Нет никакого сомнения в том, что уход за верблюдами и их навьючка и развьючка, как дело совершенно непривычное русскому солдату, для него чрезвычайно тяжелы. Но опыт успешного 1,000-верстнаго хождения по пустыне доказывает, что солдат наш скоро осваивается с этим трудом. Обстоятельство это вполне подтверждается и Гродековым, который в сочинении своем «Хивинский поход», говоря о движении мангишлакского отряда как очевидец, заключает: «Солдаты и казаки скоро освоились со всеми верблюдами, изучив нрав каждого животного, и узнавали их по наружным признакам так хорошо, что в случае подмены верблюда они отыскивали его». Наконец, и в этом отношении в красноводском отряде, сравнительно с прошлыми годами, ни что решительно не изменилось. Если во время походов 1871 и 1872 годов, когда движения нашего отряда по легкости и быстроте, с которыми они совершались, вызывали общую похвалу, даже, скажем, общее удивление, и никто не находил необходимым, чтобы в отряде было больше лаучей, то естественно, следовательно, что неуспех наш в 1873 году произошел вовсе не от недостатка людей. К тому же недостаток такого рода существовал во время Хивинского похода не в одном только красноводском отряде. В той же истории Хивинского похода Гродеков говорит, что верблюдовожатых в мангишлакском отряде было вообще мало, а притом многие из них еще бежали. Тем не менее заметим мы, мангишлакский отряд прошел. По мнению нашему, даже и в будущем несравненно лучше вовсе не иметь с собою верблюдовожатых-туземцев, чем иметь таких, которые ходят не с собственными своими животными. Тогда как лаучи-собственники действительно существенно полезны, лаучи-наемщики совершенно лишают отряд спокойствия и, при случае, могут причинить ему [242] такие неприятности, от которых невозможно уберечься и каких никогда не в состоянии был бы причинить самый предприимчивый неприятель. В мангишлакском отряде в критические минуты верблюдовожатых привязывали к верблюдам⁵⁵. В отряде туркестанском, по мере движения в пустыне, побеги лаучей становились чаще и чаще. Дезертируя, они уводили с собою верблюдов, иногда по нескольку штук вместе⁵⁶. Наконец, о поведении верблюдовожатых в старой экспедиции генерала Перовского и в новейших экспедициях в Туркмении мы уже имели случай сказать несколько слов.

Очень много говорили также и о том, что будто красноводский отряд чрезвычайно сильно терпел от постоянного недостатка в хороших проводниках. Конечно, последних могло быть и несравненно больше, но приведенное указание, по нашему мнению, имело бы право на особенное значение в том лишь только случае, если бы, например, результаты его оказались в блуждании отряда. Между тем, не смотря на то, что отряд наш во время рекогносцировок постоянно дробился для того, чтобы осмотреть возможно большее число пунктов, и каждая из дробных частей непременно должна была иметь своего отдельного проводника, за все время можно указать на один лишь случай, бывший в 1871 году у колодцев Гёклан-Куюсы, где, по вине, проводника, колонна капитана Маламы потеряла несколько часов времени. Последний же наш, поход совсем уже не дал никакого повода к тому, чтобы говорить о недостатке проводников. Поэтому те, которые указывают на это, разумеется не приводят случая, подтверждающего их мнения. Между тем, в других отрядах действительно бывали примеры, недостатка сведущих проводников. Так, например, известно, что когда мангишлакский отряд, получив предписание генерала Веревкина, должен был идти из Алана в Кунград, он очутился в очень затруднительном положении, так как у него не было проводников, которые знали бы туда дорогу⁵⁷. Tакие случаи, конечно, всегда и везде возможны, но они не влияют на благополучный исход дела и их следует считать совершенно частными. Во всяком случае, если допустим даже, что проводников в красноводском отряде было мало, то и тогда можно ли в этом видеть не только капитальную, но даже и какую либо из [243] причин возвращения отряда? Известно, что при всяких военных предприятиях каждый малейший неприятный случай в данное время приобретает способность казаться причиною всех причин, но серьезная критика для своих выводов не может принимать во внимание одно и совершенно упускать из вида другое. Могли ли мы и должны ли были переполнять наш отряд чужими людьми без разбора? Чтобы попасть в проводники, надобно было гарантировать нас. Для этого, по крайней мере, требовалось от туркмена, чтобы он поселил членов своей семьи, в виде заложников, в одном из тех мест у морского берега, где стоял наш постоянный гарнизон, а на это не все соглашались. При всем этом проводником способен быть не всякий туркмен. Хороший и опытный водитель по безграничной пустыне почти то же, что и хороший лоцман для беспредельного моря, переполненного подводными преградами. Tакие люди очень редки и пользуются особенною известностью. Все караван-баши, т. е. водители караванов⁵⁸, там наперечет и каждый туркмен знает их поименно. Мы с полным убеждением утверждаем, что если у нас вожаков было немного, то все они отличались вполне безупречною честностью и полною преданностью нашему делу, которое считали как бы своим личным делом. Большая часть их принадлежала к числу ищущих крови на Хиве, по туземному названию, «канли», т. е. таких, родственники которых по каким либо причинам были казнены в названном ханстве и которые, по обычаю, мнили себя обязанными отомстить. Благодаря серьезным гарантиям, требовавшимся от желающих поступить в отряд в качестве проводников, мы были так счастливы в выборе наших вожатых и посыльных, что решительно невозможно указать даже на единственный случай, когда бы, например, кто либо из них не передал по назначению бумагу, ему врученную, или хотя бы даже неохотно принял поручение.

Были критики, видевшие некоторую причину возвращения отряда в неудовлетворительности его организации. Отряд, говорили они, должен быть сформирован не из сводных и мелких частей, в которых будто бы всегда очень много стремительности и желания отличиться, но рассудительности мало. Хотя несостоятельность подобного мнения и слишком очевидна, но мы не можем оставить его без внимания, а потому скажем, что по убеждению, [244] вынесенному нами из продолжительного опыта, всякую войсковую единицу свыше батальона следует признавать тяжелою для походов в пустыне. Батальон, вполне самостоятельно организованный как в командном отношении, так и в хозяйственном, в особенности если к нему приданы одно, другое орудие и несколько конных казаков. представляет совершенно достаточную силу для отражения всякого вероятного в пустыне неприятельского нападения. Для атак же, когда в том представится надобность, всегда возможно сосредоточить такое число батальонов, которое вполне отвечало бы данному случаю. Батальон в пустыне всегда оказывался единицею, достаточно удобоподвижною, и вместе с пропорциональным придатком артиллерии и 5—6 всадников, в виде дальних глаз, составлял колонну, совершенно отвечающую истинным условиям. В пустыне, конечно, труднее всего борьба с природою, а бороться с нею, само собою разумеется, гораздо легче не легионами, а войсковыми единицами небольшого порядка. Войска военных наших округов, на долю которых, в силу географического их положения, выпала обязанность вести борьбу с бродячими племенами отчасти даже и в странах, напоминающих Закаспийский край, всегда имели и пока еще сохраняют именно батальонную организацию. От того, что там нет полков и дивизий, никто и никогда не ощущал ни малейших неудобств. Таковы военные округа Туркестанский, Оренбургский и даже оба Сибирские. Наконец, рассуждая на этот счет, нельзя упускать из вида и того обстоятельства, что отряд наш состоял из войск кавказской армии, дислокация которой, благодаря этнографическим условиям самого Кавказа, как это всем хорошо известно, находилась в полнейшей зависимости от местных стратегических условий, даже и в период мира. Поэтому дальнее командирование из известного района всех войск в полном их составе было бы даже и некоторою неосторожностью. Кроме того, нижним чинам, назначавшимся для участия в экспедициях, в те времена всегда делался самый строгий медицинский осмотр, причем, во избежание переполнения госпиталей, принимался в соображение климат страны, в которую их предполагалось отправить. Осмотр же обыкновенно удостоверял, что приблизительно только около одной трети комплекта людей в полку представляли надежные данные к тому, что без вреда для своего здоровья перенесут тяжелые климатические условия Закаспийской пустыни. Естественно, следовательно, что посылать туда целые полки, по меньшей мере, [245] было неосновательно. Точно также и чисто с точки зрения боевых требований состав отряда из мелких частей ничуть не мог там быть неудовлетворителен. Войска наши настолько дисциплинированы, что степень стремительности как крупных единиц, так и мелких, по крайней мере до непосредственного столкновения с неприятелем, всегда одинаково находится в полнейшем распоряжении их начальников. Какого же зла возможно ожидать от избытка этого качества и не представляет ли оно скорее достоинство, чем недостаток, в войске. По поводу того же мнения о не удовлетворительности состава отрядов, образованных не из целых частей, мы позволяем, себе напомнить, что даже и во время славной Кавказской войны вряд ли можно указать много примеров участия в известной экспедиции полков в полном составе, не говоря уже об единицах более высшего разряда. Мешало ли это когда-либо успеху? Условия войны в Европе и с миллионными армиями применимы не везде.

Рассмотрим теперь вопрос о выборе путей в Хиву из Чекишляра и, вообще, от берегов Каспия, находившихся в сфере красноводского отряда. Начнем с того, что дорога, по которой пошел названный отряд, оказалась неимоверно тяжелою, начиная уже от Игды, а от Орта-Кую в то время года, когда мы шли по ней, и вовсе непроходимою. Такое определение степени пригодности участка дороги между Орта-Кую и Измыхширом мы берем из описания его, сделанного в августе месяце 1873 года рекогносцировочною партиею, высланною уже из Хивы, со специальным поручением подробно осмотреть и описать не пройденный красноводским отрядом промежуток дороги. Рекогносцировка эта была поручена генерального штаба подполковнику Скобелеву, при котором находилось два казака и три проводника-туркмена, а всего, следовательно, в рекогносцировке участвовало шесть человек. Лошадей при них было 10. От Измыхшира до колодцев Нефес-кули оказалось, приблизительно, более 280 верст. Расстояния между колодцами, полагая тоже приблизительно, были следующая: Измыхшир-Чагыл — 24 версты; Чагил-Кизил-чакир — 78; Кизил-чакир-Даудур — 132; Даудур-Нефес-кули — 46. Но во время рекогносцировки колодцы Даудур были совершенно сухи, а по тому безводные промежутки пути, приблизительно, равнялись 24-м, 78-ми и 178-ми верстам. Прямо к северу от колодцев Кизил-чакир, верстах в 16-ти от них, есть колодцы Сакар-чага, в которых вода, была тоже, но водовместилище это находится в [246] стороне от прямого пути. Идя на Сакар-чага, удлиняется общее расстояние между названными конечными пунктами, равно как отчасти и великий безводный промежуток. Если, не доходя несколько до Даудура, свернуть с прямой дороги к северу и сделать круг верст в 10, то можно воспользоваться колодцами Якедже и, таким образом, сократить протяжение наибольшего безводного пространства приблизительно верст на 5—6, т. е. обратить это протяжение из 178 в 173-х-верстное, что, разумеется, мало существенно. Рекогносцировавшие не пошли далее Нефес-кули, так как достоверно узнали, что кочевавшие в Орта-кую юмуды, спасаясь от текинцев, совершенно засыпали эти последние колодцы. По приблизительному личному определенно М. Д. Скобелева и по расспросам проводников, в колодцах Сакар-чага и Кизил-чакира воды обыкновенно бывает столько, что можно напоить от трех до пяти сотен человек, до сотни лошадей или до 60-ти верблюдов. Осенью можно напоить и гораздо более. В Чагыле было три колодца, но, судя по качеству грунта и глубине до уровня воды, там, без особенных затруднений, можно было бы вырыть и еще несколько. Характер местности и почва, по которой все время пролегала дорога, как видно из приведенного описания все те же, с которыми столь хорошо был знаком красноводский отряд: все та же разница, на которую местами как будто насыпаны песчаные бугры различной величины; все те же глинистые солончаки, постоянно перемежающиеся с рыхлыми и сыпучими песками, по которым, без помощи людей, не везде в состоянии тянуться орудия, даже на превосходных, и втянутых в упряжь лошадях. Весь переход между Кизил-чакиром и Нефесом-кули, судя по словам Скобелева, рекогносцировавшие ужасно страдали от жары, становившейся еще более невыносимою от сухого, удушливого юго-восточного ветра, носившего массы раскаленного песку, от которого по целым часам трудно было различать предметы даже на самом близком расстоянии. Суточная усушка воды в сосудах во время рекогносцировки равнялась одному ведру на шесть. «Положение людей, говорит Скобелев, было безотрадное. Обессиленные форсированным движением, ослабленные недостатком пищи и постоянною томительною жаждою, которую вовсе не в состоянии была утолить теплая, тухлая вода из бурдюков, мы с трудом тащились по знойной, безотрадной пустыне. Жара доходила до невероятных размеров: прикоснуться к оружию было невозможно. У одного из казаков, у меня и даже у проводника-туркмена [247] пошла из носу кровь. Все без исключения страдали от головной боли. Русские, кроме того, жаловались на головокружение и на тошноту. Кровь показалась в ноздрях у лошадей. Вообще, лошади едва тащились. В песках, именуемых Янаджи, утомление их дошло до того, что мы под конец принуждены были вести их в поводу. Дойдя до колодцев Нефес-кули, в нашем положении первою заботою было воспользоваться возможностью напоить лошадей и пополнить запас воды, без чего нас ожидала верная гибель на трудном обратном пути. На тщательный выбор нам лошадей для рекогносцировки, продолжает Скобелев, было обращено особенное внимание и взяты оне были из числа самых сильнейших туркменских, и все-таки из 10-ти лошадей только две возвратились в Хиву, три брошены были в пустыне, а остальные в окрестностях Измыхшира. Я сомневаюсь, чтобы вообще даже наша казачья лошадь была без особой подготовки способна переносить такие труды»⁵⁹.

Таким образом, Орта-куюнский путь безусловно был непроходим для красноводского отряда в то время, когда последний пытался по нем пройти. Говорили, что путь этот был указан начальнику отряда, которому поэтому будто бы не оставалось выбора. Это, однако же, вовсе не справедливо: выбор направления вполне зависел от начальника отряда, которого в этом отношении, как и вообще, никто не стеснял. Но вместе с тем столь же неверно и то мнение, по которому будто «начальник красноводского отряда настаивал на движении от Чекишляра»⁶⁰. Это неверно хотя бы уже потому, что не было никаких причин настаивать, так как никто не оказывал давления на начальника отряда. Почему же отряд пошел игдинским, а не сарыкамышским путем, который был до самого конца исследован отрядом еще в 1871 году? Если мы с полнейшим убеждением позволяем себе утверждать, что количество наличной воды — будь ее у нас несколько больше или несколько меньше — ровно никакого решающего значения иметь не могло, то совершенно не можем сказать того, чтобы, двигаясь на Сары-Камыш, красноводский отряд не дошел до Хивы, как не дошел он, следуя на Игды. Это проверено не было, а потому и остается под сомнением. Но, с другой стороны, нельзя упускать из вида, что когда известное средство [248] или известный путь к достижению чего-либо не приводит к желаемому концу, то всем, а тем более самому потерпевшему, всегда начинает казаться, что всякий иной путь и всякое иное средство были несравненно лучше испробованного.

В приведенном уже рапорте начальника красноводского отряда № 729, представленном из Кизил-Арвата 30-го октября 1872 года, буквально было сказано, что если поход на Хиву последует весною, то «красноводский отряд не может выступить позже самых первых дней марта, так как в противном случае жары помешают ему исполнить свое дело». Из этого отчасти следует, что начальник отряда, который ко дню представления своего рапорта хорошо был знаком как с ортакуюнским, так в особенности с сарыкамышским путями, вовсе не делал ни какой между ними разницы, считая и тот и другой равно непроходимыми после указанного им предельного срока для выступления из прибрежных пунктов на Каспийском море. Раз, как, по глубокому его убеждению, природные свойства этих путей одинаково не вознаграждали упущенного времени, то уже, само собою разумеется, было бы далее странно предпочесть дорогу на 200 верст длиннее, т. е. дорогу из Чекишляра на Сары-Камыш, той, которая вела оттуда же на Игды и далее. Имея столь ограниченное число верблюдов, как то, которое удалось добыть нам, отряду трудно, даже невозможно было удлинять свой путь. Идя чрез Сары-Камыш, хотя бы и с тем же самым количеством запасов, который мы подняли, следовало иметь, по крайней мере, 6—7 сотен запасных верблюдов, ибо следовало рассчитывать, что такое число названных животных неминуемо падет или пристанет, пока отряд пройдет число верст, составляющих разность протяжения путей. Далее, с точки зрения военной нельзя было не находить, что тоже несравненно основательнее предпочесть путь ортакуюнский, так, как следуя по нем, красноводский отряд несомненно приносил пользу, отрезывая от Хивы все теке, всех атабаев и, вообще, всех атрекских юмудов, не говоря уже о том что только на этом пути можно было еще надеяться до некоторой степени тем или иным способом добыть отряду столь необходимый ему подъемные средства, а чрез то ускорить и облегчить самый поход. В случае избрания пути на Сары-Камыш, если бы отряд не достиг конечной цели, движения его пропало бы совершенно бесследно, не принеся ни малейшего плода. Кроме этого, всякому, конечно, было известно, что красноводский отряд был направляем на Хиву [249] не по недостатку войск в Оренбурге или в Туркестане, а также и то, что почти параллельно Сарыкамышской дороге и вблизи от последней был пущен туда же отряд мангишлакский. Таким образом, следовательно, идя на Орта-Кую, отряд наш опять-таки более осуществлял идею общего плана Хивинского похода, так как, по-видимому, отчасти даже было желательно, чтобы отряды шли при различных климатических условиях, дабы последние вернее оказались которому либо из них достаточно благоприятными. Климат Арало-Каспийской низменности слишком прихотлив и плохо подчиняется расчетам. Южный из двух рассматриваемых путей несравненно более песчан, чем северный; но отряд, который, за недостатком подъемных средств, не особенно обильно снабжен фуражом и имеет в своем составе относительно значительную кавалерию, предпочтительно должен, идти на Орта-Кую. По этой дороге, и даже именно в песках, а следовательно почти на всем пространстве, все же можно достать кой-какой подножный корм. При этом старое русло Оксуса, по коему лежит путь на протяжении чуть ли не 200 верст, почти сплошь покрыто зеленым камышом, который в пустыне представляет некоторую роскошь для животных. Наконец, ортакуюнский путь значительно воднее сарыкамышского. Правда, что, группы колодцев на первом из них более удалены друг от друга, да и то если не считать пространства между Ярыхло и Халмаджи, которое буквально усеяно колодцами. Для отряда такого состава, каким был красноводский, вопрос о количестве, воды в водовместилищах, притом, же еще и в жаркую пору года, был вопросом чрезвычайной важности. Дробление отряда при движениях по пустыне, возможно и удобно только до известного предела. Иначе, и одной только сторожевой службы, и наблюдения за верблюжьим пастбищем будет достаточно для того, чтобы довести людей до полного утомления. Не считая вовсе кавалерии, красноводский отряд шел тремя эшелонами. Допустим, что он, опять таки исключая кавалерии, разделился бы для похода на пять эшелонов, то и в таком случае каждому из них потребовалось бы в сутки не менее 10,000 ведер воды, разумеется уделяя ее и верблюдам; а там, где колонна вздумала бы наполнять свой запас, количество потребной воды возрастало бы еще тысячи на полторы, на две ведер. Такую массу, по ортакуюнской дороге могут дать все группы колодцев, встречающихся по ней вплоть до самого Нефес-Кули. Между тем, по пути сарыкамышскому, на последней его половине, указанное число ведер воды [250] можно добыть только в колодцах Туар и Кум-Себшен. При том же кумсебшенская вода весьма горька и вредно влияет на человека даже и тогда, когда она только что взята из источника. Последнее безводное пространство по сарыкамышской дороге, можно сказать, даже длиннее такового же пространства по дороге на Орта Кую, ибо от колодцев Кум-Себшен до Декча, что в 18 верстах за Сары-Камышем, считается, по измерению, без малого 203 версты. Правда, на пространстве этом есть еще колодцы Казахли, Узун-кую и Сары-Камыш, но по сведениям, имевшимся в отряде от таких, например, туркмен, как известный своею старою и доказанною преданностью России Ата-Мурад-хан и его братья, весь интерес которых заключался в том, чтобы мы дошли до Хивы, Узун-куюнский колодезь, по приказанию хивинского хана, был забит тотчас после нашего обратного чрез него прохождения в 1871 году. Колодезь Узун-кую, как свидетельствует и само его название⁶¹, действительно отличается неимоверною глубиною. Он высверлен в скалистом грунте Усть-Уртской возвышенности и от горизонта до поверхности водяного столба имеет 25 сажень. Употребляя всех своих верблюдов на подвоз воды из ближайших к Узун-кую колодцев для рабочих и караула, на открытие воды в последнем, по самому умеренному расчету, нам потребовалось бы приблизительно суток 10 времени. О свойствах же колодцев Казахли и Сары-Камыш мы уже имели случай говорить довольно подробно еще в описании рекогносцировки красноводского отряда в 1871 году. Нужно упомянуть также, что из Кум-Себшена можно было бы идти еще не на Узун-кую, а на колодцы Дахли: но колодцы эти, коих всего два, вместе могут дать не более, как от 150 до 200 ведер воды в сутки. Притом же от них до Декча все еще 172 версты. Скажем еще, что путь на Сары-Камыш никогда не служил караванным путем для больших караванов. По нем в эту пору ездили только одиночные люди да небольшие партии аламанщиков. Не безынтересно также на этот счет мнение полковника Столетова как человека хорошо знакомого с Среднею Азиею. 20-го января 1871 года, следовательно еще в бытность свою начальником красноводского отряда, он доносил генерал-адъютанту Кауфману, что во всяком случае безводное пространство надо проходить никак не позже марта и что движение от Красноводска по прямому [251] направлению на Хиву значительного отряда войск сопряжено с крайними затруднениями и весьма большими издержками. Поэтому, говорил Столетов, если бы обстоятельства принудили прибегнуть к решительным мерам против Хивинского ханства, то с Кавказа в Хиву, по пути на Сары-Камыш, можно было бы двигаться лишь с одним батальоном, четырьмя орудиями и четырьмя сотнями казаков, с месячным только запасом продовольствия. По пути же на Орта-Кую полковник Столетов считал возможным допустить движение около половины марта.

Путь на Орта-Кую, конечно, не был обрекогносцирован до непосредственных пределов ханства. Обстоятельство это впоследствии, а именно после Хивинского похода, некоторые ставили красноводскому отряду в упрек. Почему, спрашивали критики, в виду вполне определившейся необходимости рано или поздно идти непременно в Хиву, отряд не обрекогносцировал весь игдинский путь еще в 1872 году? Как видно из документов, цитированных в настоящем труде, начальник красноводского отряда, находясь в Игды, не имел основательных поводов предполагать, что отряду будет приказано идти в Хиву в течение предстоявшей весны. Кроме того, путь, по которому мы двигались и о котором идет речь, как это видно из описанных столкновений с неприятелем, вовсе не исключал вероятия боевых стычек и за Игдами. Хотя, конечно, мы слишком мало ценили боевые качества враждебных туземцев и, быть может ошибочно, не считали их противниками себе равными, но это не давало нам ни права, ни повода быть неосторожными. Следовательно, для рекогносцировки за Игды необходимо было вести такую силу, которая могла бы считаться вполне обеспеченною от случайностей. При караванном способе хождения, единственно возможном в тех местностях, при условии бдительно сторожить себя и пасти своих вьючных животных, такой силой можно было признать колонну в 5—4 и в самом крайнем случае не менее как в три роты, с одним орудием. Даже ограничивая поход этой колонны только движением до колодцев Орта-Кую, ее необходимо было снабдить всем нужным, по крайней мере, дней на 10—12, а перевозка этого снабжения, вместе со всем тем, что еще пришлось бы взять с собою, потребовала бы, конечно, до 200 лучших верблюдов. Между тем, при условиях, в которых отряд наш находился в Игды, было совершенно очевидно, что он дошел до предела, дальше которого недостаток перевозочных средств [252] становился невмоготу. Каждый новый труд и каждый лишний день в пустыне ощутительно лишал нас подвижности и положение это всего лучше подтвердилось дальнейшим. На обратном пути нам пришлось даже сжечь часть наших грузов. Начиная от Кизил-Арвата и далее до Чекишляра, казачьи лошади часто шли в поводу под вьюками; во время же движения в области Кюрендага, в течение трех дней, все офицеры отряда, не исключая и его начальника, шли пешком, отдав своих лошадей в помощь верблюдам, везшим артиллерийские снаряды. При всем этом красноводский отряд едва дотянулся до берега Каспийского моря к самому концу года. Опоздай он еще немного, и решительно не оставалось бы времени для того, чтобы дать людям необходимый отдых и изготовиться к новому трудному походу, который предстоял отряду в самом начале приближавшейся весны. Само собою разумеется, что если бы начальник отряда задался мыслью идти еще и за Орта-Кую, то для осуществления этой задачи потребовалось бы вести вперед и больше рот и, следовательно, больше верблюдов. Существует и конечно всегда существовало убеждение, по которому придается довольно большое значение одиночным разведкам, но с этим способом исследования пространств, по крайней мере в приложении его к стране, о которой идет речь, вряд ли возможно безусловно согласиться. Проверки некоторых работ такого рода всегда обнаруживали у нас весьма значительные ошибки даже в трудах вполне надежных и хорошо знакомых с делом разведчиков местности, каковы, например, офицеры генерального штаба и чины корпуса топографов. В безводной и совершенно лишенной растительности пустыне разведчик должен исключительно рассчитывать лишь на ту пищу и для себя, и для своего коня, которую везет с собою, и на ту воду, которая находится в бурдюке, притороченном к его седлу. Он должен успеть пробежать от колодца до колодца и вернуться домой непременно в определенное время, соразмеряя его с количеством продовольствия, а последнее — с силою лошади, которая, в свою очередь, зависит и от скорости требуемого движения. Кроме того, в те времена рекогносцер должен был сворачивать с дороги, едва завидит или заслышит людей. Чтобы не оставлять конского следа, по которому его легко было обнаружить и настигнуть, рекогносцирующему, приходилось, двигаться по солончакам. В тех же случаях, когда путь шел песками, приходилось следовать в стороне от дороги. Таким образом, рекогносцирующий вынужден [253] был постоянно держать и слух свой, и зрение в каком-то напряженном состоянии. Если ко всему сказанному прибавить тяжелые климатическая условия страны, то не станет ли ясным, что всякому разведчику, по степени его утомления, расстояния должны были казаться то неожиданно короткими, то чрезмерно длинными и что он, конечно, невольно в указании часов неизбежно должен был вводить широкою рукою поправки личных впечатлений, искажающие истину? Таким образом, степень точности сведений, добытых одиночными рекогносцировками, никогда не могла иметь и не имела права на доверие в той мере, которая необходима для того, чтобы на ней основывать серьезные расчеты. Между тем, если результаты, добытые одиночными разведками, окажутся не верными, то, как много значит в пустыне каждая лишняя верста, особенно если время похода выбрано дурно, легко поймет всякий, кто участвовал в маршах по южной части Закаспийского края. Наконец, как кажется, о том же можно судить и по разсказанному в настоящем труде.

Рассуждения наши до сих пор клонились к выяснению того, что красноводский отряд в 1872 году не имел никакой возможности толково обрекогносцировать за-игдинский путь. Но допустим далее, что ему отлично была бы известна эта дорога, положим, до Орта-Кую или даже несколько и далее, — какая получилась бы отсюда, практическая польза в том случае, когда окончательное движение позволительно было бы произвести только по путям, заранее обрекогносцированным до конца, и если бы при этом хоть часть пути оставалась неисследованною? В том же случае, если бы отряд прошел в 1872 году весь путь, то он окончательно лишился бы средств, необходимых ему для обратного похода до берега Каспийского моря. Тогда отряду оставалось лишь принять такое решение, на которое ему в то время не дано было права, т.е. утвердиться в пределах ханства. Когда в 1873 году начальник красноводского отряда, принял в Бала-Ишеме решение возвратиться, он лично уже был хорошо знаком с путем до Орта Кую. Тем не менее, он не признал возможным вести отряд далее, и правильность такого решения, как известно, была впоследствии подтверждена рекогносцировкою Скобелева из Хивы. Однако же следует ли из этого, что отряды в Закаспийской пустыне должны были ходить только по заранее исследованным путям? Так точно, как не был предварительно обрекогносцирован путь между Орта-Кую и Измыхширом, не были исследованы [254] вплоть до Хивы пути и остальных отрядов, направленных в названное ханство в 1873 году. Отряд туркестанский о последних 200 верстах знал только исключительно по одним лишь расспросам. Мангишлакский отряд тоже должен был довольствоваться такими же сведениями, и притом о расстоянии вдвое большем. Некоторое исключение составлял только отряд оренбургский, о пути которого до самого его конца имелись еще более или менее обстоятельные сведения. Наконец, даже и красноводский отряд, ко времени начала Хивинского похода, успел уже исходить несколько тысяч верст по той же самой пустыне, большею частью по таким дорогам, о которых не имелось и расспросных сведений. Эти же последние не всегда подтверждались не только во время походов красноводского отряда, но и других. Так, например. известно, что, по расчетам туркестанского отряда, труднейший участок дороги, находящейся между Хал-Ата и берегом Аму-Дарьи, должен был бы равняться 70-ти верстам, тогда как действительное протяжение его оказалось равным 107 верстам. Бывало даже, что встреченные неожиданности оказывались весьма значительными и вынуждали во время самого движения решаться на перемену операционной линии. Например, так именно случилось с джизакскою колонною, когда она, дойдя до колодцев Аристан-бель-кудук, вместо первоначально принятого направления, предпочла свернуть к юго-западу и идти чрез владения Бухары. Тем не менее остальные отряды прошли, не прошел только красноводский. Предположим, что невозможное стало бы возможным и что красноводский отряд успел бы осенью 1872 года обрекогносцировать пространство между Игды и Измыхширом. Принесла ли бы эта осенняя рекогносцировка пользу названному отряду в том случае, если бы завоевание ханства все же таки должно было совершиться весною? Мы в этом очень сомневаемся.

Хивинский поход 1873 года предпринят был весною. Это, конечно, было величайшим несчастием для красноводского отряда, но тогда, быть может, нельзя было иначе и сделать. Частные интересы того или другого отряда не могли иметь значения и места в общем предположении для четырех отрядов, направленных в Хиву.

Как бы то ни было, но для красноводского отряда время, назначенное для выступления в поход 1873 года, оказалось вполне пагубным. Начальник отряда, сознавая крайнее неудобство выбранного времени, ясно выразил свои опасения на этот счет в [255] приведенном уже рапорте начальнику штаба Кавказского округа от 30-го октября 1872 года. Мнение начальника отряда несомненно разделялось и коренными красноводцами, так как все они без исключения проникнуты были глубоким убеждением, что для успешного хождения по местности, в которой приходилось нам прилагать свою деятельность, прежде всего требовался самый строгий выбор времени. Всецело посвящая себя особенно интересной службе, на долю нашу выпавшей, мы многое прочли о климате Арало-Каспийской низменности и, конечно, еще более собрали на этот счет сведений посредством расспросов. Кроме того, взгляд наш на вопрос о времени основывался тогда не на каких-либо фантастических соображениях: у нас уже был опыт. Не говоря о весьма крупных фактах резкого проявления климатических невзгод, которых все мы были живыми свидетелями и которые частью описаны выше, на упрочение нашего взгляда на этот счет достаточно было даже, если можно так выразиться, совокупности различных, преимущественно мелких впечатлений. И, не смотря на то, что до той поры нам не случалось испытать особенных бедствий из первого же нашего похода в пустыню в 1871 году вернулись мы с твердым убеждением, что надежнейшею порою для движений в южной части Закаспийского края можно признавать лишь промежуток времени от 15-го сентября по 15-е марта. При этом сентябрь и ближайшие к нему месяцы нам казались лучше остальных. Убеждение в непригодности для походов в том крае, остальной поры года крепло в нас, и от того, что солдат в жару вяло проходил мимо начальника и медленно привставал на ноги, и плохо ел, и не в меру пил, и как то неряшливо раскидывался на биваке, и с раздражением, а не с привычною и необходимою кротостью обращался с несчастным верблюдом. Большая часть всех этих последствий жаркого времени, само собою разумеется, замечается везде; но ведь многие из нас, служа давно, конечно видели то же самое и в других местах, тем не менее мы оставались фанатически убежденными, что в южной половине Закаспийской пустыни все это далеко не то же, что везде.

Упомянув о верблюде, которому принадлежало столь серьезное значение во время наших движений, кстати будет сказать, что, на основании последующего нашего опыта, мы убедились, каким великим несчастьем при весенних и летних походах служит, между прочим, поразительная слабость этого животного в те [256] времена года. Если убыль верблюдов осенью или зимою войскам приходилось считать сотнями, то весною их обыкновенно теряют тысячами. Конечно, всякие движения всегда вызывали заботу о сборе верблюдов заранее; это иначе и сделать было невозможно, так как, по крайней мере в описываемый период, не бывало примера, чтобы добывание необходимого количества названных животных доставалось нам без усиленных хлопот, продолжительных переговоров с их хозяевами и даже насилием. Раз таковы были условия и обойти их было невозможно, естественно, что если движение предстояло, например, летом, то еще с весны начинались поиски и погоня за верблюдами. Туземцы, не желающие их давать, беспрестанно перегоняли свои табуны с места на место, не заботясь о том, чтобы животное оправилось, лишь бы упрятать его куда нибудь подальше. Те же верблюды, которых удавалось добыть каким бы то ни было способом, лишены были возможности набраться сил, так как мы, в свою очередь, были вынуждены пасти их не там, где бы это было им полезно, а там, где охранение их представлялось наиболее удобным. Последнее же всегда находилось в прямой зависимости от удобств снабжения всем необходимым стражи, охраняющей верблюдов, которая, по ужаснейшему труду, на ней лежащему, должна была быть весьма немалого состава. Случалось неоднократно, что снабжение охранителей требовало такой усиленной работы тех же самих верблюдов, которых они охраняли и пасли, что ко времени общего движения, вместо надежного вьючного животного, оставался буквально скелет, с побитою и гноящейся спиною, решительно ни на что уже непригодный. Амежду тем мы по опыту знали, что степному верблюду весною необходимо вполне свободное пастбище, и самое обильное кормление его на месте зерном или лепешками из теста не насыщает животного и не делает его пригодным для усиленного труда. Тот, кто не участвовал, сам в степных походах, с трудом может представить себе все страдания, испытываемые ходящими там отрядами от недостатка верблюдов, или, еще хуже, от их обилия, которое, конечно, может быть лишь грустным результатом малосилия этих животных. В последнем случае верблюд с величайшим напряжением несет пудов 5—6 вместо 10—12, возможных для него осенью и зимою, само собою разумеется, если он сбережен. Масса только что народившихся верблюжат, путаясь меж ног, своих матерей, заставляет их отставать. Верблюдицы, не успевшие еще ожеребиться, [257] едва-едва передвигаясь, кончают тем, что падают десятками и загораживают путь. Пока имеются запасные верблюды, что обыкновенно случается весьма редко, почти с места начинаются уже перевьючки, потом следует раскладывание вьюка на двигающихся еще животных, затем облегчение вьюка посредством увеличения веса солдатской ноши.

55. «Хивинский поход».

56. «Война в Туркмении» Том 1-й.

57. Гродеков. «Хивинский поход», 1873 года.

58. Караван-баши в буквальном переводе значит караванный глава.

59. «Известия кавк. отд. И. Р. географического общества. за 1873 г.» т. 2 №4.

60. Гродеков. «Хивинский поход», 1873 года.

61. Узун-Кую значит глубокий колодезь.