30-е апреля. Колодцы Адам-крылган. Мы выступили с позиции Хал-ата в три часа ночи на 30-е апреля, в составе девяти рот, одной конной батареи и 3,000 верблюдов. Кавалерия была оставлена с тем, чтобы нагнать нас на предпоследнем переходе к Аму-дарье. Погода, как будто для нашего ободрения, с самой ночи посвежела: задул холодный ветер, так что конная артилерия и главная квартира были одеты в пальто, но пехота следовала в гимнастических рубашках. Не успели мы отойти от Хал-ата двух верст, как местность стала изменяться: пошли почти на каждом шагу возвышенности и овраги, спуски и подъемы. Песок был сыпучий и мягкий: артилерийския колеса на целую четверть увязали в нем, оставляя глубокия колеи; лошадиная нога с бабкой погружалась в песок и это на пространстве, как в то время определяли, до 36 верст, от Хал-ата до Адам крылгана. Легко себе представить всю тяжесть этого похода для людей, лошадей и даже для верблюдов… Благодаря Бога, свежесть ночи и воздуха несказанно облегчили поход, и мы с трех часов ночи безостановочно шли до десяти часов утра, потому что переход этот, до Аму-дарьи, мог быть совершен не иначе, как по самому тщательному разсчету каждаго марша. В десять часов утра стянулись на привал и отряд был остановлен. Началось отчихивание людей от пыли и песку, которому вторили откашливание лошадей и рев верблюдов; эта смесь гармонии, или, вернее, дисгармонии, долго оглашала пустынную окрестность и слышна была издалека. Солнце, по обыкновению, начинало печь жесточайшим образом, духота усиливалась. Нам давался шести-часовой привал на жгучем песку, под открытым небом; кругом нас, на необозримой степи, всюду колючки и затем ничего. Верблюды были развьючены и кормились колючкой; лошади же не имели никакого корма и ни капли воды. Им дали ячменя и, пред выступлением с привала, по порции воды, т. е. по ведру, из турсуков: здесь мы, в первый раз приступили к расходованию воды порциями из турсуков как для людей, так и для лошадей. Верблюдов [21] совсем не поили, во-первых потому, что они легко могут оставатся три дня без питья; и во-вторых напоить всех 3,000 верблюдов, было невозможно: каждый верблюд выпивает за один раз не менее пяти ведер.

Мы снялись с привала в четыре часа пополудни, отдохнув несколько часов. Дальнейшее следование наше ничем особенно не отличалось: отряд шел под лучами жгучаго солнца по такому же однообразному песчаному пути, как и предшествующий. В седьмом часу вечера стал спадать жар и дыханию сделалось несколько легче, свободнее. Люди и животные приободрились и стали шагать как будто скорее…

К десяти часам вечера мы подошли к урочищу Адам-крылган, где нас встртил генерал Бардовский. Тут местность представляла совершенно особенную картину: повсюду казались нагроможденными, как бы нарочно, несметныя кучи песку, образовавшия высокие песчаные холмы один подле другого; между ними впадины или довольно глубокие овраги. Поэтому, позиция для расположения отряда оказалась довольно тесною, в особенности при размщении тянувшейся с нами вереницы верблюдов. Войска разместились в лощинах, между холмами, только цепь и пикеты были выставлены на холмах. Хотя луна, как говорится, светила полным своим блеском, но, все-таки, ночное время, в походе как и всюду, мешает хорошенько ориентироваться и поудобнее устроиться. Ариергард присоединился к нам немного позже. По прибытии на Адам-крылган, командующий войсками, не сходя с коня, объехал весь бивак, в сопровождении главной квартиры и своего конвоя. При этом, он благодарил нижних чинов отряда генерала Бардовскаго за их труды по вырытию колодцев и добыванию воды.

Прибыв на Адам-крылган вместе с главною квартирою и объехав за командующим войсками всю позицию, я попал на то место, где были расположены саперы, так как место главной квартиры было близко от них. Ко мне присоединился мой сын, адъютант генерал-адъютанта фон-Кауфмана, и еще кое-кто из товарищей, и наши гостеприимные друзья-саперы накормили и напоили нас чаем за целый день. Затем, дождались прибытия наших верблюдов; пошел опять шум, возня, развьючивание этих кораблей пустыни, отыскивание места для них, разстановка палаток… Насытившись у саперов, я почувствовал, что усталость берет верх и меня сильно клонит ко сну. Тут меня взяло раздумье: раздеваться, или нет? Сделав такой переход и не предвидя [22] возможности появления неприятеля, о близости котораго не имелось никаких признаков, я решился раздеться и тотчас заснул, как убитый.

Вдруг, на утренней заре, когда луна начинала уже потухать, саперный горнист до такой степени неистово затрубил тревогу, что я вскочил, как говорится, совершенно без памяти. Слуга мой уже подавал мне платье, а татарин оседлал лошадь; я в минуту был готов, и так как командующий войсками был близко, то вся главная квартира почти одновременно присоединилась к нему. Князь Евгений Максимилианович был одним из первых подъехавших к главному начальнику войск, а чрез пять минут подскакал и страдавший лихорадкою, Великий Князь Николай Константинович.

Генерал-адъютант фон-Кауфман впереди, а мы все за ним, групою переезжали с холма на холм, так как вся местность состояла из крутых возвышенностей и спусков. Вскакавши, по мягкому песку, на первый высокий холм, нам всем чрезвычайно ясно было видно, во первых, все наши войска, стройно стоявшия на своих местах; а, во-вторых, с помощию занимавшейся зари и потухающей луны, мы могли разсмотреть и неприятеля. Он то разъезжал взад и вперед, то собирался на месте в кучки, то внезапно бросался вскачь по направлению к нашей позиции, как будто делая вид, что хочет атаковать нас; вероятно же он сам сильно трусил выдвинутых против его кучек стрелковых взводов.

Переезжая, во главе своей свиты, с одного холма на другой, командующий войсками совершенно спокойно разсматривал все движения неприятеля и делал необходимыя распоряжения относительно высылки пехотных частей вперед, по направлению к неприятелю; все приказания отдавались им тихо, с невозмутимым хладнокровием. Тем больший контраст представляла его свита и адъютанты, скакавшие в разныя стороны для передачи приказаний главнаго начальника.

Туркмены, между тем, в виду нас, продолжали творить разнаго рода эволюции: и стреляли и собирались в кучки, потом пускались с гиком вскачь к нашей позиции; но так только раздавался залп какого нибудь из наших стрелковых взводов, тотчас все кучки разсеявались во все стороны. Я видел, как командующей войсками несколько раз отдавал приказания Князю Евгению Максимилиановичу ехать к выдвинутым взводам и давать [23] им направления, соответственно изменявшимся движениям неприятеля, и Его Высочество, всякий раз, пускаясь с места во весь карьер, по крутым спускам и подъемам, с быстротою и точностию исполнял возложенныя на него поручения.

Во время наших переездов, на одном из фасов отряднаго расположения, командующему войсками было доложено, что несколько тюков от павших дорогою верблюдов оставлены при небольшом прикрытии, в недальнем разстоянии от позиции, и что, в настоящее время, при появлении неприятеля, они могут подвергнуться опасности. Командующий войсками подозвал к себе генеральнаго штаба подполковника барона Каульбарса, обратившего на себя внимание еще в кульджинской экспедиции, где он был ранен в рукопашной схватке, и приказал ему взять одну из рот, чтобы отогнать неприятеля от наших тюков. С холма, на котором мы находились, видно было, как барон Каульбарс повел роту в сомкнутом строе по направлению к неприятелю, и затем, оставив один взвод на возвышенности, которая командовала местностию, где находились наши брошенные тюки и отсталые верблюды, пошел с другим взводом на встречу туркменам, которых и разогнал несколькими выстрелами.

Часу в пятом утра, неприятель был окончательно разсеян, так что ни одного человека не оставалось вблизи нашего расположения.

1-го мая. Бивак на Адам крылгане. Название, данное урочищу Адам крылган, занимающему песчаное пространство слишком в 60 кв. верст, в переводе значит «гибель человеческая». Однако, к тому месту, где мы стояли и где отрядом генерал-майора Бардовскаго были отрыты колодцы, нельзя было в точности применить ужасающаго значения этого названия. Но нам необходимо было следовать вперед; нам нужно было, во чтобы ни стало, скорее перейти открывавшееся перед нами безводное пространство. По сделанному разсчету, основанному на имевшихся в отряде запасах, и на количестве состоявших в нем людей и вьючных животных, весь переход этот надлежало совершить не иначе, как в два раза; в противном случае результатом могла бы быть действительная гибель отряда.

Трудность предстоявшего перехода никого не обманывала если движение наше от Хал-ата к Адам-крылгану, с выдержанными лошадьми и оправившимися (на Хал-ата) верблюдами,— и притом, по местности, не могшей идти в сравнение с тем, что нас [24] ожидало впереди—было сопряжено с большими тягостями, то возможно ли было питать уверенность в благополучном исходе нашего странствия по мертвой и знойной пустыне, и в том, что всем нам удастся увидеть живыя воды Аму-дарьи? Притом, вчерашняя ночная тревога ясно показала нам близость неприятеля, который не преминул бы воспользоваться предстоявшими нам бедствиями….

Командующим войсками решено было выступить с настоящего бивака у Адам крылгана в три часа ночи и следовать, без ночлегов, с таким разсчетом, чтобы, пройдя верст двадцать при наступлении сильной жары, останавливаться часов на семь или восемь, и потом опять двигаться далее. В час по-полуночи, на Адам-крылгане был подан сигнал подъема и вьючки верблюдов. В третьем часу войска и верблюжий обоз начали вытягиваться, перебираясь чрез безчисленное множество барханов; следования войск подобнаго настоящему, я полагаю, никогда не бывало. Люди, верблюды, артилерия утопали в этом, по истине, песчаном море!… А отряду надо было идти по разсчету, непременно до девятаго часа утра. Когда же взошло солнце, а с ним вместе наступила жара, то картина движения нашего отряда приняла самый печальный колорит. К командующему войсками неоднократно приходили донесения о страшной потере верблюдов, валившихся сотнями, и о трудности движения артилерии. Генерал фон Кауфман, по временам, пропускал мимо себя войска, или сам объезжал их, и обоз, не останавливая следования. Ариергарду было строжайше подтверждено, не останавливаясь в пути, сжигать немедленно все брошеные вьюки, как казенные, так и частные. Опередив в последний раз весь отряд, командующий войсками остановил авангард около десятаго часа утра с тем, чтобы сделать большой привал часов на шесть или на семь; ко времени остановки авангарда, им было пройдено, по удостоверению съемочной партии, 19 ½ верст от Адам-крылгана. Остальныя войска и части, конвоирующая обоз, подходили постепенно, но крайне медленно, опаздывая несколькими часами, так что ариергард пришел на привал с последними верблюдами обоза к шести часам вечера (следовательно восьмью часами позже главнаго отряда), оставив по дороге, на пространстве 19 ½ верст, около двухсот верблюдов.

В числе многих офицерских верблюдов пали и мои два, на них были мои вещи и два турсука, наполненные водою, для меня, двух моих слуг и двух лошадей, по разсчету на весь переход до Аму-дарьи. Верблюды мои были сильные, доказательством чего [25] служит то, что, во все время похода, они всегда приходили на привал или ночлег из числа первых, и никогда не отставали. Когда пали мои верблюды, то заведующий обозом объявил моим людам, чтобы они старались перевьючить наши вещи хотя бы на ранее приставших верблюдов, валяющихся по дороге; в противном случае, как только подойдет ариергард, вещи тотчас будут сожжены. Измученные сами, люди мои подбирали по дороге несколько раз и по нескольку верблюдов, брошенных передовым обозом, на которых и раскладывали мои вещи; но все эти бедныя животныя, сделав версту, полторы, вновь ложились, падали и уже поднять их не было никакой возможности. Таким образом, слуга мой, с нанятым мною татарином, понабирали и попеременяли десятков до двух верблюдов. Наконец, почти в виду самаго ариергарда, из трех вербдюдов, на которых тащились мои вещи, два легли окончательно. Тогда заведующий обозом сделал было уже распоряжение о предании огню моих пожитков, но слуга мой, видя, что это уже было не простой угрозою, потому что в его же глазах сожигали даже казенныя вещи, и не зная какие предметы моего имущества он может, без моего позволения, предать истреблению, решился выбросить часть вещей своих и татарина и, наконец, так как самое тяжеловесное, по его словам, были турсуки с водой, то он и из них выпустил воду!… Хотя почтенный мой Семен и сделал это «по простоте сердечной», но этим самым он поставил нас троих и моих лошадей в прескверное положение… Люди мои пришли на привал, одновременно с ариергардом, к шести часам вечера и, так сказать, тащили за собой двух верблюдов с моими вещами, но воды ни капли, а разстояние до Аму-дарьи, по гадательным разсчетам, полагали еще верст в шестьдесят.

2-е мая. Продолжение следования от Адам-крылгана; большой привал. Положение мое и большинства всех нас, в шесть часов вечера 2-го мая, совершенно отвечало прозвищу Адам-крылгана, т. е. гибели человеческой…. Я, мои двое спутников и наши лошади оставались без капли воды и, вдобавок, без всяких перевозочных средств.

Однако, как ни безнадежно было наше положение, но состояние самаго отряда внушало еще более тяжкия опасения. Кроме сожженных и зарытых в земле казенных вещей, были брошены по дороге, не доходя верст 10 или 12 до привала, и такие предметы, без которых отряду немыслимо было обойтись, как, например, [26] инженерный парк и артилерийские снаряды. По распоряжению командующего войсками, с главной квартиры и с пришедших ранее на привал частей войск, немедленно было собрано до 100 более крепких верблюдов, которых тотчас и послали за оставленным казенным имуществом. Верблюды эти, действительно, доставили брошенное казенное имущество, но затем как сами они, так и остальные сотоварищи их по отряду, еле могли передвигаться.

В таком положении, имея с собою воды на каких-нибудь два дня, и не совершив даже полнаго перваго перехода, по разсчету движения к Аму-дарье, отряд не был в состоянии следовать далее; чувствуемый уже людьми и животными недостаток воды еще усугублял бедствия!…

Представлявшийся для решения вопрос мог поставить в тупик кого угодно. Следовать вперед, значило бы растерять остальных истомленных животных и лошадей, а самим оставаться в этой отверженной Богом местности и ожидать мучительной смерти от жажды и изнурения. Стоять тут, где нам дан привал, было физическою невозможностью. Воротиться же отряду вспять не приходило никому в голову. Да и мыслимо ли было бросить незаконченным дело, к которому мы все давно готовились, на которое с напряженным, а может быть и с злорадственным, вниманием устремлены были взоры всей Средней Азии, и за исходом котораго с редким интересом следили в Европе?…

Времени терять было нельзя. Не зная определительно, как велико еще разстояние до Аму-дарьи и не удастся ли открыть где либо воду в окрестностях нашего расположения, командующей войсками решил пока не трогаться с места и приказал приступить к рытью колодцев на самой позиции. Не только солдаты, но и все мы с понятным рвением принялись за работу. Увы! старания наши были тщетны: вода не показывалась. В это время один из отрядных джигитов сообщил, что верстах может быть в семи от нас, но в стороне от пути, ведущего к Аму; должны находиться колодцы с водою. Джигиту была обещана большая награда, и этот смельчак, из преданности ли к русским, или сознавая, что и ему не миновать общей гибели, поскакал, часу в восьмом вечера, при лунном свете, отыскивать предполагаемые им колодцы. Каждый понимал, что от успеха этого джигита зависела участь всего отряда. А между тем предприятие его было крайне рискованное: будь он пойман туркменами, голове его не миновать мешка, а нам предстояло бы еще худшее…

[27] Пока молодец этот рыщет, я опишу состояние моего личнаго положения, по которому можно судить и об остальных.

Прибыв вместе с главною квартирою и авангардом к месту привала в десятом часу утра, я в спокойном еще состоянии ожидал, что мои верблюды подойдут, может быть, через час или через два, а пока пристроился к сыну моему, который, вместе с своим товарищем, также адъютантом генерала Кауфмана, майором Адеркасом, делали поход вместе. Зная, что каждый из них припас собственно для себя бутылочку, другую воды, я, не смотря на страшную сухость в горле, затруднявшую дыхание, не решился даже у сына попросить глотка из его бутылки. Вода у всех была разсчитана на дневную пропорцию как для себя и прислуги, так и для наших лошадей; даже солдаты получали воду чаркою. К счастию, верблюды сына и Адеркаса пришли часа через полтора после нашего прихода. Наставили чайник, и я с наслаждешем выпил две чашки чая с кислотою.

Не спав почти две ночи сряду—эту ночь и ночь тревоги, и пробыв около суток без пищи, я думал было заснуть; но внутреннее безпокойство в ожидании появления моих людей отгоняло от меня сон. Проходит час, другой, проходит три часа, а мои верблюды все не показываются. А тут, как нарочно, поминутно приходят донесения о падеже верблюдов, о гибели офицерских и казенных вьюков. В ответ на это летят приказания жечь и истреблять менее нужныя вещи, а что найдено будет необходимым спрятать, то зарывать. Отправляют из авангарда и главной квартиры верблюдов за брошенными казенными вещами и, наконец, скачет в ариергард сам начальник отряда, генерал Головачев.

Истомленный духотою, невыразимо страдая жаждою, не видя появления моих людей после шести часоваго ожидания, я начинал приходить в какое то убийственное нравственное состояние… Наконец, я воспрянул: с подходом ариергарда к месту привала, я вдруг увидел моего слугу, Семена, и татарина, еле-еле плетущихся, и тащивших за собой двух верблюдов. Эта минута была одною из самых отрадных в жизни. Но после такой радости кто может себе представить мое уныние, когда люди объявили мне, что они вылили воду из турсуков, побросали много своих вещей и часть моих?!..

Наконец, после долгих объяснений, мой Семен сказал, что он сохранил мне две бутылки воды, а третью выпил сам с татарином. Когда он подал мне бутылку с водою, обшитую [28] кошмою, я не могу сказать, что я чувствовал.. Прильнув губами к горлышку, я стал пить прямо из бутылки: вода была теплая, как из кострюли, не смотря на то, я невольно хватил много; но потом, опомнился, сел на свой оставшийся тюк и сидел, как сидел Марий, на развалинах Карфагена…. В это время пошел сильный говор о том, что мы все-таки будем продолжать следование и уйдем в ночь; что приказано зарывать, истреблять и жечь все лишния вещи и что всё тяжести будут разсчитаны на наличное число годных верблюдов; притом, чтобы не обременять этих обезсиливших животных, решено было, что каждый верблюд понесет половину того, что он нес прежде, а пожалуй и того менее. Некоторые предметы, действительно, стали зарывать в землю, и вслед за тем, запылали и истребительные костры. Я также, как и другие, сам стал отбирать свои вещи, предназначенныя мною к уничтожению: сперва зарыл железную кровать, потом сжег свой столик, табуреты, палатку, шинель, тюфяк от кровати, несколько кошем, оставив для себя только одну кошму и одну подушку и под конец истребил еще несколько вещей из платья и даже из белья….

Вид отряда был довольно мрачный: изнуренная жарой и жаждой часть людей сидела в задумчивости, ожидая чем разрешится наше положение, другая старалась найти во сне успокоение от физических и нравственных страданий. Картина эта освещалась бледным светом луны, взошедшей в одиннадцатому часу ночи над этой необозримой песчаной пустыней: она равнодушно взирала на то, что творилось, ни в ком не принимала участия, для всех одинаково светила…

Вдруг, с песчанаго холма, на котором стоял командующий войсками, с главной квартирой, сбегает кто-то и, с радостным криком, сообщает, что посланный джигит возвратился, отыскав колодцы с водою не далее семи верст отсюда!!.. Нужно было видеть тот момент, когда весь люд всполошился и вскочил с своих мест, услышав весть, приносившую с собою и бодрость духа, и силы к перенесению новых лишений,—одним словом жизнь!

Известие это было привезено опять-таки человеком, который во весь поход приносил нам одну из самых громадных услуг своими сведениями,—я говорю о нашем, так сказать, колоновожатом, подполковнике генеральнаго штаба бароне Аминове. Грешно было [29] бы не отдать ему полной справедливости, так как человек этот был по истине мучеником своей походной деятельности.

Получив донесение об открыли колодцев в стороне от нашего расположения, командующий войсками командировал подполковника генеральнаго штаба барона Каульбарса, с сотнею казаков и ротою 8-го линейнаго баталиона, для занятия найденных колодцев. Отряду приказано было вьючиться и быть готовым к выступлению в первом часу ночи. Сам же генерал-адъютант фон-Кауфман с главною квартирою и вся кавалерия, которая к ночи прибыла к нам с урочища Хал-ата, опередили отряд и прибыли к колодцам часа чрез полтора; отряд же со всем обозом подошел к нам лишь с восходом солнца.

3-е мая, Алты-кудук. Подойдя к колодцам, номандующий войсками был встречен бароном Каульбарсом, который доложил ему, что на Алты-кудуке найдено шесть колодцев с водою, из которых один засыпан, и все глубиною от 16 до 20 сажен. Как бы то ни было, но находка эта была для отряда точно манною небесною в пустыне.

Как дать понятие о настоящей местности? Та же нескончаемая степь, но только с несравненно более глубоким и рыхлым песком; никакой растительности, ни травинки, ни малейшаго признака жизни…. Вся эта местность вдоль и поперег пересекается барханами, оврагами и громадными наносами песку. Последний до того здесь рыхл, что нога углубляется в него, по крайней мере, на четверть аршина, а когда подует ветер, или завернет ураган, то мятель, вздымая песок, творит такую тьму, что застилается солнце.

Едва только войска разместились на биваке и колодцы были распределены между частями отряда, как толпы солдат обступили их. Тотчас был водворен порядок: поставили часовых, назначили офицеров дежурить у колодцев, а штаб-офицеров главной квартиры наблюдать за последовательным порядком отпуска воды в части войск и разным чинам отряда. Имевшаяся в турсуках вода была также роздана войскам как для варки пищи, так и для питья и пойла лошадей, разсчитывая на то, что турсуки могут быть наполнены свежим запасом воды из колодцев на весь переход до Аму-дарьи.

Целый день был занят добыванием и отпуском из колодцев воды. Вычерпывание ея с глубины до 20 сажен было весьма затруднительно, а между тем масса жаждущих солдат не давала [30] отбоя; независимо тех порций, которыя отпускались в части для варки пищи, начали отпускать уже воду по запискам из частей и по прилагаемым именным спискам людей. Расход воды значительно превышал приход, т. е. накопление воды в колодцах. К вечеру же убедились, что не только изнуренныя животныя не могли быть вдоволь напоены, но что сами люди находились в ужасных страданиях от недостаточности отпускаемой им воды. Наконец, к довершению злополучия, докладывают, что завтра в эту пору, т. е. к ночи, в колодцах не станет ни капли воды. С самаго утра и в продолжение целаго дня не переставали работать над разчисткою засыпаннаго колодца и над отрыванием новых, но время прошло в напрасных тяжелых трудах! Положение отряда становилось отчаянным.

Как быть, что предпринять? Как выйти из этого опаснаго кризиса?!.. Суждениям, толкам и пересудам не было конца; жаль только, что все мнения, в этом случае, были столь же различны, как различны сами люди, их высказывавшие.

Командующий войсками созвал тогда совет, на который собрались генералы, начальники частей, офицеры генеральнаго штаба и, может быть, еще некоторая из более опытных личностей в отряде. Не принадлежа ни к тем, ни к другим, я не был приглашен, а потому достоверно и не знаю, что там происходило, разве только по наслышке. Результатом же совещания было следующее распоряжение командующаго войсками: отправить в ту же ночь всю кавалерию, всех артилерийских и офицерских лошадей, всех верблюдов отряда с турсуками и деревянного посудою, могущею вмещать воду, две стрелковых роты, одну роту 8-го баталиона и полроты саперов, под начальством генерала Бардовскаго, на место прежней нашей стоянки на Адам-крылгане, где тем же отрядом генерала Бардовскаго, несколько дней тому назад, отрыта была вода в изобилии.

Отправление этого отряда давало, во-первых, возможность остающимся на настоящем биваке войскам извлечь из имеющихся здесь колодцев совершенно достаточное для них количество воды, а во-вторых, отправляемыя на Адам-крылган лошади и верблюды могли быть все досыта напоены и, в течение нескольких дней отдыха там, возстановить свои силы. Затем, наполнив водою все турсуки и деревянную посуду на Адам-крылгане, отряд генерал-майора Бардовскаго должен был вернуться к нам обратно, с тем, чтобы, напоив еще раз лошадей из здешних уже [31] колодцев, немедленно выступить со всем туркестанским отрядом к Аму-дарье.

Заканчивая сегодняшний дневник, я не могу не высказать удивления тому, как человек, а в особенности русский, в состоянии переносить, выпадающия иногда на его долю, тяжкия страдания и лишения! Целые дни находиться в удушливой атмосфере, ходить по раскаленным, сыпучим пескам и под палящими лучами солнца, неся на себе ружье и амуницию, и не имея возможности утолить мучительную жажду,—воля ваша, это такое испытание, преодолеть которое делает величайшую и неоспоримую славу нашему богатырю-солдату.

4-е мая, Алты-кудук. Отправление трех с половиною рот, всей кавалерии и всех артилерийских и офицерских лошадей, с верблюдами, на Адам-крылган, дало возможность, на другой же день, возстановить силы оставшихся на настоящей стоянке войск и всех нас. Не слышно более у колодцев людей, умоляющих об отпуске им хотя бы одной чарки, одного глотка воды, все стали получать ее в достаточном количестве, не только для приготовдения пищи, но и для питья. Тем не менее, вода продолжала отпускаться не иначе, как по определенной для каждаго из чинов отряда порции.

К полудню, отряд уже освежился, люди стали веселее и подвижнее. К вечеру, по приказанию командующаго войсками, перенесены были к колодцам бывшие с нами понтоны, для наполнения их водою, с тем, чтобы, по возвращении Бардовскаго, немедленно напоить из понтонов всю массу лошадей и верблюдов и двинуться уже в дальнейший путь с той водою, которая должна быть привезена в турсуках и деревянной посуде с Адам-крылгана. Целую ночь продолжалось выкачивание воды из колодцев в понтоны, и когда, отработавшая свой урок смена возвращалась в лагерь, то слышался уже веселый смех и солдатския остроты на счет достатка воды: «пей, хоть до опьянения!»…

5-го мая, Алты-кудук. Я проснулся сегодня в восьмом часу утра: значительно подкрепив себя вчера утолением мучившей нас всех жажды, я спал эту ночь как убитый, без просыпа, не взирая на то, что у меня нет уже ни кровати, ни тюфяка, ни других принадлежностей, с которыми люди привыкли соединять представление об удобно проведенной ночи.

Лежа на кошме, разостланной на поверхности глубочайшаго песку, мы с бароном Каульбарсом предаемся кейфу; но невыразимая [32] жара и духота одолевают до последней крайности. Меня сильно разбирает зависть и досада, что я не могу приспособиться и и переносить все лишения труднаго похода также бодро, как барон Каульбарс. Хлеба мы не имеем уже около двух месяцев; сухари, которыми мы питаемся, конечно, из хлеба, но, все-таки, это далеко не то, что хлеб. Правда, наши люди и солдаты достают у сопровождающих нас туземцев какия-то лепешки: это ни что иное, как блин, имеющий четверти полторы в диаметре, приготовленный иной раз на сале, а большею частию на воде; поверхность его как бы вся в узорах от сальных пятен и прилипшаго песку, а когда лепешки эти зачерствеют, то оне также удобосъедомы, как и всякая подошва. Несмотря на все мое желание, я не мог проглотить куска этого местнаго продукта; барон же Каульбарс ест эти лепешки с наслаждением.

У колодцев хотя, по-прежнему, много солдат, но уже не страждущих и жаждущих, а занятых выкачиванием воды и наливанием ея в понтоны. Унылость и изнурение исчезли с лица всех. Сегодня, вечером, по всему биваку слышны были песни солдат, видно было, как они в палатках принялись за свои обычныя хозяйственныя занятия; кто чинил рубашку, кто сапоги, а кто прочищал ружье от пыли и нанесеннаю песку. Когда жар немного спал, у ставки командующего войсками играла музыка 3 го стрелковаго батальона; это чрезвычайно разсеевало офицеров и подбодряло солдат, которые устроили нечто в роде гулянья на музыке.

Вечером же приведены были с одного дальняго колодца два оконенных всадника, хорошо вооруженных. Они были приняты за хивинцев или туркмен, но потом оказалось, что это передовые люди каравана с ячменем, высланнаго бухарским эмиром командующему войсками. Мы все были чрезчычайно рады, не столько ячменю, сколько верблюдам; потому что, если бы от нас зависело, то, в этом случае, мы бы поступили как Осип в «Ревизоре», который, принимая подарки от купцов, не упускал брать и веревочку, говоря, что в дороге и веревочка пригодится; а нам-то как могли бы пригодиться верблюды для перехода к Аму-дарье!

6-го мая, Алты-кудук. Сегодня четвертый день, как отряд генерала Бардовскаго выступил отсюда на Адам-крылган. В эти дни состояние оставшихся здесь войск значительно изменилось к лучшему: вернулась прежняя веселость и уверенность в каждом человеке, и все ждали с нетерпением возвращения товарищей с [33] Адам-крылгана, чтобы скорее направиться к столь давно желанной великой реке Средней Азии. Тут же пришло и утшительное известие от генерала Бардовскаго о том, что кроме потери от изнурения одной артилерийской, двух казачьих лошадей и некольких верблюдов, отряд его дошел благополучно до Адам-крылгана; саперы отрыли там еще не малое число колодцев, люди, повидимому, поправляются, и все лошади и верблюды совершенно напоены. Всех колодцев на Адам-крылгане полагают вырыть около 60, так что воды будет вполне достаточно для тех частей войск и транспортов, которые должны будут прибыть вслед за нами из Хал-ата.

Между прочим, генерал-майор Бардовский уведомлял, что прибытия на Адам-крылган транспорта с провиантом он ожидает сегодня, к вечеру, а завтра 7-го числа, полагает принять его, и вечером выступить к нам на присоединение. Это несказанно обрадовало всех нас потому, что мы наверное разсчитывали, 8 го числа, в ночь, двинуться со всеми силами к Аму-дарье.

Вследствие этих предположений, командующий войсками признал необходимым командировать подполковника барона Аминова, с полусотнею казаков от сборной сотни, под начальством корнета Буренстама, по направлению к Аму-дарье, для разведывания предстоявшего нам пути и сделания легкой рекогносцировки местности. Барон Аминов выступил сегодня, в пять часов утра, и верстах в семи от нашего бивака, боковыми патрулями его встречен первоначально один туркмен, потом еще несколько и, наконец, из-за бархана показалась кучка человек в пятьдесят.

Барон Аминов поручил тотчас же некольким казакам захватить живьем, хотя бы одного туркмена; казаки бросились в догонку за неприятельскими всадниками. Корнет Буренстам, имея под собой хорошую лошадь, первым наскакал на туркмена и нанес ему удар саблей, который тот, впрочем, успел отпарировать, и во весь опор помчался на своем борзом аргамаке, преследуя его, корнет Буренстам выстрелить по нем три раза из револьвера, но неудачно. Скакавший в это время, на перерз туркмену казак, хотел его остановить, но получил легкий удар шашкою, что, однако, еще более подзадорило казака, который все с большею настойчивостью стал задерживать своего противника. Не надеясь спастись бегством, туркмен выстрелил из ружья в бок казаку, но пуля только скользнула по коже, сделав одну царапину; в свою очередь и казак, раздраженный упорством [34] туркмена, и видя, что захватить его живым ему не удастся пустил в него свой заряд и положил туркмена на месте. …

Во время этого же преследования шайки, один урядник так лихо наскакал на туркмена, что, не дав ему опомниться, мигом выхватил у него ружье из рук. Остальные казаки, в свою очередь, гнались за туркменами, но не могли их настигнуть, так как казачьи лошади, изнуренныя походом и лишениями, далеко уступали в быстроте свежим туркменским аргамакам; притом же, барону Аминову было приказано не увлекаться преследованием и не удаляться от лагеря.

После этого маленькаго эпизода, разсказы о котором несколько разсеяли нашу монотонную бивачную жизнь, остальной день прошел совершенно спокойно. Ложась спать, мы утешали себя надеждою, что, с небольшим через сутки, к нам вернется отряд Бардовскаго и мы, наконец, распрощаемся с Алты-кудуком.

7-е мая, Алты-кудук. Вчерашняя ночь служила некоторым отдохновением после дневных страданий от страшной духоты и 45° зноя….

С ранняго утра начинается жизнь в лагере. Солдатики наши уже забыли о перенесенных ими муках, и идут на работы весело и бодро: в их групах слышится бойкий говор и хохот, перемешанный иногда с тихою русскою песнею, которая как-то особенно многозначительно звучит в этой мертвой средне-азиятской глуши. Утренняя прохлада, если только можно назвать прохладою одну духоту без убийственнаго действия солнечных лучей, продолжается недолго; в песчаной пустыне солнце не медлит вступать во все свои права, чтобы разслабляющим образом действовать на организм человека. Но, не смотря на изнурительный жар, работы идут безостановочно; я называю работами продолжение выкачивания воды из колодцев и наливания ея в понтоны.

В течение сегодняшняго числа, получено было с нарочным донесение генерала Бардовскаго, которое немного смутило нас и заставило опасаться, что его отряд не соединится с нами завтра, вследствие происшедшаго с ним случая. Дело было так:

Вчера, 6-го числа, на утренней заре, часов около четырех, пикетами генерала Бардовскаго замечено было приближение неприятеля двумя партиями, каждая, примерно, человек в 200. Начальник отряда не велел даже трубить тревоги, а прямо выстроил отряд и выслал против каждой партии по одному взводу. Вскоре к двум туркменским шайкам присоединилась еще третья, также [35] человек в 200, а потому, в промежуток между обоими взводами, выдвинут был еще один, так что из трех взводов составилась густая цепь, Туркмены, как сказано в донесении, начали очень смело бросаться на цепь, но были отражаемы выстрелами стрелков; видно было как у них падали люди и лошади, и как туркмены живо подхватывали своих убитых и раненых. Наконец, против неприятеля высланы были ракетная батарея и кавалерия; пущенными тремя ракетами вся эта нестройная толпа мгновенно разсеялась, так что кавалерии нашей не удалось ударить на нее сомкнутым строем. Однако казаки, растянувшись сами в длинную линию, пустились преследовать туркмен и гнали их на разстоянии четырех верст, по ужасному песку. Дело это, как доносит генерал Бардовский, продолжалось 2 ½ часа, что более, или менее доказывает упорство туркмен. Пленными было взято два человека, из которых один раненый; убитых туркменских лошадей насчитано до 47, но человеческих трупов не найдено,— все, вероятно, были увезены.

Когда подвели пленных, первыми словами их была просьба дать им напиться, так как они уже три дня были без воды, потому что все колодцы в этой страшной степи были заняты нами. В этом и заключалась причина, почему они, зная, что отряд наш разделился, решились так храбро атаковать занимаемые нами колодцы; здесь, следовательно, шла борьба за существование. По словам пленных, нападавшая партия была под начальством известнаго своей отвагою и злейшаго врага русских, киргиза Садыка; безпокоившия же нас прежде партии были не под его начальством. Разстояние от Адам-крылгана до Аму-дарьи, как уверяют туркмены, не более семидесяти верст, так что от нашей собственно стоянки, Алты-кудука, остается до реки с небольшим сорок верст, что было для нас весьма утешительно. Далее, пленные показали, что, не доходя Аму-дарьи, на урочище Уч-чучак, находилось недавно до 4,500 человек хивинскаго войска. Но когда хан узнал о приближении оренбургскаго отряда к Кунграду, то одна тысяча была отделена от них и послана на усиление войск, защищающих северную часть ханства, так что собственно нас ожидают только 3,500 человек, готовых дать нам отпор. Мы же ждем лишь прибытия генерала Бардовскаго, чтобы выбраться из этой песчаной, безводной местности, а там, будь хивинцев хоть 30,000.

5 го мая, Алты кудук. С самаго ранняго утра хотя солнце [36] и подпекало по обыкновению, но дул ветер и довольно свежий. К полудню же погода стала пасмурною, небо покрылось тучами, но без всякаго результата: а как мы все жаждали дождя и какое бы это было для нас благодеяние! Как мы жалели, что до сих пор не возвращается отряд генерала Бардовскаго и мы упускаем такое великолепное время для марша.

Среди дня, наконец, получилось донесение генерала Бардовскаго, что завтра, 9-го числа, к восьми часам утра, он присоединится к нам с отрядом и приведет с собою транспорт провианта, котораго ждал на Адам-крылгане. После полудня, погода нисколько не изменилась, но ветер стал все усиливаться и скоро поднялась мятель. Наконец, по старой памяти, хватил такой ураган, что лагерь, палатки, тюки, ружья в козлах и весь люд, все покрылось песчаным, густым туманом, как будто кисеею. Не придумаешь выражений, которыми можно было бы достаточно ярко изобразить картину песчаной мятели в степи. Если, как повествуют, караваны бывали засыпаемы грудами песку, и погибали под ними, то этому, по истине, можно верить.

Испеченные ежедневно солнечным жаром, истомленные духотою, засыпанные песком, мы провели всю ночь среди невообразимаго хаоса, лежа не трогаясь с мест, накрытые кошмами и чем только попало, оставаясь с самаго полдня без еды; так как не только невозможно было развести огня или что либо приготовить, но решительно ни за что нельзя было взяться.

9-го мая. Выступление с Алты-кудука. Утро 9-го числа было свежее и хотя ветер дул, но урагана не предвещало. Мы встали, обсыпанные песком, которым, в особенности, занесены были глаза, что не мало тревожило меня. Я хотел было умыться, но Семен мой объявил мне, с каким-то особенно решительным тоном: «Нет-с, воля ваша, нельзя; воды потом не хватит». Мог ли я воображать, что мне придется испытывать когда либо нечто подобное: дрожать из за стакана воды, да ведь какой? которую всякий дворянин у нас принял бы за помои. Я все-таки велел намочить себе полотенце и отер глаза.

Чай, который в это утро подали мне с бароном Каульбарсом, был желто-бурый и смахивал на какой-то кофе, солено-кисловатаго вкуса. Мы спросили человека, отчего бы это было? Он отвечал, что сегодня, после урагана, вся вода такая, и никак не может отстояться.

Часов около восьми утра, прибыл к нал в лагерь и [37] генерал Бардовский, с отрядом и с транспортом провианта; посланные с ним верблюды, артилерийския и офицерския лошади вернулись также с отрядом. К сожалению, несколько лошадей не могли оправиться от долговременнаго изнурения и погибли; в том числе пала и моя лошадь. Верблюдов же, в эти пять дней, погибло значительное количество. Те же из них, которые, прибыли к нам, хотя отчасти оправились от даннаго им отдыха и были вдоволь напоены, но все еще были слабы и число их оказывалось уже недостаточным для поднятия тяжестей всего отряда.

Теперь нам уже нечего было терять ни минуты и с заготовленным запасом воды надо было скорее спасаться из этих песков и идти к Аму-дарье. Командующий войсками, первоначально, полагал двинуться всеми силами, но, по получении от начальников частей свтедений, о количестве и состоянии верблюдов, решил оставить на Алты-кудуке две роты пехоты, дивизион конной артилерии и большое количество тяжестей. Мера эта была чрезвычайно полезною в том отношении, что выступающий отряд, за ослаблением его только двумя ротами и одним дивизионом артилерии, был, все-таки, на столько силен, чтобы не опасаться встречи с каким-бы то ни было противником, а, между тем, верблюды, взятые от остающихся на Алты-кудуке частей войск и тяжестей, служили большим подспорьем для действующего отряда, и, на случай падежа вьючных животных, представляли достаточный запас для замещения их.

Итак, кроме двух рот пехоты и дивизиона артилерии, мы, в три часа пополудни, сего 9 го числа, снялись с бивака на Алты-кудуке и двинулись по направлению к Уч-чучаку и Аму-дарье. Как только подошел час к выступлению, погода совершенно разяснилась, солнце начало жечь и воздух, по прежнему, сделался удушливым. Следование отряда, в особенности артилерии, по глубочайшему песку, пересекаемому безчисленными барханами, спусками и подъемами, было невообразимо тяжелое: люди и лошади еле тащились. Видны были неимоверныя усилия, которыя напрягали бедныя животныя, чтобы освободиться, вырваться из этого вязкаго, раскаленнаго грунта. Солдаты тянулись с весьма бодрым духом; видно было общее усердие и рвение скорее добраться до Хивы. Идя подле орудий, чуть только замнутся лошади, все, не ожидая приказаний, и передавая ружья товарищам, бросались помогать и тащить за лямки. Верблюды, однако, крайне уставали и их опять перепадало не малое количество, но, на этот раз, падающие заменялись тотчас [38] свежими верблюдами из запаса, почему ни одного тюка не было брошено. Взамен падших моих двух верблюдов, по приказанию начальника отряда, выдали мне одного казеннаго, на котором и дотащились все мои пожитки.

С заходом солнца, следование наше несравненно облегчилось и, к девяти часам вечера, мы благополучно прибыли на ночлег, сделав 17 верст с трех часов по полудни.

Истомленный жарой, я совершенно потерял апетит и меня ежеминутно позывало к питью, тем более, что рот, горло, язык совершенно пересохли. Но теперь я имел при себе спасительное средство, к седлу моей лошади привязана была бутылка, обтянутая кошмой и наполненная холодным чаем, без сахара, с кислотою, к ней-то я, то и дело, прикладывался во все время перехода. По приходе на ночлег, я все таки велел поставить чайник и выпил две чашки чаю; более этого ни я, ни барон Каульбарс не смели выпить, потому что надо было поделиться из того же чайника с нашими людьми. Вода у всех нас была по определенному заранее разсчету, так что и наши бедныя лошади не могли быть напоены, и лишь на другой день, по сделанию новаго перехода, оне, наравне со всеми казенными лошадьми в отряде, получили в награду за свое долготерпение по ведру воды.