10-е мая. Ночлег на пути к Уч-чучаку. С разсветом, мы тронулись вперед. Идти было лучше потому, что не было еще ни жары, ни духоты, когда мы выступили; но с другой стороны, глубочайший песок представлял страшныя трудности для следования войск. Мы шли с четырех до девяти часов утра и под конец стали чувствовать порядочную усталость, вследствие усилившейся духоты. В девять часов командующий войсками остановил движение, стянул все части, и отряд расположился на отдых, сделав 11 верст.  Мы составили каре, в средину котораго помещены были развьюченные верблюды; здесь нам дали шестичасовой привал, в продолжение котораго люди отдохнули, поглодали сухарей, запивая отмеренною дозою воды и, на сколько было возможно, покормили животных.

В третьем часу по полудни, мы выступили с привала, напоив предварительно лошадей из турсуков, а верблюдов оставив без пойла, по неимению для них воды, и разсчитывая, что они могут обойтись без нея до выхода на Аму-дарью. Пройдя около пяти верст, отряд наш был остановлен для ночлега, хотя в первоначальныя предположения командующего войсками и не входило [39] делать такой малый переход. Причина же нашей преждевременной остановки в этот день заключалась в следующем: вскоре после выступления с привала стали замечать частое появление однночных неприятелей в разных направлениях. Начальник отряда, генерал Головачев, первый, заметивший близость неприятеля, подъехал к командующему войсками, и вслед за тем мы увидали как он понесся со своею свитою вперед. Версты через две, генерал Головачев остановился с своим штабом и конвоем на довольно большой возвышенности и значек последняго был, как будто с намерением, выставлен к нашей стороне т. е. к стороне отряда.

Командующий войсками, заметив начальника отряда, остановившегося на возвышении, неожиданно для всех нас и в первый раз за все время похода, вдруг пустил свою лошадь большою рысью, за ним, конечно, пустились и мы, но так как он ехал крупною рысью, то нам, но большей части, пришлось гнаться за ним вскачь. Не доезжая с полверсты, или не много более, до той возвышенности, на которой ожидал нас генерал Головачев, мы почти тем же алюром внезапно спустились, по довольно крутому обрыву, в обширную песчаную лощину, проехав которою, поднялись на противоположный ея берег и присоединились к начальнику отряда.

С крутой возвышенности, на которой мы стояли, нам в первый раз удалось увидеть неприятеля в больших массах, саженях в шести или семистах от нас; казалось, он с большой увренностию намеревался противустать нам.

Командующий войсками, признавая неудобным начинать дело вечером и, находя местность весьма подходящею для расположения на ночлег, приказал стягивать войска по мере их приближения. На возвышенности, где мы находились, расположили 1-ю роту 1-го стрелковаго баталиона. К правому флангу этой роты у самаго обрыва, или спуска к узенькой дорожке, которая разделяла нашу возвышенность от такой же другой, взвезли одно орудие коннаго дивизиона батареи подполковника Перелыгина, дивизион этот, во время марша, следовал именно по этой узкой тропе, разделяющей две помянутыя возвышенности. На самой тропе, было поставлено второе орудие, а на покатости соседней возвышенности установлены были остальныя два орудия коннаго дивизиона и две, картечницы, которыя примыкали к левому флангу 2 й стрелковой роты того же 1 го баталиона, расположенной на второй возвышенности, [40] и на одной линии с 1-й стрелковой ротою. Линия эта составляла передний фас нашего расположения, обращенный фронтом к появившемуся пред нами неприятелю. Остальные фасы составляли: правый—одна саперная и две роты 4-го стрелковаго баталиона; задний фас—две роты 2-го стрелковаго баталиона и два горных орудия и, наконец, левый фас—одна рота 8-го и две роты 4-го линейных баталионов. Кавалерия, в количестве 7 сотен, находилась вся за задним фасом.

Командующий войсками, вся главная квартира, начальник отряда, штабы и весь обоз расположились в той обширной лощине, из которой мы поднялись на возвышенность, указанную генералом Головачевым, т. е. почти у самаго подъема к переднему фасу. Я, подполковник барон Каульбарс и сотник барон Штакельберг расположились все вместе на самой возвышенности, в некотором разстоянии позади 1-й стрелковой роты, и так как вечер был очень теплый, то мы ночевали под открытым небом.

Как только успели установить войска в каре, и выставить перед каждым фасом пикеты, неприятель открыл по последним ружейный огонь. Наши отвечали, конечно, с большим успехом, чем их противник, так как убивали у него и лошадей, и всадников; при каждом таком случае, перестрелка умолкала, потом вновь возобновлялась и хотя изредка, но продолжалась, с самаго вечера, почти во всю ночь.

При наступлении вечерней зори, когда было еще довольно светло, начальник отряда просил позволения командующаго войсками с зоревой пушкой послать неприятелю гостинец, но генерал-адютант фон-Кауфман не разрешил этого, и выстрел был сделан холостым зарядом. Туркмены, слыша сильный удар из орудий, обращенный в их сторону, но не чувствуя никакого вреда от него, полагали, вероятно, что и наши выстрелы столь же неудачны, как и их; нам показалось, что они еще более приободрились после того, так как не переставали попаливать во всю ночь, думая этим пугать нас.

Я стал было уже засыпать, как внезапный свист пули над головой заставил меня проснуться; полагая, что неприятель, быть может, приблизился к нам, я встал и подошел к 1-й роте стрелков и к орудию. Но, кроме часовых, все лежало, и на мой вопрос артилерийский часовой отвечал: «дурят, ваше высокоблагородие, собаки». Через несколько времени я вторично услыхал такой же свист, но уже лень было встать; я только [41] прислушался, не встали ли наши, а потом заснул и проснулся только тогда, когда ударили подъем.

11-е мая. Близь урочища Уч-чучак. Часу в четвертом утра все стали подниматься и тотчас вьючиться. Выстрелов с неприятельской стороны уже не было слышно; однако, туркмены виднелись в больших массах за дымившимися еще кострами, которые они развели с вечера на большом пространстве, с целью, вероятно, устрашить нас своею кажущеюся многочисленностью. Мы также производили свои сборы к выступлению с ночлега при догоравших огнях. Я, бароны Каульбарс и Штакельберг остались без чая собственно потому, что, находясь в совершенном неведении относительно величины разстояния до первой воды, мы берегли ее для наших лошадей.

Как только все было готово в лагере, командующий войсками выехал на передний фас к 1-й стрелковой роте, поздоровался с людьми и, обозрев неприятельскую позицию, сделал распоряжение о немедленном наступлении.

Движение наше произведено было почти в том же порядке, в каком мы были расположены на ночлеге, т. е. в каре, с тем лишь изменением, что упомянутыя две роты 1-го стрелковаго баталиона, выслав в цепь по одному взводу, двигались за цепью в сомкнутом строю; в промежутке между ротами шла казачья полусотня. За этой передовой линиею ехали командующий войсками, вся главная квартира и начальник отряда, генерал Головачев, со своей свитою. Вслед за передовой линиею, по той дороге, которая, как я выше сказал, разделяла одну возвышенность от другой, сдедовал дивизион конной артилерии в одно орудие, за ним две картечницы и правее их— два горных орудия, выдвинутыя несколько вперед. За артилериею наступали поротно, во взводных колоннах, саперная рота и рота 2-го баталиона, а немного правее, собственно за горными орудиями, следовала стрелковая рота 8-го баталиона. Позади этих частей войск двигался весь вьючный обоз, в количестве слишком 1,200 верблюдов, в большой, но, на сколько возможно, сжатой колонне. Правая сторона обозной колонны была прикрыта одною ротою 4-го стрелковаго баталиона, из которой был разсыпан в цепь один взвод, и цепь эта соединялась с цепью передняго и задняго фасов. Другой же взвод этой стрелковой роты следовал в сомкнутом строю по-полувзводно: один полувзвод равнялся с головою колонны обоза, а второй—держался на линии средины обоза. Далее, за этими сомкнутыми полувзводами шло пять полусотен казаков, полусотня за [42] полусотнею, на таких дистанциях, что последняя, или пятая полусотня равнялась с хвостом колонны обоза. Левая сторона обоза была прикрыта точно таким же порядком, одною ротою того же 4-го стрелковаго баталиона и 4 ½ сотнями казаков, из этой стрелковой роты один взвод также был вызван в цепь, прикрывая левую сторону колонны обоза и соединяясь с цепью передняго и задняго фасов. Последний фас, или хвост колонны, был прикрыт одной ротою 2 го линейнаго баталиона, один взвод которой был разсыпан в цепь, и фланги его смыкались также с флангами цепей, прикрывавших правую и левую стороны обозной колонны. Наконец, самый хвост колонны замыкался взводом горных орудий. Таким образом, вся громадная масса обоза была охвачена со всех сторон цепью стрелков, а в средине его находились части войск в сомкнутом строю, всегда готовыя отразить всякое нападение неприятеля.

Только что у нас был дан сигнал к движению вперед и мы тронулись с места, как тотчас же завязалась перестрелка в цепи. Туркмены затеяли эту стрельбу, как бы имеея в виду занять нас ею, а между тем было ясно что они собирались в разныя кучки против всех наших фасов. Все свои эволюции они довершили тем, что вдруг стали бросаться на нас в атаку с ужаснейшими криками, весьма неприятно действующими, в первое время, на нервы. Самыя сильныя нападения, как мне казалось, были произведены на задний и правый фасы колонны и на правый угол передняго фаса. Всякий раз, как непритель бросался на наш отряд, он был встречаем учащенною стрельбою цепи, а сомкнутые полувзводы поражали его залпами. Кроме того, когда туркмены собирались в более значительныя массы для нападений, тогда пускался в ход орудийный огонь, который разметал их скопища, как щепки.

В том же порядке мы продолжали теснить неприятеля, подаваясь все вперед, хотя и не скоро, потому собственно, что верблюды, и без того отстающее при обыкновенном движении, могли бы, во время боеваго марша, растянуться еще более и затруднить наше следование.

Таким образом, мы продолжали наступать, отбивая туркменския нападения, обходившиеся им каждый раз весьма дорого, и не замечая, как проходило время. Сделав около 9 верст, мы вдалеке увидали огромную массу воды, которую первоначально приняли было за реку Аму дарью. Но оказалось что что еще не она, а большое озеро, называемое Сардаба куль. Может ли представить себе кто [43] нибудь всеобщий восторг и радость, охватившие наш отряд при виде этого озера, в котором и люди, и животныя могли найти обильное удовлетворение так долго мучившей их жажде. Пространствовав в голодной и безводной пустыне, мы, наконец, стояли у порога обетованной для нас земли. Чтобы понять то, что мы ощущали в эту минуту, надо вспомнить что от самаго Чиназа, где мы переправились чрез Сыр дарью, и до теперешняго места, на протяжении 800, если не более, верст, мы не видали воды, потому что этим именем нельзя назвать водянистую жидкость, которую мы добывали из попутных колодцев. Страшно даже вспомнить о, так называемой, воде в этих кудуках!

Озеро Сардаба куль лежит близ урочища Уч-чучак, против котораго в нескольких саженях находятся древния развалины рабата, который был построен хивинским государем Абдулла-ханом, такие рабаты строились прежде во всех средне азиятских ханствах на важнейших караванных путях для приюта путешественников, одним словом, они имели назначение наших постоялых дворов.

Неприятель, ждавший нас на Сардаба-куле, составлял, по всем вероятиям, только авангардный отряд хивинсих скопищ, как мы узнали впоследствии, отряд, назначенный защищать Хиву с восточной стороны, ждал нас у Сардаба куля около двух месяцев и отсюда высылал против нас свои партии для разведок и ночных нападений на наши войска. Здесь же он решился, по видимому, дать нам последний отпор и задержать наступление наше к Аму дарье, на берегу котораго расположен был главный неприятельский лагерь.

На возвышенностях Уч чучака, теснимые нами туркмены стали стягивать свои силы и сосредоточивать главную массу их против праваго угла передняго и праваго наших фасов. Маневр этот не укрылся от глаз командующаго войсками, который тотчас же отдал приказание выдвинуть конныя орудия батареи подполковника Перелыгина против стягивавшейся массы неприятеля. Орудия расположились как раз на том месте, где находился сам командующей войсками и главная квартира, я случайно очутился около леваго орудия. Пока они устанавливались на небольшой песчаной возвышенности, неприятель продолжал перестрелку и, вероятно, не без намерения метил в ту кучу, где ему был виден значек командующаго войсками, справедливо разсчитывая что тут должен находиться главный начальник наших войск, одна из самых [44] больших картечных пуль, пущенная туркменами из фальконета, пролетела чрез наши головы с пронзительным свистом. В это самое время, наши орудия пустили по картечной гранате в массу собравшихся туркмен; за оглушительным звуком наших орудийных выстрелов послышались, в стороне туркмен, разрывные удары упавших среди них гранат, и вслед затем поднялись облака пыли и песку, которыя скрыли от нас неприятеля. Когда столб пыли разсеялся, впереди лежащая местность была уже совершенно очищена от неприятеля.

Поблагодарив орудийную прислугу за меткость стрельбы, командующий войсками приказал взять орудия на передки и мы двинулись к озеру Сардаба-кулю. Подойдя к последнему, войска были остановлены. Генерал-адъютант фон-Кауфман объехал все части отряда, благодарил людей за их молодецкую службу, поздравлял всех с благополучным выходом из песков и высказал вполне заслуженныя похвалы за перенесение войсками столь тяжких трудов, сопряженных в последнее время с неслыханными, безпримерными лишениями.

Пехоте приказано было остаться на несколько часов близ озера и сварить себе пищу из свежей воды, которой никто из нас не видал с 12-го марта. Тут же были оставлены и верблюды для отдыха и пойла, так как они уже четыре дня не получали воды. Начальство над оставленными пехотою, артилериею и обозом было поручено генералу Бардовскому, который, после нескольких часов отдыха, должен был привести весь отряд к Аму-дарье, до которой оставалось около десяти, если не менее, верст.

Командующий же войсками, вся главная квартира, начальник отряда, генерал Головачев, и вся кавалерия, пошли прямо к Аму-дарье. На походе, командующий войсками выслал вперед для разведок о неприятеле большую часть кавалерии, под начальством подполковника Главацкаго и Их Высочеств Великаго Князя Николая Константиновича и Князя Евгения Максимилиановича.

Пройдя несколько верст, нашим взорам представилась еще издали серебристая полоса великой реки Средней Азии и вскоре мы приблизились к берегу Аму дарьи, открывшейся нам теперь во всей своей красоте. На том местте, где мы стояли, бивакировал перед тем наш неприятель, который бежал и оставил после себя одни только сплетенные из кустов шалаши; за ним-то направилась наша кавалерия.

По прибытии к реке, командующий войсками сошел с лошади [45] и мы все последовали его примеру. В этом месте Аму-дарья имеет около двухсот сажен ширины или несколько более; но в других местах она уширяется до двух верст, а течение в самом русле, даже в обыкновенное тихое время, чрезвычайно быстрое; глубина реки очень большая, хотя местами встречаются и мели.

Не могу передать того чувства, с которым мы взирали на эту величественную массу вод, еще так недавно, в тяжелыя минуты, бывшую предметом всех наших упований и надежд. Здесь, на берегах Аму-дарьи, в нескольких тысячах верстах, вдали от отечества, в самой глубине варварской Азии, куда, со времен Александра Македонскаго, не проникала ни одна европейская армия, стоял теперь небольшой руский отряд из нескольких тысяч человек, в продолжение двух месяцев боровшийся с самою ужасною, безжизненною природою, с страшными ураганами, с палащим и удушливым зноем, и вышедший победителей из всех выпавших на его долю нечеловеческих испытаний. Эта мысль, невольно занимавшая, в данную минуту, каждаго из нас, возвышала дух и вселяла какой-то трепет благоговения пред этим простым человеком, называемым русским солдатом, для котораго, кажется, нет ничего невозможнаго… Честь и хвала русскому воинству в лице нашего отряда, и слава главному вождю действующих против Хивы войск! Задача была одна из самых тяжелых, когда либо предстоявших военачальнику. Я не берусь судить о сделанных, быть может, в этом случае ошибках, свойственных, впрочем, каждому человеку; но знаю то, что в то время, когда отряду грозило страшное бедствие, нужно было иметь много характера, чтобы не растеряться и сохранить то невозмутимое спокойствие, которое выказано было генерал-адъютантом фон-Кауфманом. Никто также не может не отдать ему полной справедливости в том, что во все время тяжкаго для всех похода, отличительною чертою главнаго начальника экспедиции была постоянная заботливость и попечение о войсках. Наконец, разделяя наравне со всеми все, что только приходилось переносить отряду, он, своей неутомимою деятельностию и распорядительностью, так или иначе, но привел вверенный ему отряд к указанной Высочайшею властью цели и покрыл русское оружие новым венком неувядаемой славы.

Достигнув берегов Аму-дарьи, мы, конечно, с жадностью бросились тотчас пробовать ея воду. Вкусом вода оказалась весьма не дурною, но была несколько мутна. Можно было подумать, что Аму [46] волнуется, видя свои берега оскверненными присутствием европейских воинов….

Командующий войсками располагал ожидать у берега реки присоединения войск, оставленных под начальством генерала Бардовскаго, так как здсь должен был быть ночлег. Мы уже собирались выбрать себе местечко для ночлега, в ожидании прибытия наших верблюдов с вещами, как вдруг прискакал офицер от начальника кавалерии с известием, что часть бежавшего неприятеля переправилась чрез Аму-дарью на каюках или лодках, и что летучий отряд наш успел только помешать переправе одного каюка, который почти на половине реки стал на мели; остальная же часть туркмен ускакала по направлению к гор. Шурахану. Командующий войсками, начальник отряда и вся главная квартира тотчас же сели на коней и с конвоем от сборной сотни пустились большой рысью вслед за офицером, привезшим известие. Дорога, по которой мы ехали, шла берегом Аму-дарьи и только в некоторых местах отдалялась от нея, разстояние до того места, куда вел нас казачий офицер, было, вероятно, верст семь или восемь, так как, по прошествии часа времени, мы уже спускались с довольно большой возвышенности прямо к берегу Аму-дарьи. Недалеко от этого места, река делала довольно крутой заворот и вода омывала весьма высокий, почти совсем отвесный берег. Здесь мы нашли всю кавалерию, которая остановила преследование туркмен, вследствие того, что сотни, с ночным переходом от Адам-крылгана, сделали до шестидесяти верст по глубокому песку и дальнейшее насилование непоенных лошадей, могло, как говорится, совершенно осадить их.

Начальник кавалерии и Их Высочества встретили командующаго войсками, объяснили ему причины, по которым далее не преследовали неприятеля, и указали на стоявший на мели, в саженях двухстах около берега, неприятельский каюк с хивинцами. Не прошло и четверти часа, как с противоположной стороны реки поднялся ужаснейший вихрь: песок столбом взвился до самых облаков, ветер с страшным гулом перенес всю эту песчаную тучу на нас и мы вмиг были осыпаны песком и дождем. Но вихрь этот продолжался не более получаса; небо прояснилось и жара снова начала так допекать нас, как будто, в самом деле, природа изыскивала все средства, чтобы воспрепятствовать появлению в здешних местах незваных европейских гостей.

Когда прояснилась погода, командующий войсками решил [47] оставаться на этом месте часов до шести, для того, чтобы дать отдых утомленным казачьим лошадям и напоить их, а к вечеру возвратиться на ночлег в бывший туркменский лагерь, на берегу Аму-дарьи, куда должен был прибыть и генерал Бардовский с пехотою, артилериею и обозом.

Теперь надо было как нибудь достать неприятельский каюк с туркменами, который продолжал стоять на мели, не смотря на то что ветер довольно сильно подымал волны на реке. Завладеть каюком вызвалось десять человек и один офицер из казаков уральской сотни, которые, вооружившись револьверами и шашками, разделись, оставшись в одних только рубашках и, держась за гривы своих лошадей, пустились вплавь к каюку; там, где оказывалась мель, видно было, как казаки переходили ее и потом плыли далее. Туркмены, усмотрев с каюка, что казаки приближаются к ним, засуетились, сделали последнее усилие, чтобы столкнуть с места свой каюк, но это оказалось тщетным, почему они стали выпрыгивать из каюка и бросаться в воду. Нам было очень ясно видно, как пять человек туркмен достигли противоположнаго берега, а трое из них, долго носимые волнами, наконец, исчезли и, вероятно, утонули. Казаки, добравшись до каюка, бились с ним часа полтора и, наконец, им удалось столкнуть его с мели. Лошадей своих они не имели возможности поместить в самом каюке, так как в нем уже находилось до тридцати баранов, одна корова и одна лошадь, оставленные туркменами. Один из казаков взялся сам перегнать вплавь всех лошадей на наш берег, что и исполнил, молодецки, плывя сам и держась за гриву своей лошади, он искусно направлял остальных к берегу и со всеми лошадьми благополучно добрался к нам. Прочие же казаки с офицером сели в каюк и поплыли по течению, постепенно приставая к нашему берегу; когда же они совсем пристали, то, посредством брошеннаго каната, каюк был подтянут к более удобному месту, молодцы-казаки вышли на берег и были тотчас же окружены командующим войсками, всеми офицерами и своими товарищами, поздравлявшими их с удачным исполнением нелегкаго дела. Командующий войсками, в присутствии всех, лестно поблагодарил казаков за их молодецкий подвиг, наградил их тут же ста рублями и отдал им в собственность все, что было найдено в каюке; самый же каюк был взят в казну и предназначен служить вспомогательным средством для предстоящей нам переправы.

[48] Отдохнув немного, мы возвратились обратно к тому месту, где впервые приветствовали роскошную Аму-дарью; здесь, на берегу, войска расположились в турменских или хивинских шалашах, и одному Богу только известно, какое чувство раздолья охватило нас после всех этих кудуков, Хал-ата и Адам-крылганов…

Сегодняшшй день, 11-го мая, должен остаться навсегда памятным для каждаго из нас, участников хивинскаго похода. День этот был для нас днем избавления от всех напастей, не перестававших тяготеть над нами во все время движения отряда по убийственной пустыне и, разсеянием неприятельскаго скопища под Уч-чучаком, он открывал нам ворота в плодоносную часть Хивинскаго ханства.

Так как с самаго начала похода я задался целию записывать все ощущения и впечатления, которыя придется мне испытывать, потому что все заранее предвидели, что невероятный, по своим трудностям, поход в Хиву, будет одним из самых замечательных военных событий новейшаго времени, то и в настоящий, знаменательный для нас день, мои мысли обращаются к тем лицам, которыя, главнейшим образом, содействовали успеху столь славнаго дела. Им, т. е. командующему войсками, начальнику его полеваго штаба, генералу Троцкому, и начальнику туркестанскаго отряда, генералу Головачеву, мы обязаны тем, что могли совершить, почти без потерь в людях, переход по таким местам, куда едва решались проникать небольшия партии, привыкших ко всевозможным лишениям, туркмен-кочевников. Сколько трудных минут пришлось пережить этим лицам, на которых лежала громадная ответственность за жизнь нескольких тысяч людей. Сколько забот и ежеминутной предусмотрительности должны были они выказать для того, чтобы устранить иди ослабить вредныя последствия разных случайностей, которыя могли привести к гибели весь отряд и окончательно разстроить порученное им громадное предприятие!… Конечно, не мне оценивать деятельность руководителей нашей экспедиции и имена их найдут себе, без сомнения, почетное место в летописях славнейших подвигов наших войск. Но я, как простой очевидец их многотрудной деятельности, считал бы себя не вправе умолчать о заслугах тех, которые, разделяя труды всего отряда, должны были, сверх того, изыскивать все способы к облегчению этих трудов и стремиться к достижению указанной цели ценою возможно меньших жертв.

12-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи. Никогда со времени [49] начала похода не ощущали мы лучшаго настроения духа, как теперь, во время стоянки близ Аму-дарьи. Не говоря уже о нравственной бодрости, оживившей всех нас с выходом из пустыни, мы могли, наконец, освежиться в соседстве реки и, уже не дрожа за каждою каплю воды, утолять величайшую из жизненных потребностей. Моральныя и физическая силы, оправившись и окрепнув после тяжких испытаний, придавали всему отряду полную уверенность в успешном достижении цели нашего похода.

Простояв тут до 5 часов вечера, мы снялись с бивака и сделали небольшой переход вниз по берегу Аму-дарьи, все таки по глубокому еще песку. Когда путь наш удалялся хотя на незначительное разстояние от реки, становилось как-то грустно, являлось как бы опасение не увидать более этих вод, возвративших нам бодрость духа и силы. К счастью, на ночлег мы снова вышли к самому берегу.

13-е мая. Бивак на том же берегу. В четыре часа утра мы выступили далее по направлению, ведущему к городу и крепости Шурахану, и шли также по берегу реки, по крайне глубокому, местами, песку и при удушливой жаре; однако, не смотря на это, мы двигались в отличном настроении, зная, что, по приходе на ночлег, будем в состоянии утолить жажду и освежить тело.

14-е мая. Бивак вблизи Аму-дарьи. Сегодня мы опять сделали небольшой, подобный предшествующему, переход, хотя в некотором уже отдалении от реки; ничего замечательнаго по пути не было. Джигиты наши обещают, на следующем переходе, пахатныя земли, некоторую растительность, траву и вообще признаки жизни и оседлости.

15-е мая. Бивак на большом арыке. Пройдя несколько верст от предыдущего ночлега, мы действительно вступили на пахатныя и засеянныя поля, и когда остановились на ночлег, то под ногами нашими растилался прекрасный корм для лошадей, а воду доставляли нам арыки—оросительныя канавы, посредством которых поливаются пахатныя земли. Мы находились в семи верстах от Аму-дарьи, и верстах, приблизительно, в 30 от города Шурахана.

16-е мая, Ак-камыш. Прежде чем занести в мой дневник события замечательнаго дня 16-го мая и в виду того, что мы, со дня на день, ожидали приказания приступить к переправе через Аму, считаю необходимым сказать, какими средствами обладал наш отряд для исполнения такого труднаго дела, как переход на левый берег широкой и быстрой реки.

[50] При открытии похода в Хиву, с Джизакскою, т. е. нашею колонною отправлен был из Чиназа, в инженерном парке один, весьма большой понтон; Казалинскою же колонною взято было три меньших размеров понтона. Все эти понтоны предназначались для плавания по Аму-дарье, с целю собирать местныя перевозочныя средства; кроме того, каждые два понтона могли быть соединяемы вместе и, таким образом, составлять паром для переправы. По присоединении к нам Казалинской колонны, бывшие при нем три понтона были сданы в отрядный инженерный парк. Когда же, на пути от Адам-крылгана, мы вынуждены были бросать и жечь многия вещи, то понтон Джизакскои колонны, как весьма тажеловесный, был зарыт в землю; следовательно, к Аму-дарье мы пришли уже с тремя понтонами или лодками. По взятии нашими уральскими казаками туркменскаго каюка, командующей войсками тогда же сделал распоряжение присоединить к этому каюку три наших понтонных лодки, посадить в них вооруженных стрелков и, с помощью бывших при саперной роте трех матросов, отправить эти четыре судна под начальством разжалованнаго из капитан-лейтенантов в матросы, но уже произведеннаго в унтер-офицеры с возвращением дворянскаго достоинства, Зубова, для плавания по берегам Аму-дарьи. Этой маленькой речной флотилии приказано было захватывать все лодки и каюки, которыя будут попадаться ей на пути ея плавания.

Одновременно с нашим следованием вдоль берега Аму-дарьи к Шурахану, интендант отряда г. Касьянов, человек уже пожилой, но исполненный большой отваги, испросил позволение плыть на судне Зубова, так как импровизованная флотилия наша оставалась все время на виду отряда и имела постоянное с ним сообщение, к г. Касьянову присоединился и професор зоологии г. Богданов. Эги три лица, находясь на передовой лодке речнаго отряда, не переставали охотиться за неприятельскими каюками и лодками, производили десанты на берег, вступали в перестрелку с туркменами, и успели завладеть несколькими их каюками. Двйствия их были так удачны, что, по приходе нашем к Ак-камышу, трофеи их состояли уже из 15 захваченных у неприятеля каюков, из которых четыре оказались очень большими.

Туркмены, следившие с противоположнаго берега за действиями нашей флотилии, и видя разгром, производимый Зубовым, но не зная о нашем приходе к Ак-камышу, пытались было уничтожить гребной отряд; с этою целью, они подвезли к берегу два [51] орудия и пустили в нашу флотилию до 23 ядер. Но Зубов так ловко лавировал, что умел уйти из под неприятельских выстрелов, не понеся никакой потери.

Когда же туркмены узнали, что мы уже находимся у Ак-камыша, против котораго на противоположном берегу нарочно построена была ими небольшая крепостца, то, опасаясь, что мы решимся переправляться на этом самом, весьма удобном месте, они оставили Зубова, и поспешно заняли эту крепостцу, которую вооружили своими орудиями.

Командующий войсками, да и мы все, не зная еще о том, что делается с нашей флотилиею и полагая, что неприятель находился в Шурахане, который он намеревался, будто, защищать, остановил весь отряд на удобной позиции по дороге, идущей прямо в этот город, и в семи верстах в стороне от Аму-дарьи. На избранном для бивака месте было много корма как для дошадей, так и для верблюдов. По близости находилось много кышлаков, или домов из глины и огородов, но жителей не было ни одного.

Мы уже часа два предавались отдохновению на нашей новой стоянке, стараясь спастись от нестерпимой духоты, как сын мой, бывший в этот день дежурным адъютантом при командующем войсками, вышел из палатки и приказал личному конвою генерала Кауфмана седлать лошадей. Я его спросил, что это значит, и получил в ответ, что командующий войсками, вместе с начальником отряда, отправляется осматривать местность у Аму-дарьи и нашу флотилию. Я опять спросил сына, следует ли ехать главной квартире за командующим войсками и получил утвердительный ответ.

Чувствуя себя сильно истомленным жарой, и не очень здоровым, да и не предполагая ничего особеннаго в этой поездке, тем более, что командующий войсками не брал с собой ни какой части войск, кроме обыкновеннаго своего казачьяго конвоя, я решился остаться в лагере. Впоследствии, я утешал себя тем, что в этом случае был не один, а многия из лиц главной квартиры остались также в лагере, вероятно, по одинаковым с моими соображением.

Чрез полчаса вся эта кавалькада, оба генерала с своими конвоями и штабами, адъютанты и большая часть главной квартиры поехали по направлению к Аму-дарье.

Час спустя после отъезда командующаго войсками, я вдруг услышал сильный орудийный выстрел. Зная, что с генералом [52] Кауфманом не было ни какой артилерии, я спросил моего слугу, чтобы это могло значить? Семен мой, вероятно с просонья, отвечал мне: должно быть гром. Не успел я возразить на его нелепый ответ о громе, в то время когда нас печет солнце, как раздался вторичный выстрел, и в лагере послышались шумные голоса бросавшихся в ружье солдат. Я быстро оделся, послал за лошадью, которая была на корму, и хотел уже приглашать начальников частей выводить часть войск по тому направлению, откуда слышались выстрелы, как, выйдя из палатки, я увидал, что некоторыя роты уже стояли в строю. В нетерпении, ожидая лошади, которая паслась в общем табуне отряда, я чувствовал себя в крайне неловком положении еще более, когда увидал многих лиц, скачущих из лагеря по направлению раздающихся орудийных выстрелов; мимо меня пронеслись уже дивизион ракетный и конной артилерии, а моей лошади все нет!…

Наконец, сев на приведеннаго коня, я пустился вскачь и вскоре стал нагонять многих лиц главной квартиры и разных частей войск; все летели по направлению выстрелов, так что, когда я выехал к прибрежью Аму-дарьи, все поле было усеяно скачущими всадниками. Вдали виднелись командующей войсками и начальник отряда, стоявшие на берегу реки, но гораздо выше лежавшей на той стороне крепостцы. Выстрелы становились реже, хотя из крепостцы неприятель не переставал стрелять, вероятно уже по нас, или по видневшимся ему подходившим ротам и артилерии. Ядра наших противников брали весьма далеко, что нас крайне изумило, потому что ширина Аму-дарьи, в этом месте, была около 800 саженей и, кроме того, крепостца их была расположена не у самаго берега, но отступя несколько от него. Ядра, перелетая реку, ложились очень далеко, так что, когда мы только что выезжали к предречью, несколько ядер шмыгнули от нас в весьма близком разстоянии.

Мы проехали, по крайней мере, верст 10 от лагеря, но все-таки не могли нагнать командующаго войсками и его свиты. Сделав за несколько часов перед тем переход в 20 верст, и проскакав еще теперь 10, лошади наши положительно отказывались скакать далее. Видя невозможность догнать наше начальство и потеряв даже из виду значек командующаго войсками, мы дали нашим лошадям идти по воле. Вскоре, со стороны начальства, показался скачущий офицер; мы приостановились, чтобы узнать что нибудь от него. Офицер этот, адъютант 1-го стрелковаго [53] баталиона подпоручик Детков, объявил нам, что командующий войсками приказал всем вышедшим из лагеря войскам и артилерии возвратиться обратно к месту бивака.

Офицер проскакал далее с этим приказанием, мы также повернули и поехали обратно, сначала шагом, а потом маленькой рысью. Проехав, таким образом, верст около пяти, мы должны были снова попасть на дорогу, лежавшую под выстрелами крепостцы; здесь мы наткнулись на наш дивизион конной батареи, который, снимаясь с позиции, вытягивался в одно орудие шагом. Солнце начинало уже склоняться… Только что мы присоединились к дивизиону, неприятель сделал по нам выстрел, и ядро, перелетев довольно высоко над нашими головами, упало далеко за нашей кавалькадой. За этим выстрелом последовал другой, и второе ядро шлепнуло шагах в десяти от меня и бывших рядом со мной топографскаго офицера и майора Адеркаса. Мы стали просить ехавшаго с нами около орудия штабс-капитана Ермолова, послать неприятелю в ответ хотя одну гранату, но Ермолов не согласился, сказав, что велено идти в лагерь и дивизион уже снялся с позиции, а что завтра туркмены получат хорошее угощение. Во время нашего разговора сплюснутыя ядра шлепали по правую и левую сторону орудий, а дивизион продолжал себе идти тихим шагом, не обращая никакого внимания на падавшие неприятельские снаряды. Несколько времени еще неприятель провожал нас ядрами, пока мы не вышли из-под сферы его выстрелов.

Командующему войсками, начальнику отряда, их свите и конвою пришлось провести не совсем приятные полчаса. Во время стрельбы из крепостцы в них выпущено было до 30 ядер, из которых одно хлопнуло около Князя Евгения Максимилиановича, обнесло его грязью и мокрым песком; лошадь же доктора Морева, стоявшаго подле Князя, два раза прокружилась и вместе с ним упала; полагали, что доктор убит, но, к счастию, он встал невредим. Если бы у туркменов были гранаты, то немного бы уцелело и начальства, и свиты…

17-е мая. Ак-камыш. Вчера, по возвращении командующаго войсками в лагерь, стало известно еще с вечера, что начальнику отряда, генералу Головачеву, с двумя ротами стрелков и дивизионом конной батареи поручено отправиться рано утром к берегу Аму-дарьи. Цель этого движения заключалась в том, чтобы наказать хивинцев за их вчерашния проделки, сбить их с заречной позиции и из крепостцы и тем дать возможность нашей флотилии, [54] оставшейся верст за 12 выше по реке, причалить к нашему берегу; об этом сообщено было одновременно и Зубову.

Сегодня, в шесть часов утра, мы услыхали, со стороны Аму-дарьи, сильные орудийные выстрелы. Хотя было ещо довольно рано, но вся главная квартира была уже на ногах, и лошади стояли у всех оседланными. По мере усиления доходивших до нас орудийных выстрелов, все лица главной квартиры постепенно стали сходиться у ставки командующего войсками. В это время генерал Кауфман принимал депутацию от жителей Шурахана и четырех представителей от некоторых окрестных кочевых родов, которые накануне еще писали к командующему войсками и, как мирные жители, просили его покровительства.

Генерал-адъютант фон-Кауфман передал им письменный перевод своего ответа, с тем, чтобы они сделали его известным по всей окрестности. Главный начальник русских войск приглашал всех мирных жителей оставаться на своих местах, по прежнему, заниматься своими полями и хозяйством, и ручался им за то, что ни единому мирному человеку не будет сделано ни малейшаго вреда, потому что он ведет войну не против жителей, а против войск неприязненнаго правительства. Вместе с тем, командующий войсками предложил депутации пригласить жителей сегодня же начать привозить в наш лагерь для продажи войскам разные продукты и все, чем они только торгуют на базарах, присовокупив, что, по приходе нашем завтрашняго числа в Шурахан, жители его могут быть совершенно спокойны, что на базаре, все будет покупаться за наличныя деньги и ничего не будет взято у них без платы.

Вечером, часу в шестом, действительно, шураханские жители привезли к нам для продажи разных разностей; все это было у них раскуплено нами и солдатами, и наши новые поставщики остались, повидимому, очень довольны. В заключение, командующий войсками приказал надеть на четырех выборных халаты; причем, переводчик передал им, чтобы подарки эти они приняли в знак особеннаго к ним благоволения главнаго начальника русских войск за то, что шураханцы были первыми мирными жителями, встретившими эти войска.

Вслед затем, генерал Кауфман и вся главная квартира сели на коней и отправились к маленькому отряду, высланному с генералом Головачевым; последний встретил нас словами, что неприятель сбит с позиции и уходит, оставляя свою крепостцу.

[55] Отступление неприятеля ясно быяо видно с нашего берега: он уходил из своего лагеря, с трудом таща за собою свои два подбитых орудия.

Начальник отряда не мог достаточно нахвалиться меткостью стрельбы нашей конной артилерии, прибавив, что как только определилась дистанция чрез реку и люди несколько приснаровились, то каждая наша граната производила сильное разрушение у туркменов. В отместку же нам, и неприятель, в свою очередь, угощал нас лучше вчерашняго: много удачных выстрелов было пущено им, так что ядра постоянно ложились между орудиями, а под конец у нас убита была в конном дивизионе одна лошадь и раздроблено колесо у одного орудия. Кроме того, была убита также лошадь у командира роты, прикрывавшей батарею. Поблагодарив орудийную прислугу и стрелков, командующий войсками приказал им возвратиться в лагерь.

Тем временем флотилия, под начальствон Зубова, должна была проплыть верст десять вниз по реке, чтобы достигнуть места нашей стоянки; на этом пространстве флотилии попадались на встречу неприятельские каюки, стоявшие близ противоположнаго берега, который был усеян конными туркменами, поджидавшими наши суда. Неприятель завязал перестрелку с бывшими на судах людьми, что, однако, не помешало лихому Зубову не только овладеть несколькими каюками, но и производить даже десанты; вскоре стрелки наши совершенно очистили неприятельский берег. Последний захваченный нами каюк был уже в виду всех, когда наша конная батарея замолкла. Зубов увидал, в это время, на неприятельском берегу еще один каюк, подожженный самими туркменами; не разсуждая долго о том, ушел ли неприятель, или только собирается уходить, командир нашего речнаго флота полетел на своих лодках к противоположному берегу, вырвал, так сказать, каюк из рук неприятеля и, затушив огонь, притащил его к нашему берегу.

Командующий войсками и все мы довольно долго стояли на берегу Аму дарьи с наведенными биноклями и смотрели, как туркмены выбирались из крепостцы. Нам, впрочем, казалось, что хотя неприятель, вероятно, направится на защиту Шурахана, ибо он знал, что завтра мы подойдем к этому городу, но так как за крепостцой и песчаными барханами, которыми был усеян неприятельский берег, начинались уже сады, тянувшиеся вплоть до Хивы, на [56] пространстве более 50 верст, то, по крайней мере, часть туркмен должна была, без сомнения, остаться в этих садах.