Ноября 21. Рано по утру хотел я отправиться из Хивы в крепостцу Иль Гельди, где мне должно было ожидать прибытия назначенных Ханом Посланников, того же самаго Юз Баши, Еш Незера, и Якуб Бая родом Сарта, о котором было уже прежде упомянуто. — Он был человек грамотный, хитрый, и дурнаго нрава — Но меня еще задержали в Хиве до полудня означенные Послы, угостив по приказанию Хана, несносное угощение сие состояло из холоднаго плова.

В течении сего времени Юз Баши сам бегал по базару и сделал для меня некоторыя покупки, наконец когда все уже было готово, и лошади оседланы я вспомнил что у двухствольнаго ружья моего замок был неисправен, и просил привести ружейнаго мастера, является молодой человек лет 20 прекрасный собою, белокурый и в чалме, по лицу его видно было что он Русской, я спросил его по Русски, знает ли он наш язык. Нет отвечал он по Турецки, взял замок, и начал говорить со мной очень хорошо то по Персидски, то по Турецки, в обхождении он был ловок и расмотря недостатки в [140] замке, побежал домой, взяв с собой ружье для починки.

Я узнал от посторонних что отец его Русской, был захвачен в неволю и продан в Хиву, где приняв магометанскую веру, женился на Персиянке также невольнице, и прижил сего самаго сына, которой так успешно учился, что удостоился быть Муллой, и содержит теперь своими трудами бедное семейство свое, которое даже выкупил из неволи.

Я собирался уже ехать, как упомянутой молодой человек вбежал запыхавшись и принес ружье починенное хотя и весьма дурно, несколько десятков яиц и белых хлебов, — я ему дал червонец, и не говорил с ним по Русски, чтобы не ввести его в затруднение; ружье же отдал Юз Баше, прося пересмотреть его, и если не хорошо исправлено, то велел переделать и привести мне в Иль-Гельди.

Какой то русской подводя мне лошадь шопотом ругал Хивинцов за неловкость их в приводе лошади. Ехавши через Хиву, я видел во многих местах нещастных соотечественников наших собравшихся в особенныя толпы, они кланялись мне, и называли своим избавителем.

Один из них шел долго подле моей лошади, и когда я оборотился к нему, сказал мне: господин Посланник примите мое усерднейшее почтение, и не забудьте нас нещастных по возвращении вашем в отечество; по виду его мне казалось, что он не из простолюдимов. [141]

При выезде моем народ было столпился во множестве, но я приказал переводчику бросить назад в толпу две горсти мелкаго серебра, произвел драку, и тем освободил дорогу.

К большему огорчению не доезжая 10 верст Иль Гельди Петровичь мой потерял кошелек с 300 моих червонцев, которые у него хранились, он плакал и был в таком отчаянии, что с трудом узнать от него мог причину сего; но к щастью нашему Сеид отыскал их, и Петровичь, схватив кошелек, от радости плакал; я не менее его был обрадован отысканием сих денег, потому что без оных не мог бы возвратится к корвету и принужден был бы может быть и надолго оставаться в Хиве.

Сеид просил Юз Башу выходить у Хана приказание навьючить ему безденежно 17 верблюдов хлебом, сколько я его не отклонял от сего, но не могши убедить, принужден был сказать Юз Баше, чтобы не вмешивался в дела такого рода, однакож Сеиду и товарищам его Хан простил подать положенную на верблюдов а я подарил ему после денег для закупки хлеба.

Подъезжая к Иль Гельди около 11 часа вечера в жестокой мороз, я встречен был Давыдом, далеко в поле.

Бухарец Мулла Бай Магмед, и вообще се жители сей крепостцы очень обрадовались щастливому окончанию моих дел и приходили поздравлять меня с благополучным возвращением.

22. Пошел я осматривать все места в крепостце [142] напоминающия мне о проведенных мною 48 днях в жестоком заточении, и усердно благодарил спасшаго меня от неизбежной погибели Творца, приставов при мне уже не было, я был свободен. Мне должно было в крепости сей прожить еще 6 дней, я опять взял Иллиаду, и вспомнил что когда сидел под стражею, всякой вечер открывал на угад книгу сию и читал какой нибудь стих, задуманной мною прежде страницы и строки. Пустое занятие, коего источником была скука, не могло конечно руководствовать моими поступками, но меня однакож сильно поразил следующий открывшийся стих не задолго перед выездом моим из Иль Гельди в Хиву — «Странник не отчаявайся: будь тверд, ты сразиш неприятеля, и возвратишся к судам, благополучный ветер развеет паруса, и ты увидишь отечественный брег.» — Хороший прием Хана придал мне много весу во мнении всех, и любопытныя толпившиеся в моей комнате повиновались уже словам моим когда я выгонял их. — Туркмены мои сделались также очень послушны, они уже получили некоторой род образования, и приезжающие навещать их, имели к ним уважение. — Я особенно был доволен Абул Гуссейном и Кульчой, которые мне служили с возможным усердием. И обещался всех их взять Посланниками от Туркменскаго народа к Главнокомандующему, что им чрезвычайно нравилось; привыкшим к праздности, им приятно было убивать время бездейственностию и получать пищу готовую.

Несноснаго Ат Чапара уже тут не было. Он [143] украл лошадь у беднаго Туркмена приехавшаго к нему в крепость покупать табак. Бедняк жаловался, плакал, но его прогнали, он три дни держал ее у себя и наконец, на четвертой одумался и приказал пустить в степь. Он много делал подобных поступков.

Я начал запасаться разными припасами для своей дороги; приобретши опытность для странствия по сим степям, я мог уже оградить себя сколько возможно от претерпенных мною нужд в первом моем пути. — Морозы были чрезвычайно жестоки, я купил тулупы, обвертки на ноги, и большие Хивинския сапоги; для ночей пошил Киргизския шапки с большими ушами. В Хиву я ехал в Туркменском платье, а назад, днем в Хивинском, а ночью в Киргизском, я запасся бараниной и пшеном, купил маленьких Русских иноходцев, коих очень много в Хивинском Ханстве, исправил и вычистил оружие свое кроме двух ствольнаго ружья, которое мне Русские в Хиве еще более испортили; но ружье сие оказало мне другаго рода услугу, его привезли мне из Хивы на 3 или на 4 день пребывания моего в Иль Гельди. — Когда уже совсем сбирались в дорогу, я хотел его зарядить, но дух в левой ствол не пошел; я приказал его вычистить, и вытащили из него свернутую бумагу. Когда все разошлись, я развернул оную и нашел в ней следующее.

«Ваше Высокородие осмеливаемся вам донести, Российских людей найдется в сем Юрте тысячи три [144] пленников и претерпев несносныя труды глад и холод и разные нападки сжалтесь над нашим бедным состоянии донесите Его Императорскому Величеству, заставте вечно молить Бога есьмь пленник.»

Не льзя выразить моих чувств при прочтении сей записки, — еще более усугубилась во мне благодарность к щедротам Всевышняго спасшаго меня; и между тем сердце раздиралось при мысли, что оставляю нещастных соотечественников своих томящихся в жестоком рабстве, не будучи в состоянии им помочь; но дал себе слово по возвращении своем употребить всевозможныя старания для избавления их.

Я свой долг исполнил, Правительство наше уже о сем уведомлено и без сомнения возмет по возможности все меры к освобождению нещастных.

К тому же почти времени Давыд привел ко мне беднаго старика единоземца нашего, того самаго, которой вскоре после перваго прибытия моего в Иль Гельди желал со мною видеться, но которому по обстоятельствам тогда принужден был отказать.

Старик сей по имени Осип Мельников уже 30 лет был в неволе, он был солдатской сын, и только одна неделя прошла после его женидьбы, как его схватили Киргизы близь Пречистинской крепости и продали в Хиву; в течении слишком тридцатилетней жестокой неволи, трудясь по ночам, и продавая часть пойка ему положеннаго, он накопил то число золота, которое требовал от него хозяин для выкупу, но сей последний взял у него сии деньги, вместо [145] обещанной свободы продал его другому. — «Родственники мои продолжал старик со слезами также собрали несколько денег для выкупа моего, и прислали сюда с возвращающимся керваном, но деньги обратили назад, а меня не выдали, меня мучат, бьют, от работы отдыха нет, и я не знаю когда избавлюсь от зверей сих.»

«Я молю всякую ночь Христа Спасителя нашего, мы все Русские, почитаем вас избавителем своим и молим за вас Бога. — Мы будем два года еще терпеть и усердно молиться, во ожидании вашего возвращения; если же вас не будет, то соберемся несколько человек и пустимся через Киргизскую степь. — умирать нам Богом суждено, так умрем; а живые в руки не отдадимся.»

«Мне бы хотелось продолжал он спросить у вас за чем вы сюда приехали; хотя и живу такое долгое время в бусурманской земле, но смысла еще не потерял, и знаю что вы не скажете сего, а мы знаем что думать, дай вам Бог только счастья благополучно возвратиться домой.»

Мельников говорил очень дурно по Русски, и половину слов мешал Турецких; голос и страдальческое лице сего старика, меня крайне тронули, я целый день был грустен при воспоминании вида и слов его.

Во время перваго моего пребывания в Иль Гельди, [146] я также видел несколько Русских из Музур ⁷⁴ Астраханских вновь захваченных на промыслах при Мангышлаке и на Эмбе.

26. Юз Баши приехал в Иль Гельди, Якуб Бая еще не было, он оставался в Ургендже для устроения домашних дел.

27. Я выехал из Иль Гельди, жители крепости сей провожали меня; — старые и малые с чувством приходили со мною прощаться.

Первой ночлег мой был назначен в 11 верстах от крепостцы в Туркменском кочевье в кибитках некоего Амана, поколения Байрам-Ша. Аман был приятель Сеида, и имевши некоторыя связи при дворе Ханском, хотя и доставлял мне тайным образом сведения о произходящем в Хиве, но при всем том был великой бездельник; сделавши ему доверие для покупок моих, я так им был обманут, что принужден был его прогнать; перед выездом однакож Сеид привел его ко мне и выпросил за него прощение. — Им хотелось чтобы я у них переночевал, в надежде получить от меня подарок, — у него же жил старый Туркмен лет 80 слишком, фамилии Он-Беги ⁷⁵ которой известен был с молоду своими разбоями, а под старость мудрым советом в затруднительных случаях. [147]

Он действительно показался мне весьма порядочным, Туркмены его уважали, и из речей его виден был разсудок, опытность и познание людей, а иногда даже острота.

Я был так ряд отъезду своему; что всю ночь не мог спать и просидел с сим стариком.

Выезжая из Иль Гельди Петровичь встретился с вышеупомянутым Осипом Мельниковым, которой шел с Казаватскаго базара, он надавал ему насильно хлеба и сухих плодов, потом просил его слезть с лошади, Петровичь сперьва боялся сие сделать, но по убедительной просьбе Мельникова наконец слез,— Мельников бросился на колени, и умолял его не забыть несчастных невольников. — Бедный старик плакал и обнимал ноги его, Петровичь возвратился ко мне чрезвычайно растроганным.

Мы пустились в путь не по старой своей дороге, но по той, которая пролегает как выше было сказано от колодцев Туерь прямо в Ханство, мимо владений Теке. Так, как со мной были Хивинские Чиновники, то и опасаться было нечего на щет разбоев; касательно же воды, мы узнали что по дороге нашей выпал снег, которой стаял, и близь раззоренной крепости Шах Сенем составилась лужа, до прибытия же к колодцам Ах Набат ⁷⁶ не имели кроме сей лужи, другой надежды на воду. [148]

Ноября 28. По утру мы еще не выехали из кочевья Амана, потому, что дожидались Якуб Бая. — Я между тем заготовил письмо к Пономареву, которое намеревался отправить переехав последний канал Хивинскаго Ханства, с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком.

Керван наш состоял из 20 Туркменов, которые все дожидались благополучнаго окончания дел моих, и выезда, дабы назвавшись моими слугами, пить дорогой чай, есть на мой щет, и в надежде быть избавленными от подати наложенной на них Ханом, многие из них были конные. — Все сии приятели и родственники Сеида кажется и проехали не заплатив никаких пошлин. Они до такой степени наглы были, что приходили просить меня, чтобы купил им платья на дорогу, но я их прогнал.

В числе спутников моих был некто Назар Уста; он ехал с молодой прекрасной женой и двумя сыновьями лет 8 или 9. Лень Туркменов так велика, что он дорогой ни за что не принимался, — жена его и дети смотрели за верблюдами, и совершенно все делали, а он приходил только к моему огню греться и рассказывать сказки, — жена его также нередко навещала меня, принося всегда кусок хлеба, и получая на обмен кусок сахару.

Туркмены мои избалованные хорошей моей пищей каковой никогда еще не пользовались, обленились до крайности, один только Абул Гуссейн, старался мне служить, убирал лошадей, ходил за верблюдами, вьючил их, развьючивал, чинил по ночам [149] оборванные ремни, раскладывал огонь, ходил со мной за дровами, варил пищу и проч. — Мы назад шли гораздо долее нежели в Хиву, потому, что верблюды были тяжело навьючены, и мы редко по ночам шли — поход сей был не менее перваго труден, сильныя стужи и часто недостаток в лесе, нас очень безпокоили; я сам принужден был не редко убирать свою лошадь, за дровами же всякой день сам ходил и тащил на плечах свою ношу, уходя в степь по версте и более за ними; снабжение всего кервана дровами поручил я Петровичу. Приежая на ночлег, он тотчас, сзывал охотников чай пить и отправлялся с ними за дровами разсказывая им сказки для развеселения, сам же не работал, а хвалил только усердных. Петровичь, был так одет что не мог поворотится, и потому он не таскал дров, а только ломал сухие кустарники, бросаясь на них задом, куст ломался он через переваливался, и без помощи других уже подниматься не мог; он был укутан в шести кафтанах, голова же увязана была в Киргизской шапке. — Армянин мой шутливостию своею очень ускорял всякое дело. Место ночлега моего было всегда окружено с одной стороны вьюками, а с другой дровами, среди редута сего в которой был один только вход, развожен был огонь, а снаружи второй бруствер составлялся из верблюдов, которые ложились друг к другу очень плотно.

К огню моему всегда сбиралось множество лентяев. Даже самые Хивинские посланники по свойственной [150] Азиатцам лени сидели всегда без дров не смея приказать людям своим идти за оными; они пользовались моими, также как и кушаньем моим, ленясь сами сварить остатки беднаго своего запаса.

Лень, господствующий порок Хивинцов и Туркменов, доходит до невероятия. Они в состоянии по 2 суток быть голодными, не вставать с места, и ничего не делать, скупость их не уступает лени, будучи у них гостем, я всегда кормил их, и за сие соглашались они видеть во мне род своего Начальника.

Многих даже я отгонял, но на другой день опять являлись.

Теперь приступлю к описанию обратнаго путешествия моего по порядку чисел, дней и переходов.

Того же 28 числа выехавши перед полднем от Амана мы прибыли к вечеру за водопровод Буз ⁷⁷ Гемен, последний в Ханстве, проехав около 20 верст. За Буз Геменом кроме ровной степи по которой изредка разсеяны кочевья не обработывающия земель, совершенно ничего нет достойнаго замечания.

Юз Баши с прибывшим Якуб Баем, поехали ночевать верст за 8 в Туркменская кибитки, а я остался с керваном в поле.

В тот же вечер я отправил письмо к Майору Пономареву с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком. — Мороз был чрезвычайно силен, так что [151] я всю ночь принужден был ходить, и почти совсем не спать, при всем том ознобил себе обе ноги. К нещастью нашему дров совсем в степи не было,и сверьх того в ту ночь ушли у меня в степь три лошади, которых с трудом нашли перед разсветом.

Водопровод Буз Гемен был покрыт льдом и мы взяли несколько кусков онаго с собою.

29. Поднялись мы довольно рано, и шли степью на которой видно было много развалин строений.

30. Мы ехали также по ровной степи усеянной по местам кустарником, дорогой видны были развалины крепостцы Даудан Кала. ⁷⁸.

Декабря 1. Мы прошли мимо развалин крепости Кезил Кала ⁷⁹ и не останавливались ночевать потому что с утра 29 числа лошадей еще не поили и посему путь свой продолжали ночью с 1 на 2. — Лошади сии необыкновеннаго свойства, они могут быть по 4 суток совершенно без воды, я тому сам был очевидцем.

2. К разсвету мы прибыли к раззоренной крепости Шах Сенем, это были последния развалины по нашей дороге. — Мы долго искали и наконец нашли ту замерзшую лужу, о которой нам прежде сказывали. — Лужа не имела более ¼ аршина глубины, 4 аршина ширины и 5 сажен длины, — на нее все проходящие керваны [152] полагали свою надежду. — Мы все принялись за работу, иные пошли за дровами, другие стали лед колоть кинжалами, которой и таяли для чаю в котлах; напоив таким, образом лошадей грязною водою, мы пошли далее.

Крепостца Шах Сенем лежала вправо от дороги, мы заезжали ее смотреть; она построена на насыпной горке, внутри видны еще остатки некоторых покоев. Место сие занимательно воспоминанием произшествия известнаго во всей Азии, которое даже поют в песнях, и разсказывают в повестях.

Шах Сенем была прелестная дочь одного богатаго вельможи: Молодой Кариб (безприютный странник) прославившийся песнопением и бандурою, любил красавицу. Желая испытать постоянство любви его она требовала, чтоб он семь лет провел в странствиях в разлуке с нею. Певец оставляет бандуру престарелой матери своей с запрещением кому-либо касаться струн ея, отправляется в далекий путь проходит многия земли, повергается различным опасностям, коих избавляется помощию судьбы и добрых людей и наконец по истечении семи скучных годов, возвращается с тою же любовию, с большею радостию на щастливую свою родину. Между тем слезы скорьби ослепили мать его, Шах Сенем за 3 месяца до его прибытия обещана честолюбивым отцем богатому соседу: сопротивление отчаянной дочери было тщетно. Нещастный Кариб берет свою бандуру спешит в палаты своей возлюбленной, вступает на [153] пиршество. Черты лица его изменились; ни кем не знаем, он ударяет струны, поет свою любовь, странствия, горесть и звуки волшебных струн; повесть его приключений, а более всего знакомый голос и пламень чувства его обнаруживают. Сладость свидания заменила тоску разлуки; невеста возвращена ему и отец соглашается на взаимное благополучие.

Я не могу оставить без замечания сего места покрытаго развалинами, во многих местах даже видны еще следы водопроводов. —Не служат ли признаки сии новым доказательством течения Аму Дерьи, в Каспийское море? Мнение сие согласно с преданиями сохранившимися у Хивинцов; река сия по словам их уже 530 лет от землетрясения переменила свое течение на Север.

В ночи со 2 на 3 число мы не останавливались.

3. Все конные уехали вперед от кервана дабы поспеть в тот же день к колодцу Ах Набат; но ночь застигла нас на дороге, и мы провели оную в поле, почти без корма для лошадей. Керван тянулся всю ночь, и нагнал нас уже к разсвету 4 числа; оставя позади себя большой керван Теке, которой несколько переходов с нами шел; но не смел на нас напасть, опасаясь Хивинских Посланников.

4. До полудня мы прибыли к Ах Набату вся дорога, до самаго Туера была устлана падшими верблюдами, и лошадьми, кои были брошены проходящими перед нами керванами сие от того, что Туркмены надеясь что Магмед Рагим Хан отменит наложенную на них с верблюдов подать, долго прожили в [154] Ханстве, и наконец когда, уже настали морозы, они пустились в путь, иныя, заплатя подать, иные же тайно убежав, хотя было и мало снегу, но он замерз, кроме гололедицы от которой верблюды портили себе ноги, были они еще и без корму. Не льзя было не содрогнуться видя в многих местах человеческие трупы между верблюдами. Узбеки и Туркмены, узнали по длинным бородам, что это должны быть Персияне, которых везли из Астрабада в неволю и бросили. — Это ничего сказали они этих Кизилбашей, ⁸⁰ всегда половину раскидывают по дороге, и они издыхают от голода или холода.

Вода в колодцах Ах Набата горька, однако лошади, ее пили, мы также за не имением другой принуждены были ею пользоваться. — Колодцы сии окружены сыпучими песками и довольно большое разстояние, притом место сие имеет некоторыя не большия возвышения. Не много не доезжая сих колодцов идет влево большая дорога во владение Туркменов Текенскаго поколения.

Отъехав верст 5 от колодцев, мы остановились ночевать.

5. Поднявшись во 2 часу по полуночи мы шли до разсвета, я ехал впереди с переводчиком; перед разсветом начал склонять меня крепкой сон, я слез с лошади, и долго шел пешком за переводчиком [155] своим которой по безпечности своей сбился с дороги в поле, между кустами; ночь была темная и холодная; я уже давно не слыхал голоса Кульчи, которой всегда с керваном ехал и пел; я остановился и не полагая чтобы мы сбились с дороги, думал что керван отстал и севши уснул на бугорке. Стало уже разсветать и я проснувшись увидел что оставлен один среди степи, даже никакого следа не было приметно; я стал кричать, никто не отвечает; мне весьма не хотелось испытать участи брошенных в степи Персиян, и поехал отыскивать дорогу руководствуясь движением светил; но вскоре встретил Кульчу, которой нас отыскивал и довел до привала керваннаго.

С 5 го на 6 е мы все продолжали путь свой и на разсвете 6 го числа пришли к урочищу, называемому Тюнюклю. Тут мы нашли на отдыхе несколько керванов поколения Ата и остановились подле крутаго берега прежней Аму Дерьи. Именем Тюнюклю, называется большой провал, видный недалеко от вышеупомянутаго берега; провал сей в ровной степи, имеет до 20 сажень глубины и до 150 в окружности; на самом дне онаго, в Северной стороне видна пещера, из которой бежит родник с солено-горькой водой. Я видал на картах название Тюнюклю, приписанное большему озеру, но предположение сие ложно.

6. Прошедши верст 6 по левому берегу Аму Дерьи вверьх по прежнему течению оной, мы переправились через нее, и вышли в голую степь, на которой не [156] было ни одного кусточка; русло сие называется в семь месте Энгюндж, и не так глубоко как при Беш-Дишике; дно его покрыто мелким лесом.

Ночь с 6 на 7 число мы отдыхали; — я думаю что мороз доходил до 12 или 15 градусов, холод усиливался ветром.

7. Ввечеру мы остановились ночевать в голой степи, на ней не видно было даже ни одного кусточка.

8. По утру мы опять пустились в путь и прибыли ввечеру к колодцу Дели ⁸¹; — Место сие считается на половине дороги от Хивы до Красноводска. — Подле сего колодца видны развалины какого то здания. — Мы тут нашли двух Туркменов поколения Ата, пришедших с верблюдами на смену усталым идущим из Хивы; вышеупомянутые керваны пострадавшие много в дороге были их поколения, и кочевья их расположены около колодцев находящихся в степи на ровне с Дели, но ближе к морю.

Мы хотели напоить лошадей и верблюдов своих из сего колодца, но по нещастию в нем лежал утопший верблюд, вероятно в него поскользнувшийся, почему и не льзя было достать воды; с сего места не было уже совсем почти снегу и стало гораздо теплее.

Хотя с помощью Бога я и свершил уже самую трудную и опасную половину пути своего, и стал на сей [157] щет покойнее, но другия мысли начали меня не без основания тревожить. Я полагал что последнее письмо мое не застало уже корвета, которой по расчету моему нуждаясь в продовольствии и опасаясь льда, должен был возвратится. Мысль что я останусь на берегу брошенный среди Туркменов, почти без денег, имея на руках Хивинских Посланников тревожила меня. Без денег не хорошо жить между народом имеющим столь мало честности, безкорыстия и гостеприимства. Настало время сна, но я уснуть не мог, будущность меня тревожила и пораждала разныя мечты. Переехать море, мыслил я, на Туркменской лодке, в которой едва 12 человек уместится могут, во всякое время года а паче зимой было бы не отважное а безразсудное предприятие. Ехать сухим путем через Мангышлак между Киргизами, было бы сопряжено с большими опасностями, но главная невозможность сего пути состояла в денежном недостатке. — Пуститься сухим путем в Астрабад, а оттуда через Мазандеран и Ряшт в Ленкоран было бы возможно, еслибы не было со мной Хивинских Посланников, и еслиб я сам не ездил в Хиву, край Персиянам неприязненной.

Оставаться же всю зиму между Туркменами без денег, невозможно; я потерял бы все уважение их, может быть даже и Хивинской Хан узнавши о том, послал бы меня вытребовать, и меня бы за деньги без сомнения ему выдали; я думал, и решился на следующее. [158]

При выезде моем из Хивы, носились слухи что будто мы в войне с Персией, и что Каджары вывели всю конницу из Астрабада, приказав ей следовать в Тавриз. Слухи сии были привезены Туркменами возвратившимися с Чапаула или грабежа, с невольниками; они советовали единоземцам своим, отправляться на грабеж, потому что никто не защищал Астрабадской области.

Я бы не должен верить сим слухам, но не видевши никакого себе спасения, утешался тем, что они могут быть справедливы, и что в таком случае ежели не застану корвета, решусь собрать отряд Туркменов и напасть на Астрабад; последствия же сего меня мало безпокоили.

Я лежал у огня в грустных сих мечтах, как вдруг Якуб-Бай, закричал мне по Русски, что два человека едут к нам; так как я писал к Пономареву, чтобы он мне выслал кого нибудь на встречу как можно далее, то и полагал что люди сии конечно ко мне от него едут; они поспешно соскочили с лошадей, сели у огня, и начали распрашивать меня за чем я куда я еду. Обманутый в ожиданиях своих я погрузился опять в печаль и просил их оставить меня в покое; это были Гюргенские Туркмены, ехавшие в Хиву.

Нетерпение достигнуть скорее до берега и узнать свою участь, заставило меня решиться оставить керван и ехать верьхом одному вперед; я посоветовался о сем с Юз-Башой, оставил его, [159] переводчика и деньщика, с керваном дав им приличное наставление для пути, взял с собой Сеида, Кульчи и Туркмена Куввета ехавшаго с керваном, отправился с ними, в ночи с 8 на 9 число.

9. На разсвете мы отдохнули с час, и поехали далее, обгоняя множество керванов, поколения Ата, местоположение становилось несколько гористым.

От сего места до самаго берега мы ехали почти без отдыха, и не более 2 ½ или 5 часов в сутки останавливались, лошадиной корм состоял из нескольких пригоршен Джюгану, а мы — я и не знаю чем питались, взял несколько баранины и сухарей, которую проводники мои в первой день съели, не взявши ничего с собой, а остальные два дни я почти совсем не ел и не спал.

В ночи с 9 на 10 число мы проехали мимо колодца Тонгра, до котораго не доезжая одним днем находится в левой стороне, в разстоянии одного часа от дороги колодезь и кочевье Ах Кун ⁸² в котором, живут Туркмены поколения Ата. Тонгра отстоит на три перехода или на 90 верст от Дели; тут нашли мы в колодце утопшаго оленя. От Тонгра, остается только 30 верст до колодцев Туер, где сходятся две дороги из Хивы.

10. Перед разсветом я прибыл в Туер, и застал керван Ата на водопое. Так как у нас не было ни коженаго мешка на веревки для черпания воды, то [160] и принуждены были поить лошадей своих из ямы, в которую Ата налили воду для своих верблюдов; они хотели нам воспретить сие, но мы назвались поколения Джафар Бай и невзирая на их множество, силою приступили; поколение сие столько страшно по многочисленности своей, храбрости и родственным связям, что тотчас они отступили, достали нам деревянной ковш и сами черпали воду, извиняясь в грубости своей, тем что не знали племени нашего.

В колодцах Дели и Тонгране, нашли мы опять утопших верблюда и оленя, а в одном из колодцов

Туера слышали блеяние барана плавающаго еще по дну онаго.

Ввечеру мы остановились на отдыхе в овраге не подалеку от дороги, — в овраге сем нашли мы шалаш сложенный из сухих прутьев, мы поспешили разобрать его для разведения огня и нашли под оным два верблюжьих вьюка. Туркмены мои обрадовались, развязали их, достали от туда изюму, табаку коего у нас не было и Джюгану, которым тотчас наполнили торбы, и хотели кормить лошадей, я им приказал оставить вьюки, и не касаться их. — Вот хорошо отвечал мне Сеид, вьюки эти принадлежат Ата, которых мы неиначе считаем, как скотами и невольниками своими, не думаете ли вы что они пощадили бы наши вьюки, если бы где нибудь нашли их? — Делай как хочешь отвечал я Сеиду, но лошадь моя не съест ни одного краденаго зерна, — потому что оно ей во вред обратится, а я лишиться ее не [161] хочу, мы с собой взяли мало корма на дорогу сказал Сеид; — это не дает нам права брать чужаго отвечал я впрочем ежели ты так презираешь Ата, то за чем не отобрал у них из керванов то, что тебе нужно было.— Сеид остановился, а другие отнесли обратно корм и положили его опять во вьюки; правда что безчестно чужое брать сказал мне Куввет, но Мурад Бек, ты может быть не знаешь что эти самые Ата прежде на Балкане жили откуда мы их вытеснили, что они сожгли 10 лет тому назад два судна купеческия пришедшия из Астрахани торговать в Красноводск, и увели всех людей в Хиву, где и продали их; от того купцы перестали ездить к нам, и мы принуждены, отправляться да хлебом и другими издельями в Хиву и Астрабад; сам разсуди не заслуживают ли Ата нашего наказания?

Видя повиновение их, я положил два реала в найденной вьюк, и позволил им взять корму только на один привал; но они воспользовались сим, реалов не тронули, а взяли весь изюм и табак, которым меня и подчивали дорогой, говоря что это уже не краденое и потому не поганое, а чистое.

Декабря 11. На разсвете, мы пустились в дорогу и переехали цепь гор Саре Баба; я видел днем озеро Кули-Дерья, о коем выше упоминал. После привала мы ехали всю ночь с 10 го на 11 ое число, и 11 го к полдню напоили лошадей своих у колодцев Демур Джема, откуда прежде находящееся кочевье удалилось; я [162] вспомнил сон виденный мною на сем месте, когда ехал еще в Хиву, и усердно благодарил Всемогущаго, что оный не исполнился.

Не доезжая сих колодцев случилось со мной странное приключение. — Перед разсветом я ехал один, проводники мои все отстали, иной дремал сидя на коне, другой спал в степи у ног лошади своей, а я встретился с одним Туркменом ведущим двух верблюдов, подъехал к нему и спросил кто он, и откуда идет? — На сей вопрос он спрятался за верблюда и выбежав с обнаженной саблей, закричал мне замахнувшись ею, убирайся отсюда или изрублю, и так поспешно что я едва успел выхватить пистолет свой из за пояса, и остановить его уставя на него дулом. Кто ты таков сказал я ему, говори или убью; бедняк испугался, опустил саблю, хотел что то сказать, но задрожал, и не мог ни слова произнести; я его держал в сем положении наступая на него, а он отступая и отмахиваясь саблей, пока не наехал Сеид, которой все дело объяснил. — На мне была Киргизская шапка, и он меня принял было за Киргиза ⁸³. Когда Туркмен отдохнул и опамятовался от своего испуга, мы его разпрашивали не слыхал ли он чего о нашем корвете, и он утешил меня [163] известием, что судно благополучно лежит на якоре и дожидается меня.

 Мы ехали весь день 11 го числа, и остановились перед вечером на отдых в кустах, не подалеку от колодцев Сюйли.

Усталость одолевала нас, мы давно уже не спали, я кое как перемогался и мысль о скором возвращении, придавала мне новыя силы; безпечные же проводники мои дремали на лошадях, и часто сонные падали с них; если кто нибудь из нас отставал, то уехавшие вперед, дабы не терять времени для сна, в ожидании отставшаго слезали с лошадей, и засыпали у ног их; я кричал, будил их, упрашивал торопиться, но пока одного будил, другой опять засыпал; ночь с 11 го на 12 ое число была последняя нашего путешествия.

Я просил Сеида и товарищей его воздержаться еще от сна одну ночь, дабы скорее поспеть в его кочевье; все обещались, но никто не мог исполнить даннаго слова; в сию ночь мы проехали колодцы Сюйли, откуда находившееся прежде кочевье удалилось. Скоро Туркмены мои стали мало по малу отставать; Кульчи первой уснул на дороге; я ехал без них довольно долго и видя что не едут, лег на дорогу с Кувветом в ожидании их, и оба заснули; но проснувшись через несколько времени, и не видя остальных товарищей своих, полагали что лошади провезли их [164] дремлющих мимо нас; почему и поехали далее. Прошло уже довольно времени, но ни они нас, ни мы их еще не нагнали; почему и думали уже что сбились с дороги, как вдруг увидели перед собой двух человек. — Один ехал на верблюде, а другой на лошади; приняв их по случившемуся со мной прежде сего произшествию за злоумышленных, я выхватил пистолет и наставя против коннаго, спросил, кто он таков; но он в ответ, скинул шапку и обняв меня приветствовал несколькими Русскими словами. — Я несказанно обрадован был узнав в нем молодаго Якши-Магмеда, сына Киат-Аги, — живучи на корвете он выучил несколько Руских слов, и девять дней только как от туда отправился и имел письмо ко мне от Пономарева. Он жил все это время в кочевье Сеида, где влюбился в одну Туркменку на которой хотел жениться; отец же его с почетнейшими старшинами, был выслан ко мне на встречу, но поехал по другой дороге. — Товарищ Якши Магмеда был Туркмен Вель Уста, которой во время пути моего в Хиву, от Геким-Али-Бая перешел ко мне. — Куввет оставался назади; я пересадил Вель-Усту на лошадь, и послал его отыскивать Киата, а Якши Магмеда на верблюда, котораго повел сам в поводу.

Скоро нас нагнал Куввет, и мы увидели в лево от дороги огонь, к которому поехали для прочтения письма; — там ночевало два семейства Туркменов переходящих к Северу. Огонь был далеко от дороги, [165] мы сбились с оной, и едва к разсвету с помощию Куввета прибыли к колодцам Сюльмень, у которых нашли Сеида и Кульчи.

12. Нам уже не далеко оставалось до кочевья Сеида, почему и послали 12 числа Кульчи вперед, чтобы, нам изготовить по есть, а сами поехали в след за ним; — перед вечером мы прибыли в Сеидово кочевье (которое перешло ближе к дороге). Жена и дети проводников моих обступили нас, собралось множество стариков в мою кибитку и накормили нас, после чего я написал несколько строк к Майору Пономареву и уснул мертвым сном.

13. Мне надобно было посетить жен прочих проводников моих, после чего часу в 11 м до полдня, я отправился к берегу в сопровождении Сеида, сына его и человек трех посторонних. Нам оставалось верст 35 езды. — Верстах в 5 от берега я заехал в кочевье Муллы Каиба, у котораго на пути в Хиву пил верблюжье молоко. — Я поехал далее; впереди видны были горы, с которых спустясь открывались море и корвет. — Я получил записку от Пономарева в ответ на письмо мое и успокоился; но еще более обрадовался когда спускаясь со скал, составляющих почти берег моря, открылся мне совершенно залив и трех мачтовой корвет наш; — я скинул шапку и надев ее на пику, махал ею, дабы дать знать о своем прибытии; — моего знаку никто не приметил; однако я вскоре увидел что с корвета плыло [166] гребное судно ко мне, а в след за ним и другое; корвет стоял верстах в 3 от берега. Я пристал к кибиткам на берегу расположенным; не знаю билось ли мое сердце так сильно когда нибудь, как в ту минуту когда я стоял уже почти в воде морской.

Гребныя суда наши причаливали всегда около колодца Балкуи, лежащаго почти с версту по выше сего кочевья; — я туда поехал и был встречен матросами, приехавшими наливаться водой, которые узнав меня бежали ко мне по берегу. — Матрос Калюк, Татарин родом, прежде всех меня встретил.

Вскоре прибыло за мною перьвое гребное судно, а там и второе, на котором приехал ко мне на встречу Майор Пономарев, и тот же час меня с собой увез.

Легко можно представить с какою радостию я прибыл и принят был на корвете.

Я начал исполнением перваго долга своего, принесением благодарственнаго молебствия Господу Богу; после того, окружили меня товарищи и заставили разсказывать свои произшествия.

Корвет также находился в бедственном положении. — Вскоре после отъезда моего в Хиву, забравши со шкоута Св. Поликарпа весь провиант, его отправили обратно, не полагая чтобы мое отсудствие так задлилось; недостаток в продовольствии заставил их целый месяц держать людей на половинной порции, и [167] из 140 матросов, не более 20 оставалось совершенно здоровых; 5 умерло, 30 лежало без движения от цынготной болезни, а остальные перемогались кое как.— Лекарь был без аптеки, и не мог помогать больным.— Такое положение понудило Лейтенанта Бассаргина просить у Майора Пономарева предписания отплыть обратно; к сему, кроме сказаннаго, понуждал его еще показавшийся в заливе лед; первое сие требование Бассаргина было сделано в половине Ноября, Пономарев положил еще две недели срока, после котораго отложили снятие с якоря еще на одну неделю, и наконец на один день; — на кануне назначеннаго утра для отплытия, во время вечерней зари, Туркменской Киржим причалил к корвету; — посланные мною Хан Магмед и Джанак, вошли по приказанию моему в Капитанскую каюту не объявляя ничего, и там отдали письмо мое Пономареву. Общая радость и веселие тотчас водворились между нуждающимися матросами, ропот прекратился, и решились еще меня дожидаться.

Геким Али-Бай, о котором я несколько раз письменно, просил Пономарева чтобы его захватили, не являлся на корвет, а прислал чрез другаго данную мною ему монету; сколько его ни звали он не являлся отговариваясь болезнию; монету мою узнали, но полагали что Геким-Али-Бай убивши меня, нашел ее и послал на корвет для оправдания своего; болезнь же, которой отзывался, приписывали ране мною ему нанесенной во время защиты. [168]

Все время моего пребывания в Хиве, Туркмены приезжавше от туда с керванами, являлись на корвет и сказывали что я в след за ними иду, дабы за добрую весть получить Муштулуга, или награждение; ложные вестники сии, скоро наскучили Пономареву; он задержал одного из них, которой клялся что через четыре дни я непременно возвращусь, и обещался наградить его, если слова его окажутся справедливыми, если же ложными, то строго наказать, 5 й день настал и бедняк, пришел со слезами просить прощения за вымышленныя им известия.

Киат скрывался, он сам безпокоился на мой щет, и перешептывался с приезжающими Туркменами; между тем недостаток в переводчике и иныя еще причины, о которых не упоминаю, понудили его оставить корвет и все дела наши касающияся до переговоров с Туркменами, так что наконец его уже с большим трудом могли упросить приехать.

Узнавши о скором прибытии моем, Киат поехал ко мне на встречу; но как я выше сказал, мы разъехались. Он хотел говорить со мною на един, но по возвращении узнав все обстоятельства, я избегал разговоров с ним, дабы не быть вынужденным разбирая причины признать его правоту.

14. Ввечеру Киат известясь о моем прибытии, приехал на корвет: он простудил дорогою правый глаз, всю ночь кричал, и по утру показалось большое бельмо от котораго и окривел.

15. Назначено было празднествовать на берегу мое [169] прибытие мы съехали на берег и собралось множество голодных Туркменов, видя дурное расположение духа Киата, я боялся, чтобы Туркменам не вздумалось чего нибудь против нас предпринять. Как бы больно было попасться опять к ним после столь чудеснаго возвращения. Я настоял чтобы на берегу поставлен был караул. Праздник начался, скачкой на лошадях, за нею последовала борьба, стреляние в цель и бег. Победители награждались деньгами. Сеид мой и Кульчи не были на сем торжестве, я их прежде сего послал на встречу к кервану. Тут явился ко мне слепой старик житель Челекенской, которой имел свидетельство от Графа Войновича, плававшаго по сим водам, во время царствования Екатерины II ой, в свидетельстве сем упоминалось о заслугах оказанных им в то время Русским.

В короткое пребывание мое на корвете, я не успел съездить на Красноводскую косу, которую мне очень хотелось осмотреть.

16. Приехал к нам Петровичь с известием о прибытии кервана в Сеидово кочевье, я опять отправил его на встречу к нему.

17. Увидели мы толпу конных спущающихся с прибрежных гор, и узнали Хивинских Посланников, проводники их Туркмены ехали впереди, наездничили и стреляли из ружей; я тотчас съехал на берег, и посадил их в особенную кибитку, приставя к оной караул, дабы Туркмены по обыкновению своему не врывались к ним и не мучали вопросами. До вечера [170] я дожидался прибытия кервана, когда же оный прибыл, я посадил Хивинцов в лодку, множество Туркменов хотело ехать со мной на корвет, в надежде получить награждение за то, что их во всю дорогу кормил (что называется у них службой), но я никого не взял кроме своих четырех.

Когда уже мы со всем отчаливали от берегу, Сеид вбежал бледный в кибитку, схватил седло свое, саблю, и оседлал лошадь, я вышел к нему и спросил что сие значило; губы его тряслись, он сам весь дрожал, бледный как смерть, не мог мне ни слова сказать, и пролепетал только что ни за что не поедет на корвет, я выхватил у него пику, и снявши саблю, сказал, что мне очень больно видеть его в таком расположении, и что прошу его объясниться. Я сегодня сон видел сказал он мне, что едучи верьхом по замерзшему берегу, моря, лошадь моя передними ногами оборвалась под лед, я чувствую что со мной что нибудь не хорошее последует на корвете, но скажи мне я ли тебе не служил? Сеид отвечал я ему если ты сам чувствуешь все вины свои, когда тебе никто не напоминает об них, за чем же ты стараешься еще оправдываться, повинись лучше.— Оставь меня сказал он, я доволен тобой, доставил тебя до берега благополучно, и достаточно награжден, пущай я возвращусь домой, — как хочешь отвечал я; ежели ты мне не веришь и посетить меня не хочешь, то можешь ехать, я тебя упрашивать не буду.

В бытность мою в Хиве, и во все время [171] обратнаго моего пути, Сеид много причинял мне огорчения; но я молчал, и скрывал внутренно свое неудовольствие, обещаясь по возвращении его за сие наказать; — я хотел по приезде на берег в присудствии всех старшин, объявить его оскорбительные поступки и со стыдом прогнать; но когда увидел невольное его сознание, решился простить сделав только выговор на едине. Он хотел уехать, но Петровичь его удержал: проси прощения у Емчибека ⁸⁴, говорил он ему, и я ручаюсь что будешь прощен; — пускай судьба управляет мной отвечал Сеид, я отдаюсь на его волю, что со мной бы ни случилось.

Я повез их всех на корвет, и представил Хивинских Посланников Пономареву. Якуб-Бай уже прежде езжал на купеческих судах наших из Мангышлака в Астрахань и корвет его не удивлял; но Юз Баши долго все разсматривал и с трудом привык мыслить что он на море. — Туркменов моих Пономарев наградил подарками; я доставил Сеиду пистолет в серебряной оправе, отвел его в сторону и разсказал ему все дурные его против меня поступки; он сознался, просил прощения и мы помирились. Весь народ сей остался ночевать на корвете.

18. Ввечеру мы снялись с якоря и обратно поплыли в Баку. — На корвете нашем были два Посланника от Хивинскаго Хана и два от Туркменскаго народа. [172]

Декабря 19. Ветер был нам очень способный, мы плыли Фордевиндом.

20. Сделался штиль.

21. Прибыли легким ветром к острову Жилому, лежащему не далеко от Опшеронскаго мыса; на острову сем живут промышленники и занимаются ловлею тюленей; — не доезжая сего острова мы миновали недавно открытые подводные камни, означенные на новых картах Каспийскаго моря. Противный ветер заставил нас бросит якорь против Жилаго.

22. Мы еще прошли одну милю и за противным ветром принуждены были опять лечь на якорь. Нам должно было обойти еще Шахову подводную Косу.

23. По утру мы снялись с якоря с NW овым ветром а ввечеру остановились на якоре за горами, лежащими на твердой земле, на Юге от Баку.

24. К разсвету мы прибыли в Бакинскую рейду, — перед полднем сошли на берег, и кое как разместили Посланников своих на одной квартире. Алексей Петровичь Ермолов еще был в Дагестане, где продолжались военныя действия.

29. Получили мы известие о взятии Акуши Главнокамандующим.

30. Я собрался было съездить на огни, коими покланяются Индейцы, но нашлось 12 товарищей, и мне не удалось разсмотреть обстоятельно капища сего, достойное большаго внимания.

Огни сии называющиеся по Персидски Атешке, отстоят на 16 верст на Северо Восток от Баки. [173]

Земля содержащая Нефть простирается на несколько верст в окружности сего места; — малейшая яма к которой поднесется огонь, вспыхивает и горит неугасаемо. Огонь сей служит Индейцам приходящим на поклонение, для варенья пищи и освещения; последнее они делают, поднося огонь ко вставленной в землю камышинке.

Тут у них выстроен довольно опрятный Караван Сарай; к стенам внутри онаго приделаны комнаты, в одних сами живут, а в других хранят истуканы свои, (которых мне не удалось видеть), а третьи назначены для приезжих. На средине двора построен довольно обширный жертвенник, по четырем углам коего проведены, высокия трубы с разливающимся всегда пламенем.

В капище сем бывает до 15 и 20 человек. Индейцов, спасающихся разными истязаниями; в бытность мою оных было 6 или 7 человек. — Должность старосты исправлял у них Индеец, прежде торговавший в Астрахани; он знал кроме своего языка, по Русски, Армянски, Турецки и по Персидски. Индейцы которых я видел, почти со всем голы, живут и едят особенно, имеют каждой в своей комнате огонь, над которым просиживают по несколько часов без движения поднявши руки вверьх, или иное приняв положение, несмотря на жар сильно их безпокоющий. — Изнурение лица самопроизвольных мучеников сих, явно доказывает их страдания.

Между прочими спасался в капище сем Индеец, [174] которой прежде сего служил у Англичан солдатом в одном полку Сипаев.

Генваря 6. 1820 года получили мы бумаги от Господина Главнокомандующаго, Генерала от Инфантерии Ермолова; Пономарев писал к нему по прибытии нашем в Баку, представляя рапорт мой, в котором я доносил вкратце о некоторых обстоятельствах моего путешествия в Хиву, и о приеме сделанном мне Ханом. — Пономарев также испрашивал разрешения куда нам следовать с посланниками.

Главнокомандующий предписал нам отправиться немедленно в Дербент, дабы его еще там застать. — Вместе с сим получил я от него следующий лестный отзыв ⁸⁵.

В следствие предписания от Главнокомандующаго отправились мы из Баку и переночевали на Суганте. [175]

Генваря 9. Проехали Кализинской пост, и прибыли на ночлег в Хадерзинды, тут дожидалась нас коляска Полковника Левенцова; командира бывшаго Троицкаго полка. Мы посадили Посланников своих в коляску и повезли в Девичи где ночевали.

11. Приехали в Кубу, где Коммендант Я. М. Старков человек почтенной по ревностному исполнению должности своей, по расторопности, ранам, гостеприимству и обращению, встретил нас и принял дружески.

13. Мы выехали из Кубы.

15. Приехали мы в Дербент, Генерал Майор Барон Вреде тамошний бригадный командир принял меня с той же лаской и дружбой, которыми я пользовался от него в бытность его в Тифлисе.

17. Г. Главнокомандующий кончив военныя действия прибыл из отряда в Дербент.

21. Представлялись ему сперва Хивинские, а потом Туркменские Послы.

22. Приняты им были подарки от Хивинскаго Хана, они состояли в двух хороших шалях, в 10 бухарских мерлушках, двух простых седлах, и в нескольких фунтах изюму ⁸⁶. Хивинцов отдарили двумя перстнями.

Вы дрожите от Персиян сказал однажды [176] Главнокомандующий Туркмену Киату. — Теперь время зимнее отвечал Киат с улыбкой, все дрожат.

30. Алексей Петрович уехал в Кизляр, приказав нам отвезти гостей в Тифлис и дожидатся там его дальнейших приказаний.

Февраля 1. Мы выехали из Дербент.

3. Прибыли в Кубу и

8. Наконец приехали в Баку.

Во время пребывания нашего в Дербенте была ужасная буря в Баку, сильной Нордовой ветр, часто свирепствующий в тамошней пристани, потащил все суда с рейда в ночи с 17 на 18 Генваря, и одно купеческое судно погибло,— ужасная метель и холод сопровождавшия бурю не позволяли военным судам подавать помощи купеческим.— Вообще зима по всему Западному берегу Каспийскаго моря была жестокая, погибло несколько людей, и множество скота и птиц.

17. Мы приехали в Елисаветополь.

20. Выехали из Елисаветополя. — Во время пребывания моего в сем городе, я был принят как не льзя лучше в семействе Пономарева: он славился своим гостеприимством.

24. Мы прибыли в Тифлис. Ласковой прием сделанной мне всеми товарищами и знакомыми скоро заставил забыть все трудности моего пути, я был обласкан ими свыше всякой меры.

И. А. Вельяминов наместник Алексея Петровича Ермолова, Генерал Лейтенант и дивизионный командир дни через два по приезде нашем принял [177] Посланников, и в Новруз ⁸⁷ 12 Марта, подарил их сукнами и шелковыми материями на кафтаны.

В начале Марта получена была из Кизляра от Алексея Петровича бумага, в которой помещено было извещение Губернатора Астраханскаго о прибытии к нему Туркменских Посланников с просьбой от всего народа. Просьба, сия была одинакаго содержания с бумагою нами привезенною, они также просили Правительство наше принять их в свое подданство с тем различием, что некто из них называется наследником престола Туркменскаго. Алексей Петровичь прислал к нам копию с сего прошения, в оном помещены были имена всех старшин, называя их Ханами, имя Киата было также помещено; но он ничего о сем не знал; и уверяли что прошение сие ложно.

Алексей Петровичь поручил мне розыскать сие дело, я узнал, что прибывший с прошением в Астрахань Посол, был родной брат Коджи которой был убит в 1812 году начальствовавши над Туркменским ополчением против Персиян. — Посол — пришелец сей, был родом от пределов Китая и приезжал к Туркменам, требовать лошадей, оружие, невольников, и дорогих камней убитаго своего брата, но будучи ими с безчестием прогнал, домогался получить власть над ними через наше Правительство. [178]

Марта 23. Ввечеру после зари приехал против всякаго чаяния Алексей Петровича в Тифлис.

Апреля 4. Посланцы были представлены Главнокомандующему, которой их очень ласково принял; — в вечеру были они в Благородном Тифлиском собрании.

22. Я принимал по утру Хивинских Посланцев готовившихся ехать обратно, и вручил им письмо к Магмед Рагим Хану следующаго содержания: «Посланные Вашим Высокостепенством доверенныя особы Юз Баши, Еш Незер, и Якуб Бай, были представлены мною Главнокомандующему Государя нашего пославшаго меня в прошлом году к вам. — Люди ваши донесут Вашему Высокостепенству каким образом они были приняты у нас, и уверят вас в благоросположении Главнокомандующаго. — Я препоручил им также изъявить совершенную мою благодарность Великому Владетелю стран Восточных, коего милости излитыя на меня, еще более ознаменовались доверенностию ко мне, Господина Главнокомандующаго, которой согласно с словами сказанными вам мною лично посылает меня на днях к Государю Императору с донесением, о новой дружественной связи устроившейся между Востоком и Западом.

Одно солнце восходящее и заходящее да озарит связь сию во веки. — Свету светила сего да уподобится, сияние искренней связи сей, да рушится оная только с разрушением света.

Позвольте Ваше Высокостепенство мне, тому которой имел счастие предстать пред вами, надеяться [179] что примите письмо сие с благорасположением равным уважению, которое к вам имею. — Я был бы слишком счастлив, естьлиб мог надеятся, что, мысли ваши обратятся иногда на того, которой желает вам неугасаемой славы и продолжения всех благ, коими Всевышний одарил Ваше Высокостепенство.»

Таким образом помощию Всевышняго свершил я благополучно вверенное мне от начальства поручение, молю Творца, чтобы перенесенные мною труды и опасности обратились к пользе и славе любезнаго отечества. — Исполнение сих желаний будет лучшею для меня наградою.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

74. Купеческой вольной Матрос.

75. Десяти Господ.

76. Белой леденец.

77. Буз значит лед.

78. Давыдова крепость.

79. Золотая или красная крепость.

80. Кизилбаш, значит красноглавой и златоглавой, название которое Мусульмане или верные последователи дают Персиянам.

81. Бешенный.

82. Белой колодезь.

83. В прежния времена. Туркмены много терпели от набегов Киргисов, и с сего времени породилась взаимная вражда между сими народами.

84. Господин Посланник.

85. Гвардейскаго Генеральнаго Штаба Господину Капитану и Кавалеру Муравьеву 4 му.

Господин Майор Пономарев, доставил мне в подлиннике рапорт ваш по возвращении из Хивы. С почтением смотря на труды ваши, на твердость с каковою превозмогли и затруднения и самую опасность, противуставшия исполению возложеннаго на вас важнаго поручения, я почитаю себя обязанным представить Всеподданнейше ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ об отличном усердии нашем к пользе ЕГО службы.

Ваше Высокоблагородие собственно мне сделали честь оправдав выбор мой исполнением столь труднаго поручения.

Генерал Ермолов. 21 Декабря 1819. С. Параул в Дагестане.

86. Хивинской Хан послал также двух жеребцов к Алексею Петровичу в подарок, но они оставались на Восточном берегу моря, так как и подаренной мне серый жеребец, котораго я отдал Киату.

87. Новый год Мусульманов.