Сады. Хазар-Асп. Оренбургский и Киндерлинский отряды.
Мы стояли уже третий день на Шейх-арыке, когда вдруг Хивинцы прекратили подвоз припасов. Так как чрез это вся армия лишалась пищи, то вынуждены были принять деятельныя меры для добытия провизии, и генерал Кауфман приготовился привести в действие свою угрозу насчет фуражировки. Оказалось что ханския войска, оправившись несколько от перваго страха, вернулись в эти места и грозили смертью всякому кто вывезет что-нибудь Русским на продажу.
Тогда главнокомандующий выслал на рекогносцировку и фуражировку небольшой отряд, из 300 человек пехоты, 250 казаков при двух четырех-фунтовых орудиях, под командой полковника Чайковскаго. Казакам дан [136] был приказ производить фуражировку, но отнюдь не брать силой ничего что можно будет получить за деньги. Им дано было позволение брать все из покинутых домов, а офицер должен был оповещать всем обывателям еще раз что если не будут немедленно доставлены припасы на продажу, то войска придут и возьмут их силою, безо всякой платы. Пехота должиа была подвинуться во внутрь страны, сделать рекогносцировку местности и попытаться вызвать неприятеля на бой.
Мы выступили из лагеря около полудня 22го мая (3го июня). До этих пор мы имели еще весьма смутное понятие об оазисе и его обитателях, так как пройденная нами часть праваго берега реки не была заселена, а сады леваго берега не доходили до самой реки. Мы ничего еще не видали кроме неподвижных дерев вдали, за которыми скрывалась эта таинственная страна. Почти все наше понятие об ней основывалось на одних догадках. Теперь мы подходили к ея знаменитым садам. Переехав чрез отделявшую нас от них небольшую полосу земли, которая изрезана была каналами по всем направлениям, мы переправились по мосту, перекинутому чрез узкий, глубокий канал, выехали на хорошо содержавшуюся, но пыльную дорогу, и вскоре очутились в густо-населенной части обитаемой Хивы.
Переход от раскаленных песков к прохладе и свежести зеленой листвы совершился почти внезапно. Потянулись небольшия засеянныя волнующияся поля, всевозможныя фруктовыя деревья, склонившияся под тяжестью спелых или еще зеленых плодов; высокие столетние вязы, раскинувшие свои широкия ветви с густой массой листвы над маленькими бассейнами воды; из-за зелени стали выглядывать серыя стены туземных жилищ. Восторг наш при вступлении в недра этой страны, впервые открытой взорам Европейцев, мог разве только сравняться с восторгом Колумба при виде Новаго Света: на всем здесь лежала печать новизны и своебычности и со всего готовилась спасть пелена неизвестности, застилавшая до сих пор этот затерянный в песках оазис от глаз цивилизованнаго мира. Над дорогой свешивались тутовыя деревья, обсыпанныя сладкими белыми ягодами, массы темнозелевой листвы яблонь, абрикосовыя деревья, согнувшияся под [137] тяжестью безчисленных румяных плодов, и вишни со множеством красных спелых ягод. Стройные молодые тополи тянулись к небу, а светлые ручейки, осененные кустарником, разбегались сетью по всем направлениям. После красноватаго отблеска раскаленных сыпучих песков, к которому уже успели привыкнуть наши глаза, окружающая местность казалась Эдемским садом.
Часть оазиса в которую мы вступили заселена Узбеками. Их жилища и дворы огорожены крепкими стенами, от 15 до 20 футов в вышину, укрепленными массивными быками и угловыми башнями. Вход в эти дома один, под сводом, запирающийся очень тяжелою деревянною дверью. Стены сделаны из особаго рода убитой глины, которая со временем становится очень твердою. Глина эта обделана не в виде маленьких кирпичиков, как мексиканские „адобы», но тяжелыми глыбами, похожими на гранит, футов трех-четырех в квадрате и такой же толщины. Во дворе, огороженном таким образом, устроены стойла для лошадей, рогатаго скота, овец, и прочих домашних животвых, и жилище самих людей. При доме всегда находится маленький бассейн чистой прозрачной воды, образующий четырехугольник футов тридцати-сорока в квадрате, осененный несколькими тенистыми вязами.
Хивинские вязы очень красивы. Многие из них повидимому живут уже не первую сотню лет. Под этими-то деревьями в летнее время семейство Узбека проводит почти все свое время; здесь готовится пища, тут же она поддается; здесь проводятся все досужие часы, которых не мало выпадает в жизни Узбека; здесь же работают женщины, прядут и сучат золотыя нити шелковичнаго червя. Внутри дома Узбеков мрачны и печальны, так как освещены бывают одними маленькими отверстиями в стенах: оконныя стекла составляют неизвестную здесь роскошь. Часто дома эти убраны множеством ковров, яркими циновками, одеялами и подушками, которыя делают их очень комфортабельными.
Мы въехали в первый попавшшся по дороге узбекский двор — ворота были открыты настежь — и нашли в нем несколько мущин, спокойно возседавших под вязами у маленькаго бассейна. Сначала они было немного перепугались, поднялись и стали смиренно отвешивать поклоны. [138] Полковник объяснил им что мы выехали за припасами и спросил отчего перестали они сами вывозить их на продажу. Они отвечали что хан обещал рубить головы всем кто станет продавать что бы то ни было Русским. Тогда полковник Чайковский приказал им привозить в лагерь все что у них найдется на продажу, обещая позаботиться об их безопасности. Они выразили готовность повиноваться, и мы переехали к следующим домам, где повторялась та же самая сцена.
Несколько домов нашли мы покинутыми их обитателями; в редких из них попадалось что-нибудь кроме голых стен. Тем временем казаки разсыпались по сторонам для фуражировки, а пехота шла дальше на рекогносцировку.
Местность которою мы проезжали представляла все средства к защите; знай только Хивинцы как с пользою применить к делу все эти выгоды, они могли бы дать Русским отпор не шуточный. Чуть ли не на каждых десяти саженях по дороге попадались мосты, которые им бы следовало разрушить; по всем направлениям тянулись стены, заборы, изгороди, чащи деревьев и кустарников, множество домов наконец, за которыми масса людей могла бы найти себе прикрытие. Русская кавалерия оказалась бы в таком случае совершенно безполезною, а тяжелыя медныя орудия Хивинцев, до жерла набитыя железными черепками, на таком разстоянии были бы также действительны как и русския гранаты. Каждый дом представлял уже готовое укрепление, стены котораго приходилось бы осаждать и штурмовать с верною потерей для Русских и почти безо всякой невыгоды для осажденных. Конечно, Русские в конце концов все-таки одолели бы всякое сопротивление, но понесли бы весьма значительную потерю; а их было очень немного, сравнительно с массой Хивинцев. Если бы такого рода война продолжалась несколько дней, то численность Руских так сократилась бы что они не имели бы возможности извлечь какую бы то ни было выгоду из своей победы.
Но Хивинцы не обнаруживали ни желания, ни способности защищаться: Русские не встречали в своем движении почти никаких преград. Наш маленький отряд шел все вперед зелеными полями роскошной пшеницы, риса и ячменя; изборожденная и изрытая колеями дорога [139] окаймлена была о обеих сторон тутовыми деревьями, с которых солдаты срывали на ходу спелыя ягоды. Местами дорога пролегала между глиняными стенами, чрез которыя свешивались ветви дерев; или же она окаймлялась с обеих сторон глубокими каналами, полными воды, высокие берега которых покрыты были зеленью, а затем опять врезывалась в чащи гигантских вязов, тяжелая листва которых осеняла нас прохладною тенью. Так как дожди в этих местах почти никогда не перепадают, то дорога была чрезвычайно суха, и мы взбивали на ходу целыя облака пыли, которыя поднимались высоко над деревьями и издали предупреждали Хивинцев о грозящей им расправе.
Наконец когда мы подвинулись верст на десять внутрь страны, нам начали попадаться следы неприятеля. Мы встречали множество покинутых домов, хозяева которых обращены были в бегство хивинскими войсками. Иногда из-за стены выскакивал один-другой всадник, мчался по дороге, и тут же, как метеор, исчезал в облаке пыли. Потом неприятельская конница стала показываться во множестве меж деревьев, разъезжая садами по обе наши стороны.
С нашей стороны была выслана вперед цепь стрелков, и почти в ту же минуту в воздухе пронесся звенящей резкий звук выстрелов из винтовок. Царившее до тех пор безмолвие мгновенно сменилось гиканьем и криками многих тысяч Хивинцев, разсыпанных кругом. Сквозь листву деревьев мы могли видеть как Туркмены, в высоких шапках, разъезжали, верхом на великолепных конях, партиями человек в 15 — 20; крики их должны были раздаваться на целыя версты кругом. Судя по шуму который они производили, можно бы подумать что мы окружены многими тысячами неприятеля. Я ждал с минуты на минуту что по нас будет открыт огонь из-за стен и возвышенных берегов каналов; однако, если и был у них подобный план действий, то наша стрелковая рота не допустила их до исполнения, и колонна не переставала подвигаться. Продолжалось это чуть ли не на разстоянии целых пяти верст.
Наконец вышли мы на открытое место около трех четвертей версты шириною, по которому дорога наша пролегала узкою полосой, немного возвышенною над общим уровнем [140] почвы.
Вдали шли опять деревья, сады и дома, и у них-то большими массами в несколько тысяч человек сбились Туркмены, собираясь, повидимому, вступать с нами в битву. Они постреливали из своих тяжелых фитильных ружей, известных у Русских под названием фальконетов. По нескольку таких фальконетов было установлено на колеса, как пушки, и когда из них выстреливали зараз, то это несколько напоминало собой митральезу. На близком разстоянии они способны были причинять значительный вред; но теперь они отстояли слишком далеко чтобы сколько-нибудь вредить нам.
Наши два маленькая артиллерийския орудия были вывезены вперед и стали метать гранаты. Две из них лопнули среди Хивинцев, и они в страхе разсыпались во все стороны. Затем неприятель засел за стены, решившись, по-видимому, выдержать осаду, но не выказывая все-таки никакого расположения к нападению. Мы были теперь вблизи города и укрепления Хазар-Аспа, но силы наши были слишком незначительны чтобы можно было решиться на приступ. Полковник, уже давший знать в лагерь что он напал на неприятеля и ждет подкрепления решился выжидать приказа для дальнейших действий.
Итак, обе стороны стояли одна против другой почти в продолжение целаго часа, и во все это время стрелковая цепь поддерживала беглый огонь по неприятелю. Меня удивляло что Хививцы не пускали в ход свою артиллерию, так как на разстоянии разделявшем нас теперь не только мелкия ядра, но даже выстрелы жеребейками и камнями произвели бы не малое действие; боялись ли они что мы завладеем их орудиями, или просто и сами на них не полагались, но ни одного из них они не вывезли вперед. Время уже близилось к вечеру, а мы были верстах в десяти от лагеря; полковник Чайковский решил что благоразумнее отступить. Хививцы следовали так близко за нами что ариергард все время принужден был поддерживать по ним огонь. Из числа неприятелей несколько человек попадали на землю, но товарищи тотчас же их подбирали. Из одного дома у дороги по нас дан был выстрел; пуля попала в одного офицера и так тяжело его ранила что он вскоре затем умер — единственная потеря которую мы имели в этот день.
[141] Пройдя верст пять обратно к лагерю, мы встретили Великаго Князя Николая Константиновича, который спешил к нам с подкреплением. Он очень огорчился видя что мы уже повернули к легерю, и настаивал чтобы возвратиться назад и напасть тотчас же на Хазар-Асп. От этого его, однако отговорил полковник Чайковский, убедив его что в этот вечер слишком поздно идти на приступ укрепления.
Тем не менее, однако, мы поскакали еще раз к Хазар-Аспу, так как Великому Князю хотелось познакомиться с местностью и посмотреть расположен ли неприятель удерживать свою позицию. Дорогой мы наехали на тело убитаго Туркмена, лежавшее у самой дороги. Он слишком близко подошел к отступающему ариергарду и ему прострелили голову. Падение его, должно-быть, не было замечено его товарищами, иначе его конечно увезли бы отсюда, так как у них считается постыдным оставлять своих убитых и раненых в руках неприятеля. Тело это лежало в грязи у дороги, пыльное, грязное и отвратительное.
Так как через реку было уже переправлено достаточное количество войска, то генерал Кауфман решил на следующий же день идти на Хазар-Асп. Этим же временем были наконец, получены известия о генерале Веревкине, командующем Оренбургским отрядом. он взял Кунград и подходил теперь к столице ханства.
Генерал фон-Кауфман разказал мне прелюбопытную историю о том каким путем до него дошло письмо генерала Веревкина: случай этот служит весьма верною характеристикой туземных нравов. Трое киргизских джигитов, с которыми письмо это было послано, попались ханским войскам, и письмо было перехвачено вместе с небольшою суммой бумажными денегами. Джигитов этих привели в Хиву на суд хана и главных сановников ханства. На вопрос, зачем ехали они к Русским, они отвечали что ехали не к ним, а в Бухару, чтобы собрать там деньги [142] за баранов, запроданных прежде. Но так как они не могли представить удовлетворительнаго объяснения каким образом к ним попали бумаги, то их самих отправили под стражу, а по делу о захваченных бумагах был созван большой военной совет.
Бумаг этих, конечно, никто не мог прочесть. Наконец призван был в качестве эксперта один бывший в России хивинский купец, для того чтобы хоть через него узнать о содержании этих бумаг. Купец оказался человеком сметливым. Хотя прочесть бумаг он также не мог, но тут же сообразил что в письме должны заключаться важныя сообщения, посылаемыя от одной наступающей армии к другой, и решился забрать его в свои руки. Осмотрев бумаги с большою тщательностию и вниманием купец сериознейшим образом заявил совету что письмо было просто клочком бумаги, не имеющим ни малейшей цены и значения; но что 10-ти и 25-ти рублевые кредитные билеты суть весьма важные документы, которые надо старательно беречь до той поры пока найдется человек способный их прочесть. Когда ему удалось таким образом отвлечь внимание совета от письма, он стянул его под полу халата и унес с собою. Прежде чем успели хватиться письма, он отправил его с верным человеком генералу Кауфману, который тем временем переправлялся через реку
На следующее утро с солнечным восходом выступили мы к Хазар-Аспу. Идя по той же дороге как накануне, мы скоро подошли к месту действия предыдущаго дня. Тело мертваго Туркмена все еще лежало в грязи у дороги. Повидимому, неприятель сюда не возвращался они бы ни в каком случае не оставили тело товарища без погребения. На том месте где они толпились накануне в таком множестве, теперь мы не нашли никого. Предполагали что они отступили в крепость Хазар-Асп. По слухам, твердыня эта была очень крепка, стояла на острове посреди большаго озера и имела всего один вход. Надо было думать что если неприятель имеет желание сразиться, то он именно на этом пункте сосредоточил свое сопротивление.
На полупути к Хазар-Аспу попались нам два посла, высланные оттуда нам на встречу. Самыя фигуры их [143] выражали приниженную покорность, когда, съехавшись с авангардом они сошли с своих богато убранных коней и подходили к нам, сняв шапки и низко кланяясь. Их подвели к генералу Головачеву, который, выслушав что они имели сказать, переслал их в свою очередь к главнокомандующему, но продолжал свое движение. Послы эти высланы были Сеид-Эмир-Уль-Умаром, комендантом крепости и губернатором Хазар-Аспа, который приходился дядей хану, с заявлением о сдаче крепости. Сам комендант уехал уже в Хиву. Сдача крепости была принята, но все-таки главнокомандующий, привычный ко всем хитростям среднеазиятскаго образа ведения войны, не упустил из вида ни малейшей предосторожности на случай какой-нибудь предательской уловки.
Утро было ясное и теплое, ехали мы все время фруктовыми садами, где воздух был пропитан чудным запахом цветов; шествие наше гораздо более напоминало собою пикник, нежели поход в суровое военное время. По дороге попадалось несколько покинутых домов, но по большей части обыватели спокойно возседали у дверей на земле, поднимались при нашем появлении и с важностию отвешивали нам поклоны.
Около десяти часов мы уже были в виду крепости; из-за дерев она несколько напоминала собою Виндзорский замок: так величественны казались ея стены, искривленныя и неправильныя, подпертыя тяжелыми быками и окруженныя водой. Заметив несколько человек на стенах, мы немного приостановились; хотя крепость была уже сдана, но генерал Кауфман далеко еще не был уверен что тут не подготовлялось какой-нибудь изменнической проделки. Приняв необходимыя предосторожности, армия тронулась опять и вошла в длинную, крытую и очень узкую улицу, обрамленную с обеих сторон одиноким рядом домов и лавок, образующую нечто в роде плотины над водою и служащую входом в крепость. Мы потянулись изогнутою улицей, все еще подозревая западню; круто повернув раза два-три вправо и влево, мы очутились пред главным входом. Это были тяжелые, массивные ворота с башнями по бокам из кирпича, обложеннаго глиной. В самых воротах виднелось несколько круглых отверстий, пробитых [144] вероятно пушечными ядрами во время какой-нибудь старинной осады.
Генерал Кауфман, в сопровождении своего штаба и небольшаго числа пехоты, въехал в ворота, объехал внутренною сторону крепости и, повернув несколькими очень узкими, изогнутыми улицами, сошел с лошади в маленьком дворе. Пройдя целый ряд узких темных корридоров, мы очутились на главном дворцовом дворе Хазар-Аспа. Двор этот был всего футов тридцати шириной при пятидесяти длины, и южная его сторона была вся занята большою приемною залой, образованною просто высоким портиком, открытым с северной стороны, ко двору. Вокруг этого двора расположены были дворцовые покои, гарем и конюшни. Здесь генерал Кауфман принимал главных местных сановников и мулл, которые пришли для переговоров. Он объявил им что если они спокойно покорятся, не оказывая никакого сопротивления, то жизнь, собственность и жены их будут пощажены, так как Русские пришли не завоевывать Хиву, а наказать хана. Заявление это встретили они с полным удовольствием и ушли успокоенные.
Таким-то образом сдался Хазар-Асп, пункт несравненно лучше укрепленный чем Хива. Большая часть офицеров были чрезвычайно раздосадованы подобным исходом дела, но все еще утешали себя надеждой что в самой Хиве встретится нам сопротивление отчаянное.
В Хазар-Аспе всего около пяти тысяч жителей. Это маленький, построенный из убитой глины город, весь окруженный крепостными стенами. Крепость почти вся окружена широким, но тинистым озером; она лежит верстах в 12—15ти от реки и в шестидесяти от Хивы. Пункт этот считается одним из самых значительных в ханстве. Обитатели были очень робки в начале, боясь что их все-таки всех перережут; скоро однако они ободрились и в тот же день открыли базар. Многие из окрестных Узбеков скрылись в стенах укрепления со всею своею движимостию, предполагая что место это станут отстаивать; теперь они начали разъезжаться по домам. Городские дома были очень бедны и не представляли и половины тех затей что находили мы в просторных сельских жилищах Узбеков.
[145] В крепости найдено было пять или шесть пушек — вероятно те самыя что были в деле при Шейх-арыке; здесь оказалось также множество фалконетов и большое количество очень хорошаго пороха, сваленнаго по сторонам безо всякаго призора.
После двухчасоваго отдыха, генерал Кауфман оставил в Хазар-Аспе маленький гарнизон под начальством полковника Иванова, прибывшаго накануне с полковником Веймарном, а сам пошел назад и стал лагерем в садах, на полудороге к реке. Он предполагал здесь дождаться прибытия всего отряда прежде чем идти на приступ столицы.
Лагерь наш расположился посреди фруктовых деревьев и вязов; вокруг нас по всем направлениям разбивались потоки воды; местность эта, после пустыни, казалась нам настоящим раем.
Соседние дома были все покинуты их обитателями, и мы не нашли в них ничего из домашняго добра, кроме небольшого количества кухонной посуды, да глинянных кувшинов. Но за то почти в каждом доме была одна или две комнаты наполненныя шелковичными червями: многия тысячи этих несчастных прядильщиков, я думаю, погибли с голода, так как пищи им не было никакой.
Однажды я сел на коня и отправился в Хазар-Асп, где был радушно принят полковником Ивановым. Во время обеда ему доложили что пришла женщина с жалобой.
— Пойдемте со мной, сказал полковник, обращаясь ко мне: — Увидите любопытную вещь.
Так как обычный порядок судопроизводства был прерван бегством губернатора, то обыватели Хазар-Аспа стали приходить для разбирательства своих ссор и с просьбами о защите к полковнику Иванову, который облечен был здесь высшею властью. Мы вышли в большой портик, который, как я уже говорил, служил приемною залой, возсели на ковре, и полковник вступил в роль судьи с приличным случаю выражением сериозности и даже важности на лице. Женщину ввели во двор, который был фута на три ниже портика где мы сидели. Просительница вошла держа за руку олуховатого на вид парня лет 14ти и, кланяясь на каждом шагу чуть не до земли, [146] обратилась к полковнику, принимая его за Кауфмана и называя его Ярым-падишахом; титул этот полковник принял с полным достоинством. Это была старуха прикрытая невзрачным хивинским халатом. Единственная принадлежность туалета отличающая костюм ея от мужскаго был высокий белый тюрбан который носится всеми хивинскими женщинами. Она с низкими поклонами подала полковнику небольшой подарок, состояний из хлеба и фруктов, и стала излагать свою жалобу.
Дело было в том, как объясняла она, что у сына ея — указывая на приведеннаго с собою неуклюжаго малаго, — украли невесту.
— Кто же украл? спрашивает полковник.
— Да вор собака — Персиянин; мой собственный раб; он свел моего же осла и на нем увез девчонку. Чтоб изчахнуть ему, окаянному!
— Так он, значит, совершил три кражи: украл осла, девушку и самого себя, перечел полковник с деловым видом. — Ну, как же он украл девушку? Силой ее увез?
— Уж конечно силой: разве она не была невестой моему сыну? Да разве какая девушка доброю волей убежит от своего жениха о собакою-рабом?
— А кто она? Как вы ее обручили с сыном?
— Она также Персиянка. Я купила ее у Туркмена который ее только-что привез из Астрабада, и заплатила за нее пятьдесят тилль. Должно-быть собака-раб приворожил ее, потому что как только она его увидала, так бросилась ему на шею, плача, рыдая и уверяя что он был ея товарищем и другом с самаго детства. Я, конечно, побила ее хорошенько за эти бредни. Женить на ней сына я хотела через несколько дней; но как только подошли Русские, так хитрая девчонка и подговорила раба бежать с ней. Теперь уж они верно поженились.
— Ну так что же я могу для вас сделать?
— Разыщите и отдайте жену моему сыну, а мне раба и осла. Полковник сказал ей с улыбкой что посмотрит что может для нея сделать, а теперь она может идти. Она ушла, пятясь все время назад и кланяясь на каждом шагу до земли самым почтительным образом как при дворе. Видно было что не в первый раз пришлось ей приносить жалобу судье.
[147] Но сын ея не получил никогда обратно своей невесты, ни ей не разыскали ни раба, ни осла.
Во время нашей трехдневной стоянки близь Хазар-Аспа, генерал Кауфман деятельно занялся набором лошадей и телег для перевозки обоза и для замены верблюдов высланных войскам на Хала-Ату и Алты-Кудук. Этими днями подошел весь отряд; уже известно было что генерал Веревкин взял Кунград и быстро подвигался к столице.
Мы поднялись с места 27го мая (6го июня), а к вечеру 28го (9го) были верстах в 15 от Хивы. По всему этому переходу на дорогу высыпал народ группами от 20 до 450 человек, заявляя главнокомандующему свою покорность, и принося в знак мира хлеб, абрикосы, а иногда ягнят и баранов.
Хан все это время не оставлял генерала Кауфмана без известий о своей особе.
Главнокомандующий уже раза три или четыре, со времени переправы через реку, получал письма от хана, в которых этот последний выражал полнейшее удивление по поводу этого внезапнаго нашествия Русских на его владения. Затем он стал требовать объяснения этих враждебных действий, и наконец предлагал незванным гостям немедленно, по добру по здорову, убираться во-свояси.
Едва успели разбить палатки на вечерней стоянке 28го мая (9го июня), как пришло последнее послание струсившаго владыки, в котором он уже заявлял свою покорность, готовность сдаться на каких угодно условиях, и поручал себя великодушию генерала Кауфмана.
Теперь я должен немного приостановиться в этом разказе чтобы пояснить каким путем доведен был хан до такого смиреннаго образа мыслей.
Когда, в половине декабря, поход на Хиву был решен в Петербурге, то для обезпечения успеха предприятия, назначено было четыре отдельныя экспедиции которыя должны были двинуться в ханство различными путями. Одному отряду назначено было выступить с Кавказа, под начальством полковника Моркозова, другому из Оренбурга [148] и начальство над ним было поручено генералу Крыжановскому, а этим последним передано генералу Веревкину; еще один отряд должен был идти от Киндерлинской бухты, с полковником Ломакиным во главе; и наконец четвертый отряд из Туркестана, предводимый самим генералом Кауфманом.
Так как экспедиционный отряд Маркозова совсем не дошел до Хивы, то я сначала скажу несколько кратких слов о нем.
Исходным пунктом этого отряда был Чакишляр, в долине Атрека, а не Красноводск, как в начале было назначено. Эта линия была выбрана в том предположении что на ней легко будет набрать верблюдов; но перемена оказалась гибельною для отряда, вследствие значительнаго увеличения перехода. Когда колонна подошла к колодцам Бала-Ишем, войска уже страдали неимоверно. Жара была ужасная, говорят, доходила до 149° по Фаренгейту; колодцы попадались редко, люди чуть не мерли от жажды. Наконец верблюды и лошади, вполне обезсиленные длинным переходом, стали падать целыми сотнями. А отряд все еще был в 180 верстах от Хивы—впереди предстояла самая тяжелая часть пути. Колодцы попадались чрезвычайно редко, а верблюды положительно не в силах были переносить достаточно воды для всего отряда. Итак 22го апреля (4го мая), именно когда генерал Кауфман был на Хала-Ате, а генерал Веревкин дошел до западнаго прибрежья Аральскаго моря, полковник Маркозов вынужден был вернуться назад.
Отчет о действиях Оренбургскаго и Киндерлинскаго отрядов будет тем боле уместен здесь что не только на их долю выпало наибольшее число стычек с неприятелем, но ими, собственно, и взята была Хива. Да и самую незначительность противодействия оказаннаго ханом Туркестанскому отряду надо приписать присутствию в то же время на его территории этах двух колонн, Киндерлинской и Оренбургской.
Отряды эти подошли к самым стенам Хивы, когда генерал Кауфман был в пятнадцати верстах от нея; и тот факт что различные колонны выступившия с противоположных пунктов, отделенныя почти полуторатысячным разстоянием одна от другой, все-таки сошлись [149] под Хивой чуть ли не в один день—составляет не последнюю любопытную особенность этой замечательной кампании.
Факты касающиеся отрядов Оренбургскаго и Киндерлинскаго собраны мною из различных источников; частию сообщены мне русскими офицерами, частию получены от поручика Штумма, прусскаго офицера, сопровождавшаго сначала Киндерлинскую колонну, а потом соединенный отряд Оренбургский и Киндерлинский. Это единственный иностранец который, кроме меня, добрался в эту компанию до Хивы. Появившейся уже в печати труд г. Штумма— отличающийся чрезвычайною точностью и занимательностью— оказал мне большую помощь в некоторых справках.
Генерал Крыжановский, оренбургский генерал-губернатор, получил приказ снарядить Оренбургскую экспедицию только во второй половине декабря месяца; тот факт что все перевозочныя средства, вооружение, фураж, провизия, палатки и достаточное количество теплой одежды на время самых трескучих морозов для перехода в 1.650 верст, по стране совершенно неведомой, что все это, говорю я, было готово к 15му (27му) февраля, может служить обращиком той поспешности с какою Русские могут приготовиться к войне в случае необходимости.
Войска этого отряда собирались на трех различных пунктах, в Оренбурге, Уральске и Орске, и выступили в поход около 15го (27го) февраля, с тем чтобы стянуться у Эмбенскаго укрепления, при реке того же имени. Это укрепление составляет русский аванпост в Киргизских степях, и отстоит верст на 600 или около того ото всех вышеупомянутых пунктов.
Трудности этой первой части перехода были ужасны; холода доходили до —25° по Реомюру; войска подвергались сильнейшим метелям, о силе которых можно иметь понятие только побывав в этих степях, где ветер, на разстоянии целых сотен верст, не встречает на пути своем ни малейшей преграды; нелегкою задачей было подвигаться вперед и в тихую погоду по снегу доходившему иногда до фута глубиною.
Несмотря однако на все эти препятствия — которыя признаны были бы непреодолимыми всякою другою, не русскою, армией—три отряда сошлись в половине марта у Эмбенскаго [150] укрепления, с обозом, перевозочнмми средствами, аммуницией и провизией. Конечно, такой удачный переход не мог быть совершен на авось, без необходимых приготовлений. Солдаты были снабжены полушубками и высокими теплыми сапогами; по всему пути разставлены были войлочныя кибитки, на разстоянии одного дня пути; заранее набрано топливо, заготовлено сено для лошадей и верблюдов; словом, все предосторожности были приняты для того чтоб избежать несчастия какое постигло Перовскаго в 1840 году. И результат увенчал эти труды блистательным образом: все части отряда стянулись на Эмбе, не, потеряв на пути ни одного человека, хотя, вследствие страшных холодов, эта часть похода была самая тяжелая. На Эмбе таким образом собралось: девять рот пехоты—около 1.600 человек; девять казачьих сотен—1.200 человек при них восемь орудий легкой артиллерии, ракетная батарея и четыре мортиры, снабженныя тройным против обыкновеннаго количеством снарядов. Обоз состоял из пяти тысяч верблюдов, нанятых у Киргизов по 15 рублей за каждаго верблюда в зимние месяцы и по 12 рублей летом. Солдаты получали только обыкновенныя порции: 2 фунта чернаго хлеба, ½ фунта мяса на день, чай с сахаром поутру и вечером, два стакана водки в неделю, и кроме того овощи, сыр, уксус и другия противоцынготныя вещества. Запасы все разочтены на 2 ½ месяца, и войлочныя кибитки, достаточной величины для помещения в каждой 20 человек, были припасены для всего отряда. 26го марта (7го апреля) отряд вышел с Эмбы, направился к югу, подошел к Аральскому морю 20го апреля (2го мая) и продолжал идти по западному берегу его на юг к Айбугирскому заливу. Залив этот, обозначенный на всех картах, и действительно существовавший 15 лет тому назад, найден был отрядом генерала Веревкина совершенно пересохшим. Каракалпаки даже начали возделывать часть его бывшаго дна. Поход генерала Веревкина был очень замечателен: это чуть ли не самый длинный переход из числа упоминаемых в истории—более 1.500 верст.
2го (14го) мая он подошел уже к Яны-Кале, в Хивинском ханстве, тогда как генерал фон-Кауфман все еще был на Алты-Кудуке, по ту сторону реки, и самый трудный переход предстоял еще ему впереди.
[151] 20го мая (1го июня) генерал Веревкин вошел в покинутый Хивинцами город Кунград.
Поход Киндерлинскаго отряда был также одним из самых замечательных из числа занесенных в историческия летописи. Переход предстоял длинный; путь лежал пустынными песками, на которых колодцы попадались в очень дальнем друг от друга разстоянии, а перевозочныя средства отряда были совершенно несоразмерны с предстоящими трудностями. Даже, по весьма странной непредусмотрительности, захвачено было очень мало турсуков и другой посуды для перевозки воды.
Эта колонна должна была сойтись с отрядом генерала Веревкина у Айбугирскаго залива. Оренбургский отряд был у же в походе целых 14 дней, когда колонна Киндерлинская тронулась с места. Помощниками полковника Ломакина, командующаго отрядом, были, подполковник Пояров, капитан Али-Хан, по собственной охоте присоединившиеся к экспедиции, полковник Скобелев, майор Навроцкий и несколько других офицеров. Силы этого отряда состояли из 12ти сотен кавказских Горцев, в 120 человек каждая—всего около 1.800 человек. При них было 10 пушек и ракетная батарея.
По сделанному разчету для отряда требовалось 1.300 верблюдов, но число набранных животных далеко не достигало этой цифры. Мангышлакские Киргизы положительно отказывались ставить те шесть сотен верблюдов которыя с них требовались, и майор Навроцкий выслан был с наказом захватить верблюдов силой. После нескольких дней гонки за Киргизами и небольшой перестрелки майору удалось захватить 380 верблюдов, 110 лошадей и около 3.000 коз и баранов. Переход по безводной пустыне с таким небольшим количеством вьючных животных, из которых еще ежедневно многия падали, казалось, должен был привести отряд к неминуемой гибели.
Уже в течение первых пяти дней перехода люди встретили на пути своем все ужасы пустыни. Жара была страшная: раскаленные пески палили ноги и ослепляли глаза. Ветер не только не приносил никакого облегчения, но еще увеличивал страдания, обдавая людей точно жаром какого-то адскаго горнила. От этих врагов не было спасения, песок и жара проникали и в палатки. Скоро стал [152] чувствоваться недостаток воды. Колодцы, изредка попадавшиеся, были все солоноваты, мутны и полны насекомыми. Солдаты бодро, даже весело переносили все невзгоды, и хотя верблюды и лошади падали целыми сотнями, здоровье людей было в очень хорошем состоянии.
Первая продолжительная стоянка была сделана на Кунды, куда передовая часть отряда пришла 14го (26го) апреля. Переход отсюда до Сенека — разстояние 90 верст — был чрезвычайно мучителен для солдат; жара была ужасная, воды почти не было, и люди с жадностью накидывались на попадавшияся несколько капель отвратительной, вонючей и черной как чернила воды. Появились и больные, преимущественно между пехотой. Кавалерия уступила лошадей больным: часто приходилось измученному казаку вести своего изнемогающаго коня отягощеннаго больным пехотинцем. В один день, после полудня, отряд лишился 150 верблюдов, которые частью попадали, частью же совершенно обезсилели. Главныя болезни которым подвергались люди были солнечный удар, диссентерия и общее изнеможение. Горячка сделалась вещью обыкновенною, на нее почти не обращали даже внимания. Некоторые из штабных офицеров подвергались трем и даже четырем горячечным припадкам во время перехода от Киндерли до Сенеки.
20го апреля (2го мая) дошли до Биш-Акты. Этот пункт отстоит верст на 135 от Каспийскаго моря, затерян в песках и окружен низкими известковыми холмами. На этом месте построено было маленькое укрепление таким образом что находящиеся тут шесть колодцев пришлись внутри форта.
Переход от Биш-Акты ко второму форту на Ильте-Идже, да и весь путь до Кунграда, был чрезвычайно затруднен песками и ветром. Раз даже случился такой ураган что на ночь оказалось невозможным разбить палатки. Порядок движения был следующий авангард состоял из казачьей сотни, а по обе стороны, на разстоянии около трех тысяч футов, шел патруль из двух всадников. Затем ехал штаб эскортируемый конницей, с патрулями из четырех конных солдат с каждой стороны. Далее казачья сотня, также защищенная боковыми патрулями. Ариергард был под прикрытием роты пехоты, которая в то же время вела 20 верблюдов, навьючевных [153] фуражем для штабных лошадей. Главная же часть отряда, следовала на некотором разстоянии. Таким образом проходили от 30 до 45 верст в день. С ночных стоянок снимались в пять и шесть часов утра и шли до полудня. От двенадцати до трех часов делали привал, так как этим временем стояла такая жара что немыслимо было никакое движение, даже установка палатки. В три часа движение возобновлялось и продолжалось до десяти, одиннадцати, а иногда и до двух часов утра. Лошадей кормили и поили раз в сутки, иногда им приходилось даже быть часов по тридцати без воды.
Дни 27го (9го мая) и 28го апреля (10го мая) прошли в невообразимых страданиях. Одно время даже всему отряду грозила неминуемая гибель от жажды. Колодезь Коль-Кинир, к которому подошли вечером 27го апреля (9го мая), был так глубок что вода могла вытягиваться из него чрезвычайно медленно, и только весьма незначительная часть отряда могла напиться. С самаго полудня войска не получали воды, да не откуда было ее и достать до прибытия в Алпай-Мас, лежащий слишком в 50 верстах дальше. Вечер 27го апреля (9го мая) и все утро 28го (10го мая) солдаты и лошади должны были обойтись без питья. При таких-то обстоятельствах пошли по направленно к Алпай-Масу. К полудню 28го апреля (10го мая), под самым сильным припеком, лошади стали изнемогать, люди выбились из сил и даже штабные офицеры стали терять всякую надежду на спасение, так как до Алпай-Маса все еще оставалось 23 версты, то-есть четырехчасовой переход.
Полковник Ломакин приказал сделать привал, и весь отряд — солдаты и офицеры — свалился в изнеможении на раскаленный песок. При колонне не оставалось уже ни капли воды; кругом, до самаго горизонта, не видно было ничего, кроме белаго песку. Передавая мне эту сцену, поручик Штумм говорил что тут и у него голова закружилась, и он почувствовал приближенье горячечнаго бреда. Тем временем как все тут лежали обезсиленные, показались вдали, на песчаном холме, два Киргиза высланные полковником Ломакиным вперед; они напали на маленький колодезь, Курук, в разстоянии полуторы версты к северу, и теперь возвращались с радостною вестью к отряду.
Едва успели солдаты и офицеры несколько освежиться [154] как пришло известие что часть войска, оставлениие позади под командой поручика Гродикова, в пяти верстах от Ильте-Идже, не в силах идти дальше и полегла в изнеможении на песке. Тотчас выслали обратно всех животных могущих вынести переход, навьючив их всею посудою способною держать в себе воду; когда и отставшие были таким образом напоены, пошли дальше едва избегнув лютой смерти.
Около часа пополудни 2го (14го) мая отряд дошел до Кизил-Агира, а так как следующим днем надеялись дойти в Бей-Шагир, к самым границам Хивы, то созван был военный совет. Решено было выслать вперед к озеру Айбугиру авангард под начальством полковника Скобелева, что и было немедленно приведено в исполнение. Но так как не думали чтобы генерал Веревкин подошел к этому месту раньше пяти-шести дней, то решено также было выслать небольшой рекогносцировочный отряд к югу до Куня-Ургенча и даже, если окажется необходимым, занять этот город. Главныя же силы отряда должны были дожидаться генерала Веревкина у Айбугирскаго озера.
4го (16го) мая от генерала Веревкина получены были известия изменявшия весь этот план. Посланный из Оренбургскаго отряда сообшил что пятнадцать дней тому назад генерал Веревкин уже был всего в двух переходах от Айбугирскаго озера, и что 6го (18го) мая он надеялся дойти до мыса Урча, при Аральском море. Полковнику Ломакину присланы были инструкцш идти не на юг к Айбугирскому озеру, а на север, чтобы сойтись с генералом Веревкиным на Урче. Оттуда же соединившимся отрядам предполагалось идти вместе на Айбугир, к укрепленному хивинскому городу Кунграду.
Сообразно с этими инструкциями, полковник Ломакин послал воротить Скобелева; но Скобелев получил приказ этот слишком поздно: 5го (17го) мая у него уже была схватка с большим туркменским отрядом. Туркмены эти направлялись в Хиву с большим караваном. В завязавшейся схватке несколько человек Туркмен было убито, пятнадцать ранено, захвачено полтораста верблюдов с большим количеством разнородных припасов. Но за то сам Скобелев, другой офицер и несколько казаков были ранены.
[155] Колонна направилась к Урче, на север; но 5го(17го) мая прибыл другой посланный от генерала Веревкина с известием что этот последний вышел с Урчи и шел уже в Кунград, куда приказывал следовать и полковнику Ломакину. Таким образом дорога была еще раз совершенно изменена. Полковник Ломакин пришел теперь к заключению что надо идти очень скоро чтобы поспеть на встречу неприятеля в одно время с генералом Веревкиным. Потому он решил оставить главныя силы отряда следовать за собою под начальством подполковника Поярова, а самому идти вперед к Кунграду с одним своим штабом и кавалерией ускоренным маршем, подвергаясь даже риску не встретить на пути ни одного колодца.
Следующий затем трехдневный переход был тяжелее всех предыдущих. Все время не было воды; единственный на дороге колодезь был отравлен Туркменами, бросившими туда разлагающееся трупы животных. Пытались было идти ночью 10го (22го) мая чтобы дойти до Кунграда днем раньше, но темнота была такая что войска, несмотря на множество факелов, постоянно сбивались с пути. Волей-неволей пришлось остановиться и провести ночь посреди песков без еды и без питья.
Утром 11го (23го) мая дошли до русла Айбугира, стали встречать кибитки кунградских Киргизов и впервые вступили на хивинскую территорию. Весело прошло утро 12го (24го) мая: этим днем впервые выехали на цветущие луга и зеленыя пастбища, впервые после двухмесячнаго перехода набрели на свежую, хорошую воду.
В тот же день достигли Кунграда и застали там большую партию казаков, оставленную генералом Веревкиным, который накануне пошел на столицу ханства.
Город и крепость Кунград найдены были в самом печальном, разоренном состояния, вследствие непрерывных почти войн, а в особенности вследствие выдержанной им осады лет 15 тому назад, когда город этот возстал против Хивы. Несколько раз Кунградцы ставили у себя собственных ханов, предписывали законы самой Хиве. Теперь же этот город совершенно опустошен, и едва ли когда-нибудь удастся ему собраться с силами для борьбы с торжествующим врагом.
До этого пункта ни генерал Веревкин, ни полковник [156] Ломакин ни разу еще не встречали сопротивления со стороны Хивинцев. Они показывались несколько раз, но никогда не представляли сериознаго сопротивления. Они ограничивались посылками в отряд дерзких посланий, советуя Русским удалиться во-свояси пока еще время и грозя им сильным гневом хана в случае ослушания. По большей части генерал Веревкин отправлял послов обратно безо всякого ответа. Одно из этих посланий до того оригинально и так хорошо обрисовывает первобытную наивность Хивинцев что об нем стоить упомянуть. Накануне того дня в который генерал Веревкин занял Кунград, к нему прибыл посол от кунградскаго губернатора с самым необыкновенным требованием: пусть де Русские повременят три дня, пока привезут губернатору пушку для защиты города. Если же Русские, говорилось дальше, будут слепо настаивать на своем, пока он еще не приготовился, то он, губернатор просто откажется сражаться! Русские, конечно, слепо настояли на своем, а сановник, верный своему слову, бежал из Кунграда не дав по ним ни одного выстрела.
За Кунградом, однако, Туркмены стали показываться значительными массами, и уже не проходило ни одного дня без перестрелки, ни одной ночи без тревоги. Иногда они тревожили войска с флангов в течение целых дней, скача кругом с дикими криками и гиканьем, притворяясь нападающими, а иногда и действительно нападая на обоз, стреляя из-за стен и деревьев то по ариергарду, то по авангарду, не давая войскам передохнуть, мучая их с утра до ночи и с ночи до утра.
В особенности утомительны были ночныя тревоги, благодаря которым войска ни на минуту не могли спокойно сомкнуть глаз и отдохнуть после дневных трудов. Во время кампании против Туркмен я сам увидел как невыносимы эти ночныя нападения: весь ужас их может быть понятен только человеку который сам их испытал.
Около двух часов кавалерия выехала из Кунграда к югу, и наконец, к девяти часам того же вечера добралась до колонны генерала Веревкина, не сделав ни одного привала. Штаб ехал с пяти часов утра до девяти вечера, под палящими лучами солнца, не останавливаясь ни [157] поить ни кормить лошадей, не давая ни минуты отдыха людям.
Тем временем главныя силы экспедиции, состоящия преимущественно из пехоты, под начальством подполковника Поярова, следовали за штабом и кавалерией, вынося подобныя же, а может-быть и сильнейшия невзгоды, все с тем же героическим терпением. Пояров разделил вверенных ему людей еще на два отряда, один из которых, под начальством майора Аварскаго, пошел тем же путем как и штаб. Сам же Пояров, отдохнув один день у колодца Алан, выступил дальше 8го (20го) мая в два часа утра. Первый день его людям пришлось пить солоноватую, почти негодную к употреблению воду. Все колодцы попадавшееся на следующий день были отравлены животными трупами, и войску пришлось довольствоваться тем количеством воды которое удалось захватить с собою. В два часа утра 10го (22го) мая отряд вышел из Кара-Кудука и к семи часам того же вечера подошел к западному берегу Айбугирскаго озера. На сорокапяти-верстном переходе ему не попалось ни одного колодца.
В два часа утра 11го (23го) мая он вышел с Айбугира и дошел до Ирали-Кочкан к трем часам пополудни. На этом тридцативерстном переходе также не было колодцев, и таким образом войска прошли около 75 верст в тридцать семь часов, оставаясь всю дорогу без воды. Запас воды, который могли захватить с собой, весь был истрачен в первые два дня этого пятисуточнаго перехода. Хотя и этим временем количество выдаваемой воды было крайне недостаточно, но все-таки героизм пехоты доходил до того что она решилась делиться ею с артиллерией.
Повторяю, это один из самых замечательных походов в истории.