Я разкажу здесь подвиг смелости полковника Скобелева, имя котораго было уже не раз упомянуто в моем разказе. Вопрос о том удалось ли бы полковнику Маркозову, командовавшему отрядом выступившим от устья Атрека, дойти до места своего назначения, еслиб он продолжал идти вперед, вместо того чтобы вернуться назад, был весьма важным и интересным вопросом. Для того чтобы решить его, нужно было изследовать часть пу­стыни которую оставалось пройти полковнику Маркозову до пункта с котораго он вернулся. Но такая экспедиция для большаго отряда была бы слишком тяжела, а для маленькаго слишком опасна, потому что озлобленные Иомуды ски­тались в этой стороне. К тому же вопрос был не настолько важен чтобы можно было подвергнуть опасности значительное число людей. Проехать опасный путь, набро­сать на карту местность, изследовать колодцы и решить какое количество воды могли они доставить, должен быть кто-нибудь один или вдвоем и полагаясь только на свою ловкость и на быстроту своей лошади. Это дело было предпринято и блистательно исполнено полковником Скобелевым. Переодевшись в туркменский костюм, он взял с собой трех Туркмен, которые служили у него не­сколько лет на Каспийском море, и в тот день когда [298] мы выступили из Ильял в Хиву, углубился в пустыню по другому направлению.

Мы не видали его десять дней и уже потеряли надежду на его возвращение когда он внезапно вошел к нам, сильно утомленный, но с известием что предприятие его исполнено. Он пришел к заключению что всякая попытка со стороны полковника Маркозова идти дальше с утомленны­ми людьми и животными повела бы к неминуемой гибели отряда, от недостатка воды в той части пути которую ему оставалось пройти.

24го августа Русские покинули Хиву и направились к Оксусу. Утром в этот день хан приезжал в лагерь чтобы проститься с главнокомандующим и с офицерами штаба, и всем им пожал руки. Я был в это время в городе, но на обратном пути в лагерь повстречался с ханом, который ехал в сопровождении свиты человек в пятнадцать или двадцать. Моего переводчика не было со мной и мы не могли вступить в разговор, но хан пожал мне руку с добродушною улыбкой и сказал несколько прощальных слов. В его обращении заметно было то на­зойливое добродушие которое люди довольные обстоятель­ствами распространяют на всякаго встречнаго. Его дружеекое прощание со мной было конечно следствием его радо­сти что Русские уходят.

Полковник Скобелев, только — что возвратившийся из своей опасной поездки, не написал еще донесения которое намеревался представить генералу Кауфману и не хотел выехать из Хивы пока оно не будет написано. Он попросил меня остаться с ним в летнем дворце хана, где мы стояли лагерем, и я согласился. Войска выступили около двух часов и к трем часам скрылись из виду, и полковник Скобелев, его два служителя и я, ничтожный остаток победоносной армии, остались одни среди многочисленнаго неприятеля.

Полковник тотчас же сел за составление своего донесевия и сопровождавшей его карты, а я провел день пере­читывая старые нумера Revue des Deux Mondes и бродя по покинутому лагерю. Шум и движение сменились невозму­тимою тишиной, земля была усыпана обрывками старых карт, ковров и палаток, и два Персиянина копались в оставленном сору в надежде найти что-нибудь ценное.

[299] Ночью мы легли спать на небольшом внутреннем дворе дворца. Полковник проспал всю ночь сном человека разбитаго усталостью, но его слуги и я не были так счастли­вы, нас разбудили какие-то громкие взрывы, подобные пушечным выстрелам. Встревоженные, мы взошли на один из высоких портиков и взглянули на город. Мы не могли однако разглядеть ничего особеннаго кроме зарева, какое обыкновенно виднеется ночью над городами освещеными газом. Но так как в Хиве нет ни газоваго, ни какого-либо другаго освещения, то мы пришли к заклю­чению что взрывы и свет были не что иное как потешные огни которыми Хивинцы праздновали выход неприятеля.

На другой день рано утром мы пустились в путь чтобы присоединиться к войску. Было прекрасное солнечное утро и не без сожаления бросили мы последний взгляд на ме­чети, минареты и стены Хивы. Их неопрятный вид при ярком свете ранняго утра казался красивым, а при­вычка к месту в котором мы провели более двух с половиной месяцев придала нашему прощанию с ним оттенок не совсем неприятной грусти. Часа три или четы­ре мы ехали среди цветущих полей и садов оазиса, встре­чая на пути Узбеков, которые кланялись нам почтитель­но, но видимо радуясь что последние Русские уезжают. Никто из них не выказал однако ни малейшаго поползновения оскорбить нас, и наш маленький отряд в четыре человека ехал также спокойно как если бы нас была тысяча.

Мы нагнали арриергард в Ханки и четверть часа спустя были на берегу Оксуса. Эту ночь армия переночевала на бе­регу, а на следующее утро началась переправа, сопряженная с немалыми затруднениями. Вопервых, число каюков было далеко не достаточно, вовторых, в том месте реки где переправлялась армия было два острова. Подъехав к острову, войска должны были высаживаться, переходить его пешком и на другой стороне снова садиться в лодки. То же самое и на другом острове, хотя он был отделен от суши только узким проливом. Вследствие всех этих затруднений переправа продолжалась около двух недель.

Между тем генерал Кауфман и его штаб осматрива­ли правый берег реки, ища удобнаго места для постройки укрепления. Выбор их остановился наконец на большом [300] саде, окруженном высокою стеной. Это место было уже само-по-себе крепостью и нуждалось только в некоторых приспособлениях чтобы сделаться вполне пригодным для целей Русских. Немедленно было приступлено к работам и форт вышел похожим на все другие форты Средней Азии. Готовыя стены были усилены земляными укреплениями и пристройками для постановки пушек. По местоположению на берегу реки, в плодородной местности, где зимний холод и летний жар довольно умеренны для этой части света, это один из лучишх фортов Средней Азии. Он сто­ит на разстоянии двадцати пяти миль от столицы. Гарнизон его состоит из двух баталионов пехоты в 1.000 человек, 200 казаков, шести пушек и двух тяжелых орудий, отнятых у хана, гарнизон не большой, но вполне достаточный чтобы держать Хивинцев в страхе и повиновении.

При форте оставлены полковник Иванов и полковник Дрешерн, первый как военный комендант округа, второй как начальник форта. Лучшаго выбора нельзя было сделать. Полковник Иванов и полковник Дрешерн в выс­шей степени способные офицеры. Они преданы своей про­фессии, любознательно и живо интересуются народом с которым будут иметь дело. В добавок они чрезвычайно популярны как между солдатами, так и между офице­рами.

Решено было что различные отряды пойдут назад по тем же путям по которым пришли. Отряд генерала Веревкина отправился в Оренбург, отряд полковника Ламакина к Киндерлийской бухте. Эти два отряда выступили неделей раньше генерала Кауфмана, возвратившагося в Ташкент. Что же касается Казалинскаго отряда, то боль­шая часть его осталась в новом форте на берегу Оксуса.

Больных и раненых решено было отправить на каюках к устью Оксуса, где стояла флотилия под командой лей­тенанта Ситникова, а оттуда на пароходах в Форт № 1. Желая ознакомиться с нижним течением Оксуса, я решился присоединиться к этому отряду. Так как лодки были необходимы для переправы войска, то нам пришлось ждать пока большая часть его не была перевезена на другой берег. Но наконец нам дали двадцать больших каюков. Отряд [301] наш состоял из тридцати или сорока раненых и больных, из пятидесяти человек конвоя и нескольких офицеров получивших отпуск и отправлявшихся в Орен­бург, в Петербург и в другия места. В числе последних был генерал Колокольцов, один из самых храбрых и опытных офицеров русской армии, барон Корф, с которым я встретился впервые в Алты-Кудуке, и генерал Пистолькорс, у котораго вероятно больше ран чем у кого-либо другаго в русской армии. Мы размести­лись человек по десяти и по пятнадцати в лодке, постро­или навесы из тростниковых циновок; у большинства офицеров были постели, в конце каждой лодки был устроен очаг для варки кушанья, словом, наше путешествие было обставлено всеми удобствами какия только возможны при подобных обстоятельствах.

Утром 1го сентября мы отчалили от хивинскаго берега, четверть часа спустя вышли из узкаго канала в Оксус и поплыли вниз по реке с умеренною быстротой, то действуя веслами, то предоставляя себя течению, быстрота ко­тораго в этом месте около четырех миль в час. Ниже течение замедляется и близь устья скорость его не более полумили в час.

Путешествие наше было весьма приятное. Мы запаслись достаточным количеством провизии. Два раза в день мы высаживались на берег, чтобы дать стянуться лодкам и чтобы гребцы могли отдохнуть. В это время мы варили себе кушанье, ели и ложились отдыхать на траве, в тени дерев. Первыя ночи мы ночевали на суше, находя невозможным плыть в темноте. Дни проходили в приятной праздности. Мы играли в карты, удили рыбу, купались раз в день, а иногда лежали по целым часам на постелях, слушая пение солдат, сопровождаемое плеском весел, что составляло очень приятную музыку.

Берега представляли мало признаков жизни. Редко слу­чалось нам увидать человека, хотя мы видели множество домов окруженных цветниками и фруктовыми садами и не мало мечетей на кладбищах. Мечеть составляет такую же необходимую принадлежность в хивинском ландшафте, как сельская церковь в английском. Сельския мечети имеют высокий, стройный фасад, футов в двадцать ширины и футов в пятьдесят вышины и квадратную вершину. За [302] фасадом виднеется кулол, часто покрытый зеленою черепицей. Хивинския могилы почти везде такия же как те которыя я описал под стенами города. Это небольшие полусферические глиняные холмы, местами украшенные черепицей и изречениями из Корана, написанными голубою кра­ской.

В реке нам попадалась прекрасаая рыба, и во все вре­мя пути мы имели свежую икру. Здесь кстати упомянуть что рыба Skaphurhuncus, встречавшаяся до сих пор толь­ко в Миссисипи, водится и в Оксусе. Натуралисты сопровождавшие экспедицию назвали этот новый вид Oxianus.

Ширина Оксуса изменяется от трех четвертей мили до двух миль с половиной. Первый привал мы сделали на хивинском берегу, но потом постоянно высаживались на правый берег, ставший по трактату русским. Хивинский берег покрыт садами, деревьями и домами, на нашем же редко встречается что-нибудь кроме тростника и высокой травы, и есть признаки что река по временам затопляет эту сторону.

Нам встречались лодки, медленно поднимавшияся вверх по реке. Так как против течения, вследствие его быстро­ты, нет возможности плыть на веслах, то эти лодки тащились обыкновенно на веревках: два человека идя по бе­регу тянут веревки, а два другие правят. Случалось нам также раза два перегонять киргизские плоты. То были вероятно аулы совершавшие свое ежегодное переселение.

Против Кипчака мы высаживались на берег. В этом месте реки есть небольшой порог, не препятствующий впрочем судоходству. Ниже до того пункта где Оксус выделяет Улкун-Дарью и в самой Улкун-Дарье нет ни порогов, ни утесов, и река вполне судоходна от самой Хивы. Немного ниже Кипчака, на правом берегу возвы­шается ряд низких гор или лучше сказать холмов. Они безплодны и принадлежат к той же формации как и Кизил-Кумския горы. Здесь русло реки сдела­лось уже и глубже, и нас относило течением от одного берега к другому. На следующей день, когда мы были на разстоянии ста миль от Хивы, горы на правом берегу, сады и поля на левом сменились болотом заросшим тростником. Миль на тридцать ниже Ходжейли мы [303] повернули в Улкун-Дарью, рукав Оксуса. Она гораздо уже и глубже главнаго русла реки и вследствие этого удобнее для судоходства. Впрочем она очень извилиста, и некоторыя извилины так круты что мы с трудом поворачивали наши тяжелыя лодки. Случалось нам также запутываться в высоком тростнике которым заросли оба берега.

Когда мы приближались к Ходжейли, комендант Кунграда выехал к нам на встречу в небольшой лодке с дву­мя спутниками. Его обращение с Русскими было теперь совсем иное чем в то время когда он просил генерала Веревкина дать ему три дня сроку чтобы собрать пушки Он взялся быть нашим проводником по Улкун-Дарье и действительно с этого пункта его можно было постоянно видеть впереди на его узенькой лодочке. В это время мы не высаживались на берег, потому что тростник рос так густо в воде по обе стороны реки что не было возможности пробраться чрез него. В продолжение трех суток мы даже не видали твердой земли и по ночам должны были привязывать лодки к тростнику. В эти три ночи те у ко­го не было сеток сильно страдали от москитов. Прежде, когда москиты одолевали нас, мы высаживались на берег, зажигали костер из сухаго тростника и поддерживали его всю ночь. Теперь же это было невозможно.

Вечером на седьмой день нашего пути узкое русло Улкун-Дарьи обратилось в обширное озеро, в котором во­да стояла почти неподвижно. Это озеро имеет миль восемь или десять в длину и изобилует небольшими пловучими островками, поросшими тростником и кустарником. На другой день после полудня мы наконец разглядели в отдалении тонкия мачты кораблей.

Пред вечером мы выехали из тростниковых болот, окружавших нас более трех дней. Русло реки сузилооь опять. Оно имело теперь от 300 до 600 футов в ширину. На заходе солнца мы подошли к флотилии и вскоре были на борте, обмениваясь приветствиями с друзьями и знако­мыми.

Лейтенант Ситников был несколько удивлен когда увидал меня, так как по отъезде моем из Казалы он думал что я намереваюсь ехать в Ташкент. Я передал ему вкратце мои приключения; и мы от души [304] посмеялись над шуткой, которую я сыграл над моим другом капитаном Верещагиным в Казале.

Я встретил здесь между прочими молодаго графа Шува­лова. Этот храбрый молодой офицер, как известно, был контужен при взятии Хивы. Он был отправлен домой с Оренбургским отрядом, но в дороге ему сделалось хуже и его принуждены были отправить в тарантасе на флотилию. Я с удовольствием узнал в последствии что его здоровье совершенно поправилось.

Флотилия состояла из двух пароходов, Самарканд и Перовский, и трех баржей. На эти суда перенесли всех больных, Перовский взял на буксир одну баржу, Самар­канд две, и на следующий день мы поплыли на всех парах вниз по Улкун-Дарье в Аральское море. В тот же день вечером мы достигли устья реки и стали на якорь, так как нельзя было пройти через бар в темноте. На другой день чем свет мы опять развели пары, четверть часа спу­стя прошли бар и поплыли по синим волнам Аральского моря. Спустя двое суток мы достигли устья Сыр-Дарьи, а еще через тридцать шесть часов я был опять в Казале. Отсюда одни из офицеров уехали в Ташкент, другие в Петербург.

Здесь я встретился впервые с мастером Кером, кото­рый был послан с таким же поручением как и я от газеты Daily Telegraph. Я узнал с сожалением что судьба не была к нему так милостива как ко мне и что ему не удалось исполнить свое предприятие. Он уже издал в свет разказ о своих приключениях, и я могу засвиде­тельствовать что его описания местности также верны как и живописны.

Мне пришлось прождать почтовых лошадей три дня. Я купил новый тарантас и 15го сентября был опять на почтовой дороге в Оренбург.

Разстояние от Казалы до Саратова, которое в первый раз отняло у меня шесть недель, в этот раз я проехал в две, благодаря тому что лошади поправились на летних пастбищах. В дальнейшем путешествии не было ничего особеннаго, и я оканчиваю мое повествование и прощаюсь с читателем.