Иомуды, против которых решен был поход русских войск, самое многочисленное и могущественное племя Туркменов. Их насчитывается 11.000 кибиток, столько же сколько во всех остальных племенах вместе.

7го (19го) июля, пять недель спустя после падения Хивы, отряд под командою генерал-майора Головачева, в составе восьми рот пехоты, восьми сотен казаков, при де­сяти орудиях,—в числе их две картечницы,—с батареею ракет, двинут был из Хивы к Хазавату, где начинает­ся земля Иомудов.

Путь лежал чрез сады, под развесистыми вязами, тем­ная листва которых отражалась в прозрачных маленьких озерках. Абрикосовыя деревья все еще блестят на солнце своими золотисто-розовыми плодами; маленькая рисовыя поля, все еще зеленыя, приятно разнообразятся желте­ющею пшеницей и ячменем, уже скошенными и сложенными в стоги как сено, в ожидании молотьбы, которая производится ногами лошадей.

Во время нашего похода Узбеки выходят толпами на [251] встречу и предлагают нам хлеб, плоды и молоко, и изум­ленными глазами следят за грозным строем артиллерийских орудий, блестящих на солнце зловещим блеском и безшумно подвигающихся по пыльной дороге.

Верстах в восьми от Хивы путь наш пролегает по окраине пустыни, которая в этом месте глубоко врезывается в оазис. Пески здесь так часто пересекают обработанную землю, подобно морским протокам, что Хивинский оазис можно сравнить с рядом маленьких островов, между коими и окружающею пустыней происхо­дит постоянная борьба за господство. Война между песком и плодоносною почвой ведется неустанная и нескончаемая. Первый, наносимый свирепыми вихрями пустыни, переступает границу и глубоко погребает под собой бога­тую почву с ея растительностью. Но вода, получая богатые запасы из Оксуса, проникает и смачивает песок, так что самый песок становится плодородным; снова появ­ляется растительность, и почва остается победительницей,— чтобы потом в свою очередь быть побежденной и засы­панной песком. Борьба эта происходит уже целыя столетия без заметнаго успеха с той или другой стороны. Впрочем в последние годы, если судить по тому что в разных частях пустыни встречаются следы прежняго орошения, песок повидимому торжествует; граница между поч­вой и песком также ясно и резко обозначена как между землею и водой.

В одиннадцать часов отряд достиг Хазаватскаго ка­нала, верстах в двадцати от Хивы, и расположился лагерем на его берегах. Ариергард же прибыл на место не ранее пяти часов; причиною такой медленности была узкая мучительная дорога. Канал у котораго мы стали лагерем служит для отвода излишней воды главнаго Хазаватскаго арыка, и оканчивается в пустыне, верстах в полутора ниже места нашей стоянки. Он около тридцати футов ширины и десять футов глубины; прозрачная тихая вода протекает по нем со скоростью от пяти до шести миль в час. Кстати заметить что все главные каналы оазиса, получающие гораздо более воды чем нужно для орошения земли, имеют подобные отводы, чрез которые огромное количество воды направляется в пустыню и там теряется чрез испарение. Это доказывает что при небольшем [252] старании оазис мог быть распространен гораздо далее к югу; нет сомнения что при господстве здесь Русских это и будет сделано.

Отряд стотоял здесь лагерем весь следующий день, в ожидании что Туркмены явятся с уплатой. Рано утром 9го (21го) числа он двинулся дальше. Двухчасовой переход привел нас на территорию Иомудов. Страна была богата и плодородна, повсюду перерезана глубокими канала­ми, берега коих обсажены длинными рядами тополей, небольшия луговины покрыты богатою травой, там и сям по ним разбросаны чащи кустарников.

Земледелие у этого племени повидимому не так развито, как у Узбеков. Здесь меньше встречается фруктовых дерев, меньше засеянных полей, и гораздо больше пастбищ. Население не так густо; жилища более грубы. Нигде не видать толстых зубчатых стен и роскошных вязов отличающих жилища Узбеков. Дома здесь большею частию низкие глиняные и конюшни и зимния помещения сосредото­чиваются в них под одною крышей; а в стороне стоит одна или две кибитки, в которых живут летом. Короче, все обличает народ в переходном состоянии между кочевым и оседлым образом жизни, народ кото­рый еще не привязался настолько к своему дому чтобы попытаться улучшить его.

Все дома были покинуты жителями. Ни одной вещи из мебели не было оставлено в комнатах; хозяйственныя строения также были пусты: нельзя было встретить ни ре­бенка ни курицы. В некоторых домах еще тлелся огонь, ясное доказательство что бегство жителей произошло очень недавно.

Генерал остановил движение авангарда, выжидая пока стянется вся армия. Казаки отделились от остальнаго отря­да и разсыпались во все стороны, в то время как пехота продолжала двигаться по дороге, Значение этого движения обяъснилось для меня скоро и неожиданно.

Я стоял раздумывая о тишине и пустынности места, как вдруг поражен был треском раздавшимся позади. Оглянувшись вокруг я увидел длинный язык пламени вырвавшийся из-под крыши дома в который я только-что заглядывал, и другой из стога невымолоченной пшеницы рядом с домом. Сухая соломенная крыша вспыхнула как [253] порох; пшеница почти также скоро была обхвачена пламенем. Огромные клубы густаго чернаго дыма поднимались из-за деревьев во всех направлениях и свертывались над головами в черныя зловещия облака, освещенныя ярким отблеском пламени снизу. Я въехал на вершину не­большой возвышенности и стал смотреть вокруг. Стран­ное, дикое зрелище представилось моим глазам. В неве­роятно короткое время пламя и дым поднялись над горизонтом с обеих сторон, и подвигаясь вперед в том же направлении как шли мы, понемногу застилали всю окрестность. Казаки двигались в дыму как привидения. С пылающими головнями в руках, они быстро передвига­лись с места на место, перескакивая канавы, переносясь через стены, как настоящее демоны, и оставляя позади себя след пламени и дыму. Они редко спешивались, но просто подъезжали к домам, прикладывали горевшия го­ловни к соломенным крышам или стогам невымолоченной пшеницы, и неслись прочь. Пять минут спустя, волны клокочущего пламени и облака чернеющаго дыма свидетель­ствовали как успешно они делали свое дело. Вся страна была в огне.

Через полчаса скрылось солнце, небо омрачилось, и, как будто такое множество вспыхивающих огней произвело ка­кое-то изменение в атмосфере, пошел дождь, явление почти неизвестное в Хиве, и прибавил еще новую печальную черту к этой и без того печальной картине. Дождь был редкий и мелкий, он не имел силы потушить огня, и только сбивал пепел и делал горение ярче, он не давал дыму подниматься вверх, и дым темными сплошными массами висел над деревьями, омрачая воздух и составляя тем­ный фон картины кроваваго пламени. Это была война ка­кой я никогда не видал до сих пор и какую редко можно видеть в наши дни.

Это был грустный вид, ужасное зрелище войны в ея разрушительной работе, странно сочетавшейся с этою стран­ною, дикою страной.

Мы медленно подвигались вдоль узкой извилистой дороги, сопровождаемые с обеих сторон дымом и пламенем. Так шли до полудня, когда ававгард донес что бегущие жители находятся в виду. Отряд всадников остано­вился для переговоров с авангардом. На вопрос чего [254] они желают,они отвечали что желали бы знать зачем Русские вторглись в их страну. Они никогда не вели войны с Русскими: зачем же Русские идут против них войною?

Передовой отряд пригласил их отправиться к генера­лу Головачову, который выслушает их жалобы; но они отказались от этого предложения, разразившись потоком угроз. „Нас не одна тысяча,» говорили они, „и если Русские вторглись в нашу страну, жестоко будет их наказание!» По словам их они решились сражаться. Так как имен­но этого и желали Русские, то нечего было больше говорить, и всадники ускакали чтобы присоединиться к своим бегущим товарищам.

Русская кавалерия так и рвалась в атаку. Нисколько раз офицер командовавший авангардом посылал назад просить разрешения начать нападение. Генерал Головачов, однако, долго колебался прежде чем дал приказ. В числе бегущих Туркмен было много женшин и детей и я думаю что он великодушно помышлял о их участи.

Наконец получилось известие что Туркмены сворачивают в пустыню, где преследование становилось невозможным; и если имелось в виду нападение, то оно должно было быть произведено немедленно. Казакам дан был при­каз преследовать беглецов. Как только я услыхал об этом, я поскакал вперед к голове колонны. Войска были как раз на краю пустыни, выстроенныя в две линии, каждая сотня с своим значком, развевавшимся по ветру; люди и лошади одинаково рвались в битву. В разстоянии около трех верст к югу, исчезая за гребнем длинной, высо­кой песчаной возвышенности, видны были бегущие Туркмены, сплошная масса мущин, женщин, детей, лошадей, верблюдов, овец, коз и рогатаго скота, в которой ничего не­льзя было различить и которая стремилась вперед в диком ужасе и безпорядке. Их было всего тысячи две или три; это были только отсталые от главных сил, ушедших уже на несколько миль вперед. Минуты через две или три они скрываются за вершиною холма и исчезают из вида.

Шесть сотен казаков были назначены для преследования неприятеля. Проезжая по фронту, я увидел Князя Евгения Максимилиановича, который поместил меня в один из своих эскадронов, как в хороший пункт для наблюдений.

Приказ двинуться пробежал по линии, и через минуту мы мчимся в галоп по пустыне. Через десять минут мы уже на вершине холма за которым бежавшие скрылись у нас из виду; мы видим их в разстоянии версты или двух далее, переваливающих через другое возвышение. Они не представляют более сплошной массы. Овцы и козы разбежались без призора по всем направлениям; повсюду по­падаются вещи оставленныя при спешности бегства; вьюки сброшенные с верблюдов, телеги из которых лошади были выпряжены; наконец толпы отсталых, отделивших­ся от своих и попадающих в руки врагов.

При спуске с возвышенности лошади наши вязнут по колена в сыпучем песке; потом мы несемся далее по пустыне подобно урагану.

Затем слышны вопли и крики, раскаты залпа из ружей, линия наша разорвана встретив покинутыя телеги, и движение замедляется толпами овец и скота которые мечутся по равнине. Все это представляет вид дикаго смешения. Я останавливаюсь на минуту чтоб огля­деться кругом. Вот Туркмен лежит в песке, с голо­вой пробитою пулей; немного дальше казак свалился на землю с ужасною сабельною раной на лице; там две женщины с тремя или четырьмя детьми, сидят на песке, жалобно плача и рыдая и моля о пощаде; я кричу им на ска­ку: «аман, аман», мир, мир, чтобы разсеять их страх. Еще дальше целая куча арб и телег, ковров и одеял, перемешанных с мешками наполненными зерном, огромными узлами и вьюками, кухонною посудой и всяким домашним добром.

Потом еще несколько женщин с трудом подвигаю­щихся вперед таща ребят и горько плача; между ними одна очень толстая старуха едва передвигающая ноги тащит [256] на руках ребенка, вероятно своего внука. Дальше верблюды, овцы, козы, ослы, коровы, телята, собаки, каждое животное по своему дополняет картину общаго ужаса.

Сначала я был поражен множеством Туркмен лежащих недвижно на земле. Я не могу удержаться от мысли что если все это убитые, то нет на свете более метких стрелков чем казаки. Однакоже немного спустя тайна разъясняется, я замечаю как один из убитых повидимому Туркмен осторожно приподнимает голову и тотчас же снова принимает прежнее неподвижное положение. Многие из них только притворились мертвыми, и счастье для них что казаки не открыли обмана.

Промедлив несколько наблюдая эти сцены, я замечаю что остался позади и снова поспешаю вперед. Перебравшись чрез возвышенность я вижу что моя сотня мчится по краю узкаго болота, стреляя по Туркменам, которые уже на другой стороне поспешно взбираются на другое отлогое возвышение. Я спускаюсь к болоту, встретив по пути два или три мертвыя тела. В болоте двадцать или тридцать женщин и детей, по шею в воде, ищут укрыться в траве и камышах, умоляют о пощаде и вопят самым жалобным образом. Казаки уже проскакали, не обратив на них внимания. Однако один, отвратительно грубый на вид, отде­лился от своих, поднял ружье, прицелился в плачу­щую группу, и прежде чем я успел остановить его, спустил курок. К счастью ружье осеклось; не успел он надеть другой пистон как я подскакал и пригрозив ему нагайкой велел возвратиться к своей сотне. Он немед­ленно и безропотно повиновался; закричав несчастным сидевшим в воде аман! я последовал за ним.

Несколько сажень далее четыре казака окружили Туркме­на. Удар за ударом падают на его голову. Он ва­лится ничком в воду со страшною раной на шее, и ка­заки скачут прочь. Минуту спустя встречаю я женщи­ну сидящую у воды, тихо плачущую над мертвым телом мужа. Вдруг моя лошадь делает скачок, от котораго я едва не вылетел из седла; слух мой поражен резким, пронзительныме, порывистым треском; огляды­ваюсь и вижу огненная полоса пронеслась по небу и разсыпалась среди неприятелей. Это не более как ракета, но за ней следует другая, еще и еще, и смешиваясь с [257] воплем женщин и детей, топотом казацких лошадей, блеянием овец и коз, ревом животных которыя дико ме­чутся по равнине, все это представляет целый ад ужасов. Так продолжается несколько минут.

Туркмены постепенно исчезали за другим возвышением, одни в одном, другие в другом направлении; у нас труба дает сигнал к сбору. По мере того как мы стя­гиваемся я напрасно смотрю по сторонам чтоб увидать женщин и детей которых раньше видел в воде. Все они исчезли; и так как их не видать нигде поблизости, то я начинаю бояться что испуганныя ракетами оне побросались в воду и перетонули. Это тем более прискорбно что, за исключением случая о котором я упомянул, наши войска не тревожили женщин и детей. Я даже видел как один молодой казацкий офицер наказал фухтелем одно­го из своих людей за попытку убить женщину.

Когда все собрались, стали подбирать раненых, и доктора оказывали немедленную помощь всем кого находили. Мальчик лет тринадцати или четырнадцати был опасно ранен сабельным ударом в голову. При нем была, его мать убитая горем; пока доктор делал перевязку она не спускала с него диких, жадных взоров. Для ея первобытных понятий было с трудом вероятно что те же са­мые люди которые прежде хотели убить ея сына, теперь ста­раются его вылечить. Когда рана была тщательно перевяза­на и доктор уверил ее что сын ея будет жить, она схватила его руку и принялась целовать обливаясь благодарными слезами.

Мы дали небольшой отдых лошадям; потом несколько казаков было послано чтоб отвести захваченный скот и овец, около двух тысяч голов, и мы потянулись к ла­герю. Много раз мы оглядывались назад, где среди про­странной пустыни было зрелище от котораго мы с тру­дом могли оторвать взоры. Это была мать которая с своею дочерью сидела над раненым сыном. Вокруг нея лежали жалкие остатки ея земнаго богатства; может статься невдалеке было мертвое тело ея мужа; вдали исчезали пораженныя толпы ея племени. Она стояла воплощенною картиной бедствия и отчаяния.