8. Приехал ко мне никто Якуб Бай, знавший несколько слов по Русски. — Он торговал в Астрахани, промотался, и возвратился в Хиву без всего, пристроился к таможне и стал поправляться. — Якуб Бай приехал от Хана, дабы узнать кто я таков, с каким намерением прибыл, какия мои поручения и требовал сверьх того чтобы отдал ему бумаги для вручения их Хану. — Я с досадою и громким голосом отказал ему в том говоря, что послан к одному Хану, и если он сам не хочет меня видеть, то бы отпустил обратно, впрочем сказал я Якуб Баю, ты можешь сказать Хану, что я имею к нему два письма и подарки, первое письмо от Сардаря земель заключающихся между Каспийским и Черным морями, а другое от Майора Пономарева, управляющаго одним из Ханств подвластных нашему Сардарю. — Якуб Бай встал сердитый и ушел.

С сим Якуб Баем, приехал еще один Якуб родом жид, но давно уже принявший Магометанскую [98] веру. — Жид сей езжал на торги в Оренбург и Астрахань, и знал несколько по Русски. — Он хаживал ко мне и разсказывал о торговых дорогах из Хивы в Россию и в Кашемир, брат его несколько раз бывал в сем городе.

Один из Туркменов моих ходивший на ближайший Базар ⁶⁴ называющийся Казават, слышал что Хан выехал из Хивы и будет меня принимать в особой крепостце находящейся не подалеку от Иль Гельди. Я сообщил сие известие приставам своим Ат Чапару и Юз Баше, но они меня уверяли что слух сей несправедлив; — я узнал в тот же вечер, что когда Якуб Бай ко мне приезжал, Хана уже не было в Хиве; и что он поехал на охоту в степь на 12 дней, — между тем обращение со мной становилось всякой день грубее, пищи умереннее, чай перестали давать, также и дрова для варения пищи; с начала даже не позволяли мне ничего себе покупать съестнаго; но под конец отменили запрещение сие потому, что Ат Чапар делавший закупки мои, наживался от моих денег; между тем присмотр, за мною сделался строже и мне не позволяли даже на минуту отлучаться из комнаты без двух сторожей, и поставили караульных к воротам, с запрещением ко мне кого либо впускать, и по ночам лежал у порога человек, [99] таким образом что отпирая дверь всякой непременно должен был разбудить его.

Туркмены мои также слышали от выезжавших на базар, что по приезде моем Хан собирал совет, на которой приглашены были все почетные люди Ханства, Наместник его и начальствующий в городе Ургендже старший брат его Кутли Мурад Инах, и главная духовная особа Кази; — что долго разговаривали обо мне, и не известно на что решились. — Однако же несколько дней после сего я узнал через Туркменов родственников моих проводников, из коих один был слугою у Хана, что Магмед Рагим услышавши что я дорогой вел записки называл меня лазутчиком, и говорил на совете: Туркмены привезшие его, не должны были допустить его до моих владений, а убить и представить ко мне подарки, которые вез. Но так как он уже приехал, то делать нечего, и я бы желал знать какой совет мне даст Кази. — «Он неверный отвечал Кази; его должно отвести в поле и зарыть живаго.» — «Я почитал тебя умнее самаго себя, сказал ему Хан, а вижу что в тебе совсем нет ума. Если его убью, то на будущий год, Государь его белый Царь повытаскивает жен моих из гарема; — я лучше приму его и отпущу, а между тем пускай посидит, надобно разведать от него за каким делом сюда приехал, а ты пошел вон.»

Одни полагали в совете, что я приехал для выручения Русских невольников, другие с требованием удовлетворения за созжение двух судов наших в [100] Балканском заливе (что сделано было лет 10 тому назад) Туркменами поколения Ата, (которые с тех пор как их Иомуды вытеснили с берегов, повинуются Магмед Рагиму); — иные же думали, что я приехал требовать воздаяния или мщения за убиение Князя Бековича в 1717 м году случившееся. — Говорили также что к берегам Туркменским пришел наш флот и что заложили большую крепость, коей половина уже сделана, а что я узнав дороги на будущий год приду с войском в Хиву. Многие думали что будучи в войне с Персиянами, Главнокомандующий наш хотел склонить Хивинскаго Хана к вспомоществованию нам; говорили что даже Русския войска уже заняли крепость Ах Кала ⁶⁵ близь Астрабада, и все почти были того мнения чтобы меня казнить, или тайно убить или взять в невольники. — Сам Хан очень тревожился моим прибытием, но опасаясь нашего Правительства явно не решался меня казнить, хотя сие и было его желание; почему не знавши что предпринять, решился оставить меня в крепости впредь до получения дальнейших сведений и придумав лучший способ исполнить свое намерение. Ко мне были подосланы люди для разведывания цели нашего Правительства; но я им ничего не открыл.

Слухи о мнении совета и тайном намерении Хана не могли не тревожить меня; я не хотел сперва им верить, но после обстоятельства и другия вести меня в том [101] убедили. — Я не знал на что решиться; мне предстояло неминуемо или томительная неволя, или позорная и мучительная казнь; — я помышлял о побеге, и лучше желал естли бы меня нагнали в степи, умереть на свободе с оружием в руках, нежели подвергнуться казни. — С другой стороны мысль о неисполнении своей обязанности, когда еще могла на оное быть хотя весьма сомнительная и малая надежда, меня останавливала, и так я решился остаться, — привел в порядок оружие свое и изготовился к защите если бы на меня внезапно напали.

К щастию со мной была книга Попа перевод Иллиады, — я всякое утро выходил в сад и занимался чтением, которое меня несколько развлекало.

12. В вечеру принес ко мне один из Туркменов моих Кульчи, несколько яиц и сушеных плодов, сказав что ему поручено было вручить мне оное от однаго Русскаго, пришедшаго к крепостным воротам и просящаго меня выдти с ним поговорить. — Я не мог сего сделать, и отпустил его.

Еще три дни прошло без всякаго известия о моей участи; усиливающаяся строгость присмотра и грубость приставов меня более удостоверяли в намерении Хана. — Размышляя о своем бедственном положении я думал что если меня не лишат жизни, то конечно возьмут в невольники; — мысль о неволе была еще приятнейшею мечтою в сравнении жестокаго заточения, в котором находился; я утешался тем, что будучи в неволе буду иметь хотя [102] возможность видеться с соотечественниками своими, и имел в виду при первом удобном случае взбунтовавши всех невольников Русских и Персидских, избавить их покрайней мере от тяжкаго рабства. — В другое время занимали душу мою самыя горестныя мысли.

Я терял всякую надежду когда либо увидеть свою родину; мысленно прощался со всеми, глаза мои не смыкались даже и ночью; — я был грустен, и с неким удовольствием ожидал той минуты, когда несколько вооруженных людей ворвутся в мою комнату, и прекратят плачевную жизнь мою. К разсвету только засыпал, а поутру с прискорбием видел я быстро приближающуюся зиму; — лист уже опадал, утренники становились свежее, и я последнюю терял надежду даже и при счастливом окончании своих дел возвратиться когда либо на родину, полагая что лед понудит корвет воротиться и оставить меня одного на произвол судьбы среди звероподобных народов. Все постигаемыя разсудком человеческим, упования изчезли, исключая надежды на благость Всемогущаго Творца, Которой один мог спасти меня от предстоящей гибели.

46 Дней продолжалось мое заключение; не буду упоминать о физических безпокойствах перенесенных мною, я почувствовал их тогда только когда нравственно успокоился. — Кроме всего огорчения от предстоявшей мне участи и вечной разлуки с отечеством, я терзался еще положением несчастных Русских в Хиве, видя себя не в силах им помочь. [103]

Прерывая писать повествования о бедствиях моих, обращаюсь к другим произшествиям.

16. Прибыл в Иль Гельди десятилетний сын Ходжаш Мегрема котораго Хан очень любил, и заставлял всегда у себя играть в шахматы, отец его велел мне сказать что сам скоро будет; но столько раз обманутый, я уже никому не верил; — братья Ходжаш Мегрема, и многие другие чиновники частым своим посещением мне надоедали; я не полагал однакоже чтобы из окружающих меня не льзя было кого нибудь склонить к доставлению хотя изредка справедливых известий из Хивы, почему собрав к себе всех и подарив чем был в состоянии — старался изведать кого на сие мог бы после на един склонить, но никто не смел со мною говорить, опасаясь доноса свидетелей — тогда сыскался один бедный Бухарец, Бай Магмед, которой сбираясь в Мекку, уже 17 лет как выехал из родины и остался в сей крепостце, где занимался деланием кушаков. — Я ему подарил ножницы; он ходил ко мне тайно и сообщал разныя известия, хотя не мог он многаго знать однакож оказал мне большую услугу разведав о ссоре Юз Баши с Ат Чапаром произшедшей за меня; настоящий пристав мой был Юз Баши, человек доброй и честной, но очень скромной. — Ему приказано было за мной иметь самой строгой надзор, — я приглашал его к себе одного, он боялся, и старался избегать тайных свиданий. — Ат Чапар же за ним непрестанно наблюдал и всегда вбегал ко мне в след с ним, опасаясь чтобы [104] я не сделал Юз Баши особаго подарка; — заметив такую жадность, я призвал его к себе и подарил кроме даннаго ему прежде сукна, еще штуку холста, сказав чтобы никому о сем не говорил, особливо Юз Баше, — старик схватил холст под полу, выбежал самым воровским образом, спрятал его и сел подле Юз Баши, как будто ничего не бывало.

Я не упустил случая сообщить сего Юз Баше, которой смеялся от чистаго сердца; презирая Ат Чапара и все семейство его.

По приезде моем я подарил Юз Баше и Ат Чапару по куску сукна, которые хранились у прикащика Ат Чапара; нашлось что от сукна Юз Баши было отрезано пол аршина, и в воровстве обличился Ат Чапар. — Они поссорились, сверьх того я жаловался Юз Баше, на недостаток и нужды претерпеваемыя мною и на грубое со мною обращение; — его польстила доверенность сия. — Он явно поссорился с Ат Чапаром, так что уже последний не стал за ним бегать; всякой день я подсылал Петровича возобновлять их раздоры, дабы из разногласий их выведывать правду, Юз Башу выводил в сад и говорил на едине,— он утешал меня, что хотя день приема моего и не назначен, но ежечасно надеяться могу быть призванным; что вероятно Хан по возвращении своем не оставить меня без ответа, и не уедет опять на охоту, потому что пронесется молва в народе, что Хан убоясь Русскаго посланника и не умея ему отвечать, бежал в степь. [105]

Часто между сими разговорами разспрашивал я его о Хивинском Хане, сношениях его с соседами и вообще о внутреннем устройстве Ханства, и многия получал от него о сем сведений. — Юз Баши чувствовал всю тягость Хивинскаго правления и кажется не любил Хана; но никогда не произнес хулы на его щет. Он мне говорил, что окружающие Хана так его боятся, что не посмеют никогда ему слова обо мне сказать; при всем том обнадеживал, что дела мои примут хорошой оборот. — Юз Баши был родственник втораго Визиря Куш Беги ⁶⁶ и несколько лет назад будучи гоним Ханом в избежание казни тайно удалялся в Бухарию, где пробывши два года, по убедительным его уверениям опять возвратился.

Я стал покойнее с тех пор как приобрел доверенность его, и когда сам не мог с ним видеться, то посылал Петровича, Юз Баши принимал во мне искреннее участие и всегда из лица его можно было видеть благоприятныя ли получены из Хивы известия. — Находясь после в Тифлисе куда он был назначен послом от Хивинскаго Хана, он признался что слухи узнанные мной в Хиве о собранном на мой щет совете и приговоре к казни, были точно справедливы.

Туркмены мои видя худое положение дел моих [106] оказывали меньшее уважение; они старались отделаться от меня опасаясь пострадать вместе. Когда ходили на базар народ толпился около их, и спрашивал когда назначен день для казни Посланника, иные спрашивали у них правда ли что Посланника в прошлую ночь задушили. По сему поводу старшины уговаривали их бежать, также и потому что Хан был очень раздражен на Иомудов, за то, что они еще до сих пор не заплатили наложенной на них подати с приходящих керванов. — Сеид становился дерзским, следующий случай покажет до какой степени дошла его необузданность.

Возив невольницу свою по базарам и деревням он долго не продавал ее не получив требуемой цены. Нещастная Фатьма жила в одной комнате с Туркменами, и когда они уходили, была очень обижаема Хивинцами, так что я не один раз посылал Петровича разгонять их, но однажды довели ее до того, что она принуждена была бежать, обещаясь убить себя если вскоре не продадут. Сеида не было дома, когда он возвратился, я ему сказал, что поведение его мне не нравится, что он должен переменить его, слушаться меня, не забываться и продать женщину, которой присудствие наносило нам стыд.

Выслушав меня, он встал сказав «прощай Мурад Бег, я тебе служил до сих пор; но если ты хочешь так со мной обращаться, то я тебя оставляю; Фатьма моя невольница, и я ее продам когда, и кому захочу. — Прощай сказал и вышел.» [107]

Я его кликнул, он ожидал моего извинения; но я сказал ему «Сеид, поезжай назад, ты видишь мое бедственное положение и то что можешь вместе со мной пострадать, — поезжай домой и скажи Киат Аге, которой тебя отправлял, что ты меня здесь покинул, — знай однакоже, что пока оружие мое при мне, я ни тебя, и никого не страшусь; без оружия же меня никто не увидит — прощай; и не приходи более.»

Ответ сей сразил его, он сел, задумался, залился слезами, просил прощения, клялся никогда не оставлять меня, и подвергнуться одинакой со мной участи, я помирился с ним, он стал скромнее, и на другой день Фатьма была продана.

Сеиду надобно было довольно часто напоминать о сем обещании, он нередко изменял себе; но не льзя не сознаться что во нраве его были некоторые хорошия черты.

Меня почти совсем лишили пищи и ничего не позволяли покупать, тогда я принужден был прибегнуть к хитрости, давать деньги прикащику Ат Чапара с тем, чтобы он покупая хлеб и баранов — приносил мне их будто бы в подарок; Ат Чапар же сам человек очень богатый, и значущий, приходил тихонько в комнату где висела баранина и крал целые куски, я открыв сие посмеялся о том с Юз Башею, которой не преставал ободрять меня в терпении, подавая надежду к щастливому перевороту моих дел.

У Ат Чапара было 7 Русских невольников, из коих один жил в Иль Гельди, 3 в Хиве и 3 по [108] другим местам. Живущий в Иль Гельди назывался Давыдом, его схватили еще 14 летним мальчиком около Троицкой крепости на Оренбургской линии, и продали в Хиву. — Он уже 16 лет в неволе. — Был продан и перепродан несколько раз и давно принял нравы и обычаи Хивинцов, но не переменял закона своего. Его скрывали от нас, но как то случилось Петровичу нечаянно с ним повстречаться. Давыд просил его доложить мне, чтобы я постарался вывезти его из Хивы. Я искал случая с ним видеться; но редко сие мне удавалось, несмотря на то приказал ему узнавать через приезжающих с арбами из Хивы Русских, что там делается, что говорят обо мне. — Давыд мог это знать, потому что ему хорошо были знакомы четверо женатых Русских, которых Хан очень любил, и держал всегда при себе. Он узнал тоже самое о собиравшемся на мой щет совете. — Персидские невольники коих человек 10 было в Иль Гельди, тоже подтвердили, и также старались оказывать мне всякаго рода услуги.

Я желал сам поговорить с Давыдом и приказал ему придти к себе ночью. — Ему под опасанием смерти запрещено было с нами видеться, однакож он пришел в полночь, и подтвердил те же самые вести на мой щет, которыя уже знал от Туркменов. Он также дал мне многия сведения на щет положения Русских невольников в Хиве. — Я отпустил его наградив червонцом.

Их ловят большею частию Киргизцы на [109] Оренбургской линии и продают в Хиву. Число Русских невольников в Бухарии находящихся, говорят столь же велико как и в Хиве. — Проводя целый день в трудной работе к коей ни Туркмены ни Хивинцы неспособны; они получают на содержание в месяц по два пуда муки и больше ничего, разве иногда бросят им изношенный кафтан. Они продают излишество получаемаго хлеба и копят деньги присоединяя приобретаемыя воровством. — Когда же соберут сумму превышающую за них заплаченную 20 или 30 тиллами (1 тилла равен 4 р. (серебр.) ( что обыкновенно удается им после двадцати лет неволи), то откупаются у своих хозяев; однакож получивши свободу должны остаться навсегда в Хиве, — по второму подозрению о побеге лишают их жизни. За 25 летняго Русскаго платят по 60 и по 80 тилла, за Персиянина меньше. — Сих последних считается до 30,000 в Хиве, Русских же до 3000. — Персиян привозят очень часто по 5, по 10, а иногда и по 30 человек. Туркмены ловят их в Астрабаде и по дороге к Хиве бросают усталых, которые погибают в степи, привезши их в Хиву хозяин садится на площадь и окружает себя невольниками, покупщики являются и торгуют их как лошадей. Иногда сами же Туркмены крадут их обратно из Хивы и привозят в Персию получая от родителей за них плату. — В мою бытность в Хиве привозили несколько партий сих невольников, и продавали развозя их по деревням. Ат Чапара купил шестнадцати летняго мальчика сына богатаго Астрабадскаго [110] купца довольно дорого в надежде перепродать его с барышем обратно, сестру его 14 летнюю девицу возили несколько дней по всем базарам, прося за нее 80 тилла и хорошаго сукна на кафтан. Персидских невольников заставляют переменять закон. Русских же не принуждают к сему. Меня Давыд уверял что они имеют даже особую комнату, куда ставят образа, и по ночам ходят молиться. Три праздника в году, хозяева им позволяют гулять, они тогда сбираются и напиваются водкой, которую сами гонят из какой то ягоды. — Праздники сии обыкновенно кончаются каким нибудь убийством.

Хозяева имеют права убивать невольников своих, но редко сие делают, чтобы не лишаться работника; а выкалывают им один глаз, или отрезывают ухо, при мне Ат Чапар хотел отрезать Давыду ухо за то, что он ездивши в Хиву, поссорился с Персидским невольником, и ударил его ножем. Он бил его плетью сперьва по лицу, потом выхватя нож, приказал его повалить дабы исполнить свое намерение; но его удержал от сего прикащик его Узбек Магмед Ага. Я не заступался за него опасаясь чтобы от моего содействия ему бы не было хуже, и ушел, — в туже ночь пришел ко мне Давыд и сказал, «видел ли ты Ваше Высокородие, как меня били, хотел собака ухо отрезать, да вчера еще сын его завалил мне плетей с 500 с ними собаками надобно всегда едак поступать, по смелее, а то они и на шею сядут, вить даром что меня били, а они меня [111] боятся, — посмотрел бы ты когда я напьюсь, так все бегут от меня.»

20. Приехал к нам Сеид Незер из Ургенджа, он часто меня навещал. Я не знаю подозревали ли меня в намерении бежать, только, когда я спросил у него скоро ли возворотится Хан, он отвечал с жаром, разве вы бежать хотите? Бегите, осмельтесь бежать увидите что с вами тогда будет. Я внутренно досадывал, но не смел сего показать опасаяся открыть свое намерение и отвечал ему кротко, что он ошибается, и что Посланники никогда не бегают потому что владелец отвечает всегда за их безопасность.

Однако случай сей заставил меня подозревать не узнали ли моего намерения, я пошел в сад осматривать стены; лестница приставленная к последней стене на которую я много надеялся, была снята. — Я жаловался Юз Баше на грубыя слова Сеид Незера, говорил что начиная с Ат Чапара человека уже не молодаго с большой седой бородой долженствующей внушать почтение, все семейство его кажется мне презрительным. — Правда отвечал мне Юз Баши, борода его ничего не доказывает, у козлов также большия бороды.

21. Посетил меня Геким Али Бай, он уверял меня в привязанности своей, и сказал что собирается с керваном бежать из Хивы. У Хана глаза теперь налились кровью сказал он, прежде всякой имел доступ к нему, теперь же никого не слушает, [112] дерет с нас ужасныя подати за приходящие керваны, и сим преграждает нам совсем путь в Хиву. Он вешает нас, сажает на кол и проч.

В самом деле Хан часто казнит Туркменов живущих в его Ханстве за воровство и другие непорядки. — Но сим только одним средством он мог возстановить тишину в своих владениях . В бытность мою он пятерых повесил.

Геким Али Бай просил у меня письма к Майору Пономареву, но я боясь вверить ему оное, отдал бывшую со мною древнюю монету Юлия Кесаря, для вручения оной на корвете Священнику отцу Тимофею, прося его от моего имени поставит свечьку перед образом; у нас такой обычай сказал я Геким Али-Баю, и я тебя о сем не тайно прошу, ты может сказать о том кому хочешь ⁶⁷. — Забудь прошедшее сказал мне Геким Али-Бай вставая, и не сказывай по возвращении своем, что я сделал тебе Туркменскую невежливость, я нарочно приезжал тебе поклониться.

Как ни запрещали строго Туркменам входить ко мне, но они всегда находили средства со мною видеться; иные мне были нужны, от большей же части, покоя не было.

23. Наконец Хан возвратился с охоты и прибыл на водопровод Даш Гоуз, — меня все обнадеживали что скоро буду им призван. [113]

Хотя уже пять дней прошло с приезда Хана в Хиву, но меня все еще держали под стражею; не видя никаких средств избавиться от жестокой неволи решился я прибегнуть к угрозам; почему и повторял несколько раз приставам своим прося их сказать Хану от моего имени, что наступает зимнее время, корвет подвергается опасности замерзнуть в Балканском заливе и погибнуть, ибо без меня он возвратиться не может; если же ото льда он потерпит, то Хан будет за него отвечать пред Российским Государем. — Но никто из приставов моих не смел ехать к нему с сим донесением.

Трое Туркменов моих видя что дела мои идут худо, начали самовольствовать, — один из них просил даже у меня увольнения, — я отпустил его, и также как и Сеида заставил после раскаиваться.

31. Я позвал к себе Ат Чапара и Юз Башу, чтобы узнать от них обстоятельно о намерениях Хана, прося их еще раз, донести ему о положении корвета и представить об ответственности которой за сие подвергается; но они убеждали меня подождать еще один день, до прибытия в Иль Гельди Ходжаш Мегрема, котораго будто бы с часу на час ожидали. — Видевши их нерешимость, я хотел послать Петровича или Сеида в Хиву, но пристава сего не позволили.

Ноября 4. Я узнал через одного Туркмена что с Красноводскаго берега приехал в Хиву Иомуд Ниас [114] Батыр ⁶⁸, имеющей два письма от Майора Пономарева, одно ко мне, а другое к Хану.

6. С разсветом я отправил Кульчи тайным образом в Хиву для сыскания его и доставления мне письма.

Сам Ниас Батырь приехал и сказав мне поклон от Хана, вручил по приказанию его письмо от Пономарева.

По словам Ниас Батыра Хан был чрезвычайно им обрадован; Магмед Рагим, продолжал Ниас был обманут слухами доходившими до него от приезжающих Туркменов, что будто бы Русские строят крепость на берегу, но я его теперь разуверил, и в знак своего добраго расположения к вам, он приказал мне лично вам доставить сие письмо и просить вас взять несколько терпения и не скучать; он скоро намерен вас позвать, — на корвете же все благополучно. Веселятся, стреляют из орудий, и дожидают вас. — Я приехал избавителем вашим, без меня, вы бы весь свой век в крепости просидели, — Бог знает чего он мне не наговорил; хотя из слов его и видно было одно самохвальство и я мало ему доверял, однакоже как приезжаго от Хана угостил его чем мог; старый Ат Чапар мой расхлопотался и истратил в сей день более нежели чтобы в неделю на меня издержал. [115]

Ноября 7. Письмо ко мне Майора Пономарева ничего важнаго не заключало; — он писал только что к 8 му числу Ноября ожидает моего возвращения; сделав Ниас Батыру значительной подарок, я сказал ему, что не желая ничего иметь скрытнаго от Хана, прошу доставить ему сие письмо для прочтения.

Ниас Батыр клялся что через два дни буду непременно Ханом призван; и обещаясь служить мне чем может и всякой день присылать вестника из Хивы, остался у меня ночевать.

Хотя разсудив обстоятельно, я почти совсем не верил Ниасу, однакож по свойственной слабости всякому, не имеющему почти никаких средств к спасению, сказанныя им вести меня радовали, и 8 го числа в день Архистратига Михаила, я созвал всех родственников своих Туркменов, купил двух баранов, пшена, велел сварить несколько больших пловов, и угостил их как мог, также и жителей крепости; в мрачной сей обители в первой раз разлилась светлая радость; голодные невольники и Туркмены, вырывали друг у друга куски и ссорились; пиршество кончилось, и я отпустил Ниас Батыра, напомнив ему обещание его, не оставлять меня без известий.

Того же числа возвратился, посланной мною уже несколько дней тому назад Кульчи, для отыскания Ниас Батыра; — он видел повешенных Туркменов и был в большем страхе.

Ноября 9. Ввечеру Ниас опять ко мне приехал; он застал Хана в Май — Дженгиле, выехавшаго из Хивы на [116] охоту на два дня, и наговорил мне очень много на щет своего усердия; 10 го числа он опять поехал в Хиву.

11, 12 и 13. Числы прошли без всякаго приглашения от Хана. — Давыд сказывал мне, что Хан готовится к принятию меня, что он заказал даже для подарков платья; что в моей комнате будет одна дверь заперта на замок, за которой будет Русской меня подслушивать, и что я буду отпущен с честью. — Я не мог совершенно верить всему, и просил Юз Башу сказать мне, дабы я мог взять свои меры, останусь ли зимовать в Хиве, или отпустят меня. — «Не желая вас обманывать, отвечал он, признаюсь что сам ничего не знаю, мне кажется однакож, что всякой час вам должно ожидать желаемаго приглашения.» —

Я его упрашивал съездить к Хану и доложить ему об опасности в которой находится корвет. — Если завтра к полудню никто не приедет из Хивы, то я поеду сказал он; — три дни таким образом прошли и он не ехал.

Я ему представлял что бояться было нечего, потому что по словам Ниас Батыра, Хан ко мне хорошо расположен, впрочем что за сие не он а я один пострадаю.

Вы желали ошибиться отвечал мне Юз Баши, а я не хотел вас разуверить очернивая человека, котораго вы почтили доверенностию. Теперь вам скажу что Ниас Батыр безсовестной обманщик, словом Туркмен, которому никогда ни в чем [117] верить не должно, мы их довольно знаем, они у нас обыкновенно на виселице кончают жизнь свою.

Слова его были во многом справедливы; Ниас не присылал ни одного обещаннаго вестника, и старался лишь обманывать меня, принимая на себя мои покупки.

14. Наконец, по каким то обстоятельствам Ат-Чапар очень разсердил Юз Башу, которой пришед ко мне сказал, что немедленно едет в Хиву представить Хану о худом моем содержании и о положении корвета; что невзирая ни на какия опасности он решился объявить ему от моего имени, что за потерю сего судна он будет отвечать перед Русским Государем, и что если он хочет меня задержать, то пускай по крайней мере корвет отправит. — Хану же оставалось только два дни до отъезда в степь на охоту, куда он сбирался на три месяца, и уже вьюки его и кибитки были вперед отправлены.

Если дела хорошо пойдут сказал Юз Баши, ожидайте меня завтра после полудня.

Он поехал 14 го числа; следующий день назначенной им для возвращения прошел в тщетном ожидании, и я полагая что уже он пострадал за объявление Хану мною сказаннаго или, что дела мои кончаются дурно, принужден был приняться за исполнение прежняго намерения своего — бежать. Я поверил тайну сего одному Петровичу, опасаясь открыться Сеиду; и для того призвав сего последняго довел его до того, что сам он предложил побег; я сначала несколько будто бы [118] противился сему, но наконец согласился; и так оставалось только изыскать средства для исполнения онаго. —

Сеид должен был достать у родственников своих лошадей, и взять с собою двух Туркменов, Хан Магмеда и Джанака, разбойников, которые удалялись из Хивы избегая виселицы; — я обещал Сеиду заплатить за покидаемых верблюдов, и отдать ему и товарищам его подарки назначенные Хану.

Сеиду надлежало на другой день по утру 16 го числа отправится на базар, закупить нам тулупы и сапоги и возвратится к полдню,— потом ввечеру ехать опять в деревню и привести в полночь лошадей к крепостной стене; тогда должно было мне разбудить прочих товарищей и с заряженным оружием пробираться из крепости. Дабы не подвергнуть Сеида опасности мы положили ожидать Юз Башу до вечера 16 го числа, а если он приедет после второй поездки Сеида в деревню за лошадьми, хотя даже и с хорошим известием, то не отлагать своего решения, потому что тогда слух о намерении нашем без сомнения не мог бы оставаться в тайне, и мы бы подвергли Сеида и себя неизбежной казни.

16. По утру Сеид отправился, а я пошел с Петровичем искать удобнаго места где бы прокрасться ночью из крепости; после многих нерешимостей и толков я ничего лучшаго не придумал, как лезть по веревки через стену, вопреки мнению Сеида, которой прежде еще советовал бежать в ворота дабы [119] увести лошадей у Ат-Чапара. Выехавши в поле, нам должно было скакать до границ Ханства, достигнув оных бросить усталых лошадей, а свежих украсть у Туркменских кибиток там находящихся.

Устроив все, как должно к побегу, ожидал я с нетерпением полдня, дабы узнать о своей участи. — Я мог если бы не проворством, то силой выбраться из Иль Гельди, потому что в крепостце сей было мало молодаго и вооруженнаго народа — к тому же мог еще надеяться на помощь со стороны Персидских невольников и Давыда. — Если бы нагнали меня в поле я бы живой в руки не отдался, а может быть еще и ушел.

Полдни прошли, но ни Юз Баша, ни Сеид не являлись — боясь измены я очень безпокоился на щет втораго, — солнце стало садиться и я погруженной в задумчивости уклонился в свой угол ожидая решения участи.

Наконец Сеид приехал и сел подле меня. — «Ты опоздал, сказал я ему, или может быть усердие твое и хлопоты были причиною промедления, все ли готово сего дня к полночи? — « Постой Мурад Бег отвечал он, не торопись, я вот что сделал; — размыслив что судьба управляет человеками, мне пришло в голову, что если мы бежим, судьба наша нас накажет за неповиновение ей.— Я вспыхнул при сих словах, — «За чем же ты мне вчера не объявил, что не умеешь слова держать — сказал я ему, судьба нам велит бежать, а ты мне изменил. Купил ли ты по крайней мере вещи, я знаю что мне делать и без [120] тебя? — «Вещей я никаких не купил, сказал Сеид, вот ваши деньги. — Я ему дал 10 червонцев, а он разменял их на мелкия и принес серебра и обрезанных тиллов, на 8 червонцев, говоря что остальныя взяли с него за промысел.

Видев что находился совершенно в руках у Сеида, которой ежечасно мог на меня донести, я пробыл несколько времени в задумчивости, не зная на что решится, бежать ли одному, или с терпением ожидать моего приговора; печаль моя тронула Сеида, и он опять стал просить прощения заливаясь слезами как ребенок, и обещая устроить побег наш к другому дню, — я представлял ему низость его поступка, как вдруг вбегает Кульчи с известием, что Юз Баши едет. — Юз Баши вошел и поздравил меня с радостью: «Хан вас требует сказал он, завтра по утру мы едем, — он было разсердился за то, что я оставил свое место, но после когда ему разсказал обо всем подробно, о положении вашего корвета и о неизбежной ответственности за удержание таким образом Посла, решился он наконец позвать вас, и принять как следует. — «Я поблагодарил вестника подарком, и весь тот вечер был веселей нежели во все 48 дней проведенных мною в Иль Гельди. — Туркмены мои снова сделались мне покорными, а Ат Чапар, прежде грубой и несносной, сделался необыкновенно ласковым и даже подлым прося никому не сказывать о скудости моего содержания.

17. Я посылал ночью в соседственныя деревни, для [121] найма лошадей,— слух о благорасположении ко мне Хана быстро распространился по всем окрестностям, и по утру знакомые и чужие приезжали поздравлять меня, в надежде получить подарки или быть помещенными в посольство дабы проводив меня в Хиву, всякой день есть плов и пить чай.

Ат Чапар на кануне еще обещался достать лошадей; но Юз Баши советовал не верить Персиянину, которой хотя и принял веру Мусульманов; но не оставил своих отечественных привычек— обманывать.

Перед выездом своим из Иль Гильди я велел Петровичу роздать жителям несколько мелких денег и подарил всякими мелочами тех из слуг или невольников, которые во время, пребывания моего в Иль-Гельди старались оказывать мне свои услуги, — жители сего места уже привыкли ко мне, и все провожали меня за ворота, старики, девушки, женщины и дети, — оставалась только одна собака Койчи вечный сторож мой, и самой злой, к которому я прежде подойти не мог — но и та при прощании пришла и села смиренно предо мною среди окружавших меня людей, — я ее покормил в первой и последней раз, и разстался с нею приязненно.

Выехавши в поле я почти не верил, что освобожден от жестокаго заточения в котором ежечасно ожидал мучительной смерти. — Я был покоен на щет своей безопасности не полагая чтобы Хану нужно было [122] употребить коварство для убиения человека беззащитнаго, и верил словам Юз Баши.

Я ехал по направленно NO верст 35 до Хивы. — Переехал две песчаныя степи перерезанные каналами, по коим были большия селения и много садов. — Хивинцы с большим искусством проводят воду, я видел даже в одном месте два канала, из коих один был проведен поперег другаго по мосту, а над сим был еще мост по коему шла наша дорога.

Не доезжая 5 верст до города начинаются сады, в коих поделаны улицы и видно множество маленьких крепостей, в которых живут помещики. — Перед въездом в город вид становится очень приятен. Высокая каменная окружающая его стена, над коей возвышается огромный купол мечети берюзоваго цвета с золотым шаром, и множество садов не позволяющие даже видеть всей его обширности, представляют прекрасную картину, — не доезжая онаго видно множество древних могил; — небольшой канал протекает поперег дороги; на нея выстроены прекрасные каменные мосты, — тут собрались многочисленныя толпы любопытных провожая меня до назначеннаго мне дома, — когда я ехал в узкия улицы, то народ сей так стеснился, что даже проезда не было; люди друг друга давили, падали под ноги лошадей наших и Юз Баши принужден был силою разгонять окружающих. — Между прочими видел я несколько нещастных Русских, которые снимая шапки просили меня в полголоса об их спасении. [123]

Проехавши с полверсты тесными переулками между плетневыми вымазанными глиною строениями, наконец остановился в глухом переулке у дома, коего наружность была изрядная. — Юз Баши привел меня на весьма хорошей чистый двор весь выложенный камнем, — с сего двора был вход в несколько комнат: одну большую отдали мне, а маленькую Туркменам. Комната моя была очень хорошо убрана в восточном вкусе, ковры были прекрасные, но холод непомерный. Любопытныя толпы народа ворвались даже ко мне, Юз Баши их выгнал, и сам пошел к Хану доложить об моем приезде. Между тем столпилось ко мне опять столь много народа, что в дверях была драка, а на дворе и прохода не было, — приставленные служители, Фераш Баши ⁶⁹ Ханской и другие не могли даже их разогнать, — но возвратившийся Юз Баши, силою скоро избавил меня от несносных посетителей. Двери и все выходы заперли на большие замки, и оставили при мне только приставов, которые не смели войти в мою комнату без приглашения и все сидели на дворе иные уходили домой но неиначе как с моего позволения. — Сам Ат Чапар просидел пять дней на моем дворе, и хвалился названием отца, которое ему я иногда в насмешку давал, даже и тогда когда бранил его.

Юз Баши поздравил меня от имени Хана с [124] приездом и объявил, что я гость Мехтер ⁷⁰ Аги Юсуфа перьваго Визиря Ханскаго — тотчас приставлен был ко мне повар, и кроме того что для меня дома варили, приносили еще от Визиря огромныя блюда с разными кушаньями, сахаром, чаем и плодами. — Учтивость с каковою обращались со мною несвойственна даже сему народу, однакож при всем угощении продолжавшемся пять дней, меня держали под строжайшим караулом.

Ввечеру в день моего приезда приходил со мною познакомиться Ходжаш Мегрем, начальник таможни, — хитрый сей человек был очень ловок в обращении, я с ним провел час в разговоре основанном на взаимных учтивостях, — он между прочим просил меня позволить ему исходатайствовать у Хана милость вести все дела посольския, я ему отвечал что не мне предстоит назначать должности чиновникам Ханским; но он в тот же вечер все устроил, и пришел ко мне с объявлением, что Хан ощастливил его сим поручением, и просил от его имени писем и подарков, я долго на сие не соглашался; пока Юз Баши не удостоверил меня в истине сказаннаго.

Несмотря на сие я отдал Ходжаш Мегрему только письма, но в туже ночь и подарки вытребованы были. (Магмед Рагим, спит днем, а [125] занимается делами ночью). Юз Баши советовал мне запечатать их, чтобы Ходжаш Мегрем, с таможенными сообщниками не воспользовался чем нибудь из них дорогой, — я достал подносы, положил на них сукна, парчи и другия вещи, и обвернув в холстину отдал Ходжашу, которой пришел с людьми, и самым тайным образом их понес, — с ним отправил я Петровича, — часа два он не возвращался, и я уже думал, что не случилось ли с ним чего либо неприятнаго. — Как вдруг он вошел с шумом, в Узбекском одеянии, бросил огромную шапку в один угол, кафтан в другой, уверяя, что более никогда не пойдет с таковыми поручениями, что его проморозили в коридоре, и наконец Ходжаш скинув с себя платье подарил его оным от имени Хана и отпустил, — на другой же день Ходжашев отец Ат Чапар, требовал у Петровича тот же самый кафтан назад.

Диван Беги ⁷¹ Мехтер Аги; приходил ко мне требовал обратно подносов, которые у него брал для посылки подарков к Хану, я просил Юз Башу оные достать, но он мне отвечал, что подносов сих хозяин никогда более не увидит, потому что Хан наш человек крепкой, и что к нему раз попадется никогда назад не воротится.

В числе подарков был один поднос с десятью [126] фунтами свинца, такого же количества пороху и 10 кремнями. — Хан всю ночь разсматривал вещи, поднимал поднос и удивляясь тяжести его, спросил у Юз Баши не тут ли увязаны те червонцы которых ожидал, — после того он распечатал холстину в которую вещи были обвернуты, и крайне удивился не нашедши желаемаго. — Подарок же они кажется растолковали следующим образом: две головы сахару, которыя на том подносе увязаны были вместе с порохом и свинцом принял он за предложение мира и сладкой дружбы, на которую ежели не согласится то объявятся ему война.

18. Хан не принимал меня, — мне хотелось послать несколько подарков, к старшему брату его Кутли Мурад Инаху, но мне сказали что сего не льзя сделать без позволения Хана, — я получил оное через Юз Башу, и послал к нему ночью с Петровичем сукна, парчи, сахару, и некоторыя безделицы, Петровичь не видал его, но был отдарен 5 золотыми тиллами.

Между посланными к нему подарками находился небольшой бритвенной ящик, в котором была жестяная мыльница с куском чернаго мыла. — Инах разбирая всякую вещь порознь, увидел его и впал в подозрение, не узнав что это мыло, он призвал своего лекаря, которой также не узнал мыла, послали ко мне о сем спросить — я забыл что в ящике было и просил о присылке онаго ко мне на время, дабы рассказать какия в нем вещи, мне отказали, я просил одну [127] мыльницу, и той не прислали, — я просил кусок чернаго мыла, не надейтесь увидеть оное сказал мне Юз Баши, наш Инах, такой же крепкой человек как и Хан, что к нему раз попалось, то никогда назад не возвращается, а это верно мыло должно быть и я его успокою.

В тот же вечер я вспомнил что в числе подарков были десять стеклянных стаканов, которые я забыл Хану послать; почему и просил Юз Башу их ему доставить и извинить меня в забвении оных. — Это ничего сказал Юз Баши, Хан наш все примет, от него лишь получать трудно, у нас же стекло редкость, ему это понравится, только не посылайте 10 ти, число сие у нас полагается не хорошим, а 9 счастливое.

Он понес 9 стаканов и возвратился после полночи. — Хан был очень доволен, всякой стакан пересматривал — и сказал жаль, что стекло сие не прислали ко мне в то время когда я пил водку (он прежде много употреблял оной; но теперь оставил, перестал даже и кальян курить, запретив куренье онаго подданным своим, — он узаконил разрезывать рот по уши тому кто, его нарушить). — Не менее того запрещение сие не строго соблюдается.

Хан знает что некоторые из приближенных его курят, но делает как будто бы сего не замечает.

Многие из Хивинцов вместо табаку курят траву называющуюся Бенг. — Трава сия очень вредна и не [128] привыкший оную курить впадает от нее в безпамятство.

В числе подарков посланных к Хану был стеклянной кальян, коему он очень удивлялся, и спрашивал у Юз Баши какая это вещь, но он не смея назвать ее, отвечал что это сосуд, для хранения уксуса, до котораго Хан большей охотник.

Зажигательное мое стекло чрезвычайно удивляло Хивинцев; многие приходили нарочно смотреть его, и уверяли что такия чудесныя свойства не льзя приписать стеклу, и что это непременно должен быть горной хрусталь.

18 и 19. Чисел я все еще находился под крепкой стражей, и никто не смел ко мне приходить без позволения.

Я вспомнил что в бытность мою в Иль Гельди, Давыд говорил мне, что когда приеду в Хиву, то приставлен будет к одной из дверей моей комнаты Русской, для подслушивания моих речей, и осмотревшись я действительно нашел сию дверь, она была заперта, и слышан был даже за ней человек, — я нарочно садился подле двери, и разговаривал громко с переводчиком о военных достоинствах Магмед Рагим Хана, о силе его, и преимуществе Хивинскаго народа над Персиянами и проч. 3 дни меня выслушивали и доносили о сем владельцу.

В течении сего времени, невзирая на все вежливости мне оказываемыя, я довольно скучал, потому что был в неволе и опасался чтобы Хан не отправился опять [129] на 3 месяца на охоту, зная что у него уже все было готово к походу.

Первой Министр и пристава до такой степени были ласковы, что видя меня скучным, привели некоего Муллу Сеида, человека лет 40, очень умнаго, и имеющаго всю веселость и ловкость Европейца, он шутил очень приятно, играл в шахматы, как я еще ни одного игрока не видал, (игра сия в большем обыкновении в Хиве).

Мулла Сеид жил подаяниями от первых чиновников Ханства, он с ними проводил вечера, играл в шахматы, сочинял стихи, читал книги, и разсказывал сказки, и проч. Он в самом деле знал хорошо по Арабски, по Персидски и по Турецки, говорил ясно, и очень приятно, знал древнюю Историю Востока, и разсказывал ее с жаром, мешая в разсказы свои приличныя стихотворения из лучших сочинителей. — Он говорил мне шуткой что имея дом свой в предместии, уже 14 лет в нем не был, а все ночевал по гостям у знатных в Хиве; жаловался на нынешния времена, говоря, что Хан необычайно строг, и не позволяет ни водки пить, ни бенгу курить. Он занял меня до 2 часа утра.

20. Перед вечером Ходжаш Мегрем прислал Сеид Незера звать меня к Хану. Я оделся в полной мундир не снимая Хивинской шапки, вместо настоящаго воротника своего я пришил красной, опасаясь, чтобы кто нибудь из находящихся при Хане Русских не узнал рода службы моей по воротнику. [130]

Юз Баши предупредил меня что по Хивинским обычаям нельзя в сабле к Хану представляться, а без оной я к нему идти не хотел; почему и просил его сказать о сем Хану, — вы этим все дело испортите отвечал Юз Баши, Хан теперь в хорошем расположении духа: я лучше доложу ему что у вас не сабля а длиной нож (у меня была не сабля, а Черкезкая шашка), Юз Баши пошел, скоро воротился говоря, что Хан приказал меня просить придти к нему без оружия, единственно для того, чтобы не нарушить их обычая. —

Я согласился уважить сию просьбу, дабы успешнее исполнить вверенное мне поручение.

Юз Баши и пристава шли впереди, несколько Есаулов, с толстыми дубинами разгоняли толпящийся передо мною народ, все крыши были покрыты любопытными,— и сей раз также слышаны были жалобы некоторых соотечественников наших скрывающихся в толпе. Я шел таким образом с ¼ версты узким переулком, до ворот дворца Ханскаго, у коих меня остановили, между тем пошли к Хану с докладом и скоро воротились с приглашением идти во Дворец. Кирпичныя ворота дворца сего были очень хорошо и со вкусом складены. Я вошел на первой двор, он не велик песчан и обнесен нечистыми глиняными стенами, около которых сидело 63 Киргизских Посла, приехавших на поклон к Магмед Рагему поесть, получить по кафтану из толстаго сукна, и возвратиться.

Второй двор несколько по менее и заключает Арсенал Ханской; на оном находятся 7 орудий с [131] лафетами, сделанныя и окованныя по нашему, и лежащия одно на другом с изломанными колесами; мне дали их заметить.

Я взошел на третий дворик где собирается их совет, в покое называемом Гернюш Хане, ⁷² с сего дворика привели меня в корридор, при входе котораго стояли несколько Ханских слуг. Корридор был крыт камышем, стены земляныя, пол грязной и неровной, — выходя из онаго я спустился двумя ступенями на 4 двор, по более первых трех, но всех грязнее, кое где росли степныя травы, а на средине двора стояла Ханская кибитка.

Спускаясь с ступеней подошел ко мне какой то человек, в засаленном тулупе, — по рванным ноздрям можно было видеть что он Русской, бежавший из Сибири — он схватил меня за шарф сзади и хотел вести.

В ту минуту подумал я, что меня обманули и привели сюда не для переговоров с Ханом, но для казни, для чего и не позволили под предлогом Хивинскаго обычая идти в оружии. Я оборотился, и с сердцем спросил у него за чем он меня ухватил за шарф и, между тем замахнулся рукой, он отскочил; и Юз Баши, подошед объявил мне, что по обычаю Хивинцов Посланников должно вести к Хану, Русской снова подошел, но не смел уже меня брать за шарф подняв руку держал ее только за мною.

Я остановился перед кибиткой, в коей сидел [132] Хан в красном халате, сшитом из сукна мною ему привезеннаго. — Небольшая серебряная петлица застегивалась на груди; на голове была чалма с белой повязкой, он сидел неподвижно на корассанском ковре; у входа в кибитку стояли с одной стороны Ходжаш Мегрем, а с другой Юсуф Мехтер Ага, человек старой, я его тут в первой раз увидел.

Наружность Хана очень приятна, хотя и огромна, говорят что в нем 1 сажень роста, и что верьховая лошадь его более двух часов везти не может, — у него короткая светлорусая борода, голос приятный, говорит ловко, величественно и чисто.

Ставши против него, я поклонился не снимая шапки, — и чтобы не отступить от их обычая дожидал пока сам начнет говорить. Пробывши таким образом несколько минут, один из приближенных его проговорил следующую молитву. Да сохранит Бог владение сие для пользы и славы владельца — после сего Хан погладив себя по бороде, также и двое присудствующих (пристав мой Юз Баши по одаль стоял) приветствовал меня следующими словами: Хошь Гелюбсен Хошь Гелюбсен: т. е. добро пожаловать (обыкновенное приветствие Азиатцов). После чего продолжал, — Посланник, за чем ты приехал, и какую имеешь просьбу до меня? Я отвечал ему следующею речью.

«Щастливой Российской Империи, Главнокомандующий над землями лежащими между Черным и Каспийским морями, имеющий в управлении своем Тифлис, Ганжу, Грузию, Карабаг, Шушу, Нуху, Шеки, Ширван, [133] Баку, Кубу, Дагестан, Дербент, Астрахань, Кавказ, Ленкоран, Сальян, и все крепости и области отнятыя силою оружия у Каджаров, послал меня к Вашему Высокостепенству, для изъявления почтения своего, и вручения вам письма в благополучное время писаннаго.

Хан.

Я читал письмо его.

Я.

Сверьх того он поручил мне доставить Вашему Высокостепенству некоторые подарки, которые и имел я несколько дней вперед щастье, отправить к вам.— Я имею также приказание доложить вам о некоторых предметах изустно, я буду ожидать приказания вашего для докладу об них, — когда угодно будет вам выслушать меня, теперь или в другое время.

Хан.

Говори теперь.

Я.

Главнокомандующий наш желая вступить в тесную дружбу с Вашим Высокостепенством, хочет войти в частыя сношения с вами. Для сего должно сперьва, утвердить торговлю между нашим и вашим народами в пользу обеих держав. — Теперь керваны ваши ходящие через Мангышлак, должны идти 30 дней почти безводной степью, трудная дорога сия причиною что торговыя сношения наши до сих пор еще очень малозначительны. Главнокомандующий желал бы, чтобы [134] керваны сии ходили к Красноводской пристани что в Балканском заливе; по сей новой дороге только 17 дней езды и купцы ваши всегда найдут в предполагаемой новой пристани Красноводской несколько купеческих судов из Астрахани, с теми товарами и изделиями, за которыми они к нам ездят.

Хан.

Хотя справедливо, что Мангышлакская дорога гораздо долее Красноводской; но народ Мангышлакской мне предан и поддан; прибрежные же Иомуды живущие к Астрабаду по большой части служат Каджарам, и потому керваны мои подвергаться будут опасности быть ими разграбленными, — я не могу согласится на сию перемену.

Я.

Таксир ⁷³ когда вы вступите в дружественныя сношения с нами ……

……. — тогда неприятели ваши будут нашими, ……

Долее говорил я.

Слава оружия Вашего Высокостепенства слишком мне известна, но что же прикажите отвечать [135] Главнокомандующему нашему желающему, дружбы вашей; он приказал просить у вас довереннаго человека, дабы угостив его, по возвращении, он мог известить вас о благорасположении Главнокомандующаго. По прибытии же в отечество, я буду тотчас отправлен для донесения Государю Императору о приеме мне здесь оказанном и об ответе данном Вашим Высокостепенством.

Хан.

Я пошлю с тобой хороших людей, и дам им письмо к Главнокомандующему, — я сам желаю, чтобы между нами утвердилась настоящая и неразрывная дружба. — Хош Гелюбсен.

Последнее слово сие означало, что мне должно было раскланиваться. Я поклонился и пошел, меня повели в Гернюш Хане, за мною следовали Ходжаш Мегрем и Мехтер Ага, и вскоре принесли ко мне на нескольких подносах сахару и плодов; я побыл тут с полчаса, в течении сего времени Мехтер Ага разспрашивал меня о сношениях России с Персией, и о силах наших в Грузии, — я отвечал, что у нас там до 60,000 Русскаго регулярнаго войска; что сверьх того можем столько же набрать иррегулярной обывательской конницы из славных наездников состоящей.

Вскоре вошел к нам Юз Баши, за ним человек нес халат из золотой парчи подаренный мне Ханом, которой надели на меня, перепоясав богатым кушаком, из Индейской золотой парчи, дали за пояс кинжал в серебряных ножнах, и сверьх всего накинули на меня род ризы с короткими по локоть [136] рукавами, сшитую из Русской парчи, переменили шапку на другую по хуже, которую мне Хан дарил, и повели опять к кибитке его. Начался тот же самой обряд, после чего помолчав несколько, Хан приказал мне повторить все сказанное снова, я ему опять все пересказал, и он мне тоже самое отвечал.

Хан продолжал я, скажите мне чем могу заслужить благорасположение, которое мне изъявляете, — я бы счастлив был еслиб на будущий год опять мог приехать к вам с препоручениями от нашего Главнокомандующаго, дабы показать вам преданность свою.

Ты приедешь если тебя пошлют отвечал он — и моих Послов ты вручишь в полное распоряжение Главнокомандующему, — если он захочет то может даже послать их к Государю.

Я возвратился к большим воротам, где был для меня приготовлен прекрасный серый жеребец, Туркменской породы, меня посадили на него, Туркмены мои вели его под узцы с двух сторон, двое подле стремян шли; народу было множество так, что переводчик мой Петровичь шедший пешком не мог за мною следовать.

Я говорил с Ханом как можно громче и стоял вольно, приближенным его привыкшим к рабству и подлости сие весьма странным казалось и они во все время моего с ним разговора с неудовольствием на меня глядели. Народ провожал меня до моей комнаты. — Вскоре пришел Ходжаш Мегрем, с суконными халатами для людей моих, — Сеиду очень не нравилось [137] что ему дарили красной кафтан из толстаго сукна на ровне с товарищами его, он хотел отказать подарок, но не посмел, Ходжаш сообщил мне некоторыя препоручения данныя ему ко мне Ханом. Он сказал мне также, что у Хана есть пушечной мастер из Царьграда, которому он на днях приказал отлить пушку коей бы ядро весило 2 пуда.

Мне тут же объявили что я теперь свободен и могу назад ехать, отобрали всех слуг, и оставили одного; любопытныя толпы народа ко мне теснились, и еслиб не Юз-Баши, то бы с трудом от них отделался; мне также бы весьма трудно было без содействия его из Хивы выехать, потому что ни лошадей и ничего совершенно у меня не было.

За неимением первых я принужден был переночевать в Хиве, будучи очень щастлив благополучным окончанием даннаго мне поручения; возвратившись от Хана послал к нему просить позволения подарить трех первых особ в Ханстве, и послал им т. е. Мехтер-Аге, Куш Беги, котораго в Хиве не было, и Ходжаш Мегрему еще по куску сукна, шелковой материи и по одним часам, сколько я ни старался но не мог видеться с Султан Ханом, известным соединением в 1813 году трех между собой враждебных поколений Туркменов, и действовавшим с ними против Персии.

При раздаче остальных подарков, я позвал Юз-Башу и просил разделить их по достоинствам лиц, — ему очень понравился стеклянной кальян, которой у [138] меня еще оставался, он ни в чью долю не поместил его, и сказал мне, чтобы надевши шапку на глаза, я подумал кто больше всех заслуживает сего подарка, — я ему отдал его. Ат Чапар прежде мучил меня о подарке, я ему дал небольшой отрезок сукна, подарком сим он был недоволен, ушел сердитый и более не возвращался.

Я слышал что Ходжаш Мегрем представил Хану ужасные щеты о содержании моем в Иль Гельди, по 2 тилла в сутки или 32 рубли на ассигнации; отец же его Ат Чапар, взял с него за меня по тиллу на день. [139]

64. Базар коих несколько в Хивинском ханстве.

65. Белая крепость.

66. Господин птиц, звание Обер Егермейстера не исправляя его должности.

67. На Корвете все знали что у меня была сия монета и посылкою оной я полагал известить их что еще жив.

68. Он несколько раз отличался храбростию в глазах Хана и был принят им в службу, — Ниас Батыр жил два года в родине своей и женился, теперь же по приглашению Хана прибыл опять в Хиву с семейством своим.

69. Фераш Баши, начальник слуг или голова слуг.

70. Господин конюх, звание перваго визиря не исправляющего должности конюха.

71. Господин суда — должность заседателя.

72. Место свидания, или беседы.

73. Таксир есть титул Хивинскаго Хана слово сие значит вина — Магмед Рагим называется Таксир ханом или Ханом вины — вероятно Хан каратель вины.