Бекович не внимал нетерпению казацкому, не лишенному резона — более ста лет казаки на Яике. Уж больно кручинно ходил он по Гурьеву, особенно после того, как почти вслед за ним вошли в устье Яика две небольшие лодки — пришло недоброе известие с мыса Тюб-Караган. А с крепостью на Тюб-Карагане морем переведались посланцы от фон Вердена. Вовсе худые дела в Красных водах — от гнилой воды перемерло уже почти пять сотен солдат и еще мрут… И в Тюб-Карагане тоже мертвых считали — за четвертую сотню. Было от чего посмурнеть Бековичу.

Мало кто знал в Гурьеве, что гнетет его еще какая-то никому не известная боль. Но о ней помалкивали и братья его и прибывшие драгуны, хотя они-то знали, что стряслось с кабардинцем и с его ближними при выходе из устья Волги на каспийское мелководье.

Накануне Троицына дня понеслась по городку казацкому от двора ко двору новость: пойдут казаки не на Хиву, а в море Хазарское, в новые крепости, вместо перемерших солдат стоять. Переполох не успел обнять городка, как другая новость успокоила казацкие дворы: не все казаки пойдут на морской берег. Распорядился господин капитан всего-то одну сотню туда отправить, полсотни — в Тюб-Караган, полсотни — на Красноводский мыс. Провожали ту сотню на лодках жалостно — дурная слава о каспийском береге, где крепости, уже вселилась в души, и ничем ее невозможно было искоренить.

Бекович провел смотр своему войску и собрал совет. Все бы ничего, люди готовы к походу, да мало их! Чуть более двух тысяч воинского званья, остальные — купеческие, караванные люди. Капитан вынес на совете свое решение: людей взять у Аюки-хана. Казачьи командиры отговаривали Бековича от пустой затеи.

— Не знаешь ты, князь, Аюку, — говорил гурьевский атаман. — Не даст он людей, отговорится, как лиса, выскользнет.

— Как же не знаю! — ярился Бекович. — Он сам ко мне гонцов слал, просил моих драгун супротив кубанских татар. Знаю я Аюку, бывал у него в Черном Яру, еще когда царское величество приказал Аюке выступить на Кубан в защиту черкесов.

— Ну и дал ты ему солдат против кубанцев? — усмехнулся атаман Бородин.

— У меня указ царского величества не кубанцев к покорности приводить, а хана Хивинского к тому склонять. Для чего мне своих солдат Аюке давать? У него в улусах людей довольно.

— Тем паче, не шли к Аюке листа своего. Не даст он оружных людей, поелику обиды умеет долго хранить. Ты ж ему не помог. Да и подумай, как же он пошлет своих людей на Хиву, ежели он давно желает чрез земли хивинские засылать в Малые Бухары к контайше Рабтаню своих посланцев. Аюке с ханом Ширгазием в миру жить желательно, — вывел атаман Бородин.

— Аюка нашему государю присягу давал! — с досадой воскликнул Бекович.

— Да нагляделись мы здесь на степные клятвы-божитвы. Видели, как они свои стрелы при даче шерти целуют. Он сегодня шерть дает, а отвернулся и стыд под каблук, совесть под подошву!

Загалдели казаки.

— Какой каблук? Нету у калмыцкого сапога и каблука, некуда стыд прятать.

— И совести ровно столько — под подошвой спрячется…

Бекович оглянулся на своего главного советчика, на князя Заманова.

— Как решим, Заман-бек? — почему-то вспомнил он прежнее имя новокрещенца из Гиляни.

— Надо послать человека с письмом, — ответил знаток каспийских берегов, земель закаспийских и персидских.

Послали. И застряли в Гурьеве еще на две недели. Аюка встретил посланного к нему астраханского дворянина Мартемьянова учтиво, хорошо угощал и знал с первого слова, зачем прибыл нарочный от Бековича, но с ответом тянул, дескать, послал гонца в улусы собирать всадников, и все застольничал да пировал с астраханцем. А между тем аюкин гонец до белых лохмотьев пены гнал коня к туркменцу Султан Дорже с тайным указом. На третий день Аюка проводил Мартемьянова в кочевье к тому же туркменцу, напутствуя, у Султан Доржи батыров много, он даст всадников столько, сколько Бекович просит.

Аюка, конечно же, помнил тот случай, когда он, имея на то разрешение царя Петра, тихое и негласное, намеревался отомстить кубанским татарам за давние родовые обиды. Но сделать это он хотел, послав против них солдат Бековича. И он помнил отказ кабардинского князя. Но не эта, совсем недавняя обида владела им. Аюка-хан был правнуком Хо-Урлюка, приведшего род торгоутов из глубин Азии на ее окраину — на Волгу. Хо-Урлюк, джунгарская гроза для всех мелких князьков, кочевавших в Великой степи и деливших неделимое — власть, посягал и на предкавказские земли и не единожды набегами появлялся и на Кубани, и за Терек хаживал еще в те времена, когда там гребенских казаков и в помине не было. То был век семнадцатый. Шла кровавая сеча кочевого ламаистского колена с кочевыми коленами мусульманскими. И случалось, возвращался Хо-Урлюк на Волгу с победой — были и рабы, и дань дорогая. Но так длилось до тех пор, пока не встали на том берегу Терека против джунгар кабардинцы в союзе с соседями. В очередной набег за Терек с Хо-Урлюком переходило десять тысяч всадников и среди них три сына ахалакчи-тайши, главнейшего. Живыми, спасаясь от кабардинских сабель, на Волгу возвратилось только полторы тысячи. На том берегу Терека остался ждать вознесения на небо хищными птицами труп ахалакчи-тайши, и его сыновья там с жизнью расстались.

Аюка хранил родовой обет — отомстить врагам. Но напрямую кабардинцу Бековичу он мстить не мог — присяга русскому царю, как ярмо на шее буйвола, мешала повернуть голову. А потому, как только Мартемьянов отыскал в степи туркменского подданного Аюки и потребовал воинов для похода, он тут же получил благовидный отказ: весь род салыр откочевал к Мангышлаку, там на туркмен напали каракалпаки.

Мартемьянов скорым галопом вернулся в ургу Аюки-хана и снова потребовал всадников. Тайша калмыцкий невозмутимо развел руками и сослался на то, что его батыры ушли защищать северные улусы от башкирского набега и послать Бековичу большой помощи он не в силах. Но верного своего подданного, самого преданного туркмена, он приготовил. Ему цены нет!

Едва Мартемьянов отъехал к Гурьеву-городку, как из белого дворцового шатра Аюки-хана полетел гонец в Астрахань. В письме к поручику Кожину калмыцкий хан сообщал, что Бековича под Хивой ждет беда, сам Ширгази знает, зачем идут русские, — послы с пушками не ходят…

Высоко, как сокол степной, летал над Волгой и Аралом Аюка-хан и все, что творится в великой прикаспийской степи, видел и знал, даже о распрях между Кожиным и Бековичем ведал Аюка-хан. Он повиновался присяге, прислал Бековичу десять всадников, но без копья и сабли. Привел их человек, бывавший в Хиве, широколицый и улыбчивый Манглай. Казалось, его радости, не исчезающей с лица, хватит на весь отряд Бековича.

Капитан слабо утешился. Еще один проводник в трудной дороге не помешает, хотя были и караванные, кроме туркмена Ходжи-Непеса и другие люди, знавшие хивинский путь, и хивинский торговец Шилла Узбек вместе с отрядом возвращался домой. Манглая Бекович принял как лишний козырь для хана Ширгази — посольство Аюка-хан шлет на Хиву во главе с Манглаем. Стало быть, теперь два посольства пойдет: его, бековичево, и калмыцкое.

— Поголовщину когда сыграем? — угрюмо спросил гурьевский атаман Бородин капитана Бековича, когда казацкий городок уже истомился и изнемогал от затянувшихся проводов.

— Завтра и сыграем, — ответил капитан. — Теперь все в сборе.

Бековичу накануне выхода было недосуг, и он даже не вслушался в разговор Ходжи-Непеса и посланника аюкиного.

— Бу ким? — поприветствовал туркмен Манглая.

— Салыр, — ответил тот.

Ходжа-Непес никак не выразил своего сомнения насчет принадлежности Манглая к одному из прикаспийских туркменских родов, только кивнул молча и, вопреки родовому обычаю гостеприимства, не позвал Манглая к себе в гости. Главный начинатель похода — Ходжа-Непес был опытным скитальцем пустынных дорог и не поспешил сообщить князю Бековичу ничего о том, что одежда аюкиного посла ни одной ниткой не похожа на ту, что носят салыры.

Уже к вечеру, когда обсуждались подробности выступления огромного каравана, появление Манглая вызвало неожиданные поправки в планах Бековича. Манглай замахал руками, когда узнал, что караван пойдет по старой Хивинской дороге, и принялся уверять князя, что знает иную. На старой дороге нет столько воды и корма, чтобы их хватило на такой большой караван. Бекович выслушал его доводы и согласился. Никто из офицеров в отряде не возразил ему. Коли определен караван-баши, то ему и лучше знать дорогу.