Установив возможное наблюдение за совершенно ослабленными, сделав распоряжение на счет призрения их и сбора всех отсталых к месту привала, в половине пятого часа пополудни начальник отряда повел казаков дальше. Нельзя не сказать, что время привала, не смотря на продолжительность последняго, потрачено было почти без пользы, так как сил никому не прибавилось. В такую пору дня и при тех условиях, в которых мы находились, отдых возможен вообще лишь при обилии свежей, хорошей воды и в прохладе тени: но под огнем сверху и на накаленном песке сил, конечно, не наберешься. Температура воздуха все время упорно оставалась постоянною и, во всяком случае, нисколько не понижалась. Когда изредка проносился ветерок, то он, если это было еще возможно, усугублял наши страдания. Не говоря уже о том, что ветер этот был горяч и сух, он обыкновенно наполнял воздух тончайшею пылью, вздымавшеюся с ближайших известковых площадей, которыми переполнены были окрестности нашей дороги. И пыль та, едва проносился порыв ветра, как бы замирая в воздухе, затем медленно оседала на нас толстым слоем. Она, если можно так выразиться, [187] буквально заштопоривала все поры тела и органы слуха, обоняния, вкуса и даже затемняла зрение. Попадая в полость рта, известка сушила язык, мешала глотать и вызывать слюну, доводя мучения жажды до невероятной степени. Рассудок переставал функционировать. При таких условиях, как это и совершенно естественно, дальнейшее движение наше сделалось до крайности вяло и автоматично. Лошади стали падать на каждом шагу и, раз упав, с величайшим трудом поднимались на ноги. Многие из людей, окончательно утратив силы, валились с седел на песок. Для таких людей часов в восемь вечера устроен был второй этап. Остальные шли до 12-ти, т. е. до той поры, когда у главного нашего проводника, почтенного и всею душою преданного нам Ата-Мурад-хана, зародилось сомнение на счет правильности направления нашего движения. Он сообщил, об опасениях своих начальнику отряда, причем выразил мнение, что если мы идем правильно, то колодцы Орта-кую должны быть уже недалеко. Ночь была темна до того, что в нескольких шагах не было средств что-либо различить. Пришлось остановиться. Отдав на этот счет приказания, начальник отряда вместе с тем послал самого Ата-Мурада с одним расторопным и хорошо знавшим туземный язык фейерверкером и одним армянином-маркитантом, поручив им разведать путь, разыскать колодцы и определить примерное до них расстояние. Посланным, внушено было, чтобы они исполнили данное приказание сколь возможно поспешнее. В мучительном ожидании возвращения разведчиков, минуты нам казались часами. Выступая из Игды, казаки имели с собою запас воды, по три бутылки на человека. Легко судить каждому, в какой степени освежительно способна была действовать на людей вода, которая более суток везлась при описанных условиях погоды. Тем не менее до позднего вечера 19-го апреля еще имелось у нас кой-какое количество жидкости, которую мы в пустыне давно привыкли называть водою и которую в странах, не обиженных природою, разумеется, никто бы не дерзнул назвать таким именем, чтобы не осквернять благодатной влаги, которой в действительности присвоено это название. Но к часу остановки колонны, т. е. к тому времени, до которого доведен наш рассказ, у нас уже не оставалось ни единой капли воды. Между тем прошло около трех часов времени, как уехал Ата-Мурад-хан и отправленные с ним люди, а никто из них не возвращался. За нами, хотя и довольно не близко, как известно, шла целая колонна пехоты, которой [188] грозили те же бедствия, коим мы уже приобщились. Пора было подумать о спасении людей. Время не терпело: каждая потерянная минута могла сделаться ничем невознаградимою. Очевидно стало, что необходимо как можно скорее приблизиться к воде, спеша воспользоваться часами, которые оставались до того, пока вновь загорит солнце на небе. Движение вперед при условиях, в которых мы находились, когда не было известно с точностью, сколько именно еще остается до колодцев, ни даже того, на прямом ли мы пути к Орта-кую, показалось начальнику отряда не имеющем основания. Возвращаясь, он рассчитывал на верную встречу с первым эшелоном, у которого воды, конечно, еще было столько, что казакам могла быть оказана значительная поддержка. Поэтому он повел последних обратно. Решившись на это, он приказал выбрать нескольких человек, наиболее собою владевших и наиболее доброконных, и, под начальством подполковника Левиса оф-Менара, отправил команду эту с приказанием приостановить передний эшелон и выслать от него воду на встречу казакам. Вместе с тем подполковник Левис обязывался встретить задние эшелоны и передать их начальниками приказание отойти в Игды, где, и ожидать дальнейших распоряжений.

С величайшим трудом поднялись казаки с места и еще с большим напряжением сил пошли в обратный путь. Все то, что приходилось им испытать накануне, в еще большей степени испытано было ими и в день 20-го апреля. Все те же были и проявления страданий. С каким то паническим страхом глядели все мы на восходящее горячее солнце, а когда взошло оно, многие люди стали сбрасывать с себя одежду и обувь, некоторые падали на песок навзничь и, судорожно разгребая его, старались вдыхать воздух из нижних, более прохладных песчаных слоев. Иные автоматически брели в стороны, как бы отыскивая воду.

Таково было положение дел, когда, наконец, около 10-ти часов утра, мы встретили наших туркмен из первого эшелона с несколькими вьюками воды, подвезенной нам из Бала-Ишема. Можно представить себе, что сталось бы не только с водою, но и водоносными сосудами, если бы небыли приняты самые строгие меры к тому, чтобы распределить ее возможно правильнее. По приказанию начальника отряда, вьюки немедленно были оцеплены часовыми, а затем сам он лично занялся раздачею воды, причем на каждого, не исключая и всех штаб и обер-офицеров, без различия чинов их и положения, выдано было по одной целой [189] манерочной крышке. Остальное пошло на приведение в себя людей, совершенно обессилевших и окончательно утративших сознание.

Остановимся пока на этом и скажем, что 19-го числа на денном привале казаков, путем проверки некоторых существовавших расспросных сведений на месте, а также и новых расспросов, начальник отряда пришел к полнейшему убеждению, что расстояние между Игды и Орта-кую несравненно больше того, которое до того предполагалось. Под давлением мысли о том, что пехоте, без посторонней помощи, пожалуй, не пройти этого промежутка, начальник отряда решил сократить для нее безводный путь, хотя бы удлинив при этом общее протяжение дороги. Кроме того, ему хотелось скорее довести кавалерию до Орта-кую, чтобы у этих колодцев организовать встречную помощь пехоте из тех казаков, которые быстрее прочих успеют оправиться и освежить своих коней. В видах приведения в исполнение первого своего решения начальник отряда послал с нарочным майору Козловскому приказание, обязывавшее его свернуть на Бала-Ишем. Это приказание, впоследствии отмененное из опасения найти названные колодцы засыпанными, получено было по назначение тогда, когда голова колонны дотянулась уже до сороковой версты, считая от Игды, т. е. приблизительно до поворота в Бала-Ишем. Начальник, эшелона, майор Козловский, признавая необходимым дать в этом месте людям отдых, только что остановил движение и, со свойственною ему всегдашнею распорядительностью, принял самые действительные меры к тому, чтобы скорее стянуться и подобрать отсталых. Нужно, кстати, заметить, что в эшелоне этом дела вообще были сравнительно гораздо в лучшем положении чем у тех, которые в то время находились впереди. Хотя без сильных и каждому памятных страданий и там, конечно не обошлось, однако же отсталых, а тем более обессилевших там было несравненно меньше, что, конечно, несправедливо было бы объяснять только разностью количества отпускавшейся воды. Правда, последней 18-го, например, числа у майора Козловского выдано было по три котелка на человека, тогда как казаки имели лишь по такому же числу бутылок, но ведь и потребность в питье всегда должна быть меньше у конного, чем у пешего. Кроме того, при казаках не было вовсе верблюдов, тогда как пехота должна была утомляться, навьючивая и развьючивая этих животных, а главное пася их. Поэтому причину такой несообразности мы лично скорее склонны приписать разнице в степени [190] предварительного утомления. Как бы то ни было, но майор Козловский, простояв на привале до четырех часов пополудни, тронулся затем в направлении на Бала-Ишем, но вскоре получил новое приказание и, описав, следовательно, небольшую дугу, вновь вышел на ортакуюнский путь, по которому, пройдя несколько, остановился ночевать. Дальше идти было нельзя между прочим и по тому, что, вследствие ночной темноты, проводники не ручались за то, что проведут колонну правильно.

Верблюды с водою, встреченные казаками, принадлежали армянину, бывшему маркитантом при батальоне Кабардинского полка. Они были из числа тех, которые, освободясь из под вьюков с маркитантскими товарами, за израсходованием последних, возили казенное имущество, что полегче. 18-го апреля некоторые из них везли пустые бурдюки. Маркитант, узнав о том, что колонне велено идти в Бала-Ишем, сообщил о том служившим у него по найму туркменам верблюдовожатым, а они, чтобы раньше дойти до места, не останавливаясь на привале, беспечно погнали животных к названным колодцам. Прийдя в Бала-Ишем и найдя колодцы не охраняемыми неприятелем и открытыми, они немедленно наполнили сосуды водою. Нужно заметить, что кочевники пустыни, вообще, стараются как можно меньше стоять в пути на месте. Они обыкновенно идут от одной группы колодцев до другой, почти не останавливаясь вовсе. Так как верблюды их редко несут на себе особенно тяжелые вьюки, то они обыкновенно пасутся на ходу. Точно также освящено там обычаем, что если путники подошли к воде и есть у них пустой сосуд, то прежде всякого отдыха каждый поставляет себе в обязанность немедленно набрать воды. Так поступили и туркмены маркитанта; но, напрасно прождав у Бала-Ишема прибытия войск до самого рассвета, они решили, что, вероятно, колонна пошла на Орта-кую, и, описав, следовательно, гораздо большую дугу, чем то пришлось сделать первому эшелону, вышли на путь, на котором немного погодя, показались отступавшие казаки.

С рассветом 20-го числа первый эшелон пошел дальше и около половины восьмого часа встретил подполковника Левиса, который передал привезенное им приказание по назначение. В виду этого майор Козловский тотчас же остановил движение своей колонны и немедленно же выслал вперед десять бурдюков воды на встречу казакам. Вместе с тем, так как к тому времени начальнику эшелона было уже известно, что колодцы Бала-Ишем [191] свободны, он совершенно налегке отправил туда одну кабардинскую роту, со всею порожнею водоносною посудою. Роте этой приказано было сколь возможно поспешнее привезти воду в свой эшелон, который, благодаря экстренному расходованию запаса, сам скоро мог очутиться в безвыходном положении. К этому же времени состояние команды казаков подполковника Левиса, в котором было 22 всадника, находилось в таком положении, что названный штаб-офицер решительно не признавал возможным исполнить дальнейшее поручение, на него возложенное. Подполковник Левис находил, что ехать дальше с надеждою добраться до следующего эшелона он мог бы рискнуть в том лишь случае, если бы кабардинцы могли вдоволь напоить лошадей его команды. Так как однако же, майор Козловский не согласился на это, да и согласиться решительно не мог, то положено было между ними отправить приказание начальника отряда в задние эшелоны с нарочными туркменами, подполковнику же Левису отойти к Бала-Ишему, что и было исполнено. В след за отправлением вперед воды, о чем уже было сказано выше, начальник передового эшелона послал в ту же сторону небольшую организованную им помощь, состоявшую из двух десятков лучших верблюдов, при нескольких наиболее сохранивших бодрость людях, коим приказано было подобрать и подвезти больных и совершенно изнемогавших встречных.

В 11 часов дня 20-го апреля стали уже понемногу прибывать к кабардинскому биваку передние из отступавших казаков. По мере того, как они прибывали, им немедленно же отпускалось по крышке воды на человека. Во втором часу приехал и начальник отряда, а вслед затем сделаны были все распоряжения об отходе к Бала-Ишему, причем точно установлены были порядок и очередь движения, равно как попутная помощь и наблюдение за дорогою, которая в этом отношении была распределена на участки. Прежде всего, само собою разумеется, повезли на верблюдах кабардинского батальона больных и слабых. За ними последовали остальные казаки и, наконец, пошли кабардинцы поротно, с необходимыми промежутками времени. С последнею из рот пошел в Бала-Ишем и начальник отряда. До названных колодцев от места бивака кабардинцев оказалось 15 верст. Между тем подполковник Левис с несколькими казаками, хотя и с величайшем трудом, дотянул до колодцев Бала-Ишема, у которых он застал человек 20 туркмен [192] путешественников. Последние, видя появление нежданных ими русских, смутились и думали было бежать, но названному штаб офицеру удалось их успокоить и воспользоваться их вьючными животными, а также довольно многочисленными водоносными сосудами, находящимися у них. Все это подполковник, Левис немедленно отправил кабардинцам с самими же туркменами-путешественниками, задержав остальное имущество туркмен при себе, в виде залога. Это было около восьми часов вечера, а часов около 10-ти пришла в Бала-Ишем и стрелковая кабардинская рота, та самая, которая послана была туда за водою, как о том уже было сказано выше. Можно считать, что с этого самого времени прекратились все исключительные невзгоды в тот период нашего похода, так как с вечера 21-го числа, благодаря распорядителям у Бала-Ишема и на кабардинском биваке, между этими пунктами можно было почти на каждом шагу встретить воду, и хотя в самом небольшом количестве, но все же да получить ее. Зато, в течении того же самого дня страдания людей, тем более лошадей, не поддаются никакому описанию. Не говоря уже о молодцах-казаках, испытавших все мучения ада, были роты, в которых в иные минуты держалось на ногах не более десятка человек, а по тому в таких случаях, когда в настоящем рассказе говорится о ротах, под этим именем совершенно правильно понимать несколько человек, одаренных природою железным здоровьем и железным же самообладанием. Tакие люди, слава Богу, конечно, находятся в нашей армии и их в ней всегда довольно много, но желать, а тем более требовать, чтобы все были таковы, не значит ли желать и требовать совершенно невозможного. Мы не станем пестрить этих страниц, посвященных труднейшим и горчайшим дням жизни красноводского отряда, приведением цифр пораженных солнечным ударом и, вообще, заболевших в числа, ближайшие к 20-му апреля. Не станем делать этого, главным образом, потому, что они все равно не в состоянии были бы дать интересующемуся точного понятия о тогдашнем санитарном состоянии в отряде. При такой продолжительной и постоянной тропической жаре, которую испытывали мы тогда, находясь в области песков, покрывающих голое и безводное безграничное пространство, лежащее много ниже нормального уровня моря, могли быть вполне здоров хотя бы один из нас? В сущности мы были больны все, начиная от первого в отряде и до последняго. Но болезнь наша была своеобразна: ее разве можно было бы уподобить [193] морской болезни. Как на море пассажиры, страдающее от качки, приходят в состояние полного упадка физических и умственных сил, так и в пустыне люди, вследствие жары и безводья, впадают в совершенное изнеможение и даже теряют сознание. Но стоит только кораблю пристать к берегу, как больной быстро приходит в себя и поправляется, так и в песчаной пустыне нужно только, чтобы подул прохладный ветерок и страдалец освежился порядочною пресною водою, как он немедленно выздоравливает и горя у него как бы никогда и не бывало.

21-го апреля, после полудня, начальник нашего отряда прибыл в Бала-Ишем. В тот же день сосредоточились там все войска, входившие в состав первого эшелона, и обогнавшие было его казаки. Все людям сделали поверку посредством переклички, причем на лицо не оказалось четырех казаков. Для разыскания их были немедленно же командированы на верблюдах благонадежные туркмены с запасными верблюдами и с обильным запасом воды. Вечером того же 21-го числа в Бала-Ишем прибыли, наконец, сперва Ата-Мурад-хан, посланный с ним армянин и один из недостававших четырех казаков, а затем, спустя несколько часов, и фейерверкер. Люди эти не только доставили самые подробные сведения об Орта-куюнских колодцах, но привезли и образчики воды. Из слов их начальник отряда узнал, что колодцев в Орта-кую четыре, вода в них хороша, и ее довольно много, а отстоят они от того места, с которого казаки были поведены назад, примерно на 10 верст. Все посланцы прибыли к названым колодцам одновременно еще пред рассветом с 19-го на 20-е число. Отдохнув там и набрав воды для доставления ее на пробу начальнику отряда, они порешили между собою, что фейерверкер Гайнулла пойдет с докладом назад, а остальные двое останутся ждать прибытия казаков. Так они и сделали; но на дороге у Гайнуллы пала лошадь, а потому, когда он дошел до того места, с которого был послан вперед, то там уже никого не застал и пошел дальше, по следам уходивших казаков. Сотоварищи же Гайнуллы, удивляясь долгому неприбытию начальника отряда, ни на что, однако же, не решались до той поры, пока к ним не добрел один казак. Последний рассказал Ата-Мурад-хану и его спутнику, что, уснув, не слыхал, как ушли с ночного привала сотни, и, в свою очередь, во тьме не был также замечен ими. Пробудясь от сна, он пошел по трем конским следам, которые ему попались в глаза. Его [194] удивляло, что следов так мало, но, пустившись уже по найденному направлению, он боялся куда-либо своротить и, таким образом, дошел до Орта-кую. Идя назад, Ата-Мурад видел и остальных трех недостававших у нас казаков. Люди эти, в состоянии полнейшего изнеможения, лежали в стороне от дороги и, конечно, идти с Ата-Мурадом и его спутниками решительно не могли. Так как и сам Ата-Мурад, равно как армянин и казак, шли пешком, ибо лошади первых двух едва-едва тянулись в поводу, а у последняго конь пал раньше, то, следовательно, не на чем было подвезти лежавших казаков. Поэтому, проходя мимо, Ата-Мурад и спутники его снабдили только их водою и сухарями, а привезли их потом те, которые за ними были посланы.

К полудню 21-го апреля, в Бала-Ишем окончательно стянулись все четыре сотни казаков со своею ракетною командою, пять рот Кабардинского полка, сборная рота и шесть горных орудий. Остальные части красноводского отряда, дотянув до Игды, оставались у этих колодцев. Туда же были возвращены и те, которые успели было пройти дальше. Упомянув о задних эшелонах, нужно будет кстати сказать, что хотя и в меньшей степени, но и их не миновали однако же все мучения жары, а также и болезни, составляющие неизбежное последствие пребывания людей в песчаной и безводной пустыне в знойную пору. Далее с ширванским эшелоном, которому, судя по позднейшим исследованиям, будто бы удалось превозмогать тяготу похода сравнительно благополучнее, случилось около Игды буквально то же самое, что и со сборного ротою в том же самом месте. Подобно тому, как рота эта не смогла осилить последних трех-четырех верст, остававшихся до колодцев и начальник отряда вынужден был уехать вперед, чтобы выслать воду и помощь, — так пришлось и начальнику этого эшелона, полковнику Араблинскому, поспешить в Игды, чтобы сделать соответствующая распоряжения. Мы уже не говорим о случаях, когда в хвосте движения, как и в голове его, некоторые обезумевшие люди, чтобы утолить жажду, пробовали пить урину. Везде или почти везде вокруг нас в течении 18-го, 19-го, 20-го и 21-го апреля, а также до 3 1/2 часов пополудни 22-го числа термометр Реомюра показывал около 45°, а 19-го, около часа дня, он далее поднимался до 52°. Естественно, следовательно, что если по различно индивидуальной способности к физическим ощущениям не все испытывали совершенно одно и то [195] же, то во всяком случай разница не была и не могла быть особенно велика.

При таком положении дел необходимо было хорошенько обсудить и взвесить, на что могли рассчитывать мы идя дальше, и обсуждения этого рода привели начальника нашего отряда к тому заключению, что идти далее не только неосновательно, но и преступно. Теперь вполне было ясно, что хотя и с величайшим напряжением сил, но, в конце концов, все мы, однако же, пройдем до Орта-кую. Известно было также, что приблизительно в полупереходе оттуда, а именно в колодцах Нефес-Кули, и в таком же расстоянии от сих последних, в колодцах Якедже, почти наверное найдем немного воды; но вместе с тем известно было также, что от Якедже до колодцев Чагил, что в одном лишь суточном переходе от Измыхшира, все же более 200 верст совершенно безводного пути. Мы знали, наконец, само собою — по расспросам, что из Якедже можно идти на Сакар-Чага и, таким образом, сократить расстояние между колодцами на целый большой мензилъ, т. е. переход, но этот способ самопомощи более чем на столько же удлинял общее протяжение нашей дороги и давал нам после 170-ти-верстнаго совершенного безводья новый безводный промежуток верст в 70. Здесь будет уместно привести извлечение из записок начальника красноводского отряда, которые были составлены им в 1873 году⁴² и между прочим послужили материалом автору «Хивинского похода». Извлечение это вполне обрисует наше тогдашнее положение и те причины, которые заставили нас прекратить в то время наступательное движение. Вот оно. «Хотя соблазн идти и был очень велик, но я от него поудержался и в том не раскаиваюсь нисколько, будучи глубоко убежден, что поступил так, как должен был поступить всякий, поставленный в мое положение. Если бы я, ради честолюбивых своих стремлений, погубил отряд, было бы с моей стороны бесчестно, так как все в отряде могли лишь исполнять приказания и только я один мог и должен был, кроме того, еще и рассуждать⁴³. Для рассуждений же имелось очень много данных. [196] Я знал по горькому опыту, что жара обращает в пустыне человека в полнейшего автомата, и видел, что к такому состоянию мы переходим. Я говорю «видел», потому что табуны наши, не смотря на все принимаемые меры, не оберегались уже должным образом, ибо хотя, конечно, у нас верблюды гибли сотнями, но тем не менее мы начинали их терять и на пастбищах. Иначе нельзя себе объяснить положительное таяние названных животных. Из 4,108 верблюдов, которыми отряд располагал, со дня выступления в поход, обратно пришло только 1,414 голов, и то благодаря лишь тому, что мы поспешили отойти к Балханам, где нашли хороший, еще не в конец высушенный солнцем верблюжий корм, обильную воду и относительную прохладу. Я, конечно, очень хорошо знал, что жара, подобная той, которая стояла 18-го — 22-го апреля, не могла быть постоянна и продолжительна, и знаю также, что какое нибудь, положим, 15-е мая может быть значительно прохладнее 15-го марта, но, вероятно, никто не станет тоже отрицать, что, по естественным законам природы на нашем полушарии в общем начало мая бывает теплее конца апреля, а конец апреля, в свою очередь, теплее начала того же месяца. Я соглашаюсь, что дни, в которые жара превосходила 50 градусов, были исключительными днями, но, вероятно, согласятся и со мною, что даже в совершенно обыкновенных условиях идти трудно и при 40 градусах тепла. Для местности же, где сухость воздуха поразительна, где глубокие пески требуют от человека страшного расходования физических сил, а условия похода — особенной бдительности и бодрости: где солдат, в случае дальнейшего движения, не мог бы хотя в два-три дня раз пить воду, только что почерпнутую из колодца, а должен был пить какой то подогретый кисель, образовавшийся из жидкости, которая еще в источнике имела все отвратительные качества, способные расстраивать желудки не только улюдей, но и у лошадей, — слово «трудно» должно уступить место слову «невозможно». Пусть скажут врачи, каким образом должна действовать подобная вода на людей и сколько при описанных условиях необходимо человеческому организму такой жидкости, чтобы утолить жажду. Идя по безводной местности в такую пору, когда, в запечатанном пятиведерном боченке, налитом до полна и увязанном в мокрый [197] войлок, к вечеру на третий день всего остается от 3 1/2 до 4-х ведер, а остальное испаряется, да и оставшуюся в нем воду на четвертый сутки с трудом пьют даже и порядочные лошади, — времени терять, разумеется, не приходилось. Мы должны были бы проходить не менее 25-ти верст в сутки, а для этого требовалось не менее восьми часов. Такого числа часов, сколько нибудь удобных для движения, набрать решительно было невозможно, так как случалось, что еще и в полночь приходилось отливать людей для приведения их в чувство, а с появлением первых солнечных лучей термометр уже показывал более 30-ти градусов. Всякий, кто бывал в походах, знает хорошо, что ночные движения страшно изнуряют войска. Такие движения, разумеется, можно допускать лишь в крайних случаях и вообще злоупотреблять ими нельзя. Солдат, который провел одну, другую ночь без сна и в движении, на третьи сутки, конечно, не надежен, если при этом он не в состоянии вознаградить себя полнейшим отдыхом следующих за бессонными ночами дней. У нас же денной отдых был немыслим. Не говоря о том, что под палящим солнцем не отдохнешь, нам нужно было пасти верблюдов, нести сторожевую службу и прочее. В больших безводных промежутках отряду, тем не менее, пришлось бы все идти по ночам, а потому легко себе представить, сколько людей из него пришло бы туда, где нужно было быть готовым на всякие случайности, если бы войска пред тем находились в движении в течении семи, восьми ночей. Если признать не заслуживающим похвалы стремление показывать всегда лишь одну лицевую сторону медали, то придется согласиться, что хотя солдат наш был, есть и всегда будет прекрасен, но и у него, как у всякого человека, есть известный предел сил, дальше которого требования от него простираться отнюдь не должны. В противном случае это будет свидетельствовать неуважение к нему и совершенное с ним незнакомство и может привести солдата не к славе а к бесчестию. Точно также ни один благоразумный начальник не сочтет за нарушение дисциплины и не станет шуметь из-за того, что солдат, потеряв сознание, зарылся в песок и не только не сторожит более того, что ему вверено, но и не откликается, когда его ищут и зовут».

В рапорте начальника отряда начальнику штаба округа, от 25-го апреля, он, между прочим, говорит следующее: «Будучи от природы очень здоров и несомненно крепче многих солдат [198] между которыми часто встречаются юноши 22-х — 23-х лет, я ставил себя в их положение и сознавал, что требуемое от них по необходимости даже для меня было бы невыполнимо. Выпотение так велико, что нет меры количеству воды, которую необходимо влить в желудок, чтобы утолить жажду. Даже самые воздержанные офицеры, вообще, конечно, значительно меньше прилагающее физического труда сравнительно с солдатом, — и те в жаркие дни нуждаются, по крайней мере, в 4—5 бутылках жидкости. Воды же во всем отряде возится только 4,600 ведер и больше возить трудно, даже просто невозможно, хотя бы уже потому, что не во всех группах колодцев можно добыть ее и в таком количестве. Масса инфузорий, заключающихся в воде, делали последнюю весьма вредною для желудка даже и тогда, когда она только-что бывала начерпана. Наконец, необыкновенное усыхание воды в бочонках заставляло расходовать ее бережно. Солнце расстраивало людей так, что даже лучшие закаленные казаки и солдаты иногда могли быть уподоблены изнеженным слабонервным женщинам и, сквозь слезы, вместо слов издавали какие-то пискливые звуки, в которых невозможно было доискаться смысла. Справедливо ли было бы признавать в таком положении подначального человека какую-либо долю его личного греха и разумно ли требовать от него бдительности? Наоборот, не справедливее ли не доводить солдата до состояния, прямым последствием которого могло быть нечто действительно унизительное в военном смысле слова, а если тяжелое положение уже наступило, то не лучше ли своевременно и сколь возможно скорее из него выйти? Так я и поступил, — говорит в своих записках бывший начальник отряда. Поступил так я, продолжает он, еще и потому, что, соображая, как трудно согласовать одновременное движение отрядов, например: красноводского и оренбургского, так как обыкновенно, когда одному идти невыносимо жарко, то другому только в пору, и, наоборот, когда последний терпит от стужи⁴⁴, то движение первого совсем легко, я был вполне убежден, что, чем хуже было идти нам, тем, следовательно, лучше было идти другим, о которых, заметим между прочим, мы ровно ничего не знали. Так как эти другие отряды принадлежали тому же Государю и государству, которому и мы, красноводцы, имели счастье принадлежать, то было совершенно ясно, что, непроизводительно зарывшись навсегда в пески, мы бы тем самым [199] только отравили неминуемо предстоявшую общерусскую радость по поводу окончания векового расчета с Хивою, против которой поход, в смысли чисто военных действий, разумеется, не мог быть неудачен, так как всякому было известно, что нам предстояло дело с одним из тех ханств, завоевание которых обходится в какой нибудь десяток людей убитыми и в полусотню ранеными. Да и то люди эти большею частью погибают от оплошности, беспечности или доверчивости. Бесполезных жертв от красноводского отряда могли желать лишь те, которые не постигали глубокой идеи, лежавшей в основе общего плана похода на Хиву в 1873 году, притом такие из них, для которых эффект значит все, а сущность дела — ничего или, по крайней мере, мало».

К позднему вечеру 22-го апреля жара значительно спала, и в бала-ишемском биваке немедленно послышались даже веселые солдатские песни. Но тем не менее начальнику отряда возвращение представлялось уже делом неизбежным. Однако же вопрос был чрезвычайно серьезен и решиться на этот ужасный шаг, разумеется, было не легко. Поэтому для окончательного его обсуждения приглашены были все наличные штаб-офицеры, некоторые из наиболее опытных ротных командиров и чинов отрядного штаба, старшие офицеры артиллерии и отрядный врач. Последнему предложено было, внимательно сообразив, высказать свое мнение о том, какое количество воды полагал бы он достаточным иметь на каждого человека для полнейшего удовлетворения его потребности в течение восьми суток, при тех условиях состояния погоды и похода, которые сам он испытывал и видел, начиная с 13-го апреля. Начальники же частей и вообще все приглашенные обязывались ответить, могут ли они поручиться, что если вопрос о количеств воды будет совершенно устранен, то, при дальнейшем походе, пастбища наши будут охраняться вполне бдительно даже и в том случае, когда вовсе не придется назначать кавалерии для их охраны. Было очевидно, что на этот последний род оружия рассчитывать для такой службы нечего, ибо допустив далее, что людей мы еще могли кое-как обеспечить водою, то уже решительно были не в состоянии везти ее для казачьих лошадей. Таким образом, следовательно, кавалерия наша, если бы ее взяли дальше, должна была непременно до времени ходить врознь с пехотою, большею частью сзади, и только пользоваться услугами и помощью последней во время больших переходов. Помощь, же эта предполагалась в виде высылки воды на [200] встречу собственно всадникам а в случае возможности — и их коням. Начальники пехотных частей, в своем ответе, между прочим приняли в расчет, что если бы мы, продолжая движение, и взяли с собою воду в количестве, которое укажет врач, то это еще не поможет нам, если мы не устережем верблюдов, так как, потеряв известную часть вьючных животных, мы, быть может, были бы принуждены допивать запас воды на месте, без средств идти в какую бы то ни было сторону. Они сообразили, что нет никакой возможности выставлять воду на каждое звено цепи, охраняющей пастбищное поле, а содержание запаса воды при резервах вызвало бы постоянную беготню людей, которая в волнах песков, при неизбежности оцепления значительных пространств для должного насыщения верблюдов, не способствовала бы надежной их охране. По всем этим, да и многим иным еще причинам, которых перечислить было бы трудно и из которых каждая, сама по себе отдельно взятая, для не бывавшего в пустыне могла бы показаться даже не имеющею существенной важности, они ответили начальнику отряда, что в их собственном желании, а также и в желании их подчиненных — положить жизнь свою для дела, на которое они поставлены, сомнения нет и быть не может, что, пока у них хватит сил и самосознания, никто себя щадить, конечно, не будет, но что напряжение этих сил и до той поры доводилось до наибольшего предела, а поэтому было бы весьма ошибочно рассчитывать на нечто большее. Что касается отрядного врача, то, по его мнению, хотя бы и можно было определить потребное человеку количество воды, но она уже на третий день становится способною поддержать силы лишь на несколько часов и притом делает человека совершенно негодным для службы на четвертый, а много на пятый день. Не нужно было быть специальным судьеюв этом деле, чтобы понять всю справедливость слов почтеннейшего нашего доктора и поверить тому, что, чем больше пили бы люди, положим, на третьи сутки, тем больше болели бы у них животы на четвертые.Если же неисправно в желудке, то неисправно и на службе.Тем не менее эта простая истина разбивала последнюю иллюзию начальника отряда, которая состояла в том, чтобы провести весь отряд до Орта-кую и ближайших к нему колодцев Нефес-кули Якедже, далее же проходить безводный промежуток колоннами, постепенно, начиная движение последующей колонны не ранее того времени, когда пройдет предыдущая и возвратит водовозную [201] посуду и верблюдов колонне, ожидающей очереди. При этом в первую очередь предполагалось назначить такое число людей, которое приблизительно получилось бы от разделения 4,600, т. е. числа ведер воды, возимой в целом нашем отряде, на объем того количества воды, который будет определен, как достаточный одному человеку на восемь суток. Этому частному приблизительно должно было ответить человек около тысячи, а потому предполагалось взять из Орта-кую в Чагил или, если колодезь этот окажется сух, то прямо до Измыхшира, пять, шесть рот пехоты и дивизион горной артиллерии, — последний, конечно, на верблюдах. Для полноты рассказа следует привести еще и то обстоятельство, что начальник отряда, высказав приглашенным к нему чинам, между прочим, и это последнее предположение, добавил, что вообще, не веря в возможность получения лучших результатов от многоречивого обсуждения, он не допускает последняго и предлагает присутствующим высказаться категорически произнесением простого «да» или «нет», т. е. идти ли дальше, или возвратиться. Все, кроме одного артиллерийского офицера, ответили: «нет», но и тот, который составил исключение, добавил к своему ответу, что если однако же не его дивизион будет назначен идти дальше, то и он вполне присоединяется к остальным. Естественно, что уже одна такая оговорка делала поданное мнение не серьезным. Начальника отряда, конечно, одинаково должна была заботить как участь тех, которым пришлось бы идти дальше, так и тех, на долю которых выпало бы оставаться при вагенбурге на месте и ждать. Должно однако же признаться, что положение этих последних, при известных обстоятельствах, могло обратиться в несравненно худшее, чем тех, которых повели бы вперед. Без водоносной посуды, а следовательно и без малейшей возможности перемещаться, при постоянной заботе о массе полуживых верблюдов, которые, по всем вероятиям, не замедлили бы устлать окрестности стоянки своими трупами и тем распространить между людьми опасные эпидемические болезни и прочее, положение оставшихся частей могло бы стать весьма критическим.

Итак, решено было идти назад. Нужно ли говорить о чувствах, которые должен был испытывать каждый из нас, участников экспедиции? Думаем, что об этом говорить нечего. О них лучше, если возможно, далее и вовсе не вспоминать.

Выступление из Бала-Ишема для некоторых началось пред наступлением ночи с 22-го на 23-е апреля. Чтобы всем [202] подняться с этого места, нужно было, как оказалось, около сотни верблюдов только под одних больных, которых у нас насчитывалось свыше 200 человек. В числе их значительно преобладали казаки, а по роду болезни более всего было подвергшихся солнечному удару в большей или меньшей степени. Особенно трудно было идти до Игды, до которых, не считая уже вовсе верблюдов, мы потеряли свыше 40 голов одних только лошадей. Громадное количество павших вьючных животных и овец, валявшихся по этому пути, ясно говорило нам, что и остальным эшелонам нашего отряда очень недешево досталась небольшая прогулка вперед от названных колодцев.

Все побывавшие в Бала-Ишем, следуя назад, собрались в Игды 25-го апреля, и в этот же день начальник отряда отправил в Тифлис донесение начальнику штаба округа. Подробно излагая в нем все обстоятельства, нас постигшие и сопровождавшие, он заключил его следующими словами: «Так, или иначе, то есть виноват я или прав в том, что веду отряд назад, но теперь мы все уже находимся на обратном пути и рапорт этот я представляю вашему превосходительству из Игды, куда пришел опять уже не с авангардом, а с арьергардом. Здоровье людей покуда все еще таки относительно довольно удовлетворительно и, надеюсь, останется таковым до возвращения в Красноводск, куда, как полагаю, окончательно прибудем около 20-х чисел будущего мая месяца, и где буду ждать приказаний».

Решившись на отступление к Красноводску, начальник, отряда пошел уже туда без промедления, приняв все зависящая от него меры к тому, чтобы не терять напрасно времени. Да и к чему бы послужила медленность обратного движения? Оставаясь лишних недели две в пустыне, отряд потерял бы лишних сотни три верблюдов, а главное — в этом случае мы неминуемо привезли бы домой по крайней мере втрое более таких людей, которым необходимо было госпитальное лечение. Притом хватило ли бы нам еще перевозочных средств на то, чтобы довезти до дома как этих больных, так и наши артиллерийские снаряды и вообще все то, чего мы ни в каком случае не могли бросить.

Усиленный падеж животных хотя и далеко не в такой степени, как между Бала-Ишемом и Игды, продолжался в особенности до Джамала, так как и на этом пространстве, верблюжьи корма выгорели почти дотла от страшных жаров последняго времени. С поражающею быстротою уменьшающиеся перевозочные [203] наши средства делали имевшиеся при нас грузы непосильными для двигающегося отряда, а потому мы вынуждены были кое-что даже сжигать или бросать. Благодаря такой печальной необходимости, пришлось употребить все средства к тому, чтобы по крайней мере то, что оставалось у нас из продовольствия и фуража, расходовалось с совершенно исключительною бережливостью и только вполне производительно. Одно из таких средств, между прочим, указывалось приказом по отряду, отданным еще в Игды, и предписывавшим входить с представлением об исключении из фуражного довольствия всех тех лошадей, которые заведомо не в состоянии будут дотянуть до Красноводска или решительно не будут годными к дальнейшей службе. Таких коней, до прибытия нашего на место, исключено было из списков свыше 60-ти. Все в тех же видах устранения голодухи, начальник отряда участил и сношения свои с красноводским воинским начальником. В одном из писем к сему последнему, а именно в письме от 25-го апреля, он, между прочим, говорит полковнику Клугену: «Мы идем назад. Теперь-то начинается ваша роль. Вы, конечно, поймете, что фураж у нас не в изобилии. А потому необходимо подвезти нам ячмень как можно ближе к Белеку. Если окажется возможным, то не мешает также держать около Белека на лодках, на пароходе или на барже сухари или хлеб. Вы знаете, что идти назад всегда труднее и что тут-то именно и необходима энергическая помощь и предусмотрительность. Вы поймете, как важно мне знать, что письмо это вами получено своевременно, а по тому, Бога ради, отвечайте как можно скорее. Нельзя ли будет выслать с туркменами нам на встречу маленький караван, так вьюков в 15—20, ячменя и сухарей? Это было бы очень недурно⁴⁵». Полковник Клуген нашел возможность выполнить полученные приказания, и у колодцев Кара-Чаглы, что в 40 верстах от Белека, мы нашли 15 вьюков с ячменем, а в виду колодцев Белек, когда мы подошли к ним, стояло 17 туркменских лодок с хлебом, водою, уксусом, спиртом, салом и прочими продуктами.

42. Один экземпляр этих записок тогда же был представлен бывшему тогда директором Николаевской академии генерального штаба генерал-лейтенанту Александру Николаевичу Леонтьеву.

43. Здесь кстати будет сказать, что в одном из писем начальника штаба Кавказского округа, генерал-адъютанта Свистунова, в котором он давал начальнику Красноводского отряда некоторые приказания по поводу предстоявшего похода 1873 года, было выражено следующее: постарайтесь исполнить инструкцию в мере разумной возможности, но помните прежде всего, что поставить в степи несколько лишних русских могил было бы непростительно.

44. Поход Перовского в 1839 году.

45. Заимствовано из книги «Xивинский поход 1873 года», Н. И. Гродекова.