Хивинцы налетели к вечеру, истошно подбадривая полет своих коней к ощенитившемуся стволами и пиками каравану. Уверенные в неожиданности нападения всадники неслись, картинно отклонясь в седлах, кто с ружьем, а кто подрагивая тетивой лука. Конники неслись, не заботясь о строе, это была рожденная степной стихией боевая лавина, готовая уже одним своим видом и тучей поднятой пыли привести противника в смятение.

Закатное солнышко играло бликами на саблях хивинцев все ярче, как будто замерло оно в ожидании, чем завершится схватка.

Казаки, не имевшие ружей, с досадой переминались с ноги на ногу в середине тележной крепости и, сжимая пики, наблюдали, как офицеры деловито принялись расставлять драгун с мушкетами по кромке обороны, сгущая их там, где оставлено было несколько нешироких проходов для возможного выхода казаков на сабельный простор. Однако же выходить казакам на прямую рубку с лавиной хивинской Бекович не скомандовал. Весь караван, как единое существо, замер, вглядываясь тысячеглазо в растущую на глазах волну всадников и стук сердца, у всякого за тележной цепью, по мере того как слух стал явственно различать нарастание ударов конских копыт по горячей сухой земле, учащался. Драгуны и пушкари ждали команды. Белотелкин изредка поглядывал из казачьей сутолоки то на приближающуюся конницу, то на Бековича. Казалось, офицер необдуманно тянет время, и его, времени, вот-вот не останется, чтобы выхватить саблю и остановить налетающую погибель. Уже и первые пули хивинские просвистнули над головами изготовившихся к обороне. И Бекович подал знак. Полыхнул порох на ружейных полках, побежал огонь по фитилям, врываясь в тела пушечные и взрывая заряды. Будто невидимой литовкой прошелся кто-то по передней части хивинской конницы после первого залпа. Закувыркались в пыли убитые и раненые кони, а после очередного залпа, сминая раненых, навалилась на них следующая волна всадников, и тут же образовался завал из трупов коней и людей, бившихся в предсмертных конвульсиях и неизбежно попадавших под копыта следующей волны.

Конница хана шла со стороны пустыни смертоносным валом, более всего заботясь о том, чтобы разом сбить караван и его охрану прямо в реку, а уж потом довершить дело. Но когда заухали пушки и русские бомбы стали рваться не только перед фронтом конницы, но и в глубине второй и третьей и дальней волны, когда заметались по равнине приречной кони без всадников и всадники без коней, попадая под ружейный огонь, атака иссякла.

Коршунье в небе видело, как к небольшому островку, вспыхивающему огнем по кромке, набитому до неимоверной тесноты людьми, верблюдами и лошадьми, приближается живо шевелящийся войлок конницы, и, не ударившись даже о каемку огненных вспышек, он круто стал отваливаться в стороны, разрываясь в клочья и закипая воронками, отползал на расстояние, недосягаемое для той силы, что берегла островок. Он раз за разом вспыхивал огненной каймой, и чем чаще были вспышки, тем круче и резче начинала отплескиваться от невидимой преграды конница.

Все время, пока не раздался первый залп и во время пальбы, отражавшей неприятеля, Белотелкин чувствовал себя как бы спеленутым жесткой невидимой веревкой. Ему незнакомо было это ощущение — на тебя летит враг, а ты стоишь непростительно неподвижно, укрытый барьером огня, который ведут солдаты. Но вид первых сбитых русскими пулями всадников расхлестнул веревку вынужденной немочи, и, когда атака хивинцев схлынула, он вместе со всеми вздернул руки к небу, крича какие-то победные слова. А потом пробился к одному из пушкарей и принялся его обнимать. Бомбардир ответил ему тем же, а чуть успокоившись, перекрестился:

— Ну! Слава тебе, Господи. Помогай. Распочали.

Белотелкин тоже перекрестился и, радостно озираясь, вдруг потянулся к воздетой оглобле арбы. В плотной, обтертой боками коней древесине торчала стрела. Он с трудом выдернул ее, поднес близко к лицу, пристально разглядывая стальное острие, а потом невольно прижал стрелу к груди, оглянувшись во вражескую сторону.

Пушкарь еще раз перекрестился.

— От кого-то господь отвел. Спаси и помилуй.

— Может, от тебя и отвел, — хохотнул нервно казак.

— А может, и от тебя, — не утверждая, ответил пушкарь, проворно выдернул из рук Белотелкина стрелу, хрустнул ее через колено и резко метнул обломки в сторону нападавших.

— Долеталась. Больше не прилетит.

Бекович не дал каравану долго радоваться. Тут же прокричали офицеры и казачья старшина, чтоб все, кто без ружья, брали лопаты и вышли за телеги копать ров. Загремело железо разбираемых из повозок лопат, Франкенберг с фортофикатором из шведского эскадрона на скорой ноге обходили хлипкую цепочку телег, являвшую собой укрепление, и раставили людей по линии намеченного барбета. Но не успели люди из каравана и на две лопаты углубиться в речной хрящ, как раздалась команда:

— За телеги! В укрытие!

Хивинцы снова шли на приступ. На сей раз с трех сторон. И было их, казалось, побольше, погуще шла конница. Но раньше пороха вспыхивал у оборонявшихся огонь первого боя, и стрельба пошла прицельнее. Выстелив подступы к русскому лагерю трупами, конница Ширгази отхлынула и больше в тот день не нападала.

Всю ночь под визг и завыванье шакалов при свете костров оборонявшиеся орудовали лопатами. К рассвету земляной вал обнял лагерь Бековича. На три стороны с фельдшанцев смотрели надежно устроенные пушки, прислуга артиллерийская подремывала рядом, и только часовые, поддерживая костры рядом с огневыми позициями, поглядывали на горизонт да на фитили, наизготов приткнутые к затравочным воронкам холодных чугунных орудий. Каашевары еще раздавали и разносили завтрак вдоль земляного вала, а уже донеслось от часовых:

— Идут! Идут!

Бекович осмотрел горизонт в подзорную трубу и велел гобоисту сыграть сигнал «К бою!».

* * *

Еще три дня оголтелыми накатами шли всадники на русской окоп. Порой волны конницы неслись на лагерь так часто, что не успевали стервятники опуститься на трупы, как их с поживы взметывал ввысь несущийся боевой клич хивинцев.

Ранним утром четвертого дня, поднявшись на вал, Бекович всматривался в окрестности. Тишина близ реки стояла полная, и если бы не помнить, что под слоем предутренней мглы, валяются перед укреплением убитые люди и лошади, то можно было принять вид неколебимых ветром тугаев и прозрачный утренний свет за благодать. Однако предыдущие дни благодати не обещали. Урон оборонявшихся был невелик — десять могильных холмиков образовалось рядом с крепостью-времянкой. Хоронили не по обычаю, сразу же, боясь вспышки болезней в такой невыносимой тесноте. И противная сторона должна бы уже, по обычаю своему мусульманскому, хоронить убитых тут же, но хивинцы боялись попасть под ружейный огонь, и на равнине перед валом никто не появлялся.

Белотелкин пришел к своему новому приятелю-пушкарю и постоял на валу рядом с ним. Солнце уже полностью выглянуло из-за изумрудной кромочки тугаев, скрывавших реку. Тишина властвовала окрест.

— Ни крику, ни зыку, — оценил обстановку казак.

— Может, у них молитва ноне какая особая? — предположил бомбардир.

— Молись не молись, а война войной. Не могет быть, чтоб они от нас так сразу отстали. Коварный народец, когда силу чужую чует.

Вопреки тревожным ожиданиям в отряде, державшем четвертые сутки палец на спусковой скобе, в этот день налета конницы не последовало.