«Нива», №43, 674-678

(+ илл. Хивинский поход. Эпизод из битвы 15 июля 1873 с туркменами-иомудами. С наброска нашего корреспондента рис. Н. Каразин, грав. Заблоцкий)

Вместе с теми страшными препятствиями, которые представляла нашим войскам природа, мало помалу начали расти вокруг геройских колон все новые и новые затруднения, в лице многочисленных неприятельских партий, словно вырастающих внезапно из земли и охватывающих наши отряды живою враждебною цепью. С каждым шагом вперед мы убеждались, что этот новый враг посерьезнее первого и что к нему надо относиться с предусмотрительностью и полным вниманием, иначе пришлось бы поплатиться полным неуспехом экспедиции и погибелью отрядов. Победы над Хивинскими войсками – стали доставаться нам все труднее и труднее и стоили нам все большего числа жертв. Особенно тюркмены иомуды – воинственное и довольно многочисленное полукочевое племя – выслало против нас свои лучшие боевые силы.

Мы опишем схватки оренбургского отряда на пересеченных местностях амударьинского бассейна вблизи цели экспедиции – Хивы.

20-го мая, едва только войска наши отошли на полперехода от своих бивуачных позиций у Мангыша, как появились на горизонте неприятельские наездники и быстро обскакали оба наши фланга; кроме того, показались четыре густые неприятельские колонны. Атака проведена была настолько решительно, что только усиленный огонь наших орудий и рассыпной беглый огонь стрелков соединенных кавказских батальонов ламакинского отряда и оренбургских линейных рот – мог хотя сколько-нибудь приостановить наступающие массы. Четыре раза возобновлял неприятель свои атаки, – и каждый раз его принуждали к отступлению, преследуя тюркменских и хивинских наездников лихими кавалерийскими атаками.

Несмотря на это, между отдельными нашими частями стали прорываться лучшие неприятельские всадники; не было возможности остановить этих отчаянных джигитов, — точно ослепленных фанатизмом, с остервенением кидавшихся на наши колонны. Сообщение между колоннами было прервано. Офицеры, развозившие приказания, должны были пробиваться с оружием в руках – и только и спасались благодаря легкости и лихости своих коней. Впрочем, не всякому удавались эти попытки: капитан Кологривов был буквально изрублен – шашками, едва только отъехал на несколько десятков сажень, по направлению к нашему обозу. Как бы то ни было, – но на этот раз поле сражения осталось за нами; неприятель отступил, оставив на полях и по арыкам многочисленные следы своего поражения. Серовато-пепельная почва буквально пестрела цветными халатами убитых, верблюжьими и конскими трупами.

Но на пути к Гурленю ханские войска вместе с теми же тюркменами попытались еще раз загородить нам дорогу. Надо заметить, что на этот раз тюркмены иомуды поклялись не возвращаться домой иначе как победителями русских. Местность на этот раз благоприятствовала им более чем первый. Вся дорога от Ктая до Гурленя представляла собой сплошное дефиле из мостов, садов и арыков. На каждом шагу встречались отдельные кишлаки (хутора), окруженные высокими стенами, что делало их похожими на маленькие форты, — представлявшие собою для неприятеля укрепленные позиции, — каждый из которых приходилось брать штурмом. На 11 версте от Ктая расстилалось довольно обширное поле, на которое и вывели наши войска – это пересеченная дорога. До 10 тысяч хивинцев ожидали нас на этом поле, и готовились дать нам здесь самую решительную битву.

С ночлега, соединенный оренбургский и мангышлакский отряды выступили уже в полном боевом порядке, имея перед собой сильные цепи стрелков. Скоро показался вдали неприятель. Пестрые толпы замелькали между массами садов и глиняными стенами зданий.

Главные массы наших войск шли среднею дорогою – цепи же стрелков пробирались по сторонам, перелезая через заборы, канавы, наполненные водою, пробираясь через кустарник. Дорога так суживалась местами, что едва только можно было – и то с помощью людей – протаскивать орудия одно за другим. Кроме этих препятствий, надо было непрерывным огнем стрелков удерживать неприятельских джигитов, так и рвущихся в наступление на наши колонны.

Едва только дорога стала шире, мы начали развертывать свои линии; батареи снялись с передков и открыли сильный огонь по неприятелю, в свою очередь осыпавшему нас из-за прикрытий градом пуль (положим, что более многочисленных, чем метких). Однако огонь наших орудий и возможность ввести, наконец, в дело все наши силы – начали производить свое действие. Промежуток между нами и неприятелем стал все увеличиваться и увеличиваться – и не трудно было заметить, что хивинские войска очень близки к полному отступлению. Только тюркмены упорно держались против нашей кавалерии, нестройными толпами носясь в карьер на своих горячих конях перед белыми линиями стрелков и линейцев.

Отступление, наконец, началось. Артиллерия наша несколько раз брала на передки, нагоняла хивинцев, снималась – и снова поражала картечью густые толпы отступавших. Несколько удачных атак кавалерии, особенно дагестанцев, навели ужас на неприятеля и превратили в положительное бегство.

Одновременно с нападением на наши главные силы, хивинцы сделали сильный натиск на наши обозы, прикрытые тремя только ротами пехоты и казаками под начальством подполковника Скобелева. Этот натиск был также отражен с большою потерею для неприятеля.

Результаты боя у Гурленя не замедлили выказаться – этот погром произвел сильное нравственное потрясение на ханские войска и значительно остудил пыл тюркмен иомудов, подорвав в них прежнюю самоуверенность. Большая часть тюркмен – после последнего поражения бросили хивинские войска и вернулись в свой район заниматься обычными занятиями. В наш лагерь явился посол от хана с мирными предложениями и с просьбою остановить наступление, но генерал Веревкин был слишком знаком с азиатскими нравами и опытен, чтобы поддаться на эту удочку. Он отклонил от себя всякие переговоры, предложил послу обратиться в туркестанские войска к главнокомандующему и сам продолжал безостановочно наступление.

Еще несколько переходов – настоящих боевых переходов – и соединенные отряды очутились в виду садов и стен хивинских предместий. Следующие выдержки из корреспонденции с места действия дают полное понятие о схватках под самыми стенами Хивы. Едва наши войска обогнули одну из многочисленных стен, окружающих сады и артиллерия стала занимать позиции, как хивинцы начали усиленный артиллерийский огонь. Снаряды ложились повсюду, нельзя было разобрать, откуда именно направляется неприятельский огонь, такие поднялись облака дыма и пыли. Несколько лошадей при наших орудиях были переранены; пострадали и люди. Вправо от артиллерии стояли апшеронцы и ширванцы, слева рота 2-го оренбургского линейного батальона. Наша пехота двинулась вперед едва несколько ослабел огонь неприятельских батарей, сильно пострадавших от действия наших орудий; но этот огонь, подкрепленные стрельбой из фальконетов и ружей, разразился с новою силою для того, чтобы остановить наших пехотинцев, ринувшихся в атаку. Апшеронцы и ширванцы бросились на мосты, заняли их и захватили два орудия; но в это время на наш левый фланг обрушилась вся неприятельская кавалерия, и 2-й линейный оренбургский батальон принял на себя этот натиск. Атака была отбита, кавалеристы хивинские врассыпную бросились назад, а оренбургцы со своею артиллериею поспешили зайти справа и открыли огонь во фланги по крепостным стенам. Между тем горсть ширванцев, человек 60 не более, под начальством капитана Алихана, заметили одно хивинское орудие, особенно сильно беспокоившее нас из-за своего прикрытия, перебежали мостки, перекололи прислугу и захватили это орудие почти из под самых крепостных стен, дымящихся от выстрелов по этой отважной горсти.

Дорого стоила эта победа соединенному отряду; в числе пострадавших был и сам храбрый и опытный генерал Веревкин, которому пуля пробила щеку пониже виска.

Хива была взята, но генералу Веревкину не пришлось долго стоять на месте. Тюркмены, озадаченные должно быть своим поражением, принялись с горя за грабеж и накинулись на соседние мирные оседлые племена. Чтобы прикрыть эти племена – русский отряд 19 июля выступил в Куня-Ургенчу. Кстати же надобно было прикрыть и наши съемочные партии, занимавшиеся исследованием старого русла Аму-Дарьи и съемкою местности театра военных действий.

Испуганный хан бежал… он слишком боялся гнева русских, чтобы тотчас же явиться к главнокомандующему; но скоро этот страх прошел, – не имея другого исхода, хан решился явиться к генералу Кауфману и отдался в его полное распоряжение.

Известно, что хану оставлена была его власть, едва только он согласился признать условия мира предложенные ему победителем, к чести которого надо упомянуть, что вслед за мерами о насущной потребности продовольствия войск первое место заняло – полное освобождение всех рабов в хивинском ханстве, в прежнем центральном депо невольничества.

Для объяснения последних кровавых событий, уже после занятия Хивы (я говорю о сражениях наших с тюркменами иомудами 15 и 16 июля), надо познакомиться несколько с отношениями тюркмен к хивинскому хану. Положительно ни один владыко не имел таких необузданных, кичливых подданных, как имел хан в иомудах. Многочисленное, воинственное, хорошо вооруженное и богатое племя до 30000 кибиток, занимая лучшие земли, положительно ничего не платило хану и обязывалось и то с грехом пополам выставлять по его требованию вооруженную силу. И то они, неся единственную повинность, исполняли ее не так, как желал того хан, а так, как им самим хотелось. Они, поступив в ханские войска, получали все содержание и, не довольствуясь этим, занимались грабежом своих же оседлых соседей – сделав себе из воровства и насилия главной промысел. Они убеждены были, что только их милостью хан может властвовать, и потому, считая себя единственными оберегателями ханской территории, смотрели на эту территорию как на свою собственность. Странное явление, что даже сам хан и его приближенные как бы разделяли это мнение; по крайней мере, со стороны хивинского владетеля не было сделано ничего, что бы могло изменить порядок вещей к лучшему.

Мог ли при таких обстоятельствах хан, в договоре с русскими, отвечать за своеволие и грабежи тюркмен? Понятно – нет! а дозволить господствовать таким образом этому необузданному племени и распоряжаться в ханстве по-прежнему – никаким образом не могло входить в программу наших действий, относительно так называемого хивинского вопроса.

Надо было сломить кичливость тюркмен материально и нравственно – и для этого в их кочевья был выслан отряд под начальством генерала Головачева, которому предписано было взять с тюркмен подать в количестве 300 000 рублей в виде пени за все их бесчинства. Налог, собственно говоря, весьма незначительный. Этому движению предшествовало между прочим следующее распоряжение главнокомандующего. Были вызваны старшины тюркменов в главную квартиру… долго никто не являлся, но наконец и то только к 8-му июля собрались некоторые, которым и объявлено было о наложении пени… Старшины начали вести между собой перговоры и не без колебания обещали генералу Кауфману собрать эту пеню… По одному из каждого отделения старшин вернулись в кочевья для распоряжения о сборе, остальные же остались в виде заложников.

Отряд генерала Головачева состоял из 8 рот пехоты, 10 орудий и всей кавалерии туркестанского и кавказского отрядов. В первый же день похода были встречены передовые отряды тюркменов иомудов, видимо приготовившиеся встретить силу силою. Получено было известие, что тюркменские семьи, скот и имущество откочевывают к Исма-Мут-Ата.

Между тем наш авангард настигнул один из тюркменских караванов. Это было 9 июля -–и этот день ознаменовался только тем, что настигнутый караван был положительно уничтожен, скот отбит и повозки сожжены.

Около 3-х часов пополудни с пикетов дали знать о приближении больших неприятельских партий, видимо готовых к нападению на наш лагерь.

Тотчас же тюркмены появились еще в больших массах, с начала впереди лагеря, а потом с обеих его сторон.

Пока наше внимание занято было нападавшими, часть туркмен обошла наш лагерь и наскакала на наших обозных верблюдов, которых не успели еще загнать в лагерь. Пять из них тюркмены успели захватить и бросились с этою добычею назад, но тут попали под перекрестный огонь стрелков и дорого поплатились за эту попытку.

Все остальные попытки неприятеля к нападению на лагерь были совершенно тщетны. Тюркмены понесли сильный урон и приостановили на время свои атаки. Тогда генерал Головочев сам, со всею кавалериею и отрядом полковника Новомлинского, перешел в наступление и на расстоянии 3-х с половиной верст буквально усеял степь неприятельскими телами.

15 июля, когда решено было двинуться далее, чтобы довершить поражение тюркменских скопищ у Ильялы и Кызыл-Такыра.

Предположено было выступить из лагеря ночью, но к вечеру сообщено было с пикетов о тм, что вокруг всего лагеря замелькали огоньки и слышно ржание лошадей. Считая возможным, что тюркмены повторят ночью свои атаки, отложено было выступление до рассвета – и генерал Головачев рапорядился устройством общего вагенбурга.

Едва только началось выступление, как со всех сторон послышалось самое оглушительное гиканье, топот лошадей и выстрелы нападающих. Первою приняла на себя это стремительное нападение наша кавалерия, она уже успела выстуипть из лагеря – и Бог весть чем бы это все кончилось, если бы пехота не успела стать в боевой порядок и прикрыть собою отодвинувшихся казаков. Ружейный и пушечный огонь открылся по всей линии. Густые массы туркмен представляли слишком хорошую цель для нашей картечи, производившей там ужасающие опустошения. Атака эта была до такой степени стремительна, что несмотря на полумрак видны были не только фигуры нападавших, но и их лица, искаженные фанатизмом и бешеной яростью. Конные подвозили за своими седлами пеших – и эти последние надвинув на глаза шапки, чтобы не видать страшного врага, врывались в самую середину наших колонн – и конечно гибли под ударами штыков и ружейных прикладов.