Вообще, крайне тяжелое время стал переживать красноводский отряд, после возвращения своего из похода 1872 года. Трудно представить себе что-либо тревожнее и невыносимее того положения, в котором находились мы, например, в половине февраля. В самых первых числах марта, следовательно всего чрез несколько дней, надобно уже выступать по направлению к Хиве, а на чем пойдем, — не знаем. Сулят верблюдов из Мангишлака и говорят, что добывание этих животных идет там успешно. Если так, то пора переходить в Красноводск, но, во-первых, на чем переплывем мы море, а, во-вторых, что станем делать, если, перейдя туда, узнаем, что надежды на Мангишлак были преувеличены и далее совершенно напрасны? В Чекишляре мы все таки ближе ктуркменам, у которых, если они не уйдут, все же можно достать на чем поднять вьюки, а уже для этого, само собою разумеется, себя мы не пожалеем. Но если такой оборот предвидится, [169] то давным-давно пора переходить Атрек, потому что время уходит, а с ним уходит и чарва из-за Атрека. Гоняйся потом за нею. Говорят, что верстах в 60-ти от Чекишляра три больших атабайских аула уже переправились и уходят в степь. Догонять ли их? Пожалуй, погоня эта будет напрасна: из Мангишлака прибудут верблюды, а мы бесполезно измучим только себя и лошадей до того, что потребуется отдых, для которого лишнего времени не имеется. А тут и дома работы по горло. Надобно многое готовить к походу: надобно чиниться, — Ведь мы только-что пришли из далекого и тяжелого похода; надобно делать бочонки и, вообще, готовить посуду для воды: надобно принимать походное продовольствие и готовить вьюки; надобно выгружать суда, хотя это не вообразимо тяжело и изнурительно³⁹; надобно и отдохнуть, так как поход предстоит нелегкий. Компанейские суда, вероятно, заняты, дров нам не везут, а холод в изодравшихся палатках просто одолевает. Что еще и того хуже, так это то, что даже не все еще войска, предназначенные в поход в составе нашего отряда, перевезены с западного каспийского берега. Говорят, Петровский порт еще не вскрылся, и потому ни самурцы, ни артиллерия еще не выходили в море. Да и Ширванские роты только 16-го февраля пришли к нам из Баку. Наконец, 22-го февраля прибыли и амурские стрелковые роты. Еще не успели оне оправиться от трехдневной сильнейшей морской качки, как уже 27-го февраля пришлось идти за Атрек, искать верблюдов, на получение которых из Мангишлака исчезла всякая надежда. Так как неудача одна никогда не ходит, то и грустное известие о том, что верблюдов не пришлют из Мангишлака, пришло к нам не в добрую погоду. Уже с половины февраля ливнем лил в нашей полосе дождь и до того растворил солончаки по Атреку и за Атреком, что тому, кто сам не видел размокших солончаков, трудно и почти невозможно представить себе те ужасные усилия, какие приходится испытывать при движении по ним даже одиночным путникам, а тем более те мучения, которые нужно было переносить, когда по растворенной почве солончаков приходилось проходить тысячам человеческих и верблюжьихног. [170] Палаток за Атрек мы не взяли буквально ни единой. Не везти же было нам с собою целые караваны! Ведь нам надобно было ходить скоро. Достаточно с нас было и тех грузов, без которых нельзя было никак обойтись. Вдали за Гюргеном в лесах севернаго склона восточного продолжения Эльбурсского хребта, весьма живописно горели целые сотни огней — так же, как и на Мангишлаке, призывавших правоверных на ожесточенную брань с гяурами, нарушающими их спокойствие; но, любуясь этими огнями, мы почти никогда не имели чем согреть себе чай или высушить свое белье, постоянно мокрое от дождей. Скот массы кочующего народа, обстоятельствами задержанного в том году за Атреком несравненно дольше обыкновенного, еще до нас успел совершенно уничтожить верблюжьи кормы, а потому служба по охране верблюжьих пастбищ, под которые приходилось забирать огромнейшие пространства, поглощала нас в конец. Стрелять нам пришлось много, — и сил своих мы вообще не щадили. В ужаснейшие туманы, до ниточки мокрехенькие роты наши гонялись за аулами часов по 12—14 в сутки и, по совершенной неизвестности страны сожалению, часто даже по пустому. При всем этом офицеры в буквальном смысле слова, делили с нижними чинами все труды и лишения. Было совершенной не редкостью видеть как многие из них, раздевшись догола, работали сами и распоряжались по устройству переправы, стоя по горло в воде.

Не мало пришлось перенести за это время трудов и тем нашим товарищам, которые оставались дома в Чекишляре. Еще в день выступления за Атрек далеко на горизонте заметили мы направлявшееся к нам судно. Потом оказалось, что это везлась в Чекишляр артиллерия. Последней пришлось проболтаться на рейде четверо суток. Сильнейший ветер с берега все не давал туркменским лодкам возможности причаливать, а у казенных маленьких паровых баркасиков, вообще много работавших, и давно уже мало исправных, потекли трубки до того, что буксировать они не могли. Когда, наконец, море поуспокоилось, чекишлярский гарнизон приступил к выгрузке артиллерии, что, при тамошних средствах и свойствах рейда, равнялось почти каторжному труду. Кроме того, остававшееся люди дни и ночи делали и вязали вьюки, чтобы восполнить то число последних, которое пришлось нам взять с собою за Атрек из запаса, приготовленного для похода в Хиву, а также они должны были принять из складов и повязать во вьюки все то, чего мы не успели получить до выступления [171] за Атрек. Эти же люди сколачивали для предстоявшего большого похода кеджево и носилки для больных. Наконец, товарищи наши, не принявшие участия в за-Атрекском походе, ходили также пасти верблюдов, оставленных, нами на их попечение. Отбывание этого последняго рода служб и сделалось в Чекишляре в особенности неимоверно тяжелым с возвращением нашим туда из-за Атрека, так как масса верблюдов, собравшаяся у нас, в два дня окончательно вытравила весь, и без того скудный, корм, верст на 20 вокруг нашей стоянки. С другой стороны, и отгонять верблюдов далеко от лагеря было совершенно невозможно, так как это вызывало бы необходимость усиления охраны. Притом же, кроме пастбища, животные нуждались, конечно, еще и в питье. Воды же близ Чекишляра нигде не было. Да и той, которая имелась в чекишлярских копанках, далеко не хватало для наших нужд и водопоя. Пришлось ежедневно наряжать целые сотни людей, которые исключительно работали над устройством новых копанок и очисткою существовавших, так как бури то и дело обваливали их песчаные стены и засыпали воду. Все это, вместе взятое, конечно, должно было истощать и порядочно истощило наши силы ко времени начала похода на Хиву.

Как бы то ни было, справедливо можно признать, что результаты нашего за-Атрекского похода выразились в следующем: во первых, отряд хотя и довольно поверхностно, но все же осмотрел более 600 верст и нанес пройденные пути на карту, причем каждая часть средним числом сделала не менее 400 верст; во-вторых, сортируя пригнанных в Чекишляр верблюдов, мы все же насчитали из них более или менее годных к предстоявшему нам походу около 2,200 голов, а следовательно с теми, которых майор Мадчавариани добыл раньше, у нас в распоряжении оказалось более 2,600 штук этих животных. Наконец, независимо от всего этого, по доходившим тогда до нас и впоследствии вполне подтвердившимся слухам, большая часть из кочевников, решившихся было идти в Хиву, после маршей наших за Атреком, отказалась от своего намерения, а некоторые из чарвы стали даже добровольно приводить нам своих верблюдов, так что ко дню окончательного выступления нашего в поход мы имели уже в своем распоряжении свыше 3,100 голов вьючных животных.

Как и было уже отчасти упомянуто, в состав красноводского отряда, кроме всего того, что было в нем во второй половине [172] 1872 года, приказано было включить и перевезти еще следующие части: три ширванских роты и столько же самурских; два четырехфунтовых полевых, с казны заряжающихся, орудия с усиленною упряжью; еще один дивизион нарезных трехфунтовых горных, с казны же заряжающихся, орудия, две сотни казаков и сотню Дагестанского конно-ирегулярнаго полка. Таким образом, если бы последующие обстоятельства, сложились для красноводского отряда вполне благоприятно и было бы на чем идти, то должны были бы выступить в поход 20 рот, 20 пушек (четыре полевых и 16 горных) и пять сотен кавалерии. Предполагая водить последнюю всегда отдельно, начальник нашего отряда еще прежде поручил артиллерийским офицерам, на всякий случай, приучить 50 человек казаков к обращению с боевыми ракетами, которых нам прислали в отряд в количестве 250 штук с пятью станками и пятью же умевшими отлично владеть ими ракетчиками. Для этих последних, по распоряжению начальника отряда, куплены были в Баку верховые лошади, которых перевезли в Красноводск, равно как и две казачьи сотни и сотню конно-мусульман. Все остальное было выгружено в Чекишляре.

Возвратясь из-за Атрека, нам, разумеется, нельзя было не видеть, что имеющихся подъемных средств на весь состав отряда все же было крайне недостаточно. Это мы хорошо знали 4-го марта, т. е. в тот день, когда решили прекратить нашу погоню за верблюдами, но тем не менее за поздним временем, крайним изнурением и малыми шансами на успех дальнейших поисков мы поспешили возвратиться в Чекишляр. Во всяком случае было вполне ясно, что все войска, входившие тогда в состав нашего отряда, в зависимости от перевозочных средств, не могут принять участия в походе, а потому для сего начальником отряда назначены были: лишь батальон Кабардинского полка в полном его составе, две ширванских, две дагестанских и три стрелковых роты Самурского полка. Из артиллерии должны были идти с нами четыре полевых и двенадцать горных орудия, а равно и все ракетные станки. Кавалерию предполагалось взять всю, но только в том случае, если бы оправдалась маленькая надежда, поданная начальнику нашего отряда заехавшим в Чекишляр из Мангишлака генерального штаба подполковником Филиповым, который полагал, что из Киндерли во всяком случае будет доставлена в Красноводск, по крайней мере, одна сотня вполне хороших верблюдов. Если бы это действительно устроилось, то [173] на этих животных, вместе с 50—60 верблюдами, которых можно было найти в окрестностях самого Красноводска, предполагалось поднять некоторое количество фуража для первых дней похода сотен, имеющих двинуться из Красноводска, и тем сберечь запасы, которые должны были идти из Чекишляра.

Нет никакого сомнения в том, что если бы мы пошли за Атрек хотя бы десятью днями раньше, когда проходы чрез границу были более затруднены для кочевников нашим наблюдением, когда не наставала еще и привычная чарве пора для ухода из-за Атрека, к северу, а потому, следовательно, верблюды не были еще ослаблены там от бескормицы, когда, наконец, в полосе зимнего пребывания прикаспийских туркмен стояла несравненно лучшая и вполне благоприятствующая поискам погода, — нам не пришлось бы отставлять от похода части, все одинаково горячо его жаждавшия; но в данном случае и при данных условиях ничего другого не оставалось, как сократить экспедиционный отряд.

Как уже имели мы случай сказать раньше, войска, участвовавшие в Заатрекском походе, собрались в Чекишляре к 15-му числу марта очень утомленные. Хотя решено было, что, за поздним временем, на отдых не будет потрачено ни одного дня, но, не смотря на то, мы не могли немедленно начать предстоявшего движения. Нам необходимо было исполнить еще одну серьезную предварительную работу: нужно было изготовить весьма большое количество верблюжьих седел, так как их не имела почти половина верблюдов, добытых нами за Атреком. За это то дело и принялись мы самым усерднейшим образом, не откладывая ни минуты. По мере того, как подвигалась вперед работа, войска наши начали движение в глубь материка. Нам безусловно и решительно нельзя было мешкать ни единого дня хотя бы уже по одному тому, что весь верблюжий корм был совершенно истощен верст на 40 вокруг Чекишляра и наши вьючные животные теряли последние силы не по дням, а по часам. Многие из них стали от голода паршиветь. Начался даже между ними заметный падеж, который грозил принять обширные размеры. От разлагавшихся трупов дохлых верблюдов даже воздух в Чекишляре сделался невозможным для дыхания.

19-го марта выступил, наконец, наш первый эшелон. За ним последовал второй 22-го и только 26-го удалось вывести из Чекишляра последние пехотные и артиллерийские части. Что касается кавалерии в видах сбережения отправляемого на вьюках фуража, [174] а также и в соображениях на счет водопоев, ей назначено было выйти из Чекишляра 1-го апреля, а из Красноводска — 3-го числа того же месяца, причем следующим из сего последняго пункта приказано было соединиться с нами в Буюраджи.

Пора приостановиться с изложением дальнейшего хода событий для того, чтобы немного заглянуть назад и рассказать про одно обстоятельство, имевшее большое значение в организации хивинской экспедиции 1873 года. Дело в том, что еще 4-го марта утром, когда мы находились за Атреком и предприятию нашему ничто не обещало верного успеха, начальнику отряда представился вернейший случай донести в Тифлис о положении, в котором мы тогда находились. Так как положение это в ту пору было далеко не блестяще, то понятно, что и правдивое о нем сообщение не в состоянии было принести никакого успокоения высшему начальству⁴⁰. Между тем, одновременно с этим командующий армиею получил донесение из Мангышлака, носившее совершенно противоположный [175] характер. В депеше своей полковник Ломакин доносил о водворившемся в пределах полуострова полном вожделенном спокойствии и порядке. Поэтому, имея в виду крайнюю затруднительность и уже совершенную несвоевременность перевозки верблюдов из Мангишлака в Красноводск, генерал-адъютант князь Мирский приказал немедленно приступить к формированию отряда на полуострове. В состав этого отряда должны были войти некоторые части, для сего взятые с западного берега Каспийского моря, а также и все те, для которых не найдется возможности идти из Чекишляра и Красноводска. Для того же, чтобы видеть на месте, что и как будет лучше сделать, командующий армиею командировал сперва в Чекишляр, а оттуда в Мангишлак, за отсутствием начальника окружного штаба, помощника его, генерального штаба полковника Золотарева. Последний прибыл и высадился в Чекишляре 21-го марта, следовательно накануне дня выступления в поход второго нашего эшелона и тогда, когда первый эшелон давно был уже на марше. Проводив вместе с начальником красноводского отряда выступивших 22-го числа, полковник Золотарев решил, что в виду вероятности самостоятельных действий в пределах Хивинского ханства, сокращение нашего отряда, идущаго туда, может быть допущено лишь в известных пределах, коими он признает в отношении пехоты 12 рот, как это и было уже назначено начальником нашего отряда, хотя и поневоле, но еще раньше. Вместе с этим Золотарев решил, что, независимо от перевозки на Мангишлак оставшихся у нас свободными 8 рот, туда же следует перевезти из Красноводска одну нашу сотню Конно-Мусульманского ирегуллярнаго полка. Таким образом, следовательно, когда впоследствии распоряжение это было приведено в исполнение, в Красноводске из кавалерии, привезенной туда с западного Каспийского берега, остались две казачьи сотни: одна Владикавказского, а другая Сунженского полка. Частям, уходящим от нас на Мангишлак, было приказано готовиться к немедленному выступлению и посадке на суда, которые к этому времени прибыли на Чекишлярский рейд, отпущенные, наконец, после долгого непроизводительного пребывания у берегов Мангишлакского полуострова. Выступающим из состава нашего отряда поставлено было в обязанность взять с собою продовольствие на четыре месяца. Пошла опять новая кутерьма, как будто нам недоставало своих собственных забот и затруднений. Одне роты сдают остатки, другие их принимают. Весы заняты, а между [176] тем как сдавать, так и принимать нужно аккуратно, потому что части выбывают окончательно. Во время степных походов у нас, в виду постоянной необходимости дробления и совершенной невозможности образовывать особенные интендантские караваны, каждая рота принимала на весь поход все положенное ей от казны, а потому естественно, что каждому начальнику особенно важна была осторожность в счетах. Иначе могла произойти путаница, а за тем — личная ответственность пред контролем, которой, конечно, все боялись больше всяких текинских врагов. Ко всему этому, до той поры мы только выгружали, тут же пошли одновременно и выгружать, и нагружать суда до которых от берега целых две морских мили, а восточный ветер, как на грех, все свищет, да свищет. Для большей отчетливости вспомним, что в конце концов в составе красноводского отряда находились и приняли участие в последнем походе 1873 года следующие части: пять рот Кабардинского, три Самурского, две Дагестанского и две Ширванского пехотных полков, — всего 12 рот; две сотни Кизляро-Гребенского, одна Сунженского и одна Владикавказского казачьих полков, всего четыре сотни; четыре полевых и 12 горных орудия, — всего 16 орудий. Кроме того, из числа казаков была сформирована ракетная команда. Все эти части для движения поделены были на эшелоны. В состав первого эшелона, вверенного начальствованию Кабардинского пехотного полка майору Козловскому, назначены были все пять рот его же баталиона и четыре горных орудия. Второй эшелон составляли три амурские роты и восемь горных орудия, под начальством Самурского полка майора Панкратьева. Третий эшелон, начальствуемый Ширванского полка полковником Араблинским, состоял из двух рот Ширванского, двух рот Дагестанского пехотных полков и четырех полевых орудий, каждому из этих трех эшелонов придано было по несколько человек сапер и конных казаков. Все эти три эшелона, равно как и две сотни Кизляро-Гребенских казаков, должны были выступить и выступили из Чекишляра: 1-й эшелон — 19-го марта, 2-й — 21-го, 3-й — 20-го и казаки — 30-го того же месяца: последние — под начальством командира своего полка, подполковника князя Чавчавадзе. Остальные две казачьи сотни и ракетная команда, под общим начальством командира Владикавказского полка, подполковника Левиса-оф-Менара, получили приказание выступить из Красноводска 2-го апреля и следовать на соединение с кизляро-гребенцами к колодцам Бууруджи, или Айдин.[177]

Особыми маршрутами начальники эшелонов снабжены не были. Предполагалось, что число эшелонов, а также и состав их, в зависимости от различных непредвиденных условий, могущих проявиться во время самого похода, могут быть и будут непостоянны. На это должны были влиять и близость неприятеля, и степень его предприимчивости, и путевые удобства, каковы, например: количество воды в колодцах, верблюжьи корма и прочее. Выше названные штаб-офицеры получили от начальника отряда лишь указания на счет пути, им избранного для движения всех войск отряда. Само же движение предоставлялось им соразмерять с силою людей, степень которой заранее определить для каждого данного дня, конечно, было невозможно и которая во многом должна была зависеть от состояния погоды и иных непредвиденных обстоятельств.

В инструкции начальникам эшелонов рекомендовалось, однако же, возможно скорое движение и возможно менее продолжительное стояние на одном месте, дабы, во-первых, успеть окончить поход в пустыне до наступления жаров, а, во-вторых, дабы верблюды передних эшелонов не имели времени уничтожать кормов в окрестностях попутных колодцев. Условие это было важно потому, что в противном случае задним пришлось бы далеко гонять своих вьючных животных на пастьбу, а следовательно усиливать наряд в прикрытие и тем изнурять людей.

Выступая, как было назначено, красноводский отряд встретил Святую Пасху у колодца Айдин. Первые дни нашего марша были крайне тяжелы, главным образом, потому, что в течение этих дней падеж верблюдов достиг у нас ужасающих размеров. В особенности много потерпел в этом отношении первый наш эшелон. Случилось так потому, что, желая как можно скорее услать из Чекишляра тех вьючных животных, которых необходимо было поспешнее перевести на лучшие корма, кабардинцам дано было сравнительно более слабых верблюдов, чем войскам, выступившим в поход позднее их. Нужно сказать, что вообще в нашем отряде издавна практиковался такой порядок, что в тех случаях, когда эшелоны направлялись одним и тем же путем, идущие впереди всегда получали слабейшие подъемные силы. Это обыкновенно делалось в тех видах, что, во-первых, если передним, приходилось бросать свои вьюки, то следующим за ними иногда удавалось подобрать брошенное, а, во-вторых, по тому, что передние войска к известному дню после начала похода [178] разумеется, более потребляли продуктов продовольствия и, следовательно, раньше прочих получали возможность уменьшать тяжесть остававшихся вьюков, разлагая их на обезвьюченных верблюдов. Как бы то ни было, но на пространстве от Чекишляра до Айдина кабардинцы потеряли свыше 350 голов вьючных животных. Следовательно, на этом сравнительно небольшом пространстве им пришлось оставить приблизительно такое же число и вьюков. По заведенному порядку, в тех случаях, когда ничего иного не оставалось сделать, как оставить в пустыне значительный груз, обыкновенно у нас вырывали в песке и близ дороги соответствующих размеров яму, в которую укладывали оставляемое и засыпали его, образуя род кургана. Вокруг последняго сносили груды дохлых животных и все верблюжьи кости, которые находились по близости. Случалось, разумеется, что признаки эти служили указателем туземцам и что последние пользовались нашим добром, но бывали примеры, что и мы сами откапывали зарытое не только в том же самом году, но и в последующем году.

Что касается состояния погоды, то в первое время она нам благоприятствовала и, во всяком случае, нисколько не делала нам помехи. Так, например, казаки подполковника Левиса, выступив из Красноводска. как это и предполагалось, 2-го апреля, без верблюдов, не смотря на то, что на каждом коне везли по четыре пуда ячменя и по 27 фунтов сухарей, сделав около 200 верст, 7-го апреля вышли уже на главный наш путь у колодцев Бууруджи, вполне сохранив силы как всадников, так и коней. Вообще все радовались тому, что весеннее тепло как будто медлило своим приходом. Начальник отряда, довольно серьезно заболевший было в Заатрекском походе⁴¹ и, вследствие этого, по прибытии в Чекишляр, просивший даже об освобождении его от предстоявшего похода, тут как бы ожил и до того исполнился надежд, что 8-го апреля, в день Святой Пасхи, написал красноводскому воинскому начальнику, полковнику Клугену, между прочим следующее: «Что касается нас, то Господь не лишает странствующих своих щедрот, и мы, благодаря Бога, зашагали опять по старому. Все шероховатости, неизбежные в первые дни марша, [179] сократились вместе с ними. Вчера, например, мы, без особенного утомления сделали 32 версты. С вашим нарочным мы будем отправлять нашу корреспонденцию, а вы, в свою очередь, будете иметь сведение о том, как мы побеждаем Хиву, ибо победа над Хивой пропорциональна скорости нашего движения».

До 9-го апреля люди шли в шинелях, и даже в таком одеянии мы нередко дрогли по ночам от стужи. Между 9-м и 12-м апреля, после полудня, тепло стало уже достигать 30° Ц., но так как по ночам было свежо почти на столько же, как и прежде, то идти было недурно. С 13-го апреля произошла сильнейшая и чрезвычайно резкая перемена средней температуры воздуха. Солнце, которое до той поры согревало лишь в течении нескольких часов, стало печь невыносимо от самого восхода и до самого своего заката. Это вынудило нас почти совершенно отказаться от марша в часы денные, и мы стали ходить, так сказать, в два приема, а именно: от трех часов ночи до семи часов утра и от семи часов вечера до 10-ти — 11-ти ночи. В течение первых вторых суток такое распределение времени движения не представляло особенных неудобств, но скоро ночь нам стала казаться невыносимее дня, так как песок, чрезвычайно накалившийся солнечными лучами, стал и глотать влагу воздуха и удушливая теплота лишала нас возможности свободного дыхания. Так как при этом ночные движения всегда и везде медленнее и томительнее, то мы, конечно, охотно предпочли бы перейти к маршам денным, но, к сожалению, этого сделать уже было нельзя. Дело в том, что в ту пору мы уже находились в сфере кочевок племени теке и за нами внимательно следил неприятель. Было совершенно ясно, что если бы мы стали ходить днями, а верблюдов пасти ночами, то не могли бы доставлять себе необходимого отдыха, так как пришлось бы, по крайней мере, учетверить наряд для охраны пастбищного поля, который и без того требовал не менее пятой части людей наличного состава. Иначе неприятель, конечно, не преминул бы воспользоваться случаем, чтобы угнать у нас как можно более верблюдов и тем лишить нас подвижности. Вообще, с 13-го апреля условия нашего движения по пустыне сделались неимоверно тяжелыми. Число больных, которых в осенние походы предшествовавших лет у нас почти не бывало вовсе, начало с каждым днем заметно приращаться. Благодаря этому, у нас явилась новая статья массового расходования вьючных животных не для прямого их назначения и в ущерб взятых с собою запасов [180] продовольствия. Не смотря на то, мы все же кое-как подвигались вперед. Колонна подполковника Левиса 12-го апреля догнала Кизляро-Гребенские сотни у Топьетана, и с этого времени казаки наши все шли уже вместе во главе нашего движения, под общею командою подполковника князя Чавчавадзе.

К этому же времени, а именно к 11-му апреля, относится некоторая перемена в составе эшелонов и образование, так называвшейся, сборной роты. Последняя являлась вследствие признания, что кавалерия наша может быть поставлена в такое положение, когда ее необходимо будет скоро поддержать пехотою. В подобном случае ускорение движения целых рот, привязанных к своему каравану и даже, можно сказать, составлявших с ним одно целое, являлось невозможным. Если бы при подобных обстоятельствах пришлось наскоро сформировать хотя бы небольшую часть облегченной пехоты из рот передового эшелона, то это несомненно страшно затруднило бы остающихся с тяжестями. А потому приказано было образовать из вполне здоровых и крепких людей отдельную боевую единицу, назначив, в нее по 20 человек рядовых, при одном унтер-офицере, от каждой из рот Дагестанского, Самурского и Ширванского пехотных полков. При роте этой почти не было верблюдов и ноша людей, в ней состоявших, облегчена была до последней возможности. Со дня сформирования этой, так сказать, ближайшей опоры нашей кавалерии, она, вместе с присоединенными к ней двумя горными орудиями, пошла впереди всей нашей пехоты. С нею же следовал и начальник отряда. Прочие же войска, начиная от Бууруджи и до прибытия в Игды, были эшелонированы следующим образом 1) пять кабардинских рот с одним дивизионом горных орудий; 2) две дагестанские роты с двумя же орудиями; 3) две ширванские роты с дивизионом полевых пушек и, наконец, 4) три амурские роты с остальною артиллериею отряда, т. е. с одним горным дивизионом. Таков был порядок нашего движения, когда подполковник князь Чавчавадзе, находясь еще близ колодцев Яныджа, получил от проводников своих сведение о том, что у колодцев Игды находится значительная партия враждебных нам туркмен. Проверив это известие, названный штаб-офицер сделал распоряжение, чтобы две сотни казаков на лучших лошадях передали все свои излишние тяжести на седлах остальным двум сотням, и послал облегченные сотни с ракетною командою вперед, поручив команду над ними подполковнику Левису. Последний, ускорив [181] ход, пришел в Игды около шести часов утра 16-го апреля, где неприятель встретил его ружейным огнем, но подполковник Левис скоро рассеял вражескую шайку и занял колодцы. Часа чрез два после Левиса пришел в Игды и подполковник князь Чавчавадзе с остальными нашими казаками. Облегчив тяжесть конских вьюков и усилив сотни Левиса, он приказал ему идти дальше и разыскать кочевки, о нахождении которых, верстах приблизительно в 15-ти от Игды, сделалось известно от туркмена, захваченного во время первой стычки. Подполковник Левис блистательно выполнил поручение и часам к трем дня 16-го апреля пригнал в Игды около 1,000 верблюдов, 5,000 баранов, 267 вооруженных туркмен и более 150 их семейств. Потеря неприятеля при втором столкновении с ним наших казаков, не считая пленных и животных, состояла из 22-х убитых и 21 раненого. У нас сильно был ранен шашкою один офицер и, кроме того, семь лошадей убито и 11 ранено. Донесение об этом приятном происшествии нашло начальника нашего отряда близ горько-соленых колодцев Яныджа. В этом донесении командир Кизляро-Гребенского полка, подполковник князь Чавчавадзе, описывая подробности дела, сообщил, между прочим, что хотя отбитые верблюды и оберегаются его казаками, но последних остается с ним в Игды немного, так как, допросив пленных, он удостоверился, что ему грозит нападение текинцев, и что по тому он снарядил уже по 60 всадников из каждой своей сотни для рекогносцировок в стороны колодцев Куртыш, Сапсыз, Аг-Айла и Кизил-Арвата, от которых можно ожидать нападения на Игды. И, действительно, впоследствии, а именно на рассвете 17-го апреля, наши рекогносцеры встретились с передовыми текинскими партиями и даже имели с ними весьма оживленную перестрелку.

К сообщение своему подполковник князь Чавчавадзе добавлял, что, при существующем положении дел, он не рискует посылать отбитых верблюдов на пастбище, и вообще просил как можно скорее поддержать его пехотою, чтобы надежнее сохранить добычу. Последняя была столь ценна, что начальник отряда, разумеется, поспешил исполнить желание командира Кизляро-Гребенского казачьего полка. Находясь, как уже сказано, при сборной роте, он приказал ей немедленно передать кабардинцам всю свою суконную одежду, получить у них из запаса по полной манерке воды и в тот же день, т. е. 16-го апреля, лично повел [182] роту в Игды. При этом отобрана была у кабардинцев и взята с собою вся опорожнившаяся к тому времени водовозная посуда. Люди сборной роты уже сделали утренний переход в 11 верст но переход тот был совершенно окончен к семи часам утра, с этого же часа они находились на биваке и отдыхали. Пройти до соединения с казаками предстояло всего 18 верст. Рота двинулась с места в три часа пополудни. Не смотря на то, что при ней вовсе не было вьюков с грузом и что она шла совершенно налегке, к Игды притянулись мы едва к часу пополуночи, употребив, следовательно, на 18-ти-верстный переход ровно 10 часов времени. Нельзя не упомянуть и о том, что не прошли мы еще и 13-ти верст, как уже обнаружилось с полною очевидностью, что нам безусловно необходимо было немедленно же остановиться на весьма продолжительный отдых, так как без этого, или без какой-либо помощи, мы уже не в состоянии были пройти несколько верст, отделявших нас от Игды. Сухой и горячий воздух ночи вместе с невообразимо удушливым ветром и нагретый слой весьма глубокаго сыпучего песка, покрывающего окрестности названных колодцев, довели нас до полнейшего истощения физических сил. Манерки наши давным-давно тоже были осушены. Видя такое состояние людей, начальник отряда решился уехать вперед и взял с собою всех верблюдов, нагруженных пустыми бурдюками. Прибыв в Игды, он поспешил выслать оттуда с казаками на встречу роте воду и около сотни верблюдов, для подвоза наиболее ослабевших людей, из которых многих пришлось не только отпаивать, но и отливать. Помогая ближайшим, разумеется, нельзя было не подумать и о дальнейших, а потому казакам приказано было сколь возможно скорее наполнять пустые бурдюки. Сделать это, конечно, было не легко. Колодцы Игды, хотя относительно многочисленные и довольно обильные водою, тем не менее были уже порядочно повычерпаны. Из них пред тем только что напоены были все казачьи лошади и отбитые верблюды, не говоря уже о людях, которым, конечно, тоже нужна была вода. Однако же набрали ее сколько могли, и во втором часу ночи около сотни гребенских казаков выступили на встречу первому эшелону, взяв с собою три сотни верблюдов под наиболее ослабевших пехотинцев и 30 вьюков воды. Мера эта была тем более кстати и необходима, что на пути нашем в колодцах Айдин воды не оказалось вовсе, в колодцах же Халмаджи и в особенности в колодцах Яныджа, что в 17-ти верстах не доходя Игды, [183] как уже было замечено выше, вода совершенно затхлая и горько соленая, а потому последний запас сносной и возможной для питья людей воды был сделан в Джамада, от которого до Игды 71 верста.

К восьми часам утра кабардинская колонна и все казаки находились уже в сборе в Игды, и 17-го апреля решено было дневать. В этот высокоторжественный день, не смотря на всеобщее наше желание помолиться Богу, благодаря жесточайшей жаре, мы могли выйти к молебну не ранее восьми часов вечера. Тем не менее, однако же, даже и после всего нами уже испытанного, бодрость духа нас еще не оставляла и мы все еще надеялись на то, что как-нибудь дотянем до желанного оазиса. Туркмены-проводники утверждали, что, по их мнению, можно скоро ожидать дождя, а уже одна мысль об этой благодати нас очень поддерживала, Верблюды, которых казаки наши добыли в Игды, должны были в значительной степени облегчить дальнейший наш поход, в последнее время до крайности затрудненный чрезвычайным падежом животных от путевой бескормицы и безводья, начиная с самого Джамала. К 17-му апреля, между прочим, относится одна из неосторожностей начальника красноводского отряда. Она выразилась в отправлении в Тифлис телеграммы, в которой говорилось, что если ничто особенное не помешает, то, по его расчетам, отряд может прибыть в Измыхшир даже и к 1-му числу мая. В телеграмме этой, наскоро составленной, как оно и видно, вовсе не было упомянуто, что мы уже страшно бедствуем от жары, что она-то именно и заставляет нас ускорять движение, чтобы свое временно уйти от наступающего еще большого тепла и всех его ужаснейших последствий. Вообще в донесении том не было пояснено, что обстоятельства, могущие мешать нашему движение, уже заговорили громко и что сила их легко может разрастись до того, что мы должны будем отказаться от нашего предприятия. Необходимо сказать, что по приблизительному маршруту нашего движения, представленному начальником отряда в Тифлис, по требованию штаба округа, много раньше выступления в последний поход, прибытие наше в Измыхшир предполагалось не прежде 9-го мая. В Игдах, по тому же самому маршруту, мы должны были быть только 24-го апреля. Между тем, случилось так, что в действительности мы уже оказались в этом последнем пункте 17-го, а казаки наши даже 16-го апреля. Следовательно, в сущности, обещая быть в Измыхшире 1-го мая, начальник отряда тем самым [184] выражал только, что остающуюся часть пространства он предполагает идти со скоростью первоначально предполагавшеюся, так как ко дню отправления телеграммы отряд опередил маршрут на столько именно дней, на сколько раньше предполагалось дойти до Измыхшира. Но так как, надобно в этом признаться, редакция телеграммы не была безукоризненна, то она оставила в тех, кто ее прочитал, такое впечатление, что красноводский отряд идет необыкновенно благополучно, как говорится — припеваючи, и что даже прибывает к окраине оазиса восемью днями раньше, нежели рассчитывал. Очевидно, что, чем более эффекта произвела эта депеша, тем более в худшем виде должно было быть принято впоследствии наше возвращение, а огонь этот и без того, конечно, вовсе не нуждался в том, чтобы в него подливать масло. 18-го апреля, еще задолго до рассвета, начальник отряда двинулся из Игды, по направлению на колодцы Орта-кую. Он повел с собою пять кабардинских рот, сборную роту, шесть горных орудий, несколько человек сапер и 25 казаков. Остальным частям отряда приказано двигаться вслед за первою колонною, поэшелонно, на сутки расстояния один от другого. В день выступления из Игды, передний эшелон, хотя и с величайшим напряжением сил и, относительно, со значительным числом отсталых людей, к девяти часам вечера успел однако же отойти 26 верст. Что касается кавалерии с ракетною командою, при ней состоящею, то, в виду сильного утомления во время движений и действий в предшествующие дни в окрестностях Игды, ей назначено было выступить лишь пред самым наступлением ночи с 18-го на 19-е апреля. Предполагалось, что казаки достаточно отдохнут в течение 17-го и 18-го чисел, а потому будут в состоянии осилить предстоящий им большой переход и в сутки, т. е. к ночи с 19-го на 20-е, дойдут до колодцев Орта-кую. Выступив вполне согласно приказания, казаки успели пройти к полуночи около 20 верст, но так как ужаснейшая духота ночи сильно их изнурила, то без большого отдыха идти далее они не решились и остановились на привал до четырех часов утра. 19-го апреля кавалерия продолжала движение и обогнала первый эшелон приблизительно в 6 верстах от места, в котором последний имел свой ночлег. К ней, т. е. к кавалерии, присоединился и начальник отряда, причем, по его приказанию, казаки взяли у пехоты лопаты, на случай, если бы колодцы Орта-кую оказались засыпанными и их пришлось бы разрывать. Предполагалось, [185] что, в случае нужды, казаки не только успеют окончить эту работу, но с ними можно будет даже посылать воду на встречу подходящим к Орта-кую пешим частям. Жара и духота 19-го апреля, все более и более усиливаясь, превзошла, наконец, всякое вероятие, и мы напрягали последние силы, чтобы хотя понемногу подвигаться вперед. К 11 часам дня начальник отряда, ведя казаков, успел отойти с ними около 25-ти верст, считая от того места, где они обогнали передний эшелон. Но справедливость требует, однако же, сказать, что к этому времени и на такое расстояние продвинулась едва лишь половина всадников. Лошади насилу волокли ноги. Многие казаки, видя совершенное изнеможение своих коней, слезли с них и, пока могли идти сами, вели их в поводу. Благодаря приведенным обстоятельствам, сотни растянулись на такое протяжение, что, в сущности, ни в какой части пути следования не представляли уже неуязвимой и солидной боевой силы. Пришлось остановить голову колонны, чтобы дать казакам сколько нибудь стянуться и вздохнуть, но удушливый зной и полнейшая неподвижность воздуха как будто росли все в большей и большей степени. Лучи денного светила буквально жгли и людей, и животных, поражая многих из них солнечным ударом. В числе подвергшихся гибели этого рода, между прочим, были лошади командира Кизляро-Гребенского полка и начальника отряда. Последнюю не спасла и белая масть шерсти: она упала под своим хозяином, причинив ему ушибы, и стала конвульсивно метаться. Чтобы избавить бедное животное от ужаснейших мучений, пришлось тут же пристрелить его. То же самое пришлось сделать и со многими другими лошадьми, причем нельзя было не обратить внимания на совершенное однообразие симптомов, как результатов одной и той же причины. Как это ни странно, но все пораженные лошади одинаково разбивали передние ноги подковами задних, нанося себе ужаснейшие удары между коленом и щиколоткою.

До Орта-кую было еще очень далеко. Туркмены-проводники, видя положение дел, посоветовали было свернуть с большой дороги и идти к колодцам Бала-Ишем, однако начальник нашего отряда хотя сперва было к этому и склонялся, но в конце концов не решился на это. О названных колодцах хорошо было известно, что они довольно глубоки, и так как на них именно отошел побитый в Игдах неприятель, то ничто не гарантировало, что мы не найдем колодцы эти засыпанными. Тратить время на [186] разведывание было невозможно. Естественно, что нам каждая минута была очень дорога. Притом же какого рода разведка могла быть признана достаточно надежною? Одиночный разведчик или одиночные разведчики могли быть захвачены, — и мы должны были бы долго оставаться в томительном и бесплодном ожидании их возвращения. К тому же, если бы разведчикам и удалось привези нам утешительные сведения, то до получения нами этих последних и на прохождение 18—20 верст в сторону потребовалось бы гораздо более времени, чем было нужно для того, чтобы засыпать до верху шестисаженную надводную пустоту в колодцах. Подобного рода разведки могли даже навести неприятеля на мысль сделать с нами именно эту проделку. Послать же для удержания за нами колодцев такую силу, которая соответствовала бы задаче как числом посланных, так и бодростью их, было нерасчетливо потому, что если бы такой силы у нас тогда было много, то ее несравненно основательнее было бы вести вперед, не удлиняя заходом в Бала-Ишем общего пути следования на 30 с лишком верст. Последнее решение было бы тем логичнее, что если бы колодцы Орта-кую оказались засыпанными, то их легко и скоро можно было бы отрыть вследствие совершенно незначительной их глубины.

39. Даже много позднее, а именно в 1879 году, когда для облегчения выгрузки сделаны были многие искусственные приспособления и значительно расширены средства, генерал Лазарев, с удивлением наблюдая эту работу, воскликнул: здесь, в Чекишляре настоящая школа терпения.

40. Сообщение это было адресовало бакинскому губернатору, для передачи содержания бумаги в Тифлис. Буквальный текст его был таков: «Переправа Дегиш. 4-го марта 1873 года. Мыедва имеем до 1,000 верблюдов, тогда как для нашего движения в Хиву нам нужно, по крайней мере, 4,000. Кочевники, перестреливаясь с нами, каждую ночь идут все дальше и дальше ипопрятали верблюдов в лесах, покрывающих восточное продолжение Эльбурзского хребта. Таким образом, они ушли в пределы непосредственной Персии, куда идти за ними считаю невозможным. Прошу об этом дать знать командующему армиею телеграммою, а если можно, то помочь нам верблюдами с западного берега, так как в противном случае экспедиция в Хиву не состоится и все приготовления и затраты пропадут. Хива это сообразила и поверенные ее приняли заранее все меры, чтобы удалить здешнее население не только за Атрек, но и за Гюрген. Еще раз прошу ваше превосходительство оказать нам ваше содействие. Нам нужно оттуда, по крайней мере 2,000 верблюдов и до 500 ослов; иначе, повторяю, дело может лопнуть. Штук 200 бакинских арб, запряженных лошадьми, нам тоже могут принести большую пользу. Все, что можете нам прислать, должно быть в Чекишляре не позже 25-го марта: иначе мы не придем в Хиву и к 10-му мая». Прочтя приведенное моление об оказании помощи, командующий армиею, генерал-адъютант князь Мирский, в письме от 15-го марта, между прочим, высказал начальнику Красноводского отряда следующее: «Я чувствую, как вам должно быть прискорбно видеть, что все ваши расчеты и надежды относительно приобретения верблюдов не оправдались, но вы не должны слишком поддаваться огорчению, утешая себя тем, что все возможное было вами сделано. В деле войны неудачи неизбежны и успех не всегда соответствует способностям, знанию и трудам, употребленным для его достижения. Я уверен, что Великий Князь, наш Августейший Главнокомандующий, так же взглянет на это дело и что невольная ваша неудача не повредит вам во мнении Его Императорского Высочества. Что же до меня касается, то опыт жизни давно меня научил судить о людях и их поступках по их побуждениям и сопровождавшим их обстоятельствам, а не по их последствиям».

41. Гродеков в «Хивинском походе 1873 г.», на странице 103-й, говорит следующее: «С самого возвращения из-за Атрека, Маркозов был крайне утомлен и расстроен. Припадки болезни доводили его еще вЧекишляре до того, что он заявлял полковнику Золотареву о желании быть освобожденным от предстоявшего похода.».