. Уменьшение было сделано ровно на половину и в каждом из двух укреплений было оставлено по взводу пехоты, сотне казаков и несколько орудий. Эти части разместились во всех оставшихся свободными постройках и следовательно гораздо просторнее прежняго.

Установление отчетности по степным укреплениям.

По поводу составления отчета о степных укреплениях я представил корпусному командиру еще следующее предложение.

До сих пор инспектирующим степныя укрепления давалось только весьма неполное предписание о том, что подлежало их осмотру, но не давалось никакой формы, по которой бы следовало составлять отчет, и не обозначалось какия именно ведомости должны прикладываться к отчету. Такой порядок чрезвычайно затруднял и начальников укреплений, и инспектирующих, и самое высшее начальство. Начальники укреплений, недоумевая какия именно сведения необходимы инспектирующему и в каком числе экземпляров, представляли ему часто ведомости вовсе ненужныя и в лишнем числе экземпляров и не доставляли необходимых. Инспектирующие требовали от них или слишком много ведомостей, или довольствовались тем, что получали. В первом случае, при составлении отчетов, они затруднялись обилием разных бумаг, ведомостей, записок, просьб и прочее, и неимением формы для приведения всего этого в порядок, и проводили, за составлением отчетов, в усиленных личных трудах, весьма много времени, в течение котораго степныя дела задерживались. Во втором случае инспектирующие не имели достаточно данных для составления отчетов. Случайныя свойства отчетов затрудняли, вероятно, и высшее начальство. Во избежание этих неудобств, я полагал полезным установить такой порядок. Начальник каждаго укрепления представляет инспектирующим годовой отчет о вверенном ему укреплении и находящихся в нем войсках и прикладывает к нему ведомости. Инспектирующий, по осмотре [121] укрепления, делает на полях этого отчета свои замечания и распоряжения и записывает в особую книгу все полученные им, независимо от отчета, записки, рапорты, просьбы и проч. и сделанныя по ним распоряжения, а по возвращении на линию представляет корпусному командиру: а) означенные отчеты со всеми приложениями, которые потом должны храниться в одном из отделений корпуснаго штаба в целости, а не раздробляться по управлениям; б) записку о тех предметах, находящихся в этих отчетах, которые требуют разрешения, или должны быть доведены до сведения корпуснаго командира; в) книгу, в которой записаны особые рапорты, просьбы и прочее. Следовательно, вместо инструкции инспектирующим степныя укрепления, достаточно было бы установить сущность и форму годового отчета о степном укреплении. Перовский согласился с этим предложением и я составил форму отчета, но к сожалению не сохранил у себя черновой.

Составление плана и сметы для Казалинскаго форта.

Кроме отчетов о движении транспортов и о степных укреплениях, я представил еще записку о нижней части реки Сыра, как оборонительной линии, помещаемую далее в подлиннике (прил. 3), как для характеристики ограниченности наших стремлений того времени на азиятских окраинах, так и для объяснения причин возникновения новаго русскаго оседлаго пункта на Сыре, сделавшагося впоследствии городом.

Прочитав записку, Перовский одобрил мое предположение об устройстве форта выше Казалы, на 130 человек гарнизона, и поручил мне составить необходимые для этого планы и сметы. Исполнив эту работу, я представил (30 декабря 1851 года): во 1-х, проекты планов форта и построек в нем; во 2-х, сметы о количестве материалов, потребных на каждую постройку, и в 3-х, общую ведомость о всех потребных для форта материалов, с обозначением какие из них есть в Аральском укреплении и какие нужно привезти с линии.

Форт предполагалось устроить между канавами Ак-чик и Киргиз, которыя усиливали бы его оборону, так как [122] находились от него на ружейный выстрел, могли быть очищены и наводнены из Сыра и к стороне форта срезаны на нет. На канавах, в две сажени шириною каждая, полагалось иметь легкие накидные мостики, которые могли сниматься в случае опасности. Самый форт должен был иметь форму редута, обыкновенной полевой профили, в 30 и 32 сажени длины в каждом боку, а всего по линии огня 124 сажени. На двух углах редута должно было присыпать барбеты для помещения двух орудий. Внутри форта, параллельно его бокам, предполагались две казармы с кухнями, лазарет с комнатою для фельдшера, две офицерских квартиры, в одну комнату с передней каждая, магазин и конюшни; вне форта могли быть устраиваемы, по мере надобности, местными средствами Аральскаго укрепления, второстепенныя постройки, как то: ледник, баня, временной загон для лошадей и прочее. Постройки, назначенныя внутри форта и вошедший в смету, предполагалось возводить из сырца, с печами из жженаго кирпича, с полами из битой глины и с потолками и крышами из камыша; нары в казармах положено делать деревянныя.

Дальнейшая судьба форта.

Перовский, разсмотрев составленные мною проекты и сметы, утвердил их, но вскоре все дело о форте получило совершенно другой оборот. В Оренбург приехал новый начальник инженеров, генерал-майор Богданов. С видом знатока он стал доказывать, что можно делать своды из сырого кирпича и потом обжигать их изнутри, и по поручению Перовскаго проектировал для Казалинскаго форта громадное сооружение оборонительной казармы из 50 сводчатых казематов, в 6 сажен в поперечнике каждый. Такие широкие размеры форта ясно показывали желание Перовскаго сменить им Аральское укрепление, основанное его предшественником, к которому он относился с видимым нерасположением. Тогда в одном из письменных докладов я возстал против этой задней мысли, доказывая, что на правом берегу нижней части течения Сыра нет места более удобнаго для самостоятельнаго [123] укрепления, как то, которое занято в настоящее время. От устья реки до истока из нея Казалы, полуостров Раим и в военном и в хозяйственном отношениях пункт самый выгодный; а долина Сыра выше Казалы слишком удалена от Аральскаго моря и хотя имеет довольно хорошие луга, но так низменна, что на ней невозможно избрать удобнаго пункта для самостоятельнаго укрепления, подобно Аральскому. Значит, если в низовьях Сыра должно существовать укрепление, то нет причины, чтобы оно было на другом месте, а не на полуострове Раиме, тем более, что главное неудобство этого пункта, недостаток корма для лошадей и скота, может быть устранено привозкою сена вниз по реке с Уч-урги и Казалы, на особо устроенных на этот предмет больших лодках. Доставка таких лодок с линии сопряжена, конечно, с издержками, но оне вознаградятся значительно меньшим отпуском в укрепление овса. Что же касается до проекта Богданова, то, считая его, по несостоятельности теоретической основы, нелепым, я счел неуместным о нем даже упоминать. Тем не менее, однако, летом 1853 года, во время похода Перовскаго к Ак-мечети, проект начал приводиться в исполнение, а к осени было уже готово три каземата. В одном из них поместился на жительство сам строитель со своим семейством и я обедал у него на возвратном пути из Ак-мечети, но вскоре сильная трещина предупредила инженера об опасности и едва успел он выбраться, как казематы повалились и вместе с ними пропало даром много тяжелаго труда. Форт начали строить по системе новаго начальника инженеров, генерала Бюрно, но и эта система оказалась неудобною, и пришли опять к тому, с чего начали. Только задняя мысль Перовскаго осуществилась. В 1855 году Аральское укрепление, с поселением, было перенесено на место Казалинскаго форта и названо фортом № 1, а в 1868 году из поселения при нем образовался город Казалинск.

Выбирая место для небольшого форта, я никак не думал, чтобы на нем образовался впоследствии город. Еслибы я мог это предвидеть и если-бы Сыр-Дарья не считалась тогда нашею [124] государственною границею, то конечно указал бы на гору Кара-тюбе, как на место, более удобное для города, чем настоящее, низменное и размываемое водою из реки Сыра, которая делает здесь крутой поворот.