Движение соединенных колонн. Вступление в город. Предшествовавшие экспедиции против Хивы.

VII. Движение соединенных колонн.

Пока происходили разказанныя события, капитан Ситников, командир Аральской флотилии — имя котораго, надеюсь, читатель припомнит — отплыл с флотилией из Казалы Аральским морем к устью Аму-Дарьи. Ему велено было подняться как можно выше по реке чтобы [158] действовать заодно с сухопутными войсками, если того потребуют обстоятельства.

В конце апреля флотилия напала на сильно укрепленный хивинский форт Ак-Кала, на Улкун-Дарье, одном из рукавов Аму-Дарьи, и разрушила его, потеряв при этом четырех человек убитыми и троих или четверых ранеными. После того она поднялась на 60 верст вверх по Аму. Тут пришел к капитану Ситникову Киргиз и сообщил что видел отряд генерала Веревкина и может служить проводником, если капитан Ситников желает иметь со­общение с армией. Киргиза взяли проводником и отправи­ли с ним одного офицера и одиннадцать матросов с письмами к генералу Веревкину.

Утром 5го (17го) мая Оренбургский отряд напал под Кунградом на обнаженныя и обезглавленныя тела двенад­цати русских моряков. Повидимому, вызвавшийся в проводники Киргиз был подослан неприятелем и завел Русских в западню. Этим оканчиваются действия фло­тилии в эту кампанию. Вследствие препятствий воздвигнутых Хивинцами по реке, капитан Ситннков не мог до­статочно далеко по ней подняться чтобы помогать войскам.

12го (24го) мая соединившиеся отряды генерала Веревкина и полковника Ломакина тронулись в дальнейший путь. В это время генерал Кауфман дошел до Учь-Учака.

В 5 часов утра 14го (26го) мая соединенный отряд подошел к Кара-Баили, а около полудня сделал привал на берегу маленькой речки, намереваясь простоять часа два для завтрака. Не прошло однако и четверти часа как вда­ли раздалось несколько выстрелов. Тут же прискакал казак с известием что на офицера высланнаго на реко­гносцировку с десятком казаков напала большая масса неприятелей. Две казачьих сотни стремительно бросились на выручку: но Туркмены уже исчезли с места действия, захватив нескольких лошадей, убив одного казака и ранив трех-четырех других. Как ни было поспешно их бегство, они успели отрубить голову убитому казаку. Каза­ки гнались с полчаса по направлении куда исчез неприятель, но его и след простыл. Едва успели они вернуться как раздались выстрелы с фланга отряда, на кото­рый теперь напал возвратившийся неприятель. Здесь также Туркменам удалось убить двух верблюдов и двух [159] солдат. Преследование возобновилось. На этот раз однако неприятель собрался в кучу, выжидая нападения. Русскими захвачено было несколько лошадей, побито и ранено много Туркмен. Один из захваченных Туркмен, который был ранен пятью пулями в бедро и со стоическою твердостию переносил свои страдания, после долгих убеждений сообщил некоторыя сведения. От него узнали что вокруг армии теперь разъезжало 400 или 500 человек Туркмен, принадлежащих к большому отряду конницы в 6.000 человек, высланному ханом для защиты Ходжейли. Большая часть отряда выжидала нападения у города, а сам хан решился защищаться до последней крайности.

Вскоре затем неприятель показался большою массой. Сна­чала было думали что они хотят напасть сами, но потом оказалось что они выжидают нападения. Выслана была впе­ред кавалерия с одной батареей ракет и после нескольких выстрелов неприятель разсеялся.

Около часа спустя он опять показался огромными толпами, которыя подошли на 2.000 или 3.000 футов к Русским, остановились и, задумавшись, медленно стали отсту­пать к Ходжейли. Четыре-пять посланных им вслед гранат заставили их несколько поспешить.

Началось наступление на город. Некоторое время неприятель продолжал разъезжать пред войсками, приближаясь иногда на очень близкое разстояние, но скоро последние его фланкеры скрылись за городскими садами и уже больше не показывались.

Когда отряд подошел на полверсты к городским воротам, оттуда выступила большая депутация местных старшин, прося пощады и обещая покориться всем требованиям Русских. Тут же выдан был задержанный по повелению хана Киргиз, котораго генерал Веревкин послал еще месяц тому назад с депешами к генералу Кауфману.

Войска простояли два дня пред городом и завели самыя дружеския сношения с обывателями. На второй день открыты были все лавки и базар и закипела торговля с солдатами.

Двинувшись далее этот отряд достиг берегов Аму-Дарьи 19го (31го) мая.

Утром 16го (28го) Хивинцы дали несколько выстрелов по армии, что и послужило началом общей схватки.

[160] Неприятель стянул свои силы в долине, поросшей тростником и высокою травой. Они заняли позиции на многочисленных песчаных холмах пред городом Мангитом к которому приближались русския войска. Когда показалась русская армия, массы их конницы бросились на нее с дикими криками. Развернувшись в линию верст в 10 — 12 длиною, они атаковали Русских со всех сторон главною целью нападения послужил обоз верблюдов назади.

Генерал Веревкин, занимавшей центр, направил на неприятеля четыре пушки и выслал три орудия на левый фланг. Но неприятель не переставал повторять отчаянныя нападения на кавалерию, и раз даже приблизился на какую-нибудь сотню сажень к самому штабу генерала Веревкина. Особенно сильно теснил он правый фланг, бывший под начальством полковника Леонтьева, и невозможно было оста­новить его движения вперед; заскакав кругом он сделал нападение с тылу, думая что все пушки выставлены во главе колонны и разчитывая напасть на слабую сторону отряда. Встреченное сопротивление несказанно их поразило; замешательство их еще более увеличилось когда они увидали что главныя толпы их собственных сил отсту­пали за холмы Мангита. Повредив сколько могли обозу, они последовали за бегущими товарищами.

Через несколько времени однако неприятель опять возобновил нападение. Тактика их была та же что и прежде, но скоро им пришлось отступить под метким огнем ар­тиллерии и под сильным напором каваллерии. Они ушли за город Мангит и более не показывались. Тогда войска двинулись вперед и сожгли деревню, занятую пред тем неприятелем. После короткой стоянки, в 3 часа пополудни армия подошла к городу и немедленно заняла его. Когда Русские проходили по улицам, то несколько человек из неприятельскаго войска, скрывшиеся в домах, стали по ним стрелять; взбешенные этим солдаты обратили город в пепел. В этот день Русские потеряли убитыми—одного капитана и 8 рядовых; ранено же было 10 человек опас­но, и несколько слегка.

Потеря неприятеля должна была быть очень велика; с этого времени он, казалось, потерял последнюю надежду на благоприятный для себя исход. Сопротивление Хивинцев стало весьма слабо; действия их, потеряв всякое [161] единство плана, мало-по-малу свелись к простым разбойническим набегам. Если бы Хивинцы в состоянии были оценить собственныя выгоды, то могли бы без большаго тру­да и безо всяких потерь для себя представить Русским во время их движения неодолимыя препятствия, они могли бы вероятно даже запереть самый проход в Хиву. Им легко было разрушить все мосты; а так как при колонне имелся всего один мост, то Русские никак не были бы в состоянии переправиться через каналы, которые были очень быстры и глубоки, и часто достигали от 40 до 100 футов ширины. А между тем по всему пути мосты не только нигде не были разрушены, но еще оказывались такими креп­кими что под них требовалось не более двух-трех подпорок из древесных стволов чтобы переправлять самыя тяжелыя пушки. Теперь однако неприятель приступил к сожиганию мостов. На первое время это очень было затруд­нило движение Русских, но спустя некоторое время они ста­ли высылать вперед кавалерию, которой удавалось почти всегда подъезжать вовремя к подожженным мостам и ту­шить огонь прежде чем он мог причинить значительныя повреждения.

В следующие дни несколько раз завязывалась перестрелка с неприятелем, который, как всегда, нападал на верблюдов и обоз с фуражем.

Армия шла теперь чрезвычайно плодородною страной. Однажды, когда войска проходили сетью безчисленных ручьев, каналов, густых садов и глиняных построек, они внезапно были окружены со всех сторон. Положение их, посреди тесно застроеннаго узбекскаго селения, сначала ка­залось весьма критическим. Но пробили несколько глиняных стен, пехота установила пушки и неприятель был отбит и потерпел большую потерю. У Русских же был тяжело ранен один офицер и один солдат, да трое солдат легко ранены.

Во время дальнейшаго следования отряда к нему выхо­дили на встречу жители окрестных деревень, многие с окровавленными головами. Они говорили что их собственные земляки избили их и ограбили, и просили помощи и защи­ты Русских. По их словам, Хивинцы не только потерпели огромныя потери, но многие из них, попрятавшиеся по домам в страхе от приближения пехоты, были заживо [162] сожжены Русскими солдатами, не подозревавшими что Хи­винцы засели внутри.

23го мая (4го июня) около полудня в отряде было получено послание от хана с предложением перемирия. Генерал Веревкин тотчас понял что единственною целью хана было выгадать время, и понятное дело, отверг это предложение.

Это ханское послание было чрезвычайно замечательным произведением, и возбудило не мало смеху в лагере Русских. Начиналось оно заявлением что и генералу фон-Кауфману выслан был документ такого же содержания. Далее, хан самым дружеским и наивным образом просил командующих русскими отрядами считать себя по вступлении в Хиву его гостями. Сам он, гово­рилось в любезном послании, всегда был очень дружески расположен к Русским войскам и почтет теперь за счастие принять их у себя и угостить их роскошнейшим образом в своей столице. Он просил дать ему только три или четыре дня срока чтоб устроить достаточно вели­колепный прием для дорогих гостей. Несколько раз в этом послании повторял хан уверенья в своем дружеском расположении к Русским начальникам, прося их отнюдь не судить об нем по действиям варваров и гра­бителей Туркмен, которые имели неслыханную дерзость препятствовать движению русскаго отряда. У него, хана, с этими разбойниками нет ничего общаго; напротив того, он даже считает их своими злейшими врагами.

26го мая (7го июня) колонна подошла к обширным садам ханскаго загороднаго дворца Шанах-Тчик, лежащим всего в четырех верстах от северных городских ворот. Здесь простояли Русские три дня и имели нисколько больших и малых стычек с хивинскими войсками. В одной из этих встреч неприятель потерял от четырехсот до пятисот человек.

Между тем о приближении генерала Кауфмана не получа­лось никаких известий; напротив того, еще ходили слухи что Туркестанский отряд принужден был, за недостатком провизии и подвод, возвратиться к реке, и был еще во ста верстах от Хивы. Этот факт вместе с утомительным действием на людей и лошадей ежечасных стычек с неприятелем, да наконец и распространившийся [163] слух что хан готовится дать большое сражение под стенами города, довели генерала Веревкина до убеждения что неблагоразумно было бы еще дальше откладывать нападение на Хиву.

Итак, вечером 27го мая (8го ионя) были сделаны необходимыя распоряжения для рекогносцировки города на следующдй день.

Утром 28го мая (9го июня) пошли к городу. Генерал Веревкин со штабом, по обыкновению, был во главе колонны. Неприятель высыпал большими толпами, но нападать не пытался. Наконец, войско вышло на узкую дорогу, не бо­лее двух сажень шириною. Она была огорожена стенами, и везде кругом раскинулись непроницаемой сетью дома, сады и каналы.

Стали тихо и осторожно подвигаться по этой узкой тро­пинке, поднимая на ходу такое густое облако пыли что ни один человек в отряде не был в состоянии разсмотреть своего соседа. Вдруг слух их был поражен, как громовым ударом, ружейными выстрелами и грохотом артиллерийских орудий; засвистали над головами ружейныя пули и пронеслось тяжелое ядро, всевшее в глиняную стену тотчас за ними. Это была нечаянность, чуть ли не западня. Благодаря окружающим их стенам, деревьям и пыли, они подошли, сами того не заметив, на сотню шагов к городской стене, и Хивинцы открыли по ним огонь в упор.

Залпы следовали один за другим, но к счастию Русских, Хивинцы целились слишком высоко и большая часть пуль проносилась над головами отряда. Однако люди ста­ли падать; приходилось действовать со всевозможною по­спешностью.

Отступление становилось уже немыслимо если бы того и желали. Единственным исходом было идти к стенам под огнем, который с каждою минутой делался все смер­тоноснее.

Генерал Веревкин отдал войскам приказ подвигаться бегом. Через минуту они очутились на открытом ме­сте против одних из городских ворот. Прямо пред ними, саженях в пятидесяти и в таком же разстоянии от городских стен воздвигнуто было что-то в роде землянаго укрелления, которое пересекало дорогу и было [164] защищено четырьмя пушками. Артиллерии дан приказ выдви­нуться вперед, но тем временем огонь неприятельской батареи до того усилился что генерал Веревкин решился сперва взять ее. На приступ посланы были две роты пехоты под начальством майора Буровцева. Минуту спустя люди с криком стремительно бросились вперед по пыль­ной дороге. Но не доходя несколько шагов до бруствера, они встретили глубокий и широкий канал с узким мостом перекинутым через него. Странное дело—неприятель не подумал уничтожить этот мост. Перебежали че­рез него под градом неприятельских пуль, сыпавшихся на них с городских стен, ворот и самаго бруствера, с криком перескочили через все препятствия и ударили в штыки на пушкарей. Русские уже завладели пушками; но на обратном пути было так много препятствий и так был смертоносен неприятельский огонь что оттащить их с места было задачей весьма трудной. Они принуждены были спрятаться за берегом канала и, присев тут, стали отвечать огнем на неприятельские выстрелы со стен. Их пули почти не имели никакого действия при неприятельской защищенной позиции. Если бы при них были лест­ницы, то безопаснее оказалось бы штурмовать стены нежели отступать. Артиллерия горячо принялась за дело, а ма­ленькому отряду Русских, очутившемуся таким образом между двух огней, теперь оставалось только прислушивать­ся к свисту хивинских ядер и русских гранат, которыя так близко пролетали над их головами что чуть-чуть их не задевали.

Так продолжалось с четверть часа; когда же русская артиллерия заставила неприятеля на минуту прекратить огонь, то и сама перестала стрелять, чтобы дать возможность людям ходившим на приступ батареи отступить. Эти последние поспешили воспользоваться представившимся случаем, схватили пушки и стали тянуть их с места. Но Хи­винцы немедленно возобновили пальбу и Русские принуждены были под их огнем перетаскивать пушки одну за другою по узкому мосту и дороге, на разстоянии сотни сажен, прежде чем дошли до прикрытия. Им удалось отта­щить только три пушки; одну пришлось оставить на месте.

Тем временем генерал Веревкин был ранен выстрелом прямо над левым глазом; рана эта едва не [165] оказалась смертельною. Дав приказ установить батарею чтобы сделать брешь в стене, он удалился, передав на­чальство полковнику Саранчеву.

Теперь открыта была правильная бомбардировка, под руководством полковника Скобелева, и продолжалась до четырех часов.В это время прибыл от хана посланный, прося прекра­тить бомбардировку чтобы вступить в переговоры об условиях капитуляции.

Полковники Саранчев и Ломакин согласились приостановить неприязненныя действия на несколько часов; но едва посланный удалился от Русских, как Хивинцы опять стали стрелять. Русские немедленно возобновили бомбардировку.Опять явился посол от хана с уверением что он не был виноват в этой стрельбе, которая продолжалась во­преки его желанию и данным приказаниям, непокорными ослушниками Туркменами. Заявление это принято было за са­мое нахальное безстыдство со стороны хана, и бомбардиров­ка продолжалась. После, однако, оказалось что хан говорил правду: он действительно не имел никакой власти над Туркменами.

Под вечер от генерала Кауфмана, с которым установлено было сообцееше, пришел приказ прекратить бом­бардировку; хотя и неохотно, но приказу этому повинова­лись. Этим и закончились действия 28го мая (9го июня).

VIII. Вступление в город.

Как я уже говорил в одной из предыдущих глав, хан прислал генералу Кауфману письмо, в котором заявлял свою покорность и просил прекратить бомбардировку. Надо вспомнить что в это время генерал Кауфман стоял еще в пятнадцати верстах от города. Он немедленно послал курьера к генералу Веревкину с приказанием пре­кратить бомбардировку, а хану написал чтобы тот выезжал на сдедующее утро с сотней своих приближенных за городския ворота, и что там ему будут объявлены условия сдачи.

На следующее утро с восходом солнца выступили мы к городу. Ходили несообразнейшие слухи о том что произошло в Хиве за эту ночь.

[166] Народ, высыпавший толпами на дорогу с своими приношениями в знак мира, сообщил нам что когда обывате­ли узнали о намерении хана сдать город неприятелю, то при­шли в совершенное бешенство, прогнали своего властелина и поставили на его место брата его, решившись оборонять­ся a outrance. Словом, это было другое 4е сентября, устро­енное по последней французской моде. Радость распро­странившаяся в отряде при перспективе давно-желанной битвы не знала границ; но не долго суждено было ей длиться. Верстах в пяти под Хивой мы были встре­чены депутацией с Сеид-Эмир-Уль-Умаром, дядей ха­на, во главе, о котором я уже упоминал, как о губернаторе Хазар-Аспа. Он вышел сдавать город и сообщил генералу Кауфману что народ и не думал прого­нять хана, но что последний бежал сам. Женам и рабам своим он оставил приказ следовать за собою, но народ не выпустил женщин из дворца, а содержал их под караулом в том же гареме, думая сделать в лице их приятный подарок на мировую генералу Кауфману. Бегство хана произошло следующим образом.

Как оказалось, Туркмены решились защищаться до последней возможности. Несмотря на запрещение хана, они продолжали стрелять по войскам генерала Веревкина, подошедшим к стенам. При ответном огне Русских битва возобновилась с перерывами. Наконец Русские принялись опять бомбардировать город: бомбардировка продолжалась, с некоторыми промежутками, целую ночь. Несколько гранат даже попадало во дворец; в последствии Русские на­шли в ханских конюшнях одну не разорвавшуюся гра­нату. Эта постоянная бомбардировка так перепугала хана что он бежал в сопровождении сотен двух-трех Туркмен в Имукчир, близь Илиали. Городские же обывате­ли ни мало не желали продолжения битвы; напротив того рады были сдаться.

Сеид-Эмир-Уль-Умару было на вид лет семьдесят. Отвисшая нижняя челюсть и открытый рот—следствие употребления опиума, как объяснили мне, придавали лицу его совершенно идиотское выражение. Однако он вовсе не был так глуп; здравый разсудок его виден уже в том что он целые годы тому назад уговаривал хана согласиться [167] на требования Русских, в предупреждение их нападения. Долгое время находился он даже в опале, благодаря своему миролюбивому расположению к Русским; вследствие этих же политических соображений, однако, был он послан ханом в настоящем случае чтобы сдать город и ходатайствовать пред неприятелем за провинившагося пле­мянника. Одет он был в яркий зеленый халат, на голове у него была высокая хивинская баранья шапка, а на ногах большие сапоги из нечерненой кожи, загнутые вверх на носках и украшенные высокими и узкими каблуками.

Генерал фон-Кауфман разказывал мне что когда Сеид-Эмир-Уль-Умар уговаривал настоящаго хана со­гласиться на требования Русских, то в дело вмешался другой ханский советник, говоря: „Когда я был еще маленьким мальчиком, то помню все говорили что Русские на нас идут, но они не пришли. С тех пор чуть ли не каждый год слышал я что они идут. Вот я уже успел состариться, а Русские все еще не пришли, да я ду­маю никогда и не придут.» Аргумент этот показался со­вершенно убедительным, и хан сознал его ошибочность только тогда когда Русские стали громить его столицу.

Меньшой брат хана, Ата-Джан, содержавшийся последние два года в заключении и только теперь освобожденный, сопровождал Сеид-Эмир-Уль-Умара и, как тут оказалось, был кандидатом на престол. Генерал Кауфман принял его ласково, но ханом обещал посадить его только в таком случае если старшей его брат не вернется. Ата-Джан был высокий, худощавый, немного олуховатый на вид юноша, вовсе, казалось, неспособный держать в руках своих кормило правления. Однако говорят что он гораздо умнее чем кажется с перваго взгляда, и очень любим народом.

Было уже около девяти часов, и колонна двинулась даль­ше. Сеид-Эмир-Уль-Умар и Ата-Джан присоединились к штабу. День становился жарок, пыль была невообрази­мая; она поднималась вокруг нас таким густым столбом что минутами нельзя было различить ехавшаго рядом соседа. В десять часов, верстах в двух от Хивы, мы были встречены частью Оренбургскаго отря­да, выехавшей нам на встречу в полной парадной форме. Весело сошлись здесь войска в первый раз по [168] выступлении своем чуть ли не с разных частей земнаго шара; но самого генерала Веревкина тут не было для встре­чи Кауфмана, оказалось что будучи ранен он не в состоянии был выйти из своей палатки.

Главнокомандующий свернул с дороги под деревья чтобы там выслушать донесение Оренбургскаго отряда. Этим временем опять раздалось со стороны города несколько выстрелов, что показалось мае несколько странным после того как город уже сдался на капитуляцию. Объяснить себе этого обстоятельства я не мог в течение всех последующих дней, так как, по какой-то непонятной причине, офицеры нашего отряда скрывали от меня правду на этот счет. До истины добрался я только тогда когда познако­мился с офицерами Оренбургскаго отряда.

Вот в чем было дело. Туркмены, не довольные таким смиренным окончанием войны, решились продолжать со­противление. Генерал фон-Кауфман подвигался по дороге от Хазар-Аспа к городским воротам того же име­ни, тогда как генералом Веревкиным накануне было про­изведено нападение на северныя, Хазаватския ворота, лежащия верстах в двух дальше. Хотя Сеид-Эмир-Уль-Умар и вышел сдавать город со стороны Хазар-Аспа, но это не помешало Туркменам время от времени продолжать стрелять по войскам генерала Веревкина, против которых у них была какая-то злоба. Я не могу достаточ­но надивиться на этот народ и налюбоваться на него. Долгое время спустя после того как сам хан и осталь­ные обитатели оазиса отказались от всякаго сопротивления, они все продолжали сражаться; если бы все прочие хивинские народы выказали такую же отвагу и настойчивость как Туркмены, то результат кампании был бы совершенно другой. Русские, конечно, взяли бы город, но понесли бы такой урон что положение их в стране было бы чрез­вычайно ненадежно.

Полковник Саранчев, которому пришлось после генерала Веревкина командовать отрядом, чуть ли не был также расположен сражаться как и сами Туркмены. Да и окружен он был молдыми, пылкими офицерами, подобными полков­нику Скобелеву и графу Шувалову, которые с радостию схватывались за представивштйся предлог для продолжения битвы.

[169] Хотя генерал Кауфман уже самым мирным образом входил в город с противоположной стороны, они, разго­ряченные туркменским огнем, решились взять, с своей стороны, город приступом.

Направили несколько гранат на ворота Хазавата, проби­ли их, и полковник Скобелев с графом Шуваловым во главе тысячи человек солдат, бросились на приступ под градом выстрелов из ручных орудий, сыпавшихся на них с городских стен. Как только Русские овладе­ли воротами, Туркмены сошли со стен и разбежались по улицам и домам, все еще продолжая стрелять. Русские же стали расчищать себе дорогу ракетами и шли, сражаясь все время на ходу, пока не достигли ханскаго дворца.

Не успели они здесь простоять и пяти минут, как при­шло известие что Туркестанский отряд входит воротами Хазар-Аспа. Полковник Скобелев немедленно дал приказ отступать теми же воротами какими вошли. В деле этом граф Шувалов был так сильно контужен упавшим бревном что не совсем еще оправился и уезжая из Хи­вы; ранено было 14 солдат.

Мы же тем временем стояли с другой стороны города, выжидая результата переговоров с Сеид-Эмир-Уль-Умаром. Когда все было устроено по обоюдному соглашению, генерал Головачов двинулся дальше. Впереди колонны вы­ступали две роты пехоты сопровождаемыя четырьмя поле­выми орудиями; за ними следовали еще две роты и 200 казаков.

Время уже близилось к полудню когда впервые открыл­ся пред нами знаменитый город. Завидели мы его всего за полверсты, благодаря массам деревьев которыя совершенно заслоняли его от нас. Наконец мы различили его в облаке поднятой нами пыли. Высокия, зубчатыя стены из убитой глины с массивными круглыми контрафорсами, окруженныя рвом, частью пересохшим, частью еще наполненным водою, с видневшимися за ними верхушками де­ревьев, высокими минаретами, куполами мечетей и, посреди всего этого, огромная круглая башня, как фарфор отра­жающая солнечные лучи. Мы были пред воротами Хазар-Аспа. Крытый ход десяти футов ширины при двадцати вышины, с выложенными кирпичом сводами; по бокам две тяжелыя башни с бойницами; таковы были ворота [170] открытыя теперь пред нами и сами по себе представлявшия маленькое укрепление. Мы вошли в город в таком густом облаке пыли что я не мог различить головы моей собственной лошади; знамена развевались высоко над голо­вами, а военный оркестр Оренбургскаго отряда играл рус­ский национальный гимн: Боже Царя храни. Пройдя ворота, мы оставили пыль за собою и увидали наконец самый город.

Я думаю, каждый из нас испытал некоторое чувство разочарования в эту первую минуту. Мы, конечно, не на­деялись встретить в Хиве величественных архитектурных красот, но все-таки думали увидать что-нибудь пора­зительное, живописное; ожидания наши были жестоко обма­нуты. Хива представляет очень живописный вид, но не с той стороны с которой мы вошли в нее; когда мы по­дошли ближе, то даже самый оригинальный ея пункт—боль­шая изразцовая башня — скрылся за ближайшими деревь­ями и стенами. Прямо пред нами, вдоль внутренней части стены, разстилалось большое открытое место с разбросан­ными по нем деревьями, глиняными домами и сараями, не более десяти-пятнадцати футов вышины; немного вправо, множество круглых, полусферических, гробниц — кладби­ще находится почти в центре города,—дальше опять до­ма из глины, повыше и с большими претензиями, с высокими портиками и разбросанными между ними деревья­ми; затем глиняныя стены цитадели, из-за которых вид­нелись верхи минаретов. При входе не встретилось нам ни одной живой души, но когда мы въехали в длинную, узкую, изогнутую улицу, обнесенную безобразными, голыми стенами, то стали различать в боковых улицах людей в грязных, оборванных халатах, которые снимали шапки и робко отвешивали нам поклоны. Это были городские обы­ватели не знавшие еще перережут их всех поголовно или помилуют. С каким, должно-быть, чувством страха и даже суевернаго ужаса смотрели они нам вслед, когда мы тут проходили пыльные и грязные, после девятисот-верстнаго перехода пустыней, считавшейся ими непроходи­мою для войска. Суровыми, грозными и непобедимыми должны мы были казаться им, как какие-то странные, могуще­ственные обитатели неведомаго им мира.

Затем мы проехали мимо толпы рабов-Персиян, [171] которые встретили нас ликующими криками, со слезами радо­сти. Они положительно обезумели от счастья. И сюда дошел слух что куда ни проникали Русские, оттуда всегда изчезало рабство, и они не сомневались что так будет и здесь. Некоторые уже сами освободились, и теперь сшибали цепи с нескольких других несчастных, крича, смеясь и плача в одно и то же время самым диким образом.

Я воспользуюсь этим случаем чтобы досказать начатую мною прежде историю одного из хивинских рабов. Людям моим посчастливилось встретить молодаго Киргиза мать котораго приходила в кибитку Бей-Табука просить меня освободить ея сына захваченнаго в рабство. Его нашли закованным в тяжелыя цепи за попытку к бегству, и не­медленно освободили. Я после встретил его совершенным щеголем, в красном халате, с мечом и ружьем, на хо­рошей лошади, по всей вероятности захваченной им у прежняго хозяина.

Узкая, пыльная и кривая улица привела нас к цита­дели, в которую вход был длинными кирпичными воро­тами со сводом. Когда вступили за ворота, то могли ближе разсмотреть большую башню, выступившую теперь пред нами во всем блеске своих яркнх, разноцветных узоров. Повернув прямо на башню в узкую улицу не более десяти футов шириною, мы скоро выехали на четыреугольное открытое место, сажень в двадцать пять ши­риною, при сорока длины, которое и оказалось большою го­родскою площадью пред ханским дворцом. Одна сторона этой площади была занята дворцом, состоящим из тяжелых, растянутых строений с зубчатыми глиняными сте­нами около двадцати футов вышины; на противоположной стороне стояла новая, еще неотстроенная медрессе; две остальныя стороны окружены были сараями и частными дома­ми, у юго-восточнаго же угла дворца возвышалась, красивая и величественная, знаменитая хивинская башня.

Она была футов тридцати в диаметре при основании и, постепенно суживаясь к вершине, казалось, была там, на высоте 125 футов, всего футов пятнадцати в диаметре. Она не имела ни пьедестала, ни капители, ни какого другаго украшения, стояла на земле безо всяких затей—простая круглая башня—но поверхность ея вся была покрыта израз­цами голубаго, зеленаго, пурпуроваго и бураго цветов, [172] выложенными по снежно-белому грунту самыми разнообраз­ными полосами и фигурами; в целом это производило са­мый блестящий и прекрасный эффект. Башня эта испещрена изречениями из Корана и пользуется большим почетом Хивинцев; с вершины ея ежедневно на закате солнца раздается резкий, пронзительный голос муллы, призывающаго правоверных к молитве.

Вершины двух боковых башен у дворцовых ворот были обделаны подобно большой башне, также часть фасада новой, еще не оконченной медрессе предполагалось, повидимому, изукрасить таким же образом. Почти по середине площади был четыреугольник, футов десяти в квадрате и углубленный футов на шесть в землю, что, как я узнал после, было местом казни преступников.

Выехав на эту площадь, мы разместились вокруг нея, в ожидании прибытия генерала Кауфмана. Он въехал сопровождаемый Великим Князем Николаем Константиновичем, Князем Лейхтенбергским, всем штабом, и был встречен громким ура. Мы все сошли с коней и вошли в дворцовыя ворота, частию заслоненныя тяжелою медною пушкой. Ими прошли мы в длинный, узкий, неправильный двор. Влево от него шла ветвь ведущая к конюшням; направо были две высокия тяжелыя деревянныя двери га­рема, а прямо пред нами возвышалась масса низких, неправильных глиняных строений. В них-то теперь направляемся мы темным узким корридором и входим в полутемную комнату футов восьми ширины при шестнад­цати длины, в которую свет проникал всего чрез одно отверстие в потолке; отсюда переходим в другой темный корридор и выходим на главный дворцовый двор. Он около сорока футов в квадрате, вымощен кирпичом, осенен тенью одного вяза и окружен стенами фу­тов двадцати вышиною, над которыми, с северной стороны высилась четыреугольная башня гарема. На южной же стороне расположена была большая приемная зала, где хан давал свои аудиенции.

Представьте себе род портика, совершенно открытый ко двору, тридцати футов вышины, двадцати ширины, десяти в глубину, с башнями по бокам, изукрашенными подобно большой башне на площади; пол, возвышенный футов на шесть над двором; потолок, подпертый двумя высокими [173] деревянными разными столбами—общий вид весьма напоминающий театральные подмостки — и вы будете иметь весь­ма верное понятие о большой приемной зале, в которой возседает Хивинский хан, изрекая свои приговоры, казня и милуя народ. Мы все поднялись по ступенькам на это подобие сцены—генерал Кауфман, генерал Головачов, Великий Князь Николай Константинович, Князь Лейхтенбергский, офицеры штаба и все остальные, и разселись на ней отдыхать; в это время военный оркестр играл разныя пиесы. Когда раздались в ушах наших старые, давно известные мотивы присутствующая молодежь подняла дружный крик восторга, который раздался по всему дворцу. Старый Якуб-Бек, один из ханских министров, принес нам воды со льдом, чего мы никогда и не вообра­жали найти в Хиве, пшеничных лепешек, абрикосов, вишен, и мы весело приступили к этому угощению. Сам хивинский властелин, Сеид — Мохамед — Рахим-Богадур-Хан, бежал, его дворец и гарем были теперь во власти Русских. Так-то пала великая твердыня ислама в Цен­тральной Азии, славная Хива, после целаго ряда направленных против нея несчастных экспедиций, обнимающих собою, с промежутками, период в двести лет.

IX. Предшествовавшия экспедиции против Xивы.

 

Не безынтересно теперь будет бросить беглый взгляд на прежния экспедиции направленныя против Хивы.

Первая из них была предпринята Яикскими или Ураль­скими казаками. Она была задумана, подготовлена и приве­дена в действие одним знаменитым казацким атаманом и, в сущности, была не более как грабительским набегом, организованным в обширных размерах. Атаману этому действительно удалось завоевать ханство. Захватив хана врасплох, не подготовленным к войне, он самого его прогнал, занял его столицу, захватил его казну и его жен. Затем объявил себя ханом и, говорят, правил страною два или три месяца, обратил этим временем ханскую жену в христианство и женился на ней. Наконец, убедившись что ему долее в Хиве не продержаться, [174] он забрал всю награбленную добычу и пошел обратно на Урал.

Тем временем хан успел собрать большое войско и пустился преследовать казаков, замышляя кровавую месть и наконец нагнал их. Завязалась страшная битва, в ко­торой казаки потерпели решительное поражение и были перерезаны. Спаслось их всего пять или шесть человек, которые возвратясь домой и разказали о происшедшем. Видя что нет спасения, казацкий атаман убил, свою молодую обращенную в христианство жену, чтобы ей не пасть жертвою взбешеннаго хана, а затем умер сам с мечом в руках, окруженный гекатомбой перебитых мусульман.

Несколько лет спустя, другая казачья экспедиция напала на Куня-Ургенчь, захватила около 1.000 женщин себе в жены и пошла назад с богатою добычей. Хан преследовал их, нагнал и перебил почти до последняго человека. Еще одна казацкая экспедиция была также несчастлива. Эти даже и не дошли до оазиса, но были на полдороге встре­чены и разбиты толпами Хививцев, значительно превосходившими их численностию.

Следовавшая затем действия Русских против Хивы состояли из экспедиции Бековича-Черкасскаго, в1717 году, в царствование Петра Великаго. В 1700 году к Петру явился посол от хивинскаго хана Шах-Ниаза, который, не будучи в состоянии справиться со своими возставшими подданными, прибегал под могущественную защиту Русскаго монарха. Шах-Ниаз просил Петра принять хантво в свое подданство. Так как Петр, несмотря на непрестанныя свои заботы связать Россию с остальною Евро­пой, никогда не упускал также и случая усилить торговыя сношения своего государства с Азией, то он письмом ответил хану что принимает подданство Хивы.

Но никаких других мер не было принято для скрепления этого добровольнаго соглашения. Наконец, в 1714 году, один Туркмен по имени Хофа-Нефет, бывший в Хиве, доложил раз Петру, при личном свидании с монархом, что в стране лежащей по течению Аму-Дарьи находится золото; и что река, впадавшая прежде в Каспийское море, переведена Хивинцами, из страха пред Русскими, в море Аральское, но легко может опять быть проведена в старое [175] русло, если разрушить всего одну дамбу. В этом же последнем деле, говорил Туркмен, народы его племени охотно помогут Русскпм.

Чтобы проверить это известие, Петр Великий послал князя Бековича-Черкасскаго изследовать берега Каспийского моря, а также и посмотреть какия могут предстоять шансы успеха если направить экепедицию по берегам предполагаемаго стараго русла Аму к Хиве. Бекович провел три года над этою задачей, разследуя восточное прибрежье Каспийскаго моря и строя форты для защиты страны заня­той здесь Русскими, убедился в справедливости слов Турк­мена что Аму-Дарья первоначально текла в Каспийское мо­ре. Вернувшись, Бекович доложил о результате своих изследований Петру, и император послал в Хиву экспедицию, чтобы водворить там свою власть, основываясь на выраженной ханом Шах-Ниязом 17 лет тому назад покорности. Бековичем была немедленно снаряжена для этой экспедищи армия из 4.000 человек регулярных и иррегулярных войск.

Экспедиция вышла из Гурьева, при устья Урала, в начале июня. Обогнула Каспийское море по северным его берегам, напала на старый караванный путь к Хиве и пошла на перерез пустыне. Поход этот, предпринятый во время летних жаров, был ужасен. Пока отряд дошел до Хивы, одна четверть людей уже вымерла. Прошли они в 65 дней 1.350 верст по голой, безводной пустыне, в самую жаркую пору года, и вышли в половине августа к дельте, Оксуса, в 150 верстах от Хивы.

Не доходя еще до этого места, Бекович отправил хану письмо, уверяя его что он пришел не воевать, а с дружеским посланием от Русскаго государя, сущность же дела объяснит при свидании. Этим временем, однако, прежний хан, Шах-Ниаз, скончался, и его место занял хан Шир-Гази, взгляд котораго на Русских совершенно рас­ходился со взглядом его предшественника. Посланные от Бековича, по прибытии в Хиву, брошены были в темницу, хан поспешно собрал большую армию из Хививцев, Туркмен, Киргизов, Кара-Калпаков, и решился встре­тить Русских с оружием в руках.

В тот день как Русские вступили в пределы оазиса, их встретила хивинская конница и, не пускаясь ни в [176] какие переговоры, бросилась на русский лагерь. Битва, завя­завшаяся таким образом, продолжалась до самой ночи; тогда Хивинцы отступили. Предвидя новое нападение, Бекович в течение ночи укрепил свой лагерь и выставил в позиции свои шесть полевых орудий. На следующее утро битва возобновилась и длилась целых два дня, по прошествии которых Хивинцы, видя что им не отбить Русских, прибегли к переговорам. Прибыл от хана посол с заявлением что нападение на Русских произведено было без его ведома и что, если Бекович действительно прибыл в Хиву в качестве дружескаго посла, то ему нече­го бояться вражды Хивинцев. Вступили в личныя пере­говоры и пришли к соглашению, которое и было изложено в предварительном договоре и скреплено присягой: хан поцеловал Коран, а Бекович крест.

Затем Бекович принял предложение хана идти с ним в его столицу; оставляя главныя силы отряда позади, под начальством полковника Франкенбурга, он велел этому последнему следовать за собою в некотором разстоянии, а сам пошел вперед, всего с одной тысячью солдат. Когда до столицы оставалось дня два пути Бекович оста­новился и имел продолжительный разговор с ханом. Ссылаясь на трудность снабжения такого большаго Русскаго отряда квартирами и провизией в самой столице, хан стал при этом свидании уговаривать Бековича разделить состоявший при нем конвой и колонну оставленную позади на несколько небольших отрядов, которые легко бы было разместить по ближним к столице городам.

Такое необыкновенное предложение не могло бы не возбу­дить подозрения всякаго другаго человсеа; но Бекович очевидно, уже не был этим временем в своем уме. В самый день его выступления из Астрахани утонула его же­на с двумя дочерьми, и это, вместе с тяжелым переходом, по пустыне, потерей такого количества людей и сознанием страшной ответственности лежащей на нем, довело его почти до сумашествия. Он не только не обнаруживал никакой подозрительности относительно чистосердечия ханскаго предложения, но, ни мало не медля, отправил полковнику Франкенбургу приказ разделить войска; когда тот три раза отказывался исполнить этот приказ, Бекович послал к нему четвертый раз, грозя [177] ему военным судом в случае ослушания. Тогда Франкенбург разделил все войско на пять частей, которыя и разставили по городам сообразно инструкциям хана. Свой собственный конвой Бекович сократил до двухсот человсе.

Едва все это было приведено в исполнение, как Хивинцы напали на Бековича. Часть его людей была перерезана, часть взята в плен. Самого его с состоявшими при нем офицерами бросили в темницу, подвергли жесточайшим пыткам и наконец обезглавили. В то же время, по данному сигналу, поднялось все хивинское население и перерезало разбросанные по стране маленькие Русские от­ряды, из четырех тысяч войска что выступили в эту экспедицию, спаслось всего 40 человек. Продержав долгое время этих последних в плену, Хивинцы наконец выпустили их на свободу, взяв за них большой выкуп. Любопытно что в числе вьпущенных пленных были два брата Бековича. Таков был конец четвертой экспедиции против Хивы.

В течение следовавших за тем 120 лет Хивинцы поменялись ролями с казаками. Прежде казаки нападали на Хивинцев и грабили их—теперь же Хивинцы стали напа­дать на казаков. Ежедневно почти производились Хивинцами нападения на Русские торговые караваны, проходившие по Центральной Азии, причем захватывали целыя тысячи казаков и других Русских и уводили в рабство в Хиву.

В 1839 году разбойничество это дошло до невозможных размеров. Много было сделано попыток чтобы мирным путем заставить хана положить конец этому грабительству. Но, не добившись ничего этим путем, Русские опять принуждены были послать свои войска на Хиву.

Эта экспедиция была снаряжена в Оренбурге генералом Перовским. Приготовления к ней длились целый год; наконец, в начале декабря 1839 года вышел из Оренбур­га отряд из пяти тысяч человек с 22 полевыми орудиями и обозом из 10.000 верблюдов. Перейти пусты­ню летом считалось невозможным, по недостатку воды, потому и решились выступить в поход зимой.

В половине декабря термометр Реомюра стоял на 32° ниже точки замерзания, и самая ртуть наконец, замерзла в трубка. Несмотря на это, однако, войска добрались до Эмбы [178] в хорошем состоянии; ни одного человсеа не замерзло и не умерло. Но зима эта оказалась необыкновенно суровою. Снег дошел до глубины невиданной до тех пор даже в степи. Начиная с этого времени верблюды стали падать в таком множестве что не доходя полупути к Хиве при войске осталось всего 5.000 верблюдов из тех десяти тысяч что выступили в поход: целая половина их по­падала в изнеможении на снегу. Страдания выпавшия на до­лю солдат были ужасны. Чтоб облегчить насколько возможно оставшихся животных, пехоте пришлось подвигать­ся вперед четырьмя рядами чтобы протоптать дорогу верблюдам. Когда снег был уже слишком глубок, кавалерия проезжала несколько раз взад и вперед по одному месту; а в других местах пехоте приходилось лопата­ми разгребать снег. Несмотря однако на все эти предосторожности, верблюды продолжали падать но множестве.

Потеря всякаго верблюда причиняла не мало затруднений людям. Надо было перетаскивать вьюк с павшаго животнаго и распределять его между другими, а затем и самого его оттаскивать с дороги чтобы дать проход все­му отряду. Люди доводились до изнеможения подобными ра­ботами, при которых сами уходили по колена, а иногда и по пояс в снег. Местами снег был тверд как лед и способен выдерживать всякую тяжесть; в других же местах он был совершенно рыхлый, и людям стоило неимоверных трудов вытаскивать из него лоша­дей, верблюдов и орудия. В иные дни, после всей этой усталости, всей этой борьбы с препятствиями, оказывалось что подвинулись вперед всего на какия-нибудь три, четыре версты.

Во время ужасных степных буранов не было уже ни­какой возможности идти вперед; приходилось останавли­ваться и на месте ждать пока утихнет метель. Морозы с каждым днем усиливалась. Даже на ночных стоянках войска почти не знали отдыха: при каждой остановке при­ходилось разбирать 19.000 тюков и надо было выкапывать из жесткой, мерзлой почвы топливо для костров. Затем приходилось разчищать от снега место для лошадей и вер­блюдов, и бедным солдатам не приходилось никогда оста­новиться самим на отдых раньше восьми или девяти часов вечера. В два, три часа следующим утром [179] приходилось опять выступать в путь. В такие морозы не было никакой возможности стирать белье и поддерживать какую-нибудь чистоплотность. Многие не только не меняли белья, но и платья не снимали в течение всей кампании. Наконец обезсиленные работами и голодом, покрытые грязью и всякаго рода гадами, солдаты стали подвергаться болезням.

К 1му февраля отряд дошел до источника Ак-Булак, на окраине возвышеннаго плоскогорья Усть-Урта, по­чти на полупути к Хиве. Тут оказалось что число падавших в день верблюдов доходило до целой сотни; их оставалось даже меньше пяти тысяч, а те что могли по­двигаться вперед не были в состоянии вести более чет­верти обыкновеннаго вьюка. Число же больных при отряде возрастало с быстротой ужасающею. 236 человек уже умерли; 528 было больных, тогда как много также людей было оставлено гарнизоном на Эмбе. За вычетом всего этого действительныя силы отряда сводились всего к 2.000 человек. А впереди оставалось еще перейти целых 500 миль до вступления в обитаемую часть Хивы. Генерал Перовский решился отступить.

На возвратном пути пришлось бороться с теми же препятствиями; морозы продолжались, термометр колебался между 15 и 20 градусами Реомюра. Кроме того снежные ви­хри сделались чаще, воды было мало, топливо же как и прежде приходилось выкапывать из мерзлаго грунта. Обратный поход был также тяжел как и движение вперед; да кроме того и люди пали духом при отступлении. Весь путь был усеян трупами верблюдов оставленными войском позади, и кости этих животвых были обступле­ны стаями алчных волков и лисиц.

Число больных все увеличивалось, цынготная болезнь распространилась как между солдатами, так и в среде офицеров. Павшия духом и вполне изнеможенныя войска дошли 20го февраля до Эмбенскаго укрепления и здесь ста­ли дожидаться возвращения весны.

Такова-то была печальная судьба пятой экспедиции против Хивы. Снаряженная генералом фон-Кауфманом бы­ла по счету шестою.