Имея возможность вскрыть классовую природу власти Караханидов, мы, при очень скудных сведениях нарративных источников, не можем дать ясной картины ее структуры. На ряду с иктадарами, которые в большинстве своем были военными и гражданскими «чинами», а также связанными c ними верхними слоями официального мусульманского духовенства, извлекавшего большие феодальные доходы с вакуфного имущества, огромную роль играло войско. Будучи в большинстве своем еще кочевой, феодальная верхушка была крупной силой, которая долго будет оказывать большое влияние на «судьбы» среднеазиатских государств. Не [31] порывая даже во время походов с процессом будничного хозяйствования в условиях кочеваний, оно не склонно было бросать своих выгод, связанных с грабительскими войнами, и переходить на оседлое состояние. Это была привилегированная сила, которая требовала от власти всегда внимания к себе, т. е. почти к перманентной военной политике.

Характерно, что даже в таком образцовом централизованном государстве, каким являлось государство Сельджуков во второй половине XI в., особенно при Мелик-шахе (1072—1092), Низам-ал-Мульк, несомненно умнейший из восточных везирей, который умел служить интересам иктадаров и купцов, понимал, что нельзя не потакать склонностям войска к завоевательным походам, нельзя итти на сокращение военной силы, хотя она и очень дорого обходится государству. Когда один из чиновников предложил Мелик-шаху сократить войско с 400 000 до 70 000, мотивируя свое предложение тем, что благодаря этому сократятся значительно расходы казны, Низам-ал-Мульк высказывается против и указывает, что пойти на этот шаг, это нажить среди 330000 уволенных воинов врагов, которые могут стать угрозой самому существованию династии.⁹⁵ Лучше, по мнению Низам-ал-Мулька, если Мелик-шах вместо сокращения войска предпримет какое-нибудь большое завоевательское предприятие, которое одновременно увеличит и авторитет власти, и покроет расходы на содержание войска, и привяжет последнее к династии. Итак, войско в обстановке XIXIII вв. — крупная социальная сила, которая имела большое влияние на политику как Сельджуков, так и Караханидов. Несмотря на то, что в отдельных владениях Караханидов проводилась линия на централизацию власти, сделать этого не удалось. Правда, теперь не ликвидированные дехканы, а члены Караханидского дома — крупнейшие феодалы, соединяющие в своих руках целые земледельческие области и богатые пастбища, являются помехой к построению централизованного государства в Средней Азии. Проявляют некоторый сепаратизм, вернее стремление к сосредоточению максимума прав феодальные хозяева крупных городов. Особенно это сказалось в период ослабления власти илек-ханов, когда в середине XII в. на горизонте Средней Азии появились Кара-Китаи, захватившие верховную власть на некоторое время. В этом отношении характерна Бухара, которая в XIIXIII вв. была богатейшим городом с большим ремесленным производством и оживленным базаром. Имея не менее 100—150 тысяч населения, Бухара не хотела подчиняться самаркандским ханам и в XII в. фактически была почти самостоятельна. Начиная с середины XII в. вплоть до монгольского завоевания, власть в Бухаре принадлежала так называемым Садрам из богатого дома, представители которого носили прозвание Бурхан-ад-дина (аргумент веры). Это были держатели крупнейших вакуфов, в состав которых входили как земли⁹⁶ в [32] окрестностях Бухары, с сидящими на них зависимыми крестьянами, так и недвижимое имущество в Бухаре, лавки на базарах, а главное — зависимые от них ремесленники, платившие им феодальные повинности (оброки продукцией и дирхемами). Будучи связанными с интересами караванной торговли, феодалы этого дома сосредоточили в своих руках как светскую, так и высшую духовную власть. Ауфи, историк XIII в., писавший на арабском языке, рассказывает об одном из «правителей в чалме», о Бурхан-ад-дине Мухаммеде б. Ахмеде б. Абу-ал-Азизе, следующее. Имея пышный титул садр джехан (столп мира), отправился он в 1207 г. для совершения хаджа в Мекку. Это был блестящий и пышный кортеж, который под вьюком имел свыше ста верблюдов. Его сопровождала целая толпа слуг и «великих улемов». Вот как передает в извлечении из Ауфи в своем «Туркестане» В. В. Бартольд это путешествие. «Его встретил⁹⁷ бедняк, голодный, дурно одетый и босой и спросил, неужели бог дает одинаковую награду за хадж бедняка, совершаемый с таким трудом, и за хадж садра, совершаемый с такой пышностью. Садр ответил, что награда, конечно, не будет одинакова: «Я исполняю повеление бога, а ты поступаешь наперекор ему. Мне он сказал: «Если имеешь возможность, совершай хадж», а тебе сказал: «Не губите себя собственными руками.» Итак, меня он пригласил, а тебя освободил от посещения; я — гость, ты — паразит; паразит никогда не пользуется почетом, как гость».⁹⁸ Комментарии к этому рассказу излишни. По всей вероятности беседы этой никогда и не было. Здесь характерен самый факт определенного взгляда на садров, как он сложился у современников. Собственно говоря, в XIIXIII вв. мусульманское духовенство так срослось с господствующим землевладельческим и торговым классом феодального общества, что его верхушка только чалмой отличалась от светских феодалов. И бухарские садры только по внешности были имамами, по сути же они являлись настоящими феодальными владыками как крестьянского населения окрестностей Бухары, так и ремесленников в городе. Тот же факт, что им еще принадлежали высшие духовные должности еще более укреплял их господствующее положение. И не даром они пользовались такой дурной популярностью в Бухаре. Классовые противоречия в городе достигли в эту эпоху довольно большого напряжения. К сожалению, нам мало известно о социальной организации ремесла. Среди ремесленников, как уже выше отмечено, было много освободившихся от феодальной повинности, однако, повидимому, основная масса еще оставалась в той или иной степени зависимости. В самом ремесле было уже глубокое расслоение. Хозяином ремесленной мастерской являлся мастер, который вел работу с помощью подмастерья (муздвар — получающий плату) и ученика. Если уже относительно X в. были основания ставить вопрос о наличности цеховых организаций, то в эту эпоху они были [33] фактом, который в общественной жизни городов играл крупную роль, хотя только о времени первой половины XIV в. у нас есть о них подробные известия. В XIV в. они выступают столь зрелыми организациями, что не может быть сомнений в том, что их корни уходят во времена значительно более ранние. Но как бы ни расслоилось феодальное ремесло внутри самого себя, какие бы ни возникали в нем самом противоречия (а они не могли не быть), XIIIII вв. еще тот период, когда ремесло в целом испытывало сильный гнет от эксплуататорской политики феодалов. Характерно, что в той же Бухаре вышеупомянутые садры, которые одновременно были имамами, правителями города, феодалами, держателями крупного вакуфного имущества, довели ремесленное население до такого состояния, что оно поднялось всей своей массой и в начале XIII в., незадолго до монгольского завоевания, восстало против их власти. Восстание, возглавляемое ремесленником Синджаром (мастер по выделке щитов), было настолько успешно, что ремесленникам удалось на время выгнать садров из Бухары, причем население не только отняло их имущество в городе, но и лишило их поместья воды,⁹⁹ отчего последние пришли в запустение. Выше мы видели, что Караханидам не удалось создать большого централизованного государства. Не удалось и сельджукским султанам в XII в. удержать того, что сделано было ими для централизованного государства при Мелик-шахе в конце XI в. руками талантливого Низам-ал-Мулька. Вторая половина XII в. характеризуется вообще на всем Передне-Азиатском и Средне-Азиатском Востоке распадом больших государственных объединений. Распадается и Сельджукское государство на части, каждая из которых готова рассматривать себя как независимое феодальное государство. Едва ли можно сомневаться, что распад Сельджукского государства во многом вызван был той борьбой за феодальную независимость, которую вели дехканы-исмаилиты в Персии, опираясь на свои хорошо укрепленные замки. Для некоторых районов Персии чрезвычайно характерна та борьба, которая проходила по двум направлениям. С одной стороны, это была борьба городов с замками, причем в некоторых местах явно брали верх реакционно-феодальные гнезда исмаилитов-дехкан. Особенно сильны они были в Фарсе. Хамдаллах Казвини, персидский автор XIV в., рассказывает, что жители феодальных замков в Фарсе разрушили ряд городов.¹⁰⁰ Тот же автор рассказывает, что Арраджан, один из богатых торговых городов Фарса, лежащий на путях из Фарса в Хузистан и дальше в Месопотамию, был почти совсем уничтожен исмаилитами, т. е. владельцами замков.¹⁰¹ С другой стороны, шла борьба и внутри городов. В этом отношении интересен пример Исфахана. Вот что пишет известный арабский [34] географ XIII в. Якут в своем географическом словаре об этом городе. «И уже распространилось опустошение в это время и до него в окрестностях его (Исфахана), вследствие частых смут и вероисповедной борьбы между шафиитами и ханифитами и непрерывных войн между обеими партиями, и всякий раз, как одерживала верх одна группа, она разграбляла квартал другой, сжигала его и опустошала его: и не оказывали на них влияния при этом ни союзные, ни договорные отношения».¹⁰² Указанная борьба между шафиитами и ханифитами имеет религиозный характер только по своей оболочке, по сути дела борьба эта классовая, и мы имеем полную возможность превратить религиозные термины в термины социальные. Под шафиитами надо подразумевать феодальных хозяев в городе, в том числе и купцов, под ханифитами — ремесленников. Таким образом, в Исфахане та же картина, что и в Бухаре в начале XIII в. Тот же Якут дает интересный материал о классовой борьбе в Рейе и его окрестностях, накануне его разрушения монголами, где он был в 1220 г. Здесь он нашел такие следы разрушения, что вынужден был спросить о причине их. Из рассказа он узнал, что Рей и его окрестности выдержали долгую гражданскую борьбу. Положение здесь осложнялось тем, что борьба между городом и замками переплеталась с борьбой внутри самого города. В Рейе уже фигурируют не только знакомые нам шафииты и ханифиты, но и шииты, к которым нужно отнести не только дехкан — владельцев замков, но и часть крестьянского населения, втянутого дехканами в борьбу против городов. В Рейе так же, как и в Исфахане, победителями вышли шафииты, т. е. господствующие слои города. «И эти развалины, — рассказывает Якуту его собеседник, — которые ты видишь, это кварталы шиитов и ханифитов (т. е. ремесленников), и остался этот квартал, известный под (названием) шафиитского, а он — самый малый из кварталов Рейя; и не осталось из шиитов и ханифитов (никого), кроме тех, кто скрывает свое вероисповедание. И я (продолжает от себя Якут) нашел все их жилища построенными под землей, ворота их, через которые идут к их жилищам, крайне темны и трудно проходимы; они сделали это вследствие частых нападений на них войск. И если бы не это, то наверное не осталось бы в нем (городе) никого».¹⁰³ Положение в Туркестане было несколько другое, чем в Персии. Выше мы видели на примере Бухары наличность серьезных классовых противоречий в городе. Здесь та же картина, что и в Исфахане, с той только разницей, что в последнем городе ремесленникам (ханифитам) не удалось одержать победы и хотя бы на небольшой срок захватить власть, как это сделали бухарские ремесленники, возглавляемые Синджаром. Различие в том, что в Персии Сельджукам не удалось ликвидировать дехканства, которое было еще крепко в целом ряде районов, где оно [35] крупными гнездами сидело, как, напр., в Фарсе, Кухистане, окрестностях Рейя, Казвина и других местах. Вот почему гражданская война в Персии протекала в более жестоких формах, чем в Туркестане. В последнем за отсутствием дехканства, ликвидированного караханидской властью, и не могло быть той борьбы между городами и замками, которая осложняла в Персии борьбу внутри городов. Во всяком случае ни в Персии, ни в Туркестане во второй половине XII в. уже не было ни одного крупного государственного объединения, которое могло бы создать порядок в интересах как феодалов, связанных с торговым хозяйством, так купцов и держателий караванной торговли. А между тем последние, особенно на территории передней Азии и в частности Персии, очень нуждались в большом и сильном централизованном государстве, которое гарантировало бы им как безопасность торговых дорог, так и минимум накладных расходов при перевозке товаров. И это тем острее чувствовалось, что именно во время гражданской борьбы по многим дорогам караванам было небезопасно ходить, так же, как именно в это время многие из феодалов ставили у въезда в свои владения заставы, которые взимали с купцов пошлины за провоз товаров по их земле. Одним словом, в порядке политического дня в конце XII в. на так называемом мусульманском Востоке вновь встал один из острых вопросов — вопрос об образовании большого государства. Как известно, инициатива образования его на этот раз вышла из небольшой области, к тому же лежащей почти на окраине так называемого мусульманского мира. Область эта — Хорезм. Расположенная в низовьях Аму-дарьи, главным образом по ее левому берегу, с небольшим количеством земель, орошаемых при помощи каналов и чигирной системы передачи воды на поля, она имела благоприятные условия для развития своих производительных сил. С одной стороны, она извлекала все выгоды от своего соседства с кочевой туркменской и кыпчацкой степью, с которой была в состоянии беспрерывного товарообмена (о чем говорилось выше), с другой — лежала на караванном пути из Восточной Европы в Среднюю Азию. На этой почве, как мы уже видели выше, в Хорезме и вырос ряд городских центров, особенно Ургенч — столица области, с разнообразной развитой ремесленной промышленностью, а вместе с ней и класс богатых, хорошо известных на Востоке от Египта до Китая и от Булгара до Кашгара хорезмских купцов — держателей караванной торговли. Наиболее богатые караванные компании были в их руках. Их купеческие капиталы были вложены даже в такие отдаленные от Хорезма предприятия, как торговля между Монголией и Китаем. Тесно связаны с торговлей были и хорезмские феодалы. Вот почему будучи в XIXII вв. всего лишь областной провинцией в составе Сельджукского государства, Хорезм уже в конце того же столетия выступает как центр, который претендует на инициативу образования большого государства на Востоке. Известно, что уже при хорезмшахе Текеше (1172—1200), который нанес поражение войскам сельджукского султана Западной Персии Тогрула, Хорезм стал независимым государством. При сыне Текеша, хорезмшахе [36] Мухаммеде (1200—1220), Хорезм становится самым большим государством на так называемом мусульманском Востоке, включая в свой состав почти все области Ирана и Средней Азии. В среде феодалов, связанных с рынком, купцов и особенно держателей караванной торговли хорезмская власть первое время пользовалась большой популярностью. Современникам казалось, что хорезм-шахам удалось образовать прочное государство, но ближайшие же годы, несмотря на ряд военных удач, показали, что у него не было прочной социальной базы.

Прежде всего хорезмская власть легла тяжелым бременем на крестьянские массы всех тех областей, которые вошли в новое государство. И это понятно, почти беспрерывные войны сопровождались большими поборами, вся тяжесть которых ложилась на непосредственных производителей. Достаточно только указать, что харадж (что практиковалось и Саманидами в X в.) взимался иногда в двойном размере под видом заимообразных взносов, зачитывать которые правительство и не собиралось. Если же принять во внимание, что крестьянство еще выплачивало оброки натурой и деньгами своим феодалам, то нечего и говорить о том, какой тяжестью на крестьянство ложилась попытка создать в интересах купцов и частных феодалов большое государство. Тяжелому положению эксплуатируемого сельского населения вполне соответствует и тот взгляд, который сложился у феодалов в отношении к крестьянству. Будет небезынтересным познакомиться с мнением по этому поводу Ал-Катиба ас-Самарканди, которое он вложил в уста известного сельджукского султана Санджара, жившего в Мерве в первой половине и середине 12 в. Привожу его, как оно дано в «Туркестане» В. В. Бартольда: «Ограждение сильных от обид со стороны слабых еще более необходимо, чем защита слабых от произвола сильных; оскорбление слабых сильными только несправедливость, тогда как оскорбление сильных слабыми и несправедливость и позор. Если народные массы выйдут из повиновения, то произойдет полный беспорядок. Малые будут исполнять дела великих, а великие не могут исполнять дела малых, т. е. простой народ захочет вести жизнь, знатных людей и некому будет исполнять работы, составляющие удел простолюдинов».¹⁰⁴ Мнение это настолько выразительно, что не нуждается в каких-нибудь комментариях. Так думали не только султан Санджар и Ал-Катиб ас-Самарканди, но и любой из феодалов того времени. Отсюда понятно, что крестьянству незачем и не для чего было поддерживать власть Хорезмшахов. Повидимому недовольство крестьян было настолько активным, что его не могли не заметить современники. Во всяком случае в исторической литературе того времени можно найти отражение этого настроения в целом ряде замечаний. Не находила сочувствия власть. Хорезмшахов и в среде непосредственных производителей городской ремесленной промышленности. Выше уже говорилось о восстании [37] бухарских ремесленников, которое имело место как раз в конце царствования хорезмшаха Мухаммеда. Судя по размерам восстания, классовые противоречия в городах в эту эпоху были чрезвычайно значительны. Если же принять во внимание те вышеотмеченные события, которые происходили в целом ряде городов Персии, как по линии борьбы городов с феодалами-исмаилитами, так и по линии классовой борьбы внутри городов, то картина получается совершенно ясной.

Ко всему этому присоединился и произвол феодальных чиновников. Известный историк сельджуков ар-Равенди (писал в самом начале XIII в.), рассказывая об Ираке, приводит чрезвычайно характерные сведения о произволе финансовых чиновников, ведавших податными феодальными поступлениями, так наз. дебиров. Когда в экстренном порядке нужно было собрать какую-нибудь большую сумму с населения, то дебир поручал начальнику какого-нибудь военного отряда сделать это, не останавливаясь перед насилием (пускали в ход палочное избиение). Совершенно неожиданно такая то деревня должна заплатить 100 золотых динаров, в таком то городе мясники — 50 динаров, бакалейные торговцы — 100 динаров, продавцы материй — 500 динаров и т. д.¹⁰⁵ Едва ли вышеприведенный рассказ нуждается в каких-либо пояснениях. Пусть действие его относится к Ираку, однако порядки управления в эту эпоху на феодальном Востоке столь близки, что рассказ этот может иллюстрировать положение дел и в более восточных областях.

Однако, противоречия проникали и в среду самих феодалов. Здесь прежде всего нужно отметить ту борьбу, которая происходила в государстве Хорезм-шаха Мухаммеда между гражданскими феодальными чиновниками и гвардией, которая состояла, главным образом, из туркмен. Борьба эта была настолько сильна, что втянула в свой круг огромное количество ответственных людей в государстве и разделила даже правящую династию на враждебные партии (мать хорезмшаха Мухаммеда активно поддерживала сторонников туркменской гвардии). Уже и вышеизложенного достаточно, чтобы понять, что несмотря на большие внешние успехи, государство Хорезм-шахов не имело прочной социальной базы и не потому только, что в это время (начало XIII в.) шла борьба непосредственных производителей и эксплуататоров, а и потому, что между самими феодалами не было согласия и классового единства. Современники, хотя и участвовали в этой борьбе, однако мало сознавали ее политические последствия и не видели того, что через несколько лет обнаружилось с такой суровой ясностью, а именно — полного бессилия обширного и богатого государства в критический момент его существования, в годы монгольского завоевания. Достаточно было нескольких ударов Чингизхана, как от всего государства Хорезмшахов не осталось камня на камне. Даже тесно связанные с [38] властью держатели караванной торговли и те быстро перешли на сторону Чингизхана.

В конце XII в. в самой Монголии, повидимому, происходил быстрый процесс распада родовой кочевой общины и нарождение феодального кочевого общества. Вышедшее из этой борьбы монгольское государство во главе с Чингизханом было типичным феодальным образованием, которое закрепляло свои позиции в ожесточенной борьбе против непосредственных производителей кочевого хозяйства, примкнувших к той группе племен, которые держались еще родового (в смысле родовой кочевой общины) строя и возглавлялись противником Чингизхана (Темучина) Джамухой.

Гражданская война в Монголии была долгой и вывела победоносную феодально-кочевую аристократию за пределы собственной страны, ибо противник ушел к соседям и оттуда продолжал сопротивление.

Собственно говоря, первоначальные этапы так называемого монгольского завоевания не выходили за пределы желания покончить с теми племенами, которые поддерживали его противника. Борьба в самой Монголии закончилась в 1208 г. В 1211 г. отряды Чингизхана были уже в северной части Семиречья, но только после 1215 г. можно говорить о каких то больших завоевательных планах. Монгольское завоевание не было переселением больших масс на новые земли, для переселения в условиях кочевого хозяйства в самой Монголии не было соответствующих предпосылок. Движение монголов было завоевательным движением сравнительно небольших военных отрядов монгольских племен, возглавляемых феодалами кочевниками. Так называемые «монгольские полчища» по сути дела являются составными: с одной стороны, это сравнительно небольшое число монголов, с другой — множество покоренных кочевников из Семиречья и других районов, которые и представляли основную массу «монгольской конницы». Нося первоначально все признаки грабительских набегов, движение монгольских феодалов могло превратиться в большие завоевательные походы только после того, как обнаружилась внутри покоренных областей та классовая сила, у которой был смысл их поддерживать. Этой силой и был восточный торговый капитал и в первую очередь так называемые мусульманские купцы. Последние были прекрасно осведомлены в монгольских делах. Многие из них там часто бывали и вели непосредственную торговлю с монголами, вернее с их феодальной верхушкой. Более того, некоторые из этих купцов, вернее из купеческих компаний, так прочно связали себя с интересами торгово-денежных отношений Восточной Азии, что держали в своих руках даже товговлю между Монголией и Китаем. Нечего и говорить, что эти торговые компании, видя растущую силу нового феодального государства, стремящегося в свою сферу захватить и соседние земледельческие области, всем своим авторитетом поддерживали и всячески помогали успешному продвижению завоевателей. Поразительна та осведомленность, которая была у монголов при их движении в сторону Средней и Передней Азии. И это понятно: [39] вышеупомянутые купцы и их агентура поставляли феодальной верхушке завоевателей, во главе с Чингизханом, самые точные сведения о политическом состоянии в той или иной области, о положении власти хорезм-шаха, о настроении крестьян и ремесленников, о состоянии войск, о разногласиях при дворе хорезмшаха, о расстояниях между городами, о дорогах, мостах и т. д. Известно, что вместе с купцами и их караванами в Монголию проникали и ремесленники, принося с собой технику своего ремесла, в том числе и военную. Подробные рассказы о монгольском завоевании, которые мы имеем у таких авторов XIIIXIV вв., как Джувейни и Рашид-ад-дин, дают картину правильной осады городов с помощью катапульт и других метательных машин, применяя нефть и mip-i-rapx в качестве своеобразной «артиллерии».¹⁰⁶ Рассказы эти подчеркивают, что монголы во время борьбы технически не были ниже своих противников. Конечно, техника эта не являлась продуктом их степной экономики, а была частично завезена ремесленниками, частично добыта путем захвата городов. Итак, держатели караванной торговли очень рано начали переходить на сторону Чингизхана. Однако, первоначально это касалось тех, кто имел непосредственные дела в Монголии или жил в пограничных с последней областях. Постепенно вместе с ростом военных успехов Чингизхана на его сторону стали переходить и другие крупные торговые компании. Особенно это замечается после так называемой Отрарской катастрофы 1218 г., когда по распоряжению Хорезм-шаха Мухаммеда в Отраре был перебит весь состав торгово-дипломатического каравана, который шел от Чингизхана в столицу Хорезма Ургенч. В этом караване было 500 верблюдов и 450 человек. Весь руководящий состав его состоял из так называемых мусульманских купцов. В грузе каравана находились меха, китайский шелк, ткань таргу, серебро, золото и т. д.

В такой же мере, в какой Отрар послужил поводом для перехода купцов на сторону Чингизхана, в такой же мере явился он предлогом последнему и для объявления войны Хорезм-шаху Мухаммеду. Несмотря на численное превосходство войск последнего, а также на их лучшее вооружение, в какие-нибудь два-три года вся Средняя Азия была подчинена монголам. Известно, что монголы били военные силы Хорезм-шаха по частям, и если кто-нибудь оказывал серьезное сопротивление, то это предоставленные самим себе города. До сих пор не изжито представление о каких то огромных полчищах монгол-татар. Сила их была не в численности, а в организации, отчасти в технике, а главное, в полной растерянности противника. Итак, в какие-нибудь 2—3 года (1219—1221) Средняя Азия была завоевана Чингизханом. Ввяты крупнейшие города — Самарканд, Бухара, Мерв, Ургенч. Из них два последние разрушены почти совершенно, причем так, что Мерв домонгольский (городище Султан-Кала) никогда больше на старом месте и не возрождался. Известно, что монгольское завоевание вышло за пределы Средней Азии. В 1235 г. была [40] взята Гянджа, в 1239 г. Дербент и вслед за этим подчинен почти весь Кавказ. За несколько лет раньше войсками Бату захвачены области юго-восточной Европы, включая на северо-востоке Булгар и на юго-западе Крым. Наконец, в 1258 г. войсками Хулагу закончено завоевание части Передней Азии — взят Багдад, дальше которого на Запад монголам не удалось пройти. Выражаясь фигурально, Тигр и Евфрат положили предел их завоеваниям. До сих пор существует взгляд, согласно которому так называемое монгольское нашествие не только сопровождалось большими опустошениями, но и на долгий период задержало развитие производительных сил на Востоке. Считалось общепринятым рассматривать монгол как самых грубых дикарей, которые во время войн способны были умучивать население и грабить, а в мирное время, когда они уже создали ряд государств, только грабить население тяжелыми поборами и данями. В известном отношении в этом повинна и мусульманская историография, часть которой, не жалея красок, расписывала всякие ужасы. Нельзя конечно отрицать того, что завоевание Чингизхана сопровождалось большими опустошениями. Хорошо известно, что некоторые города, которые оказывали упорное сопротивление, были почти совершенно уничтожены. В этом отношении разителен пример Мерва. Монголы не только разрушили самый город, но и до основания привели в негодность всю сложную систему мервского искусственного орошения, отчего на месте цветущего оазиса появилась почти пустыня. Здесь невольно вспоминаются слова К. Маркса: «этим также объясняется тот факт, что одна раззорительная война оказалась способной обезлюдить страну на целые столетия и лишить ее всей ее цивилизации».¹⁰⁷ Но даже уничтожение Мервского оазиса не может опровергнуть того факта, что уже через несколько лет жизнь на Востоке стала переживать новый подъем. Производительные силы на так называемом мусульманском Востоке пережили только временную катастрофу. Вся дальнейшая история Средней Азии, Ирана, частично Кавказа и юговосточной Европы говорит о прогрессивном движении. В каких-нибудь несколько десятилетий, которые прошли со времени окончания завоевания и образования монгольских государств, мы видим яркие показатели дальнейшего роста производительных сил. Прежде чем остановиться на них, следует сказать несколько слов о самой монгольской власти. Известно, что монголы в противоположность среднеазиатским кочевникам XIXII вв. не были колонизаторами en masse. Собственно говоря, основные монгольские племена остались у себя на родине. Сравнительно небольшая верхушка монгол, которые составляли только ядро в так называемых «монгольских отрядах» пришли на новые места, образовав военную силу новой власти. Объективно, монголы оказались организаторами той крепкой государственности, которая нужна была как основное условие для дальнейшего развития торгово-денежных отношений в специфических условиях [41] восточного феодализма. Вот почему в составе этой власти такую огромную роль, как это мы увидим ниже, играли так называемые мусульманские купцы, столь пестрые по своему национальному составу — персы, арабы, туркмены, кыпчаки и т. д.

Образовавшаяся от Багдада до Пекина (с запада на восток), от Булгара до Герата (с севера на юг) огромная монгольская империя фактически распалась на ряд независимых государств, среди которых наиболее значительными являются:

1) Золотая Орда, известная на Востоке под именем Синей (Кок-Орда), в состав которой входили области Восточной Европы до Булгара на севере (устье Камы), т. е. Крым, степи юговосточной Европы, весь бассейн Нижней Волги, а также Северный Кавказ до Дербенда, и северная часть Хорезма (область по нижнему течению Амударьи) и, наконец, степи на север от Каспийского и Аральского морей до Сыр-дарьи.

2) Чагатайское государство, охватыаающее области на север от Амударьи, включая и южную часть Хорезма, в общем то, что принято называть собственно Туркестаном.

3) Персидское государство Хулагу — т. е. области на юг от Амударьи (часть нынешней Туркмении), вся Персия, часть Афганистана и часть земель нынешней Турции, с западной границей по Тигру и Евфрату, а также южный Кавказ до Дербенда. Несмотря на то, что центром номинально существующей Монгольской империи был Каракурум на р. Орхоне, фактически политические судьбы так называемого мусульманского Востока решались правительством трех вышеназванных государств. Какова же классовая природа вновь образованной так называемой монгольской власти. Думаю, что несколько характерных фактов из жизни вышеназванных государств помогут ответить на этот вопрос. Возьмем политику правительства персидского государства Хулагу. Она прежде всего была направлена на ликвидацию самого реакционного участка феодального землевладения в Персии, а именно, на ликвидацию так наз. исмаилитов и их замков. То, что не удалось сделать сельджукским правителям, хотя они и не раз делали попытки в этом направлении, осуществили монголы. Правда и монголам не удалось совершенно покончить с ними, однако они нанесли им такой сокрушительный удар, после которого исмаилиты перестали играть роль крупной политической силы. Выше мы видели, какую борьбу вели исмаилиты против городов в Фарсе, Кухистане, в районе городов Рейя и Казвина. Исмаилиты были огромным тормазом для развития денежных отношений, а следовательно и для развития городов с их ремесленной промышленностью и бойкой базарной торговлей. В интересах развития последних и разрушил Хулагу-хан в 654 г. хид. — 1256 г. н. э. главный замок исмаилитов Аламут в окрестностях города Казвина, где у них было до 50 сильных крепостей.¹⁰⁸ Вместе [42] с Аламутом взяты были Меймун-диз и другие. Как мы увидим ниже, вся политика Хулагидов направлена была на максимальное осуществление таких политических условий, при которых торгово-денежные отношения и рост городов могли развиваться возможно лучше. Вот почему правители этой династии так связаны с купцами, особенно держателями караванной торговли, и с той частью феодалов, которые имели к товарообмену с городом непосредственное отношение. Возьмем для примера хотя бы Чагатайское государство. Известно, что в течение свыше чем 75 лет Туркестан находился фактически на откупу у крупного торгового дома, сначала у богатого купца Махмуд Ялавача (до 1238 г.), а потом его сына Масуд-Бека (до 1289 г.). Вышеуказанные купцы-откупщики были фактически настоящими правителями огромной страны.

Та же картина наблюдается и в Золотоордынском государстве. Стоит только внимательно остановиться на жизни 3 крупнейших городов Золотоордынского государства: Сарая Бату, Сарая Берке и Ургенча, чтобы убедиться в этом. С ремесленной промышленностью, с товарообменом города и сельской округи, а также кочевой степью, с караванной торговлей связан каждый крупный шаг ханской власти в Золотой Орде. Везде, во всех трех названных государствах купцы играют роль ханских советников, дипломатов, агентов по торговым делам хана и его семьи, сборщиков податей (баскаков) и т. д.

Но выдвигая так роль купцов в политической жизни при монголах, мы нисколько не хотим их сделать «центральной фигурой» власти. И до монголов и при монголах власть была и оставалась феодальной. Все ответственные места по центральному и областному управлению были заняты феодалами (оседлыми и кочевыми). Купец же в составе власти всегда выступает в качестве откупщика или финансового советника или, как выше сказано, торгового агента с функциями дипломата, что так характерно для феодального Востока. Но не будучи «центральной фигурой», купец в то же время тесно связан с властью. Интересы его настолько близки интересам феодалов, связанных с торгово-денежными отношениями, что трудно его в какой-нибудь мере противоставить им, хотя он, конечно, живет постоянно под угрозой феодального произвола как со стороны хана, так и его феодальных правителей. Однако вернемся к вопросу о росте производительных сил в эту эпоху (XIIIXIV вв.). Внимательно просматривая источники, историк прежде всего замечает удивительное оживление на самых ответственных участках производительной жизни этого времени. Повсюду приводятся в порядок дороги, чинятся и возводятся новые мосты, восстанавливаются старые города, строятся новые. Приводятся в порядок испорченные плотины, чинятся каналы, одним словом восстанавливаются целые участки разрушенной оросительной сети (исключение только Мервский оазис, на что были особые политические причины). В городах всячески поощряется развитие ремесленной промышленности, перевозятся с одного места в другое (в целях развития того [43] или иного производства) мастера, возводятся постройки. Несколько примеров могут хорошо проиллюстрировать вышеприведенные положения. Разрушенный Ургенч через каких-нибудь несколько десятилетий после пережитой катастрофы был не только восстановлен в старых размерах, но и значительно вырос, увеличил свою ремесленную промышленность, покрылся бойкими базарами, застроился великолепными зданиями (дворцами, мечетями, медресе и т. д.), строительная техника которых говорит не только о совершенстве конструкций, но и высокой художественной выразительности. Остатки оросительной системы, следы которой видны и в наши дни в районе развалин Ургенча, указывают, что и при монгольской власти оказывалось большое внимание ирригационным сооружениям. Одним словом Ургенч XIIIXIV вв. достиг такого расцвета, которого он не знал в предшествующее время, хотя и считался, будучи столицей Хорезма, одним из лучших городов на мусульманском Востоке. Большой подъем при монголах в XIII в. пережила и знаменитая столица Саманилов Бухара. Внешним выражением этого являются великолепные постройки города, среди которых особенно славилась медресе Мас’удия, в честь Мас’уд-бека, вышеупомянутого правителя Туркестана, в которой училось до 1000 студентов, постройка, каких не возводилось совершенно в предшествующие века (XIXII вв.). Но, пожалуй, разительнее всего был рост североперсидского города Тебриза, который при Хулагидах стал столицей Персии в монгольскую эпоху. В каких-нибудь несколько десятилетий он из сравнительно небольшого города, хотя и известного своей ткацкой промышленностью, превратился в один из крупнейших ремесленных, торговых и культурных центров на Востоке. Хамдаллах Казвини, который хорошо знал Тебриз XIV в., говорит, что в домонгольское время город имел стену, равную 6000 шагам в окружности, а при Газан-хане (1295—1304) он вырос настолько, что построенная последним городская стена равнялась уже 25 000 шагам,¹⁰⁹ или 17—18 километрам. Это уже большой, даже с точки зрения капиталистической эпохи, город. Характерно, что в самом начале XV в., когда Тебриз при Тимуре был по сравнению с первой половиной XIV в. в упадке, он все же еще производил сильное впечатление как размерами своей ремесленной промышленности, так и торговлей. Клавихо, который проезжал через него в Самарканд в качестве Кастильского посла к Тимуру в 1404 г., определяет число его домов не менее как в 200 000.¹¹⁰ В монгольскую эпоху не только восстанавливались и росли старые города, но и строились новые. В этом отношении наиболее яркими будут два примера. В этой же северной Персии, но значительно южнее Тебриза, при Хулагидах была построена Султания, город, который в течение более чем столетия был одним из крупнейших рынков передней Азии. Начатый постройкой при [44] ильхане Аргуне (1284—1291), он закончен был только при Ульджайту (1304—1316). В Султании сходились дороги, идущие с Кавказа и Малой Азии, с Персидского залива и Средней Азии. Этот город хорошо знали уже европейцы, которые в монгольскую эпоху приезжали сюда за товарами, главным образом, за шелковыми и шерстяными тканями. Особенно разителен пример с постройкой городов в Нижнем Поволжье, в наиболее оживленном участке золотоордынского государства, где ханами Бату и Берке построены были два Сарая, ставшие для XIIIXIV вв. самыми крупнейшими городами Восточной Европы. Из них Сарай Берке — центр разнообразной промышленности и бойкой торговли — имел в XIV в. свыше 200 000 населения. Впрочем, о нем нам придется еще поговорить отдельно. Итак, производительные силы в монгольскую эпоху, по сравнению с предшествующим периодом, несмотря на вызванные военными действиями опустошения, значительно выросли. В работе В. В. Бартольда «Персидская надпись на стене Анийской мечети Мануче» приведены интересные данные о богатстве городов в эту эпоху, взятые, главным образом, у вышеупомянутого Хамдаллаха Казвини. Как известно, поступления с городов были самым надежным источником государственных доходов в монгольскую эпоху. Так по крайней мере говорит Рашид-ал-дин, персидский автор конца XIII и начала XIV вв., бывший к тому же везиром при Хулагиде Газан-хане (1295—1304), про персидское государство.¹¹¹ Поступления шли в форме тамги. Последняя обозначала налоги, взимаемые с ремесленных заведений, с лавок, вплоть до публичных домов. Вот что пишет В. В. Бартольд про тамгу с главных персидских городов в монгольскую эпоху. «Наиболее значительна была, конечно, «тамга» главного города Тебриза, доставлявшего в казну 115 томанов (862 500 рублей). Тамги других городов были значительно меньше: Шираз платил 450 000 динаров (337 000 рублей), Исфахан — 35 томанов (262 000 рублей), Султания в то время «когда там были орды» — 30 томанов (225 000 рублей).¹¹² Однако, тамга только наиболее надежный, но не единственный источник налоговых поступлений с городов в казну Монгольского государства. Конечно, размеры их значительно больше. Едва ли какой-нибудь из европейских феодальных городов XIV в. мог в этом отношении равняться не только с Тебризом, но даже с Ширазом. Конечно, такой рост, такое богатство городов могло возникнуть только на базе растущего товарообмена между городом, деревней и кочевой степью, на базе растущей ремесленной промышленности и караванной торговли, которая в эту эпоху отнюдь не может рассматриваться только как транзитная и только как торгующая предметами роскоши. О ремесленной промышленности и ее видах у нас в эту эпоху достаточно данных. Материалом для наших суждений являются не только письменные источники, но и огромное количество памятников материальной культуры. [45]

Металлические изделия, шерстяные и шелковые ткани Южного Кавказа, хлопчатобумажные и шелковые ткани, ковры, а также кожевенные изделия Средней Азии, все это, не говоря о других, менее широко вывозимых изделий, служило предметом вывоза и ввоза в разнообразные области и в том числе в Европу, как в Западную, так особенно, Восточную. Ремесло, хотя и было сосредоточено в эту эпоху, главным образом, в городах, однако в большом количестве имело место и в ряде селений, жители которых не могли в силу малоземелья прокормиться сельскохозяйственным трудом. Правда, для Средней Азии XIIIXIV вв. мы не имеем в источниках списков промышленных изделий, производимых ремесленными мастерскими, подобных тем, какие приведены географом Макдиси в его труде для X в. И все же, опираясь на всю совокупность разнообразных сведений, картину эту можно дать. Среднеазиатские города вырабатывают все нужные им сельскохозяйственные орудия. В каждом городе, в каждом большом селении есть кузницы, где изготовляются лемехи, кетмени, теша, пилы, гвозди, железные обода для колес и другие орудия сельского хозяйства. Существуют специальные мастерские по выделке ножей, спрос на которые достаточно велик; отдельные мастерские по изготовлению разного рода холодного оружия, вплоть до кольчуг, шлемов, куюков и т. д.; большие мастерские по выделке и обработке кож сосредоточены преимущественно в городах, близких к кочевой степи, откуда, главным образом, шла кожа-сырье; ткацкие мастерские по выделке грубых и тонких хлопчатобумажных тканей, разнообразие которых так характерно для Средней Азии; мастерские по выделке шелковых тканей, хотя персидские шелка, а отчасти и южнокавказские, были выше качеством в эту эпоху. Тонкими шерстяными тканями Средняя Азия, за исключением высокосортных туркестанских ковров,¹¹³ не отличалась. Но особенно славилась в эту эпоху Средняя Азия своими керамическими мастерскими и строительными артелями. Вот почему, при создании золото-ордынских городов Сарая Бату и Сарая Берке мы видим такое большое количество перевезенных туда из Хорезма мастеров-керамистов и мастеров-строителей.

Никогда, кажется, в эпоху феодализма Средняя Азия не была в состоянии такого интенсивного товарообмена с юговосточной Европой, как во второй половине XIII и особенно в XIV вв. Уже самый факт таких крупных ремесленно-торговых центров, какими были Сарай Бату и Сарай Берке, говорит об этом. Здесь в Сараях сосредоточены были крупнейшие операции по торговым сделкам, которые вели караванные компании, закупая и продавая товары, идущие из Китая, Средней Азии, Кавказа и Персии. Доля участия среднеазиатской ремесленной промышленности была огромна. [46]

Не входя в вопросы индекса предметов роскоши (меха, тонкосортные шелковые, хлопчатобумажные, шерстяные ткани, ковры, стекло, бронзовая, серебряная посуда, высокосортные клинки и т. д.), которые шли из разных мест Востока на золотоордынские рынки Нижнего Поволжья, остановлюсь на том, что в порядке предметов широкого потребления (в том числе и на нужды ремесленного производства) шло в юговосточную Европу из Средней Азии и обратно. Начну с последнего. В основном здесь можно было бы повторить вышеприведенный список Макдиси, который он дал для своего времени, т. е. X в., дополнив его рядом новых объектов: шерсть, кожи, кора для дубления кож, соленая и вяленая рыба, рыбий клей, из юговосточной Европы в обмен на рис, сушеный фрукт, хлопчатобумажные ткани, хлопок-сырец, шелк-сырец. Будет не лишним, хотя бы вкратце, остановиться на торговых путях, которые соединяли юговосточную Европу с Средней Азией, Монголией и Китаем. Дороги эти не раз описывались путешественниками и купцами, как европейцами, так и восточными авторами. Из юговосточной Европы было два маршрута: один по линии Волга, Яик, Эмба, города Ургенч, Отрар, Тараз (около нынешнего Аулиеата) и дальше в Китай; другой — Волга, Яик, Эмба, кыпчакские степи (севернее Аральского моря) долина рек Чу, Или и дальше. Первым путем, повидимому, прошли Плано Карпини в 1246 г. и братья Поло (с заходом в Бухару) в 1262 г., вторым — Вильгельм Рубрук в 1253 г.¹¹⁴ Почти все авторы, рассказывающие о маршрутах из юговосточной Европы в Среднюю Азию, отмечают как чрезвычайную, торговую оживленность этих дорог, так и их полную безопасность.

По словам ал-Омари, арабского автора, жившего в первой половине XIV в. в Египте и Сирии и писавшего со слов хорошо осведомленных купцов, от Дуная до Сыр-дарьи караваны проходили со всеми остановками 120—125 дней.¹¹⁵

Ибн-Батута, арабский путешественник, приехавший из Сарая Берке в Ургенч в 1333 г., отмечает расстояние между ними в 40 дней пути.¹¹⁶ Несколько меньший срок для прохождения пути между Сараем Берке и Ургенчем дает Бальдучи Пегалотти, агент флорентийской торговой фирмы, составивший специальное руководство в 1340 г. По его словам,¹¹⁷ из Сарая Берке до Сарайчика водой 8 дней и из последнего до Ургенча на арбах 20 дней. Характерна сама фигура этого торгового дельца-итальянца, который говорит, что нет смысла забираться вглубь Азии, ибо в столице Хорезме Ургенча можно закупить все интересные для европейского рынка товары. Главную роль в караванной торговле между феодальными городами Европы и Средне-Азиатского Востока, а также Китаем играли [47] вышеупомянутые Сараи — Сарай Бату и Сарай Берке. Из них последний¹¹⁸ в XIV в. был одним из самых крупнейших городов современного ему феодального мира. Имея свыше 200000 населения, он был не только товарной биржей юговосточной Европы, но и большим центром ремесленного производства. Продукция его мастерских, если судить по письменным известиям и сохранившимся памятникам материальной культуры, добытым раскопками Терещенко в 40 годах XIX в., была чрезвычайно многообразна и обслуживала, как нужды караванной торговли, так и потребности сельской округи и соседней феодальной кочевой степи. Характерно само население города. Несмотря на его исключительную этническую пестроту (монголы, кыпчаки, арабы, персы, армяне, туркмены, русские, греки, итальянцы и т. д.), очень легко установить его социальную структуру.

Феодальные хозяева города — монгольская ханская власть, феодалы кочевники и феодалы землевладельцы, купцы, вернее интернационал купцов, вот его господствующий слой. Ремесленники и чернорабочие (свободные и зависимые) — вот его непосредственные производители, постоянно подвергающиеся как систематической феодальной эксплуатации, так и феодальному произволу правителей.

Характерно, что несмотря на интернациональный характер населения, Сарай Берке, если взять его со стороны всей его материальной культуры — типично восточный феодальный город.¹¹⁹

К сожалению, до сих пор специалисты по русской истории не использовали всех тех материалов, которые имеются о Сарае Берке, для учета его значения в истории русских феодальных городов XIV в.

В настоящий момент мы не располагаем достаточными данными, чтобы представить, хотя бы в самых основных линиях, социальную структуру сельского хозяйства в монгольскую эпоху. Наиболее надежный источник по этому вопросу — деловой документ — в большей мере предмет поисков историка-марксиста, чем реальный объект исследования. Буржуазная востоковедческая историография им не интересовалась по причине полного невнимания к проблемам социально-экономической структуры восточного феодального общества. Вот почему в нашем распоряжении так мало этих драгоценных источников исторического знания. Обильный же письменный материал — сочинения исторического, географического характера, да записки путешественников.

Несмотря на множество сведений из политической истории и общей культурной жизни, они дают весьма скупые и смутные материалы по вопросу о формах феодального зимлевладения и феодальной эксплуатации крестьянства. В силу указанных обстоятельств рискованно в настоящий [48] момент, когда каждый год усиленных поисков делового документа может внести много света по вопросу о сельском хозяйстве, претендовать на характеристику, которая дала хоть бы схематически картину этой самой важной стороны в жизни феодального общества. Прежде всего бросается в глаза отсутствие самого термина «икта». Повидимому, уже к монгольской эпохе все специфические особенности этого типа феодального землевладения исчезли, и «икта» превратилась в обыкновенную феодальную земельную собственность, когда феодал сидит в своем «замке» на своей земле. Что в Средней Азии было именно так, сомневаться не приходится, ибо даже нарративные источники дают право это утверждать. — В чрезвычайно интересном золотоордынском ярлыке, данном Темир-Кутлугом в 800 г. хид. — 1397/8 г. н. э., одному из крымских феодалов, владения которого были в окрестностях существовавшего и тогда города Судака, сказано: «Их землям и водам (Мехмета и его сыновей. А. Я.), виноградникам и садам, баням и мельницам, владеемым местам, свободным местам, которые им остались от прежних времен, их деревням, их земледельцам и паевщикам, кто бы ни был, да не причиняет насилия, беззаконным образом да не отымает у них имущества.»¹²⁰

Ярлык этот, будучи тарханной грамотой, представляет собой совершенно исключительный интерес. В нем заключено не только много важных социальных терминов, правда, не во всем еще ясных, не только указаны разные повинности, какие крестьянство выплачивало феодальной власти, но и прежде всего указания на наличность феодальной земельной собственности. Вышеприведенное место из ярлыка не оставляет в этом сомнения. Правда, Крым не Средняя Азия, и наличность в нем определенных форм землевладения и определенных форм эксплуатации еще не доказательство того, что то же самое наблюдается и в других частях обширной Монгольской империи. Однако, в данном случае, мы имеем основания считать, что это так.

Во-первых, общий уровень развития феодального общества, если судить по одинаковой степени развития городской жизни, ремесленного производства и торгово-денежных отношений в Средней Азии, Кавказе, Персии и юго-восточной Европе в эту эпоху один и тот же.

Во-вторых, повсюду в указанных выше монгольских государствах, поскольку это отражено в документальных и нарративных источниках, мы видим одну и ту же систему всякого рода феодальных сборов в пользу власти. В этом отношении может быть особенно интересным примером так называемый «калан» — подать в пользу феодальной власти с возделанных земельных участков. О «калане» говорят вышеупомянутый ярлык Тимур-Кутлуга,¹²¹ жалоба средне-азиатскому хану Туклуг-[49]Тимуру¹²² и персидская надпись на Анийской мечети Мануче,¹²³ не говоря о целом ряде упоминаний в персидской исторической литературе.¹²⁴ В вышеприведенном ярлыке Темир-Кутлуга есть очень важное указание на наличность «паевщиков». В их лице мы имеем, повидимому, знакомых нам по русскому феодализму половников. Вопрос о них на Востоке в средние века совсем не изучен, а между тем он засвидетельствован рядом указаний в нарративных источниках и таким важным правовым памятником, как Хидая. К сожалению, последний до сих пор не привлекался как источник для решения вопроса о земельных отношениях феодального Востока в изучаемое нами время. Зависимость крестьян от феодалов в монгольскую эпоху, повидимому, была суровее, чем в предшествующий период. В этом отношении чрезвычайно важным является указание персидского географа и историка XIV в. Хамдаллаха Казвини, который писал в 1339 г. следующее: «Ни ремесленникам, ни жителям городов не была обеспечена оседлость, ни у земледельцев, возделывающих поместья, не было возможности бегства.»¹²⁵ Последняя фраза определенно указывает, что современники хорошо сознавали, что крестьянство прочно было привязано к земле и землевладельцу — феодалу. К сожалению, сегодняшний день наших знаний о положении непосредственного производителя сельского хозяйства покоится на таких фрагментарных данных, что исследователь лишен возможности строить какие-либо прочные выводы.

В только что вышедшем №1 «Записок института востоковедения Академии Наук» помещена интересная статья С. Е. Малова «Уйгурские рукописные документы экспедиции С. Ф. Ольденбурга». В ней приведены три кабальных записи из Восточного Туркестана, относящиеся к первой половине XIII в., ко времени хана Угедея (1229—1241). Все три документа представляют для истории феодального восточного общества исключительный интерес. Первый из них, помеченный годом свиньи, говорит о том, что некий Кайтсу-Тутунгу¹²⁶ отдал своего сына Титсу монаху Чинтсу-сыле на три года в качестве работника. За это он получил от Чинтсу-сылы 10 сатыров серебра. Условия, на которых происходила кабальная сделка, были очень тяжелые. Титсу должен выполнять и совершать все домашние работы, причем «если (сын — заложник) захворает, то до семи дней пропитание буду давать я, Чинтсу-сыла. Если (болезнь) будет продолжаться и после семи дней, то я, Кайтсу-Тутунг, убыток за дни, [50] проведенные в болезни, правильно выплачу».¹²⁷ Второй документ, помеченный годом собаки, касается тех же лиц, что и первый. На этот раз тот же Кайтсу-Тутунгу тому же монаху Чинтсу отдает своего сына Титсу за пол-ястука серебра в качестве приемного сына. Новыми по сравнению с прежней кабальной записью являются следующие два момента: 1) отец продает сына в качестве работника на положении приемного сына, 2) он отдает его бессрочно. Особо оговаривается, что Титсу после смерти Чинтсу становится свободным и что никто из родственников Чинтсу не может на него претендовать.

Третий документ, помеченный годом коровы, упоминает, повидимому, того же Титсу. На этот раз он выступает в качестве свободного и вместе со своим старшим братом Арчуком отдает своего младшего брата Антсу за 20 сатыров серебра некоему Туйнаук Силаванти в сыновья. Документ оговаривает, что проданный в работники Антсу будет действительно занимать в семье купившего полноправное положение сына. Три эти документа чрезвычайно характерны. Они определенно свидетельствуют о том, что в Восточном Туркестане, где уровень развития феодальной формации был несколько ниже, чем в Средней и Передней Азии в эту же эпоху, как обычное явление наблюдалось, что отец или старший брат писали кабалу на зависимых от них членов семьи. Характерно, что в первом документе мотивом приводится нужда в расходном серебре, во втором — нужда в оборотном серебре, а в третьем прямо указывается, «чтобы была возможность у моего старшего брата посеять хлебные злаки, отдал в сыновья к нашему родственнику (?) Туйнак Силованти моего младшего брата Антсу, получив отступного двадцать сатыров серебра».

Документы обращают особое внимание на положение семьи. Из них совершеннно ясно, что старшие в семье — отец или после его смерти старший брат являются полными хозяевами младших членов семьи. Насколько мне известно, ни в западноевропейском феодализме, ни в русском подобного положения семьи мы не знаем. Является ли это характерным для остальных частей Средней Азии и в частности для Мавераннахра, ответить трудно, ибо пока данных для того у нас нет. Немногим лучше обстоит дело со сведениями о положении непосредственных производителей города — ремесленников. Пока, ни для Золотой Орды, ни для областей Средней Азии мы не имеем более или менее подробных сведений о социальной организации ремесленников, не имеем сведений о материальном положении подмастерьев, о заработке их в эту эпоху, что, как мы видим выше, известно для VIIIIX вв. Об этом приходится жалеть тем более, что именно для XIV в. относительно некоторых областей (Золотая Орда) у нас даже есть цены на продукт первой необходимости,¹²⁸ как, например, [51] на пшеницу, ячмень, просо, мясо и т. д. Мало у нас данных и о ремесленных организациях — о цеховом строе.

Единственные пока сведения о них дает известный арабский путешественник 30 годов XIV в. Ибн-Батута.

Проезжая по Персии и Малой Азии, он имел возможность наблюдать чрезвычайно интересные факты из жизни ремесленников. К сожалению, Ибн-Батута не является глубоким наблюдателем и по большой части скользит по поверхности встречаемых им фактов, отображая их внешнюю, да и то скорее парадную сторону, не говоря, конечно, о том, что он целиком во власти того мировоззрения, которым жил в его время богатый человек из торгового слоя. По его словам, в Исфахане¹²⁹ и Ширазе,¹³⁰ крупнейших городах югозападной Персии, а также в городах Малой Азии ремесленники каждого производства объединены были в особые производственные организации, имеющие своего главу, свои помещения для собраний, свои трапезы, свои праздненства, свои средства и, наконец, свои, внешние отличительные признаки. Особенно сильны были эти организации в Малой Азии.

К сожалению, пока у нас нет сведений о ремесленных цехах в Средней Азии в XIV в., хотя едва ли может быть подвергнут сомнению факт их существования там. В самом начале XV в. кастильский посол Клавихо, ездивший в Самарканд ко двору Тимура в 1403—1406 гг., записывает в своем дневнике следующее: «По тому объявлению все торговцы вышли из города (Самарканда. А- Я.) со всем своим товаром и с работниками и расположились в орде, каждое ремесло в отдельной улице, которую разделяли по порядку; в  к а ж д о м  р е м е с л е  у с т р о и л и  с в о ю  и г р у,  с  к о т о р о й  х о д и л и  п о  в с е й  о р д е  и  з а б а в л я л и  н а р о д (разрядка моя).¹³¹

Конечно, это те же цеховые шествия, что описывают и Ибн-Батута за 70 лет до Клавихо. Положение ремесленников при монголах не сделалось лучше того, что было в начале XIII в.

В той же самой Бухаре, в которой ремесленники незадолго до приходов монголов во главе с мастером, изготовляющим щиты, Синджаром свергли вышеупомянутых садров и на короткое время захватили власть, в 1239 г. возникло новое сильное движение ремесленников, возглавляемых неким Махмудом, специалистом по выделке сит. Об этом движении есть подробный¹³² рассказ у Джувейни. Вышедшее из окрестного селения Тараби, оно захватило Бухару, привлекло на свою сторону ремесленников города и крестьян соседних с Бухарой селений. Городские власти и монгольские отряды сначал так растерялись, что восставшие на короткое время были [52] полными хозяевами города. Причины восстания лежат не только в той эксплуатации, которой ремесленники подвергались со стороны своих хозяев как светских, так и особенно духовных (вакуфное имущество), но и в тех поборах, которые совершались баскаками по приказу вышеупомянутого купца Махмуда Ялавача, который держал на откупу все феодальные сборы в пользу монгольского хана.

В этом движении есть одна характерная черта: народные массы города и деревни возлагали большие надежды на своего вождя ремесленника-ситовщика Махмуда и говорили, что ему суждено освободить и преобразовать мир.

Конец XIV в. в истории Средней Азии почти совсем не изучен. Нужно прямо сказать, что даже такое «общеизвестное» государство, как государство Тимура, если взять его не только с точки зрения социально-экономической, но и чисто политической, не имеет о себе ни одной серьезной работы в буржуазной историографии. XV в. более посчастливилось, однако работы В. В. Бартольда «Улугбек» и «Мир-али-Шир и политическая жизнь»¹³³ не выходят за пределы простого описания внешних политических событий. Самый же характер известных и приведенных пока в ясность источников (нарративные и археологические) дает возможность набросать в общих чертах только картину городской жизни, ее ремесленного производства и торговли. История образования так называемого Тимуровского государства тесно связана не только с внутренним состоянием социально-политической жизни собственно Средней Азии, но и с политической обстановкой соседних областей (кочевая степь, Иран, юговосточная Европа). Известно, что так называемое Чагатайское государство, охватывающее территории собственно Туркестана, не представляло собою прочно сколоченного государственного образования.

Ханы из потомков Чагатая, имевшие свою ставку в долине р. Или, почти не вмешивались в дела управления страной. В целом ряде городов фактическими правителями были местные мелики, а иногда садры — знакомые нам феодалы, связанные прочно с интересами торгового капитала. Во всяком случае они были почти полными хозяевами в Бухаре, Шаше (Ташкент), Отраре, Таласе (Аулиеата), Ходженте и в других городах. В XIII в. и отчасти в начале XIV в. кочевники-монголы, связанные с ханской ставкой, жили в стороне от оседлого земледельческого населения. Коренное различие Чагатайской ставки в долине р. Или от предшествующего монгольскому завоеванию караханидского периода заключалось в том, что кочевники эти, занимавшие привилегированное положение ханского войска, не имели никаких предпосылок для перехода на земледельческий труд. Характерно, что там, где кочевали эти отряды, т. е. в Семиречьи, начиная с середины XIII в. и дальше замечается процесс резкого упадка и запустения сельских округов и городской жизни. Процесс этот [53] был настолько глубоким, что в итоге к XVI в. он почти начисто уничтожил здесь богатую земледельческую, ремесленную и торговую жизнь. Несколько иначе дело обстояло с теми кочевыми группами монголов, которые ушли на территории западных частей Средней Азии. В XIV в. большую роль играли 4 рода Чагатаев — джалаиры, кочевавшие в районе Ходжента, барласы — в долине р. Кашка-дарьи, орлат — в северной части Афганистана и каучин — бассейне верховьев Аму-дарьи.

Это были очень сильные кочевые группы, каждая из которых представляла собой важную часть ханского войска. Главари этих родов, носившие арабское имя эмиров или тюркское «бег», монгольское «нойон», были крупными феодалами, часто вступавшими в борьбу с ханом. Характерно, что часть этих кочевых групп в XIV в. начинала переходить на оседлое состояние, а что касается ее верхушки, то ее можно было уже считать не только кочевыми, но и оседлыми феодалами, ибо они в земледельческих районах имели крупную земельную собственность.

В XIV в. мы уже наблюдаем переход ханской ставки в земледельческие районы. Так, хан Кебек (1318—1326) поселился уже в Мавераннахре. В его лице мы видим определенную тенденцию непосредственно связаться с торгово-денежными слоями среднеазиатских феодалов. Характерно, что он уже устраивает около старого города Нахшеба (Несефа) в долине Кашка-дарьи Карши, т. е. дворец, по имени которого и стал называться город (Карши). С именем Кебека связана политика «собирания» Туркестана в прочно организованное государство. Высшим выражением ее может служить важное мероприятие в хозяйственной жизни Средней Азии, а именно, введение единой монетной системы, подобной той, которая раньше уже была введена в Хулагидской Персии. С Кебека в Средней Азии ходят серебряные дирхемы (1/3 золотника) и серебряные же динары (3 золотника).

Взятый ханом Кебеком курс на сближение с торговым капиталом и городской жизнью не проходил без борьбы. В среде феодалов-кочевников были еще сильны группы, противящиеся этой политике. Несмотря на курс в сторону увязки с торговым капиталом, Кебек еще оставался язычником. Нужно было еще несколько шагов в сторону городской жизни, чтобы принять ислам. Шаг этот был сделан его братом Тармаширином. Вышеупомянутое противодействие этой политике со стороны главарей родов часто сопрождалось восстаниями против хана и даже его убийством. Во всяком случае, как Тармаширин, так и следующий хан Казан были убиты. Но уже такова логика социально-экономической жизни XIV в., что каждый последующий хан, хотя бы и противящийся до вступления на ханский престол переходу хана в город и даже восставший из-за этого на хана, сам тотчас же после прихода к власти брал курс на увязку с торгово-денежными слоями феодалов. Что же тянуло часть феодальной кочевой монгольской верхушки к увязке с торговым капиталом? Ответ на это лежит в том несомненном росте ремесленного производства городов и [54] торговли о котором выше говорилось. Несмотря на разгром, которому подверглась Бухара со стороны персидских монголов в 1275 г., она в самом конце XIII в. значительно выросла. Рост ремесленной промышленности и торговли наблюдался и в Самарканде первой половины XIV в. Характерно, что в XIII в. в Фергане возникает новый город — Андижан, который становится крупным ремесленным и торговым центром Ферганы. Но как бы ни старалась ханская власть прочнее связаться с среднеазиатским торговым капиталом, как бы не понимала она выгоду организации сильного государства, до конца XIV в. выполнить эту задачу ей не удавалось. Решена она была только в 70— 80 годах XIV в.

Параллельно с ростом производительных сил в самой Средней Азии (то же наблюдается и в Передней Азии) в юговосточной Европе, во второй половине XIV в., мы имеем резкий поворот в сторону упадка производственной жизни золотоордынских городов. Как известно, кульминационным пунктом Золотой Орды считается первая половина XIV в., т. е. годы, связанные с властью Узбек-хана. Однако уже с середины XIV в. в самой феодальной (преимущественно кочевой) верхушке золотоордынского общества наблюдается борьба за власть. Вспомним только те смуты, которые идут с 1357 г. и связаны особенно с именами Мамая и Тохтамыша. Отсутствие места не позволяет хотя бы вкратце осветить некоторые моменты этой борьбы феодалов за власть. Приходится только констатировать некоторые факты, которые были итогами ее. Несколько десятилетий непрерывных феодальных войн внутри Золотоордынского государства подорвали хозяйственную мощь страны и, в частности, богатую ремесленную промышленность золотоордынских городов настолько, что караванная торговля юговосточной Европы лишилась одной из важных своих производственных баз. Более того, та анархия, которая явилась результатом этой борьбы, создала ряд затруднений и самой торговле. Едва ли вышеупомянутый Балдучи Пегалотти (агент флорентийской торговой компании Барди), сказавший про рынки Сарая и Ургенча, что здесь можно получить все, что может заинтересовать европейского купца, повторял бы эти слова в 60-70 годах того же века. — Параллельно с вышеуказанным упадком Золотоордынского государства шел непрерывный рост ремесла и городской жизни в ряде областей Передней и Средней Азии. Отмечу только несколько пунктов: Тебриз и Султания в северной Персии, Герат, Самарканд, не говоря о других более западных городах. Характерно, что источники все чаще отличают появление западноевропейских купцов — венецианцев и генуэзцев. Последние развили особенную деятельность в северной Персии, где их внимание привлекал известный и высокоценный гилянский шелк. Клавихо — кастильский посол ко двору Тимура (интересен самый факт появления этого торгового посольства из Испании в далеком Самарканде), проехавший через Тебриз, рассказывает, со слов жителей, последнего, следующее. [55]

«На хребте гор, что на левой стороне, около одной лиги отсюда (Тебриза. А. Я.), есть высокая вершина, которую говорят однажды купили генуэзцы, чтобы построить на ней замок; купили ее у одного императора, которого звали Султан Вайс.¹³⁴ Продавши ее, говорят, он раскаялся, и когда они захотели строить замок, он послал за ними и сказал им, что в его земле нет обычая, чтобы купцы строили замки; что они могут увозить из его земли товары, которые купили, и что так им и следует сделать, а если хотят построить замок, то пусть перенесут свою землю из его владений. Когда они стали спорить с ним, он приказал отрубить им головы».¹³⁵ Этот краткий, но достаточно выразительный и красочный рассказ рисует нам ту энергию, с какой ловкие купцы североитальянских городов пробивались к наиболее ремесленным — торговым центрам Передней Азии. Рост ремесленной промышленности в городах от Трапезунда до Самарканда не мог не импульсировать той торговли с североитальянскими городами (Венеция и Генуя), которая с Крестовых походов не прекращалась никогда, хотя и знала периоды некоторого и даже значительного упадка. Выше уже отмечалось, что в условиях феодального общества на Востоке, при развитых торгово-денежных отношениях, которые по времени значительно раньше сложились, чем в Европе, феодалы, во всяком случае многие из них, тесно связаны с интересами городской жизни, ее ремесла и торговли. Не надо забывать, что феодал извлекает путем феодальной эксплуатации доходы с зависимых от него ремесленников и, как представитель государственной власти, получает определенную долю от разнообразных торговых пошлин, а иногда и сам участвует в торговых операциях. Естественно, что передне- и среднеазиатские феодалы, связанные и интересами торгового капитала, не могли равнодушно проходить мимо того факта, что Золотая Орда в течение более чем столетия почти монополизировала огромные доходы, связанные с караванной торговлей между Европой и Восточной Азией. Рано или поздно столкновение с Золотой Ордой на этой почве должно было произойти. Естественно, что оно и произошло в тот неблагополучный для Золотой Орды исторический момент, когда она раздиралась внутри борьбой крупных феодалов за власть. Если подойти к этим событиям, которые разыгрались на Востоке в конце XIV в., начиная с 70 годов, то одной из важных сторон их была борьба, которую повели вышеупомянутые группы переднеазиатских и среднеазиатских феодалов, связанных с интересами торговли, за овладение главными путями караванной торговли с Восточной Азией и сосредоточение их на новых, южных по отношению к Восточной Европе линиях. Вместо пути через юговосточную Европу на Сарай, Ургенч, Отрар, Тараз — путь на Султанию, Герат, Балх, Самарканд, Тараз и дальше, с одной из важных [56] исходных точек в Трапезунде. Эту задачу фактически и выполнило так называемое государство Тимура (1370—1405 гг.), которое в известной мере можно рассматривать как диктатуру тех групп феодалов, которые прочно были связаны с интересами торгового капитала Средней и Передней Азии.

Вышеизложенные исторические обстоятельства были несомненно второй предпосылкой образования нового большого государства на Востоке, если первой предпосылкой считать тот рост ремесленного производства и торговли, о котором говорилось выше. Однако нельзя пройти мимо еще одного чрезвычайно важного факта. Государство Тимура рождалось прежде всего в обстановке обостренной классовой борьбы. Выше мы видели, что при монголах положение крестьян ухудшилось по сравнению со временем Караханидов в Средней Азии и Сельджуков в Передней. XIV в. принес с собой еще более напряженную классовую борьбу, чем то имело место в XIII в. Противоречия в сельском хозяйстве и внутри городов в ту эпоху достигли такой глубины, что в 1337 г. в Хорасане с центром в Себзеваре началась настоящая гражданская война против крупных феодалов и феодальной власти, доведшей своими поборами непосредственных производителей (крестьян и ремесленников) до такого положения, когда единственным исходом было взяться за оружие. В результате этого движения и возникло так называемое государство Сербедаров, т. е. висельников, просуществовавшее свыше 30 лет.¹³⁶ До настоящего времени ни само движение, ни государство это не было предметом серьезного исследованяя, тем более марксистского. Восточная феодальная историография XIVXVI вв. относится к Сербедарам отрицательно и выражает свое удовлетворение по поводу ликвидации Сербедаров, которые в какой то мере ослабили пресс феодальной эксплоатации. Государство это не могло достаточно закрепить своей власти и пало под напором объединенных сил крупных феодалов. Известно, что последние удары нанес ему Тимур.

Не менее интересен и другой факт. В 1365 г., в Самарканде, за 5 лет до перехода всей власти в руки Тимура, произошло восстание ремесленников во главе с наддафом (чистильщиком хлопка) Абу-Бекр Келеви и студентом самаркандской медресе Мавляна-заде Самарканди.¹³⁷ Восставшие на целый год захватили власть в городе в свои руки и показали образцы исключительного умения управлять им в тяжелые дни осады врагом.¹³⁸ [57]

Не рассчитывая взять открытой силой восставший Самарканд, феодалы, в лице своих эмиров Хусейна и Тимура, заманили народных вождей хитростью, и только таким образом ликвидировали восстание. Итак, образованию государства Тимура предшествовала классовая борьба в ряде областей Средней и Передней Азии. Уже этот один факт предопределяет сугубо военный характер сложившегося в 70 годах XIV в. нового феодального государственного образования. Небезынтересна и сама фигура знаменитого Тимура (Тамерлана), а также путь прихода его к власти. Будучи типичным средней руки феодалом в окрестностях Кеша или как он с того времени стал называться Шахрисябза, связанным одновременно и с земледельческой и кочевой формой феодализма, Тимур¹³⁹ первоначально жил за счет грабежа на большой дороге, наводя страх на торговые караваны, однако вскоре переменил фронт, из грабителя стал другом и защитником купцов, поступил на службу к самаркандскому эмиру Хусейну, участвовал в ряде его военных предприятий и выдвинулся как талантливый военачальник и политик. Как выше было сказано, в 1365 г. он подавил в Самарканде восстание ремесленников. Однако сотрудничество у него скоро перешло в соперничество, тем более, что он взял более четкую линию, чем Хусейн на поддержку интересов торгового капитала. Именно с этого момента и начинается его дружба с крупнейшими шейхами Самарканда, Бухары, Шахрисябза, Термеза, Андхоя и других городов, шейхов, относительно которых хорошо известно, что они являлись духовными вождями, как раз тех групп, которые были хозяевами вышеупомянутой караванной торговли. В 1370 г. Тимур, как известно, стал полновластным эмиром в областях по Зерафшану и Кашка-дарье. Подавив восстание ремесленников, он мог приняться за осуществление вышеупомянутых задач образования нового большого государства в интересах среднеазиатских феодалов, связанных с интересами торгово-денежных отношений. Собственно говоря, период в 35 лет (1370—1405 г.) есть цепь почти непрерывных походов, сводить которые только к одним грабежам, никак не приходится. На всех походах Тимура видна четкая политическая линия — борьба за организацию большого феодального государства. В этом отношении особенно выразительными могут быть его походы на Золотую Орду. Сначала они направлены были против Хорезма, который даже успел оторваться незадолго перед тем из-под власти золотоордынских ханов. В 1388 г. столица Хорезма,¹⁴⁰ крупнейший ремесленно-торговый город Ургенч, игравший на путях из юговосточной Европы в Восточную Азию не меньшую роль, чем Сарай, был не только взят, но и подвергнут такому [58] разгрому и разрушению, что никогда больше не возвращал и 1/10 доли своего прежнего значения.

Тимуром был издан приказ «перевести в Самарканд все население — жителей города и области, а город Хорезм (Ургенч), совершенно разрушив, засеять ячменем». Через 7 лет, в 1395 г. такому же разгрому и разрушению подвергнут был Сарай Берке.

Не цели грабежа, а сознательная ликвидация Золотоордынского государства и оберегаемой им торговой караванной магистрали в интересах вышеупомянутых групп феодалов и купцов — вот какова программа тех походов. В перемежку с последними шли походы в Персию и другие области. Их цель — преодолеть сопротивление ряда крупных феодалов, стоящих во главе маленьких государств, и сколотить новое большое государство.

В результате длительной борьбы в процессе походов в Золотую Орду, Персию, Малую Азию и Индию и образуется так называемое государство Тимура (территории Туркестана, нынешнего Афганистана, Персии и частично Южно-Кавказа). Весь спецификум этой эпохи в том, что главная масса торговых оборотов с Восточной и Центральной Азией проходит через области государства Тимура, и все те торговые пошлины, которые шли прежде в «казну» золотоордынских ханов, поступают в казну Тимура и представляемых им феодалов, являющихся в своей верхушке его главными эмирами и просто чиновниками.

Однако было бы неверно, как принято думать в буржуазной историографии, что эта эпоха отличалась только грабежами и разрушениями. Почти беспрерывные походы сопровождаются крупными оросительными работами (орошение Муганской степи, проведение каналов в бассейне р. Кабула и в Хорасане),¹⁴¹ постройкой мостов, приведением в порядок старых и прокладкой новых дорог, крупным строительством в городах (устраиваются базары с ремесленными мастерскими, строятся дворцы, мечети, медресе и т. д.). Никогда кажется феодальная власть в Средней Азии ни до, ни после не бросала такого огромного количества людей на основе феодальной эксплуатации на всякого рода огромные работы, как в эту эпоху. В этом отношении особенно характерным является строительство в Самарканде, сделавшемся столицей нового государства.

Чтобы усилить производственную базу Самарканда, Тимур в принудительном порядке переселяет ремесленников из Золотой Орды, Хорасана, Азербайджана, Армении, Фарса, Кермана, Месопотамии и других областей. Известны случаи, когда целые тысячи их, вместе с их семьями, перевозились из захваченных городов в Самарканд. Вышеупомянутого кастильского посла Клавихо поразило чрезвычайное количество свезенных в Самарканд ремесленников. Вот что он пишет по этому поводу: [59] «Какие страны он (Тимур) ни завоевывал и ни покорял, отовсюду привозил людей, чтобы они населяли город и окрестную землю; особенно старался он собирать мастеров по разным ремеслам. Из Дамаска привез он всяких мастеров, каких только мог найти: таких, которые ткут разные шелковые ткани, таких, что делают луки для стрельбы и разное вооружение, таких, что обрабатывают стекло и глину, которые у них самые лучшие во всем свете. Из Турции привез он стрелков и других ремесленников, каких мог найти: каменщиков, золотых дел мастеров, сколько их нашлось; и столько их привез, что каких угодно мастеров и ремесленников можно найти в этом городе. Кроме того, он привез инженеров и бомбардиров и тех, которые делают веревки для машин; они посеяли коноплю и лен, которых до тех пор не было в этой земле. Столько всякого народа со всех земель собрал он в этот город, как мужчин, так и женщин, что всего говорят было больше полутораста тысяч человек. Между ними было много разных племен: турок, арабов, мавров и других народов, армянских христиан и греков католиков и наскоринов и якобитов. Этого народу было столько, что он не мог поместиться ни в городе, ни на площадях, ни на улицах, ни в селениях; и даже вне города, под деревьями и в пещерах его было удивительно как много».¹⁴² В источниках, современных Тимуру или написанных несколько позже, мы найдем много аналогичных указаний, но наиболее ярким, конечно, является вышеприведенное место из Клавихо, которого не могло не поразить такое множество свезенных в Самарканд ремесленников. Полное подтверждение этому мы находим и в археологическом материале, где надписи подчеркивают, что та или иная вещь сработана в Самарканде иноземным мастером.

В другом месте вышеупомянутый Клавихо отмечает одно чрезвычайно характерное распоряжение Тимура, согласно которому переходить через Аму-дарью в сторону Самарканда разрешалось без пропуска, а обратно только при наличности особой пропускной грамоты. Не подлежит сомнению, что Самарканд в эту эпоху был одним из наиболее крупных, если не самым крупным ремесленно-производственным и торговым центром мусульманского феодального мира. Он безусловно оставил за собой и Тебриз, и Сарай, и Ургенч в наиболее счастливые их дни. Однако не надо забывать, что база его богатства в огромной доле была искусственно создана, держалась на феодальном произволе самого Тимура и его эмиров, и при более нормальной обстановке, так сказать в мирное время, должна была несколько сузиться, что и случилось после смерти Тимура. Весь XV в. проходит под знаком распада «тимуровского наследства». Ни Улугбек в Самарканде, несмотря на весь внешний блеск последнего, ни Шахрух в Герате не могли создать каждый в своих областях столь твердой власти, которая была при Тимуре. По сути дела, попытка Тимуровского [60] государства есть последняя попытка — в условиях феодальной формации на базе развитых торгово-денежных отношений создать прочную централизованную власть, объединяющую области Средней и частично Передней Азии в одно целое. В дальнейшем мы видим развернутую картину феодального распада, когда крупные феодалы из дома Тимура вели одну междоусобицу за другой. Борьба эта была столь гибельна для производительных сил, что богатая еще так недавно страна стала быстро беднеть. Первые признаки упадка ремесленной промышленности и торговли Средней Азии падают уже на середину XV в.

В этом же XV в. появляются на горизонте новые массы кочевников переходящих на оседлое состояние. Это были узбеки. В XVI в. история оседлой Средней Азии уже прочно связана с их именем. Ни XV, ни XVI, ни XVII века не были еще предметом серьезного, тем более марксистского изучения. Пока в нашем распоряжении только некоторое количество фактов из чисто политической области, и ничего больше. На «сегодня» мы не можем построить даже в самых общих чертах картины социально-экономического строя Средней Азии — этого важного для нас периода. Но находясь почти на пустом месте, мы тем не менее можем на перспективы изучения его смотреть более оптимистически, чем на предшествующий период, хотя последний имеет о себе ряд работ. Гарантией здесь являются два важных момента: 1) интерес к нему у подрастающих марксистских кадров, особенно на местах в республиках, 2) борьба за новый источник, за деловой исторический документ, который от этого времени сохранился в таком количестве, что дает возможность по настоящему осветить не только социально-экономические вопросы своего времени, но и времени предшествующего.

А. Якубовский.

⁹⁵ Низам-ал-Мульк. SiassetNameh, стр. 144. В. В. Бартольд. Туркестан, т. II, стр. 330.

⁹⁶ Part II of the Lubabu’l-albab of Muhammed Awfi, ed. by E. G. Browne, London, Leide, 1903, р. 385.

⁹⁷ Анекдотическая беседа дервиша с садром произошла, по Ауфи, у горы Арафат.

⁹⁸ В. В. Бартольд. Туркестан, т. II, стр. 381.

⁹⁹ См. вышеупомянутую книгу Muhammad Awfi, рагt II, р. 385.

¹⁰⁰ Hamd-Allah Mustawi of Qazwin Nuzhat-al-Qulub. Gibb memorial, London, 1915, стр. 130.

¹⁰¹Ук. соч., 129, см. также В. В. Бартольд. «К истории крестьянских движений в Персии». Сборник в честь Н. И. Кареева «Из далекого и близкого прошлого», стр. 60—61.

¹⁰² Якут. Географ. словарь, т. I, стр. 296, а также В. В. Бартольд, указ. соч., стр. 61. Вышеприведенный отрывок взят в переводе В. В. Бартольда.

¹⁰³ Якут. Географ. словарь, т. I, стр. 296. В. В. Бартольд. «К истории крестьянских движений в Персии», стр. 61.

¹⁰⁴ В. В. Бартольд. Туркестан, II, стр. 405. Указ. соч. I, тексты, стр, 71.

¹⁰⁵ Rahatu’s Sudur (History of Saljuqs) of ar-Rawendi. Persian text, Gibb memorial, new series, 1921, . 40.

¹⁰⁶ Juwayni. Gibb series, t. XVI, . 95.

¹⁰⁷ К. Маркс. Летопись марксизма. Письма об Индии. Письмо I, тч III.

¹⁰⁸Qazwini. Nushat al-Qulub. Gibb memorial series, XXIII, I, 61 (персидск. текст).

¹⁰⁹ Qazwini. Nushat al-Qulub. Gibb memorial series XXIII, I, 76.

¹¹⁰ Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тамерлана в Самарканд в 1403—1406 гг. СПб., 1881, стр. 170. Цифра, конечно, явно преувеличена.

¹¹¹ В. В. Бартольд. Персидская надпись на стене Анийской мечети Мануче, стр. 35.

¹¹² Указ. соч., стр. 36—37.

¹¹³ В эту эпоху туркменские ковры уже славились и вывозились в разные страны. См. «Geographie d’Aboulfeda, publ. par Reinaud, 1840, . 379.

¹¹⁴А. Ю. Якубовский. Развалины Ургенча, стр. 15.

¹¹⁵ В. Тизенгаузен. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Арабск. текст, стр. 215; русский перевод, стр. 237.

¹¹⁶D’ibn Batoutah, ed. C. Defremery, t. III, арабск. текст, стр. 1—3.

¹¹⁷ Iule. Cathay and the way thither, t. II, p. 279 след.

¹¹⁸ Развалины находятся недалеко от Сталинграда на верховьях рукава Волги, Ахтубы.

¹¹⁹ А. Ю. Якубовский. К вопросу о происхождении ремесленной промышленности Сарая Берке. Изв. ГАИМК, т. VIII, в. 2—3, 1931. — Его же. Столица Золотой Орды — Сарай Берке. 1932.

¹²⁰ З. В. О., т. III. В. Радлов. Ярлыки Тохтамыша и Темир-Кутлуга, стр. 17 и след.

¹²¹ Указ. соч., стр. 21.

¹²² З. В. О., т. XV, стр. 0132. В. В. Бартольд. Рецензия на книгу Корнилова «Кашгария или Восточный Туркестан».

¹²³ В. В. Бартольд, Персидская надпись на стене Анийской мечети Мануче, стр. 7.

¹²⁴ Указ. соч. стр. 30—31.

¹²⁵ В. В. Бартольд. К истории крестьянских движений в Персии, стр. 60. Это ценное указание Хамдаллаха Казвини взято В. В. Бартольдом из рукописи Аз. Муз. 603 В. В. С, л. 27 а. В изданном тексте сочинения X. Казвини «Нузхату-л-Кулуб» места этого нет.

¹²⁶ Точное социальное положение его неизвестно.

¹²⁷ С. Е. Малое. Уйгурск. рукописн. документы, 132—133.

¹²⁸ А. Ю. Якубовский. К вопросу о происхождении ремесленной промышленности Сарая Берке. Изв. ГАИМК, т. VIII, в. 2—3, стр. 22.

¹²⁹ Ibn-Batoutah, изд. Defremery, II, 45.

¹³⁰ Указ. соч., II, 71.

¹³¹ Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканде в 1403—1406 гг., стр. 283.

¹³² Juwayni. Gibb memorial series, XVI, 85—90; см. также d’Ohsson «Histoire des Mongols», т. II, стр. 102—107.

¹³³ В сборнике Акад. Наук «Мир-Али-Шир», стр. 100—164. Ленинград, 1928.

¹³⁴ Шейх Увейс Джалаир (1356—1374).

¹³⁵ Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403—1406 гг., стр. 167—168.

¹³⁶ Tadhkiratu’shshu’ara of Dawlatshah by Ed. G. Browne. Перс. текст., стр. 277—288; и Dibn Batoutah, ed. C. Defremery, t. III, арабск. текст, стр. 64—70.

¹³⁷ В. В. Бартольд. Народное движение в Самарканде в 1365 г. 3. В. О., XVII, вып. I. Там указаны и источники.

¹³⁸ Самарканд был осажден в 1365 г. монгольскими феодалами из Семиречья. Чагатайские эмиры Хусейн и его помощник Тимур были разбиты и бежали, тогда и произошло восстание ремесленников. Захватив власть, восставшие отстояли город и прогнали врагов.

¹³⁹ О Тимуре см. Шереф-ад-дин-ал-Язди «Зафар-наме»; Ибн Арабшах «Чудеса предопределения в судьбах Тимура»; Клавихо «Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403—1406 гг.» и других авторов. У В. В. Бартольда в книге «Улугбек» целая глава посвящена Тимуру.

¹⁴⁰ Шереф-ад-дин ал-Язди. Зафар-намэ, т. I, стр. 448; см. также Абд-ар-Реззак Самарканди (Рук. Ленингр. Унив., № 157, л. 87 в).

¹⁴¹ В. В. Бартольд. К истории орошения Туркестана, стр. 65.

¹⁴² Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403—1406 гг. Перевод И. И. Срезневского, стр. 227.