В Кизил-Кумах поймано было только 27 кибиток и в Чекишляр пригнали только до 200 верблюдов. К тому же времени от гасанкулийцев имелось у нас 120 верблюдов и 40 мелких киргизских лошадей, на которых мы повезли в поход горные пушки и ящики от этих орудий. Само собою разумеется, что с такими скудными средствами нельзя было и думать вести весь кабардинский батальон, а потому взяли с собою в поход лишь две его роты. Так как, однако же, пред самым выступлением из Чекишляра начальника отряда получил донесение майора Мадчавариани о том, что ему удалось поймать 500 верблюдов, то сделано было распоряжение о перевозки морем из Чекишляра в Красноводск 3-й кабардинской роты, а полковнику Клугену предписано было, если возможно, изыскать средства к препровождению этой роты в Топьетан, что и было исполнено. Таким образом, в поход 1872 года из кабардинского батальона не участвовали только две роты, которые и оставлены были в Чекишляре.

13-го сентября, начальник отряда лично повел чекишлярскую колонну в степь. Пройдя 300 верст в 12 суток, 25-го числа колонна эта благополучно достигла Топьетана. На полпути она перехватила караван в 220 верблюдов, шедших из Хивы за Атрек. Верблюдов этих, конечно, присоединили к своим и [89] тем почти вдвое ускорили марш колонны. В Топьетане начальнику отряда явился состоявший при главнокомандующем лейб-гвардии Преображенского полка штабс-капитан Озеров, прибывший туда с одним из эшелонов чрез Белек. Офицер этот привез окончательное приказание Его Императорского Высочества — в Хиву не ходить. Вследствие этого обстоятельства тогда же, в Топьетане, составлена была окончательная программа дальнейшего похода, которая сделалась известна всем из приказа № 127-го, данного отряду 26-го сентября 1872 года. В приказе том буквально было сказано следующее:

«В случае моей болезни или других каких-либо обстоятельств, могущих лишить меня возможности лично распоряжаться управлением вверенного мне отряда во время настоящего похода, впредь до назначения, имеющего последовать от высшего начальства, в командование красноводским отрядом вступить 84-го пехотного Ширванского полка полковнику Клугену, как старшему при мне штаб-офицеру. При этом объявляю, что цель предпринятого нами движения заключается в подробном обрекогносцировании:

а) Пути, ведущего от берега Каспийского моря Узбоем, по направленно к Хиве и сколько возможно далее.

б) Одного из путей, соединяющих вышеуказанную дорогу с текинскими владениями, а также и сих последних, начиная от Кизил-Арвата и далее по предгорьям Кюрендага, до возможных пределов, и

в) Пути, ведущего из Кизил-Арвата мимо крепостей Кара кала и Ходжа-кала, по Атреку в Чекишляр.

Объявляется также для сведения, что из 159,792 рублей, отпущенных с июня месяца 1871 года в уплату продовольствующим отряд и на разные нужды последняго. частью уже израсходовано во время минувших походов, а частью находится на руках у различных лиц для текущих расходов 84,947 рублей. При следующей в поход части отряда у нас взято с собою 14,845 рублей. Остальные 60,000, вместе с наличными документами и копиями документов, уже представленных при отчете, хранятся запечатанными и под замком в денежном ящике в Красноводске, куда уложены в присутствии красноводского воинского начальника, исправляющего должность отрядного адъютанта штабс-капитана Семенова и старшего интендантского чиновника надворного советника Торозова».[90]

Из приказа этого видно, что намерения наши не скрывались. Конечно, бывают положения, когда программа военных действий и движений должна составлять непроницаемую тайну, но при условиях, в которых наш отряд находился, это было совершенно излишним. Среди служащих в отряде вкоренилось убеждение в том, что ничто живое, враждебное нам, никоим образом не в состоянии воспрепятствовать нашим начинаниям. Силу, с которою мы считали себя обязанными бороться и сколько возможно боролись, мы видели исключительно только в суровых условиях страны. При таком взгляде на положение дел, полная откровенность скорее была даже полезна, так как давала возможность всякому начальнику предусмотреть нужды своей части. Наконец, нельзя было упускать из вида вероятность того, что начальник отряда в действительности мог оказаться вне возможности лично довести начатое дело до конца. В последнем случае, отряду, заброшенному в пустыню, в места, в которые слово высшего начальства могло достигнуть не ранее одного-двух месяцев, никаких неясностей и ничего недосказанного не должно было оставаться. Постоянно давящая нас нужда в перевозочных средствах была столь велика, что нам неоднократно доводилось оставлять целые туркменские семьи среди пустыни на произвол судьбы, отбирая у них до последняго верблюда. Понять и простить такое зло может лишь только тот, кто в состоянии войти в положение начальника, которому по несколько раз во время каждого денного перехода приходилось решать: разложить ли вьюк с павшего или присталого животного на плечи людей, шагающих по колено в песке, или на спины остальных животных, на которых и своих тяжестей более чем нужно, или, наконец, бросить вьюк в стране, где каждый сухарь на счету, где каждый бочонок воды в иных случаях может спасти несколько человеческих жизней. Как бы то ни было, но такое зло творилось, а потому возможно было ожидать во всякое время единичной мести, которая, конечно, прежде всего должна была отразиться на начальнике отряда, которого всякий обиженный туркмен мог считать единственным виновником своего горя и своих бед. Поползновение к этому некоторые усматривали далее и в тех выстрелах, которые ранили часового у палатки начальника отряда в Чекишляре. Подобный случай повторился еще накануне выступления нашего в поход 1872 года, в Чекишляре же. Часов в 10 ночи в степи, окружавшей лагерь, послышался шум. Совершенная темнота [91] мешала видеть предметы, но часовой успел, однако же, заслонить штыком дорогу пытавшемуся проникнуть сквозь цепь. Штык был отбит ловким ударом ножа и кто-то бегом и с криком «полковник!» направился к палатке начальника отряда. Между тем, заслышав суматоху, выскочил дежурный офицер. То был Кабардинского пехотного полка прапорщик Анастасиенко. Бежавший, думая, что это именно и есть начальник отряда, бросился на названного офицера, но, к счастью, нож попал и пронизал лишь левую руку. Тогда прапорщик Анастасиенко шашкою разрубил нападавшему руку, державшую нож. Оказалось, что это была женщина, муж которой находился в числе арестованных туркмен. Вообще, от единичных неприятных случайностей уберечься не было ни малейшей возможности, так как в наш лагерь приходилось, по разным обстоятельствам, впускать и посторонних туркмен, чего иначе и быть не могло, потому что отряд находился в постоянном соприкосновении с туземцами.

Перевозя грузы все вперед и вперед и для сего нередко возвращая верблюдов к задним эшелонам, к 30-му сентября красноводский отряд почти весь сосредоточился в Топьетане Хотя к тому времени некоторые его части находились еще верстах в 50-ти сзади, но за то две дагестанские роты уже были выдвинуты почти на такое же расстояние вперед, а именно к Джамала. Находясь в этом последнем пункте, начальник отряда получил донесение, что партия хивинцев, в числе 600 всадников, подкравшись к пастбищу верблюдов арьергардной колонны, бросилась на нее с гиком и угнала 150 верблюдов. Кавалерии у нас там не было. Огромные песчаные бугры, мешающие прикрытию обозревать местность на большое пространство, помешали ему, а также и ротам, выбежавшим по тревоге, преследовать быстро уходившего неприятеля. Ружейный огонь, открытый против последняго, уложил семь лошадей и двух людей, которых мы подобрали. Наши туркмены утверждали после этого случая, что неприятель понес гораздо более чувствительную потерю, но что будто бы остальных раненых и убитых он успел подобрать. Зная, что увоз своих раненых и убитых действительно в нравах туземцев, убеждению туркмен вполне можно было поверить, но все же хивинцам удалось угнать у нас верблюдов. Поэтому начальник отряда приказал устроить в Джамала укрепление, в котором сложили все наши запасы свыше 35-ти-дневных, рассчитывая на дальнейшей путь взять с собою только это [92] последнее количество. В гарнизоне Джамалинского укрепления назначили одну роту 80-го пехотного Кабардинского полка при двух орудиях.

Нужно думать, что успех предприятия хивинской шайки послужил соблазном и текинцам, все время не перестававшим следить за головною нашею колонною. 8-го октября, человек до тысячи всадников названного племени произвели одновременное нападение на наши бивак и пастбищное поле. Видно было по всему, что текинцы, очень хорошо понимая нашу слабую сторону, произвели нападение главным образом из желания угнать наших верблюдов. Для этого они направили на наш бивак значительную часть своих сил исключительно лишь для того, чтобы, заняв нас, дать время отогнать вьючных животных тем из своей партии, которые с этою целью окружили табун. Но Джамалинский бой стоил им не дешево и не принес им ни малейших выгод.

Передовая наша колонна, на которую было сделано нападение, бивакировала в Узбое, к левому, наименее возвышенному берегу которого вплотную прилегали бугры сыпучих песков, по коим паслись наши верблюды. Для охраны пастбищного пространства, к юго-западу от главного бивака, верстах в двух с половиной от последняго, выставлен был взвод одной из рот Дагестанского пехотного полка, превосходно скрытый небольшим кольцом цепи песчаных же возвышенностей. Когда часовой, стоявший на одной из этих горок, дал знать о приближении текинских всадников, командир взвода снял его с поста и приказал всей своей части лечь, дабы, оставаясь как можно долее незамеченной неприятелем, дать ему время подойти поближе к нашему биваку. Это была именно такая пора, когда казаки наши, пополудневав, садились на-конь. чтобы совершить обычный свой ежедневный объезд пастбищного поля с целью скучить животных, дабы, с приближением ночи, отогнать их к месту ночлега. Текинцы наступали со стороны колодцев Эмерли-Аджи. Едва миновали высоту места нахождения взвода, охранявшего пастбище, как заметили трех из наших конных туркмен, которые стали, отстреливаясь, уходить к нашему биваку от пущенной за ними погони. Одновременно с этим неприятельская партия разделилась на две. Одна, человек в 400, оцепила верблюдов, другая, с остальною частью, пошла к гребню Узбоя и, спешившись здесь, открыла ружейный огонь. Еще раньше, чем это успели сделать текинцы, команда гребенских казаков, под начальством лихого своего сотника Астахова, [93] уже вышла из Узбоя со стороны левого неприятельского фланга и, оставив без внимания неприятеля, занявшегося нашим биваком, сомкнуто и с шашками наголо, пошла вдоль текинской цепи, опоясавшей пастбищное поле и погнавшей верблюдов. Нигде не успевая собраться в сколько нибудь значительном числе и везде являясь слабее казаков, находившихся всего в числе каких нибудь 50-ти человек, текинцы стали уходить в рассыпную. Между тем, после первых же выстрелов неприятеля по биваку, показалась наша пехотная цепь, поднявшаяся на гребень левой щеки старого русла Аму-Дарьи со стороны колодцев Арват, и стала пулями пронизывать неприятеля с правого его фланга. Текинцы, не выждав атаки наших сомкнутых резервов, головы которых тоже вскоре появились на горизонте, моментально сели на коней и направились назад, придерживаясь пути, по которому пришли. Между тем, охранявший пастбище взвод дагестанцев уже стоял на пути отступления неприятеля и встретил его живым огнем своих ружей. Текинцы побежали без оглядки и только некоторые смельчаки, большею частью из числа тех, под которыми были убиты лошади, сопротивлялись, выказывая иногда при этом, можно сказать, нечеловеческую храбрость и обороняясь до последней возможности. Потеря наша в Джамалинском бою относительно была не велика, но замечательно, что все люди были убиты или ранены исключительно холодным оружием, тогда как неприятельский огонь не сделал нам ни малейшего урона, если не считать четырех убитых и нескольких раненых пулями лошадей. У нас убито четыре человека и ранено шесть, в числе коих один офицер. На поле встречи с неприятелем найдено было нами и схоронено 46 текинских трупов. Раненых мы там не нашли и таковыми оказались только три текинца, из числа 14 человек, взятых нами в плен. Много убитых и раненых лошадей из под текинцев валялось, по полю и, конечно, было полное основание предполагать, что потери, понесенные текинцами, не ограничивались только тем, что мы видели и взяли, так как начальник нашего отряда вел довольно упорное и продолжительное преследование, чему особенно способствовали казаки. Они с необыкновенною смелостью, даже, можно сказать, с военным нахальством заскакивали перед отступавшим неприятелем и тем задерживали его движение, подвергая отступавших действию огня нашей пехоты и одного горного орудия. Этому же, разумеется, очень помог пеший взвод, находившийся на охране пастбища.[94]

13-го октября отряд пошел дальше и 16-го мы благополучно достигли Игды.

Дойдя до названных колодцев, рекогносцирующей колонне стало вполне очевидно, что пункт этот составляет предел для рекогносцировки в том направлении, по которому мы следовали, и что первый шаг за Игды вместе с тем должен был определить и образ наших дальнейших решительных действий в отношении Хивы. В Игды окончательно раздваивается дорога. Одна идет в пределы только-что названного ханства, другая же — в земли текинские. Поэтому, избрав себе путь на Орта-Кую. мы тем самым показали бы ясно, что цель нашего движения — Хива. Пойти по направленно к Хиве и не покончить с нею — было равносильно ослаблению нашего значения в глазах всей степи, а что еще и того важнее, мы могли бы стать в совершенно безвыходное положение. Верблюды наши, в последнее время дошедшие до сильнейшего изнурения и десятками падавшие на каждом переходе, хотя конечно могли еще дотянуть нас до окрестностей вышеназванного города, но чрезвычайно затруднили бы наше обратное движение. А это было бы тем неприятнее, что одновременно с этим движением мы конечно поставлены были бы в необходимость на каждом шагу отражать дерзкие попытки многочисленной хивинско-текинской кавалерии, которая, по свойственным ей качествам, теряясь при всяком наступательном против нее движении, разумеется выказала бы большое нахальство при нашем отступлении, толкуя последнее невозможностью с нашей стороны исполнить задуманное. Необходимо иметь в виду, что отряд наш, при движениях по сыпучим пескам, по форме своей мало походил тогда на боевую силу в том смысле, в каком обыкновенно принято понимать это определение. Он скорее уподоблялся каравану в 1,300 — 1,400 верблюдов, тянущихся цепью, под прикрытием такого же числа штыков, разбросанных на протяжении иногда 10-ти и более верст, при том цепью не непрерывною, но с большими промежутками, вследствие свойства путей и неизбежного, вечного падения вьюков. Конечно при таком положении дел нам оставалось одно — идти вперед и занять враждебное нам ханство, что тогда для красноводского отряда было легко и удобно; но положительное приказание, воспрещавшее такого рода предприятие, исключало последний исход рекогносцировки. Между тем в Игды прибыли к нам текинские посланцы, с просьбою возвратить им раненых и пленных, [95] взятых нами в бою 8-го октября под Джамала, и с извинительными письмами текинских ханов, в которых они приводили разные обстоятельства, оправдывающие их поведение, и, между прочим, то, что они напали на нас, считая наши войска так же слабыми, как и персидские. Так как пленные текинцы все равно были нам в тягость, то начальник отряда приказал отпустит их. При этом текинским посланцам было объявлено, что мы уступаем их просьбам только в виду клятвенных обещаний доставить нам в Игды в течении трех следующих суток не менее 400 хороших верблюдов; если же клятва, данная ими, окажется не более, как средством выманить у нас пленных, то мы прямо из Игды пойдем в их земли и накажем текинцев очень чувствительно. Такой оборот дела при тогдашнем нашем положении приходился как нельзя более кстати. Если бы верблюды действительно были нам доставлены, то отряд тем самым получил бы вернейший залог бездействия текинцев против нас, т. е. полнейшее обеспечение фланга, и вместе с тем приобрел бы способ довольно быстро двигаться вперед, для дальнейшего исследования пути на Хиву. В противном же случае поворот наш в Теке не мог быть истолкован степняками в невыгодную для нас сторону.

Вечером 18-го октября окончился условленный трехсуточный срок, а 19-го на рассвете мы потянулись в Кизил-Арват. Захватив на дороге несколько сот текинских баранов, равно как и два текинских наблюдательных пикета, мы благополучно прошли пески, отделяющие Игды от Ахал-текинского оазиса, и к полудню 25-го октября прибыли в вышеназванную текинскую крепость. Забудет ли кто из участников этого движения 94-х-верстый совершенно безводный путь между Игды и колодцами Динар, от которых до Кизил-Арвата остается только около 37 верст? Не видав этого пути, нет средств представить себе чего-либо, похожего на те пески, которые сплошь заполняют собою это пространство. Ни прежде, ни после не доводилось отряду нашему видеть такое море сыпучих песков, к тому же еще чрезвычайно часто переплетенных такими же песчаными цепями довольно крупных возвышенностей. Как ни прекрасны были наши артиллерийские упряжные лошади, как ни втянуты были они в дружную и трудную работу, но все же не в силах были провезти полевых пушек даже на самое ничтожное расстояние. Колеса буквально утопали в пескеот одной лишь тяжести передка и лафета, и можно [96] сказать без преувеличения, что во время почти всего пути люди несли орудия на руках. Не будет неправды и в том, что тот, кто не видал песков между Игды и Динаром, не видал их вовсе, и кто не был застигнут бурею среди такого песчаного моря как это случилось с нами 22-го октября, тот не может составить себе даже и слабого представления о том ужасном явлении, которое туземцы зовут «теббедом». Этот средне-азиятский самум отнимает силу у всего живущего и мгновенно сушит все прозябающее, в мгновение ока насыпает горы песку и хоронит иногда под ними целые сотни человеческих жизней.

Завидя наше приближение, текинцы бежали из Кизил-Арвата. Оставив в крепости этой гарнизон, вечером того же числа мы налегке пошли вдоль текинского оазиса, нигде не встречая сопротивления. Текинцы решительно не верили в то, что русские могут пройти игды-кизил-арватский путь, и притом пройти столь быстро, а потому, когда это совершилось, между ними распространился какой-то чисто панический страх. Они бросили лежащие на пути нашем крепости Кодш, Зау, Кизил-Чешме и Джами, равно как и находившиеся несколько в стороне, влево от нашей дороги, Кара Сенгир и Ниаз, оставляя нас полнейшими хозяевами этого ряда своих твердынь, неоднократно прославившихся при оборонах текинских владений от нападений гоклан, иомудов и хивинцев. К вечеру 26-го октября отряд наш подступил к крепости Бами. В ней также мы не застали жителей, но последние бежали пред самым нашим приходом, и бегство их, как видно, было столь поспешно, что все их кибитки и вообще всякого рода пожитки, с дымящимися еще очагами, находились на местах как внутри крепостных стен, так и возле них. Так как от Кизыл-Арвата до Бами около 50-ти верст и пространство это мы прошли делая лишь самые кратковременные привалы, то тут пришлось нам остановиться, чтобы дать людям оправиться и сварить горячую пищу. Употребив на это несколько часов и оставив в Бами одну роту, отряд двинулся к следующей крепости, а именно к Беурма, находящейся в 12-ти верстах к западу от Бами. Беурма всегда пользовалась особенною известностью среди текинских крепостей. Вокруг нее обыкновенно группировалось несравненно большее число кибиток, чем вокруг крепостей, уже пройденных нами. Ко времени нашего прибытия в Беурму, там оставалась еще никоторая часть жителей, не успевшая покинуть своих жилищ, а потому мы были встречены ружейным огнем, на [97] который отвечали огнем своей артиллерии, стараясь в то же время охватить крепость войсками по мере того, как последние подтягивались к стенам, за которыми засел неприятель Но все это делалось нами, так сказать, ощупью, потому что, прежде чем подошли мы к Беурме, наступила быстро, без сумерек, как и подобает тем широтам, совершенно темная осенняя ночь. Неприятель тревожил нас до самого рассвета, появляясь то на наших флангах, то в тылу, и мы впервые употребили здесь имевшиеся при нас светящееся снаряды и ракеты. Эффект, производимый на текинцев этим светом, видимо был громаден и не было сомнения, что они принимали средство за самое орудие. Едва, бывало, поднимется ракета или засветится ядро, направленное нами в сторону выстрелов или шума галдеющей неприятельской толпы, последняя мгновенно рассыпалась в разные стороны и, думать должно, этому обстоятельству следует приписать то, что текинцы в продолжении ночи не предприняли ничего решительного против нас. С своей стороны, и мы, будучи лишены возможности ориентироваться, с нетерпением ждали появления дня и в течении ночи поддерживали лишь редкий огонь артиллерии по стенам крепости, конечно принимая при этом возможные меры предосторожности на случаи ночной атаки текинцев. С рассветом текинцы отступили от Беурмы, из которой жители выбрались еще ночью, так как оказалось, что мы в потемках удачно загородили крепость со стороны песков, т. е. со стороны западной и северо-восточной, но оставили свободным выход из нее в горы, со стороны юго-востока. Потерь у нас не было. Точно также трудно сказать, как велика была потеря, понесенная текинцами, так как, войдя в крепость, мы нашли в ней всего два трупа, должно быть неубранные и не увезенные по случаю темноты. Для преследования неприятеля, за совершенным почти неимением у нас кавалерии, посланы были две роты, которые, впрочем, скоро возвратились в Беурму. Между тем, рота, оставленная в Бами, согласно приказания, приготовила и подожгла костры из брошенных кибиток и всего текинского имущества, каковое было сожжено также и в Беурме. Всего предано огню 1,200 кибиток; захваченный же рогатый скот, в количестве 80-ти голов, был отдан войскам. Ограничившись такою местью за дерзкие нападения на Михайловский пост и в особенности в Джамала, отряд пошел обратно в Кизыл-Арват. Набег наш, по доходившим тогда до нас слухам, произвел ужас во всем Теке и, по всем вероятиям, не прошел бесследно [98] и в Хиве. Что же касается иомудов, то они до невероятия бы ли поражены описанным событием, так как это был первый в их памяти пример неудачи текинцев, которые, по существовавшему во всей степи убеждению, до такой степени сильны и воинственны, что туркмены наши всеми средствами старались предохранить нас от каких-либо враждебных предприятий против Теке.

30-го октября, командир батальона 84-го пехотного Ширванского полка, полковник Клуген, получил приказание выступить с вверенною ему частью, с 35-ю казаками и одним орудием, из Кизил-Арвата в Джамала. При этом ему предложено было, забрав тяжести, оставшиеся в названном укреплении, отойти со всем его гарнизоном к роднику Казанджик, что у западной оконечности Кюрендагских гор. Ширванцы должны были пройти в Джамала прямым путем, чрез колодцы Гяур и Эмерали-Аджи, оттуда же проследовать чрез Топьетан и Эмерло-Кодж, по пути несравненно более легкому, так как им приходилось везти с собою из Джамала одно полевое орудие, а опыт научил нас тому, с какими неимоверными затруднениями сопряжено было дело это в песках, на пространстве между Узбоем и текинскою линиею. Отправление с таким поручением относительно крупной части, как целый батальон, вызывалось многими обстоятельствами и, прежде всего, разумеется тем,что колонна эта вела с собою почти всех наших вьючных животных, охрана которых требовала пропорциональной силы. Между тем, было очень вероятно предполагать, что полковник Клуген по пути будет атакован текинцами. При возвращении нашем из Беурмы в Кизил Арват, массы текинской кавалерии, можно сказать, почти не сходили с нашего горизонта. Ничего решительного против нас не предпринимая, текинцы нередко приближались к нашей колонне и на ружейный выстрел даже иногда открывали безвредный нам огонь, на который мы изредка отвечали одною, двумя гранатами, совершенно их унимавшими. Но было видно однако же, что страсти их не улегались, но смирялись лишь уверенностью в невозможности справиться с тем числом и составом, в котором мы находились. Следовательно, по всем вероятиям они не упустили бы случая напасть на высланную из Кизил-Арвата часть, если бы заметили, что сила не велика и колонна очень обременена верблюдами. Не видеть же выступления колонны полковника Клугена очевидно текинцы не могли, так как все время бродили вокруг Кизил-Арвата. Ко всему этому начальник отряда получил донесение [99] из Джамала, что какая-то неприятельская партия, приблизительно около 500 человек, 26-го октября пыталась разведать о силах гарнизона названного укрепления. Попытка эта, по словам доносившего офицера, кончилась лишь тем, что стороны обменялись несколькими десятками ружейных выстрелов и атаковавшие отошли после того, как в них было пущено пять, шесть гранат. Начальник джамалинского гарнизона в донесении своем, между прочим, высказывал мнение, что посягавшие на безопасность укрепления были те же самые хивинцы, которые 2-го октября угнали 150 верблюдов с бивака кабардинцев в Топьетане. Мнение это сперва казалось несколько неправдоподобным, так как боевые набеги туземцев в пустыне обыкновенно имеют характер какого-то вихря. Нападающая кавалерия, по самому свойству страны, ничего но производящей ни для человека, ни для лошади, должна сразу решаться на свое дело и, в случае неуспеха, уходить немедленно. Она не может проводить целые месяцы в пустыне, а по тому хивинцы, угнавшие часть наших верблюдов 2-го октября, по-видимому не могли оставаться в тех местах по 26-е октября. С другой стороны, промежуток, времени между названными числами был стол продолжителен, что хивинцы, если это были они, действительно имели возможность дать отдохнуть своим коням и вообще, оправившись, возобновить враждебные нам попытки. В этом последнем случае джамалинский гарнизон мог составить предмет и дальнейших действий неприятеля, чего нельзя было бы ожидать, если бы нападавшие на Джамала были текинцы, так как последние были тогда очень озабочены нахождением русского отряда в пределах собственного их оазиса. Впоследствии оказалось, что предположение начальника джамалинского гарнизона действительно было основательно. Нападавшие 26-го октября были хивинские туркмены, как известно, кочующие, а частью и оседло живущие в северной части ханства, по левому берегу Аму-Дарьи. Конницу эту хан выслал было для того, чтобы затруднить наше движение в пределы ханства, и мы, если бы продолжали туда свое движение, должны были встретить ее, пройдя колодцы Игды. С поворотом же нашим в Теке, воинство это устроило свою базу у названных колодцев и стало бродить вдоль Узбоя. Те же, которые угнали часть наших верблюдов из Топьетана, вероятно принадлежали к этому самому отряду и составляли часть его, вы сланную вперед много раньше главных сил.

Заметив малочисленность гарнизона, хиво-туркменская [100] кавалерия, как видно, задалась мыслью действовать против него решительно. С этою целью 5-го ноября неприятель подступил к Джамала, примерно в количестве около 2,000 с небольшим всадников, и стал издали скрытно обходить укрепление со стороны севера и запада. Он желал загородить нам отступление по Узбою на Топьетан и вероятно рассчитывал, что мы, увидав столь многочисленную вражью силу, бросим укрепление и станем скорее уходить в пески, по направленно на Кизил-Арват. Между тем, поздно вечером накануне в Джамала прибыл полковник Клуген, о чем видимо неприятель ничего не знал. Назначив на 5-е ноября дневку, названный штаб-офицер приказал своим туркменам и состоявшим при нем для посылок казакам как можно раньше объехать ближайшие окрестности укрепления и отыскать лучшие места для пастбища верблюдов. Разъезд выехал до света и при этом случайно открыл неприятеля. Тогда полковник Клуген приказал не поднимать верблюдов и немедленно выслал две роты, приказав им пользуясь песчаными буграми и всякого рода складками местности, незаметно для туркмен отойти несколько по направлению на Кизил-Арват, а затем, когда послышатся выстрелы, зайти правым плечом к колодцам Арват, у которых и перегородить Узбой. Вместе с тем наши залегли за бруствером укрепления. Рано утром неприятель стал выставлять себя и открыл рекогносцировочный огонь по Джамала. Не получая ответа, туркмены подошли ближе к укреплению и заметили, что мы из него уходим. Действительно, в это время из горжи выходила рота, но это была уже третья рота, высланная полковником Клугеном после первых же выстрелов. Ей, напротив, приказано было показывать себя неприятелю сколь возможно больше и идти мелкими частями, заслоняясь лишь цепью стрелков со стороны Топьетана. Рота эта двигалась по направлению в Кизил Арват Увидев это, туркмены пошли в промежуток между укреплением, которое они считали нами брошенным, и отступающею ротою. Последняя отходила отстреливаясь, и неприятель не очень на нее наседал, вероятно желая, чтобы она углубилась подальше в пески. В ожидании этого, туркмены захотели заглянуть в укрепление, в расчете найти какую-либо поживу, так как они могли думать, что мы не в состоянии были забрать с собою всего нашего имущества. К большому сожалению, несколько преждевременно открытый против них из-за бруствера огонь дал им понять, что для них приготовлена ловушка. Вместе с тем они не могли [101] конечно не заметить тут же, близ укрепления, лежащую массу верблюдов, а это еще более должно было удостоверить их в том, что в Джамала пришло сильное подкрепление гарнизона. Поэтому хиво-туркмены быстро прошли под перекрестным огнем укрепления и последне-вышедшей из него роты, повернувшейся при этом кругом, и направились к востоку, к колодцам Арват. Возможно предполагать, что они намеревались спуститься в сухое русло Оксуса, по которому пролегал настоящий их путь отступления в Игды, но из нашего пикета, выставленного для наблюдений на возвышенности левого берега Узбоя, был сделан выстрел, и неприятель предпочел уходить горою, хотя и по глубоким пескам. У нас потеря этого дня состояла из одного раненого нижнего чина. Что потерял неприятель, осталось нам неизвестным. Нашли всего 14 человеческих трупов и несколько убитых лошадей.

Хотя с уходом полковника Клугена со своим батальоном в Кизил-Арват все еще оставались шесть рот, снабженных. месяца на полтора всякого рода продовольствием и вообще всем необходимым, но это самое снабжение делало нас тогда малоподвижными. Для увода джамалинского гарнизона и вывоза оттуда всего, что там находилось, потребовалось послать всех лучших верблюдов, и при главной части рекогносцировочного отряда оставалось не более 150 голов этих животных, к тому же очень изнуренных и слабых. Тем не менее, пользуясь невольною нашею задержкою в Кизил-Арвате, начальник отряда предполагал исподволь переходить чрез Кюрендагские горы, направляясь чрез перевал, ближайший к месту тогдашнего нашего нахождения, а именно чрез тот, который ведет к крепости Ходжамкала, а затем и далее, к крепости Каракала, что в верховьях Сумбара, правого притока реки Атрек. Имелось в виду, если окажется возможным, туда же направить колонну полковника Клугена, предписав последнему, достигнув Казанджика, обогнуть Кюрендаг со стороны западной его оконечности и идти на при соединение в Кара-кала, вдоль южной подошвы названных гор. Но от всего этого пришлось отказаться, ибо таким образом наш путь удлинялся несоразмерно с наличными перевозочными средствами. Кроме того, судя по донесениям полковника Клугена, колонна его оказывалась очень тяжелою и настоятельно требовалось оказать ей помощь скорейшим отделением от нее части транспорта. В виду такой необходимости ширванцам послано было[102] приказание, дойдя до Казанджика, повернуть вдоль северной подошвы Кюрендага на Узун-су и Ушак, к колодцам Ходженем Куюсы. Следуя согласно данному ему маршруту, полковник Клуген прибыл по назначению только 2-го декабря. Находясь на ночлеге у колодцев Ушак, 29-го ноября, ширванцы были встречены двумя нашими ротами. Их выслал начальник отряда из Кизил-Арвата для того, чтобы облегчить трудную службу людей колонны полковника Клугена при транспорте, и помочь последнему при следовании в гористой местности. Почти одновременно с этим, а именно 1-го декабря, мы совершенно очистили Кизил-Арват и перешли к колодцам Ходженем-куюсы, куда понемногу стали перебираться еще с 22-го ноября. Таким образом, к вечеру 2-го декабря вся рекогносцирующая часть красноводского отряда была сосредоточена у вышеназванных колодцев. 20-го ноября, находясь еще в Кизил-Арвате, начальник нашего отряда получил предписание начальника штаба Кавказского округа, помеченное 5-м числом того же месяца, №14. В нем сообщалось, что, по соображении положения дел в Красноводском отряде, Его Императорское Высочество Главнокомандующий Кавказскою армиею изволил допустить возможность следующих предположений:

1) Что, не смотря на очевидную необходимость в строжайшем наказании хивинцев, начальник отряда, из опасения превысить полномочия, ему предоставленные, может счесть себя обязанным воздержаться от таких действий против Хивинского ханства, которые, при имеющихся в отряде средствах и всей вообще обстановке, будучи в данную минуту весьма доступны и. исполнимы, могут и поддержать вообще в Средней Азии обаяние нашей силы, и отвратить необходимость дальнейших экспедиций против Хивы, или по крайней мере значительно облегчить и удешевить подготовление таковых в будущем.

2) Что решение начать отступление, или хотя временно приостановить враждебные действия против неприятеля в то время, когда по здравой логике военных операций нужно, напротив, энергическое ведение оных, может даже затруднит положение самого отряда при расположении его в неприязненной стране или при отступлении.

3) Что если бы. по обстоятельствам, начальник отряда дошел до самого города Хивы или только вошел бы в пределы ханства, то тогда уже не будет времени испросить приказание [103] относительно дальнейшего образа действий, и что всякая попытка к этому может создать отряду только новые затруднения».

В виду всех этих соображений, Великий Князь Главнокомандующий нашел нужным совершенно устранить те ограничения в отношении действий против Хивы, которые были поставлены данными до той поры предписаниями и всякого рода приказаниями, и, предоставив начальнику отряда полную свободу действовать со образно обстоятельствам, так сказать, вполне развязать ему руки. Таким образом, согласно дальнейшему изложению этого последняго предписания, если бы хивинский хан продолжал упорствовать в своем ослеплении и враждебные против отряда действия самих ли хивинцев, или, по их подстрекательству, других кочевых племен продолжались, то начальник отряда уполномочивался наказать неприятеля в той мере, в какой, сообразно имеющимся в его распоряжении средствам, это оказалось бы возможным, не останавливаясь и пред взятием города Хивы, если бы по обстоятельствам начальник отряда признал это безусловно необходимым и исполнимым. С другой стороны, Его Императорское Высочество изволил предложить — отнюдь не упускать из вида, что, по соображениям высшего начальства, вовсе не было особенного неудобства и в том, если бы красноводскому отряду пришлось возвратиться, не нанеся хивинцам серьезного удара. Из разъяснившихся тогда обстоятельств, говорилось в том предписании, «вполне становится очевидным, что заслуженное хивинским ханом наказание от него не уйдет, что оно во всяком случай, последует не позже 1873 года и, как для всех вообще непокорных племен, будет тем строже, чем долее продлится их враждебность к России». Поэтому начальнику красноводского отряда прежде всего вменялось в обязанность особенное попечение о здоровье вверенных его командованию войск и возможно большее обеспечение благополучного возвращения отряда. Далее в предписании было сказано, «что если бы, вследствие ли позднего доставления последней бумаги, или вследствие получения в отряде каких-либо сведений о появлении в Хиве повальных болезней, или даже по другим обстоятельствам, красноводский отряд был вынужден вернуться к берегу Каспийского моря, не достигнув никаких особенно полезных результатов, то и такое возвращение отнюдь не предполагалось ставить в вину начальнику отряда, так как Его Императорским Высочеством слишком хорошо были оценены исключительно неблагоприятные условия, в [104] которые была поставлена рекогносцировка 1872 года, в особенности по первоначальной неопределенности и растяжимости задачи, и так как Главнокомандующий изволил быть в полнейшей уверенности в совершенной готовности всех без исключения чинов отряда приложить все способности их и силы к исполнение служебного долга». Вместе с тем, передавая милостивую благодарность Августейшего Главнокомандующего за все сделанное отрядом, а равно и пересылая 15 знаков Военного Ордена и пять медалей «за храбрость», для возложения на нижних чинов и туземцев, по усмотрению начальника отряда, начальник штаба округа заканчивал свое предписание приказанием, по которому, если бы бумага № 14-й была получена нами на пути обратного следования отряда, то начальнику последняго строго возбранялось возвращаться в пределы Хивинского ханства, так как, сказано было в бумаге, «взятие ныне красноводским отрядом Хивы отнюдь не составляет желания правительства».Вышеприведенное предписание, как уже об этом было упомянуто, получено было 20-го ноября 1872 года. В этот день войска красноводского отряда, принимавшие участие в рекогносцировке, находились в следующих пунктах:

а) Отрядный штаб с четырьмя ротами, пятью орудиями, 15-ю казаками и 10-ю конными туркменами в Кизил-Арвате.

б) Две роты, пять орудий, 15 казаков и 15 туркмен — в северном устье ущелья, в Кюрендагских горах, по пути к верховью Сумбара.

в) Шесть рот, три орудия, 35 казаков и несколько туркменских всадников — в следовании из Эмерло-Кодш в Ходженем Куюсы.