В то время когда решено было изменение маршрута, все­го лучше было бы идти со всевозможною поспешностью к реке, оставляя Казалинскую колонну следовать по дороге сперва для нея намеченной.

На разсвете следующаго дня мы снялись с бивуака, но пошли не на Шурахану, как было предположено накануне, а к месту битвы предыдущего дня. По зрелом размышлении генерал Кауфман решился переправиться у Шейх-арыка, откуда накануне был выбит неприятель.

Так как от ночной стоянки до этого места было всего верст семь, то часа через два все войска были уже у берега; ни мало не медля приступили к переправе первой лодки с 50 людьми на ту сторону реки. Это было (18го) 30го мая. Утро было ясное и не жаркое; палатки разбили у самой воды, и мы разлеглись на густой зеленой траве, лениво следя за раскинувшейся пред нами картиной. Сцена была чрезвы­чайно оживленная. Солнечные лучи скользили, сверкая, по широкой речной пелене: на той стороне неясно виднелись густыя чащи вязов и фруктовых деревьев, из-за которых местами выглядывали серыя стены узбекских жилищ и стройный фасад кладбищенской мечети. Безмолвная и пустынная раскинулась по речному берегу эта дикая и неведомая страна Хива. Ленивыми глазами оглядывал я раскрывшуюся предо мной богатую природу, припоминая все слышанныя мною до той поры разказы об этой, обле­ченной какою-то сказачною таинственностию стране; об ея жестоких деспотах ханах; ея диком фанатичном магометанском населении; о красоте тамошних женщин; об уединенном положении этой страны среди песчанаго океана, делавшаго ее недоступной для Европейцев. Действительность исчезала в игре воображения, и я готов был ждать что вдруг очнувшись увижу себя на другом полушарии, в нескольких тысячах верст от настоящаго места действия.

Странный контраст представляла сонная красота противоположнаго берега с оживлением, шумом и движением на нашей стороне. Весь берег был усыпан ло­шадьми, верблюдами, казаками и солдатами; некоторые из людей только-что подошли, другие спускались к воде, влезали в каюки, тащили артиллерийския орудия, погоняли упи­равшихся лошадей, нагружали багаж, приправляя все это веселыми шутками и громкими криками.

[130] Хотя многие из этих солдат никогда до тех пор и не видали такой большой реки, тем не менее они также ловко управлялись в ней, как молодые утята. Десятка два-три дюжих мускулистых ребят раздевались, бросались в реку, брались за канат и тащили лодку вверх по течению до того места откуда ее удобнее было отчалить; сам же генерал фон-Кауфман сидел на своей походной скамей­ке у речнаго берега, и поощряя людей приговаривал: „молодцы…. молодцы ребята!..»

На переправу каждой лодки к другому берегу требовалось минут 20, да столько же времени на возвращение: но при каждом переезде лодку относило так далеко вниз по течению что употреблялся еще чуть ли не целый час на то чтоб опять притащить ее к настоящему месту. Всего бы­ло три больших каюка, вмещавших в себе от 50 до 75 человек, и восемь маленьких, в которых помещалось не более десяти человек.

Целый день производилась переправа войска, без малейшей помехи со стороны неприятеля. Здесь ясно выказалась совершенная неспособность Хивинцев к обороне; иначе они никак не допустили бы Русских так спокойно со­вершить переправу. Здесь им было бы легко засесть за высоким берегом, вне выстрелов русских орудий, и уничтожить каждую переправленную партию солдат по очереди. Артиллерии не возможно было бы защищать войска при таких обстоятельствах.

К вечеру благополучно было переправлено на ту сторону четыре роты солдат и два горныя орудия, которыя и были размещены в самом неприятельском укреплении и вокруг него в оборонительной позиции. Этим ограждалась без­опасность переправленных людей на случай внезапнаго нападения на них Хививцев и обезпечивалась вполне пере­права остальных через Оксус.

Пока мы еще не знали ничего о том что происходило в Хиве, а воображение наше еще более возбуждалось таинственным спокойствием царившим на противоположном бе­регу.

Думает ли еще хан дать войскам сериозный отпор после того как он допустил их переправиться, и этим лишился самаго действительнаго средства к обороне? Или же он просто бежит и скроется в пустыню? Никто не [131] мог дать ответа на эти вопросы и потому можно было на досуге делать всевозможныя предположения о дальнейшем образе действий этого властелина. Мы еще не знали тогда что генерал Веревкин, во главе Оренбургскаго отряда, быстро приближался к городу с другой стороны, и бедному хану было достаточно забот и помимо нас.

Около двенадцати часов ночи, когда все уже засыпало, внезапно затрубили тревогу. Вскочив на ноги и смутно соображая что это должно — быть Хивинцы решились на ночное нападение, мы бросаемся к оружию; но скоро оказа­лось что не Хивинцы, а сама река поднялась на нас. Старый Оксус, будто оскорбленный такой неслыханною дерзостью переправы через его спокойную область, стал вздыматься с вечера, готовясь захватить нас в расплох во время сна. В течение трех часов вода в нем поднялась почти на 6 футов и сериозно грозила затопить нас всех. Дан был приказ сниматься и переходить на более возвышенную местность, что и было исполнено посреди суматохи невообразимой. Мы с товарищем, при этой непроглядной темноте, очутились вдали от наших людей и пожитков — несчастье которое вовсе не было об­легчено тем обстоятельством что нам пришлось вплавь переправляться с лошадьми чрез канал, посреди верблюдов и казаков. Промокли мы до костей, и не имея возможности разыскать кого-нибудь или что-нибудь, мы наконец бросились на сырую траву, покрылись попонами и ста­ли ждать разсвета.

На следующий день дела приняли совершенно новый оборот. Оксус разлился так широко, и течение его было так быстро что генерал Кауфман вынужден был изменить план действий и подвинуться еще на версту вверх по реке. Когда перешли туда, началась опять переправа, но уже гораздо медленнее чем накануне. Теперь на переезд лодки к тому берегу и обратно требовалось целых три часа. Лошади по большей части переправлялись вплавь, а верблюды были почти все угнаны назад, к отрядам оставленным на Алты-Кудуке и Хала-Ате. 20го мая (1го июня) переправился и я с генералом Кауфманом и его штабом на левый берег реки.

Высадившись на той стороне, мы с Чертковым прямо отправились на базар, который в этот день был открыт в первый раз, в ответ на дружелюбную прокламацию ге­нерала Кауфмана. Последние сутки мы ничего не ели кро­ме горсти хивинскаго проса. О суточном  посте для че­ловека в нормальном состоянии и говорить бы не стоило: он и для него самого прошел бы незаметно. Но когда вы жили уже целый месяц впроголодь, успели потратить весь имевшийся в вас запас излишняго жира, 24х-часовой пост делается вещью уже далеко не шуточной.

Хивинцы вывезли на базар целые воза муки и овощей, цыплят, овец, свежия пшеничныя лепешки „с пылу», абрикосы и рис; сахар, чай, огромное количество белых тутовых ягод; тут же было много клевера и джугары для лошадей. Обыватели подвезли свои тяжелыя деревянныя те­леги к самому лагерю, и теперь стояли среди толпы солдат, с которыми, очевидно, вступили в самыя дружеския отношения. Некоторые солдаты говорили по-татарски или по-киргизски, те же кто не звали этих наречий обделывали свои дела с помощью мимики; когда мы явились на место действия у Хививцев шел уже самый оживленный торг с солдатами, которые за все платили, как я мог заме­тить, втридорога. Откуда русские солдаты брали деньги, я не знаю, да и до сего дня догадаться не могу, но что за деньгами у них дело не стояло — это я могу утвердительно сказать.

Мы с Чертковым поспешили купить себе несколько фунтов муки, барана, теленка, огромное количество горячаго хлеба, бухарскаго меда, горы абрикосов и тутовых ягод, словом, такое количество всякой провизии какого стало бы на целый месяц: но мы не сомневались что спо­собны поглотить все это в один день. При мучившем нас голоде нам казалось даже и этого мало. Хивинцы которые вывезли провизию были соседние Узбеки; утолив немного свой волчий голод горячими лепешками с медом, я с любопытством стал оглядывать окружающий меня стран­ный народ.

[133] Они все по большей части были средняго роста, худые и мускулистые, с длинными черными бородами и каким-то злым выражением в лицах. Костюм их состоял из некогда белых, но теперь неопределеннаго цвета, шаровар и рубах какой-то бумажной материи, а сверх это­го халат, доходивший до пяток. Хивинский халат очень безобразен, делается из какой-то материи вытканной мел­кими желтыми и коричневыми полосами, и совсем не похож на красивые, яркие халаты бухарские. Большая часть выехавших теперь на базар людей были босоноги, и у каждаго на голове была высокая черная мерлушковая шап­ка в целых 6—7 фунтов весом. Вообще костюм Хививцев кажется мне самым безобразным и неудобным изо всех какие я видал до сих пор. Одной шапки тако­го веса достаточно чтобы затормозить деятельность самой светлой головы; при виде этих чудовищных головных уборов отсталость их цивилизации стала мне вполне по­нятна. Халаты их не только безобразно длинны, но и чрез­вычайно неудобны; они почти всегда положены на вату и, насколько мне случалось видеть, не снимаются никогда, даже в самыя сильныя жары и когда владельцы их заняты какой-нибудь ручною работой.

К Русским относились они очень дружелюбно, и не толь­ко не боялись своих победителей, но не стесняясь еще требовали несообразныя цены за все вывезенное на продажу. Вначале они думали что Русские станут попросту, без всякой платы, брать все что пожелают, не исключая и жен туземцев, что по понятиям последних было бы совершенно в порядке вещей, представляло бы образ действий которому они, конечно, последовали бы сами. Когда же они увидели что бояться им нечего, то с истою азиятскою сметливостью стали вытягивать из Русских всевоз­можную для себя выгоду.

Да говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностию Русских и строгою законностию руководившею здесь всеми их действиями.

Генерал Кауфман, подойдя к реке, издал прокламацию в которой уверял обитателей ханства что если они будут спокойно сидеть по домам, то их никто не обезпокоит: что собственность их и жены будут неприкосновенны, и что Русские будут платить чистыми деньгами за [134] поставку фуража в лагерь и за всю вывозимую на продажу провизии. Главнокомандующий предупреждал однако что если русским войскам придется самим ходить на фуражировку, то они будут брать все нужное безплатно, а до­ма покинутые обитателями будут сожигать. Вывезенные теперь припасы были ответом на эту прокламацию.

В самих солдатах не видать было никакого расположения идти в разрез с обещаниями главнокомандующаго. Не было ни малейшаго поползновения взять что бы то ни было силой. Они безропотно платили требуемыя за вещи деньги, будто и не предполагая возможности другаго обхождения с побежденным врагом.

Русский солдат по природе своей не свиреп и не кровожаден, а скорее добр и кроток; я не раз видал во время кампании против Иомутов примеры того как русские солдаты добросердечно относились к туркменским детям.

Хивинцы вначале отказывались от русских бумажных денег, которых никогда прежде не видали, да и не пони­мали их ценности. Мелкия же серебряныя монеты, как-то двугривенные, пятиалтынные и гривенники, которых у Рус­ских было множество, Хивинцы брали с удовольствием. Русский двугривенный охотно принимался за местную монету „тенгу». Из привезенных Хивинцами съестных припасов всего замечательнее были белыя тутовыя ягоды совершенно особаго рода, которыя нигде еще до тех пор мне не попадались. Также оригинальны были и пшеничныя их лепешки. Они делались из непросеянной муки, заме­шанной просто на воде; тесто это раскатывалось на тонкие круги, величиной с обыкновенную столовую тарелку и при­пекалось до бураго оттенка в хивинских печах. Это единственный хлеб приготовляемый в Хиве и он чрез­вычайно вкусен пока горяч.

У Шейх-арыка сады не доходят более чем на пол­версты до укрепления, у котораго мы расположились. Здесь не было ни деревьев, ни травы, и вообще нам было гораздо хуже чем на правой стороне реки. Пыль была невоообразимая, чуть ли не хуже чем на Хала-Ате. Берега каналов, состоящие из сухой мягкой земли, были разбиты в пыль сначала хивинскою конницей, потом Русскими; наконец пыль эта дошла до фута глубины и ветер носил ее такими густыми тучами что они, казалось, готовы были все [135] завалить и всех задушить. Я еще никогда в жизнь мою не страдал так от пыли как в это время; а свежая зелень садов, прохладная тень вязов виднелась всего в какой-нибудь полуверсте от нас, но туда не позволено было заходить, и это делало контраст еще более тяжелым.

Форт на Шейх — арыке оказался весьма маленьким укреплением. Он был всего футов 30 в диаметре—совер­шенный игрушечный домик, никуда не годный для защиты. Однакоже это место могдо служить сериозным пунктом обороны, если бы ханския войска сумели извлечь пользу из его положения. Шейх-арык, как показывает самое название, есть канал, хотя в настоящее время пересохший. Прежде по нем шла вода из реки во внутренность ханства, да и теперь вода могла бы его наполнить во время половодья. Берега его, от 20 до 30 футов вышины, идут на некото­рое разстояние параллельно с рекой, и образуют таким образом высокий земляной вал. За одними этими валами очень долгое время можно бы выдерживать натиск Русских и выстрелы шести-фунтовых гранат; сооружение же этого укрепления, чрез тонкия стенки котораго гранаты пролетали как чрез картон, только служило ясным доказательством полнейшаго невежества Хивинцев в военном деле.