Верблюд давно уже, и притом очень-удачно, назван степным кораблем, или кораблем пустынь. На нем груз, на нем путевые запасы, на нем снасти со снарядами, а наконец и сам путник, с оружием и запасной одеждой. Даже запасную воду верблюд нередко возит на себе, хотя и не для себя, а для своего господина и, в случай крайности, иногда для лошадей. Сам он по нужде обойдется без нея, не только зимою, когда и лошадь степная довольствуется снегом, но также и в жаркое лето. С неделю, верблюд терпит жажду и несет полный груз свой, пудов 16; кочевые народы уверяют, что он может пробыть без воды целый месяц. Но чтобы верблюд носил в одном из так-называемых четырех желудков своих воду, взятую им про запас — это, кажется, не совсем справедливо. Правда, разрезав верблюда, вы найдете светлую жидкость; но это вода, выработанная уже из крови и соков животнаго, а не простая вода, в том виде, как она им выпита. Так по-крайней-мере уверяют новейшие естествоиспытатели.

Наружность верблюда неуклюжа, даже безобразна, или по-крайней-мере очень неблаговидна. Круглое, как сороковая бочка туловище, на толстых узловатых ногах; непомерно-длинная   шея, свесившаяся дугою вниз и подымающаяся опять дугою кверху; голова с круглыми ушками; лицо, выражающее вялость, нихоть, тупость; горб или два на хребте, ничтожный в сравнении с громадным телом хвостик и косматая шерсть, борода или подгривок с-исподу шеи, хохол или тупей — все это боле странно и смешно, чем красиво. К-тому же, движения животнаго медленны, неловки; шею с головою верблюд поворачивает в сторону в каком-то раздумьи, глядит, пережевывая жвачку, с большим спокойствием и равнодушием, и ревет несносным образом. Голос его высокий, жалобный, пронзительный, выражающий лень и страдание; он несколько походит на глупое ржание осла, но не так отрывист, а протяжнее и еще однообразнее. Шаг верблюда мерный, но медленный; в караване он даже отстает от лошади; походка размашистая, плавная. Качка на верблюде может вполне сравниться с килевою, т. е., продольною качкою на море, хотя она несколько-круче или отрывистее; кого укачивает на море, того укачивает и на верблюде; а непривычнаго и разломает. Мохнатый седок, сидящий между двумя огромными тюками, как-будто поневоле раскланивается с прохожими, отвешивая мерные поклоны, между-тем, как лопасти малахая его (огромнаго треуха, шапки), распущенныя на ветер, также мерно похлопывают с той и другой стороны.

Мы отличаем два вида верблюдов: одногорбаго (Camelus dromadarius) и двугорбаго (Camelus Bactrianus). Первый называется также дромадер, нар, или верблюд об одной кочкчу. По наружности, тот и другой значительно друг от друга отличаются: нар чище, не так космат, шерсть глаже, иногда курчава; он выше, несколько-благовиднее, шея не так низко опускается, а идет попрямее; горб посредине один, и притом он объемистее и выше, а откосы к хвосту и к шеу идут ровнее; двугорбый, напротив, косматее, в-особенности борода или подгривок и ляшки; он ниже на ногах, шея толще, обвислее и два горба более походят на кочковатые наросты, которые часто ложатся на бок; вершины их убраны косматым клоком шерсти. Остовы того и другаго совершенно-одинаковы; хребет идет ровною выпуклою дугою, как у того, так и у другаго, и по костям их различить нельзя. Притом, оба вида легко смешиваются и производят плодовитое потомство, в котором теряется всякое различие, и нельзя сказать два или один горб украшает кочковатый хребет. Нара называют выходцем африканским, а двугорбаго природным Азиатцем; но в Степи Кайсацкой, где держат большею частию двугорбаго, можно, однакожь, видеть все постепенности помянутаго перехода; здесь сходятся и смешиваются оба вида: двугорбый, как природный житель, заменяющий во всей Южной-России, от Крыма до Китая, вьючную, а частию и упряжную скотину; — и одногорбый, как приуроченный в Средней-Азии переселенец. Послдний, вопреки уверению многих естествословов, крепче и сильнее перваго; нар несет вьюк в 20 пудов и более, а двугорбый в 16; но первый труднее переносит суровыя зимы и по-видимому создан для более-жарких стран. Он ценится подороже, и именно до 60 целковых, тогда как двугорбый стоит 30 — 40; вообще, у Киргизов кладут тройку лошадей или три коровы в одну цену с верблюдом. Есть, однакожь, много исключений из этого общаго правила, и нередко случается слышать о лошади, за которую заплачено два-три верблюда. Упряжных верблюдов можно видеть у нас в Крыму, за Кавказом, у кочевых Татар и у астраханских Калмыков; в Крыму, закладывают всегда пару верблюдов в огромную арбу; Калмыки запрягают по одному в одноколку. Верблюд везет по ровной, сухой дороге вчетверо-более своего вьюка — как и лошадь, на которую вьюк полагается 5—6 пудов; но при дурной погоде или плохой дороге, верблюд в упряжи ненадежен; на жесткой, каменистой почве, он сбивает и портит пухлыя подошвы свои (подушки), а в грязи скользит и на гору везет с трудом. Вьюк ему сподручнее. Закладка верблюда — ярмо, а иногда шлейка. Вьюк требует большой сноровки и пригонки; в противном случай, седло попортит верблюда и на долгое время обратит его в инвалида. Общее правило для лошади — чтоб седло лежало лавками на ребрах и не касалось луками самого хребта, здесь менее важно, потому-что кочки, состоящая из хрящеватаго сала, защищают хребет; не менее того, однакожь, набитое шерстью или осокой седло должно также лежать главнейше на пологих боках животнаго, а тюки, уравновешенные взаимно, делаются сколько-можно-уже и выше, связываются посредине поперег, перекидываются так-сказать верхом через седло и стягиваются вмест на верхних концах, чтобы нижние концы их были разведены врознь и не могли тереть боков. Весь снаряд для укрпления вьюков составляет три части и всего удобнее устроивается таким образом, как принято было во время нашего последняго хивинскаго похода: одна веревка обнимает вьюки посредине и стягивает их вместе, застегиваясь деревянным кляпом; другая перекидывается вдоль чрез верх тюков и стягивает вершины их; третья обносится поперег, вокруг обоих тюков и седла, накидывается петлей на продольныя палки, образующия седло, и не дает тюкам сезжать вперед или взад. Кочевые народы употребляют для этого шерстяные арканы¹, которые гораздо-выгоднее пеньковых веревок, потому-что не укорачиваются от мокроты, не твердют, не обмерзают, а всегда остаются  мягкими.

Верблюда вьючат лежачаго, а потом подымают; для этого приучают его с-молоду, но дело никогда почти не обходится без страшнаго рева, выражающаго крайнее неудовольствие. При подъеме, с разсветом, каравана, утренняя заря приветствуется этим нестерпимым ревом, который оглашает всю окрестность. Неприятное воспоминание осталось об этом многогласном концерте в тех из нас, которые провели зиму на 1840 год в необятной степной пустыне между Хивой и Оренбургом. Часа за два до света, начинали уже вьючить скотину эту, изнуренную голодом и непомерно-глубокими снегами, и до десяти тысячь или более верблюдов принимались жалобно рычать и реветь на все возможные лады и голоса. Верблюд идет под ношей своей ровным шагом, сносит терпеливо всякую погоду; но коль-скоро силы его отказываются служить, то он ложится, и уже ничто в свете не подвинет его опять на службу; он не встанет, хоть убейте его на месте. Верблюда, который лег, развьючивают, и если нет запаснаго, то разбирают кладь по рукам, а в нужде оставляют на месте; животное же обыкновенно покидают и оно издыхает после нескольких дней. Мы видели, однакоже, верблюдов, которые оставались в этом жалком положении живыми в-течение двух недель, хотя их заносило снегом и корму вокруг их не было ни былинки. Печальная картина, эта голая, мертвая, снежная степь — снежное море, которое усеяно только тут и там бурыми копнами, т. е. павшими верблюдами; и нередко бездушная, по-видимому, копна эта медленно обращала на проезжаго голову свою, занесенную и покрытую снегом, как бывают покрыты снежными колпаками столбы или надолбы. Такой полуживой верблюд не стряхнет с себя снега, не подаст голоса, даже не в состоянии есть, хоть поднести ему пищу ко рту; он лежит, в ожидании смерти, держит голову, как гусь, к верху, покуда жив, и умирая завертывает шею на сторону, вдоль бока. То же видели мы в последней турецкой войне, где провиант через Балканы частию подвозился на верблюдах, Калмыками. Здесь остается только сказать, что слегший под ношею верблюд, при чрезвычайном старании об нем, может быть иногда спасен; но для этого нужно поднять его на руках, уложить на сухое место, накрыть, поить и кормить из рук, если он еще в состоянии принимать пищу. Вообще, зимние походы с верблюдами крайне затруднительны. Животное должно одевать кошмами (войлоком) и расчищать под ним, для каждаго ночлега, снег; без этого, верблюд застудит брюхо и через несколько дней умирает. Расчистив логво, верблюдов кладут вповалку, тесно одного подле другаго, и в этом положении лежат они спокойно до утра. Ночью, животное это не ест, а жует только жвачку — но за то днем наедается скоро, хватая по целой охабке в-раз, если корма достаточно. Вообще верблюд очень неприхотлив на пищу, любит крупный стебель, бурьян, даже зелень и ветви лесныя, и солянки, т. е. травы, растущия на солонцах. Все это перекусывается на скорую руку, на-черно, а потом на досуге во всю ночь пережевывается снова. Самодовольно лежит верблюд в этом положении, подняв с какою-то глупою спесью голову, и передвигая челюсти, мелет, как на жернов, угодную ему пищу. Медленно обращает он хохлатую голову, с оскалом обезьяны, на прохожаго, продолжает свою работу, и жалобно завывает, разинув рот, если опасается, что его потревожат. Если его разозлить, особенно человеку постороннему, то он выплевывает, в виде обороны, жвачку свою и обдает противника тягучею, вонючею кашей. Это в особенности делают жеребцы; мерины бывают гораздо смирнее и повадливее. Киргизы всегда покрывают верблюдов на зиму кошемными попонами и даже зашивают их так-сказать в войлоки; расчищают под ними место для ночлега, подкладывают навоз и заслоняют от севера снежным валом. Калмыки и Киргизы протыкают верблюженку носовой хрящ деревянным гвоздем, на который надет, под шляпку, кожаный кружок, а к концу гвоздя привязана шерстяная веревка, называемая бурундук (носовик, носовой снаряд); в Крыму, напротив, и в Турции этого не делают, а довольствуются ременною или шерстяною обротью. Верблюд на бурундуке, конечно, гораздо послушнее; гвоздь, по-видимому, так же мало безпокоит его, как серьга в yxе; но больно смотрть на несчастное положение верблюда, идущаго гусем под вьюком и спотыкнувшагося, или даже упавшаго на передния колени: если бурундук пристегнут, по неосторожности, слишком-крепко к седлу передняго верблюда, то спотыкнувшийся не успеет подняться во время, для избежания незаслуженной казни.

В Азии, у Персиян, на верблюдов ставят небольшие фалконеты и стрляют, не снимая их с седла. По этому поводу, разсказывают, что Татарин наш, идучи с караваном и сидя сам на верблюде, отбился от шайки диких Киргизов — самоварною трубой! Татарин ставил самовар свой, во время самаго нападения, спасся на верблюде и в безтолковом испуге захватил с собою трубу; поворачивая ее в страх, то в ту, то в другую сторону, он заметил, что толпа разбегается, считая невинное орудие это топом, т. е. пушкой; Татарин воспользовался этим и благополучно выбрался на простор, отстреливаясь самоварной трубой.

Наемная цена верблюда, в один конец, от линии нашей до Хивы или Бохары, верст 1,200 — 1,500, бывает около 20 руб. сер., считая в то число и возчиков, которых бывает по одному на 4—7 верблюдов. Караваны идут степью не так, как мы обыкновенно воображаем, не по 1,000 или более верблюдов в нитку, а почти каждый возчик, или несколько их, соединившись, заботятся об удобнейшем переходе до ночлега, уходят с места порознь, как кто успет навьючиться, идут вразброд, всяк своим путем, кормят, где найдут корм, иногда отделяются таким образом на несколько дней и даже недель, и сходятся на опредленном урочище, обыкновенно там, где корма и воды достаточно. Тут снова назначают, кому и как идти, где и когда сходиться. Вот важнейшая выгода караванов перед каким-нибудь военным обозом, где все должно идти мерно, стройно, где готовый ждет запоздалаго, передовой отсталаго, где все идут вместе, не находя часто достаточно корма и воды. Само собою разумеется, что военному отряду или транспорту вразброд идти нельзя. От этого, караваны проходят ежегодно по таким пространствам, где безводье и безкормица не дают прохода воинским обозам и значительным отрядам.

Разсказы об африканских верблюдах (одногорбых), которые пробегают огромныя пространства с быстротою английскаго      скакуна, принадлежат к сказкам. Верблюд, обыкновенно, идет шагом, но может пройдти, как и добрая степная лошадь, верст 70 и более в один переход, хотя это ему уже тяжело. Обыкновенный дневный переход верблюда в караване 30 — 50 верст, но и тогда должно класть через несколько дней один на роздых. Где нужно, там верблюд короткое время перенесет много: караваны идут через голодную и совершенно безводную степь Кизыл-Кум, по ту сторону реки Сыра, почти 5 суток сряду, верст по 60. Рысью верблюд бежит тяжело и трясок до такой степени, что только дикарь может на нем усидть. Скачка верблюда чрезвычайно неуклюжа и смешна; он переваливается, словно гора пустилась в путь, и раскидывает шаткия ноги свои во все четыре стороны, покачивая долговязой шеей. Верблюда довольно-трудно заставить скакать, и на нем в то время с трудом только можно усидеть. Впрочем, есть и между этими животными так-называемые скакуны, рысаки и даже иноходцы; но они никогда-почти не могут сравниться, по скорости бега, с лошадью. Во время пребывания Государя Цесаревича в Оренбурге, между прочим была устроена скачка на лошадях и на верблюдах; круг в четыре версты, лошади вообще пробегали в 6 — 7 минут, а верблюды — 9 — 11. Может-быть, в Африке есть породы верблюдов, несколько более способныя для быстраго бега, как есть породы скакунов между лошадьми; но во всяком случае животное это назначено для ноши и вьюка, для медленнаго, продолжительнаго и труднаго пути, а не для легких поездок и скачек.

Кожа верблюда вообще плоха и тонка и идет только на поделки у кочевых народов; мех, особенно зимний, от молодых, выделывается ими же на яргаки или дахи (шерстью наружу); борода или подгривок состоит из чрезвычайно-крепких волокон и потому прядется Киргизками и Калмычками и употребляется вместо ниток; молоко верблюдицы густо, как сливки, и солоновато; иные люди не терпят его, другие пьют с большим удовольствием. Мясо верблюда, кроме жеребенка, жилисто, жестко, черно и дотого не съедомо, что даже Киргизами и Татарами почти не употребляется в пищу; Калмыки, которые едят все без разбора, особенно если Бог убьет животное, — как они выражаются — т. е. если скотина падет, — едят также палых верблюдов. Масть верблюда желто-серая, изжелта-бурая; одногорбый бывает посветлее, двугорбый косматее с чернобурыми подпалинами. Белые, или вернее соловые верблюды, попадаются также, хотя и редки; а еще реже темнобурые, почти черные, которые бывают, кажется, только в Крыму.

В слякоть и по гололедице, верблюд скользит и падает; по мерзлой земле, без снега, и в особенности по наледи, а также по насту — если проваливается — он сбивает и срезывает себе мягкия подошвы, или щетки; зимой иногда отмораживает подушки, подошва сходит, оставляя голое тело, и верблюд пропал. Киргизы, предвидя подобную опасность, зашивают ноги верблюдов в кожу, кошму, или даже подшивают под лапы лоскут кожи, пристегивая его осторожно иглой к природной подошве животнаго. В крайности, Кайсак обувает больную ногу верблюда в малахай свой, а сам закутывает голову тряпицей.

Защита верблюда, кром жвачки, о которой я говорил, и которая подымается с особым клокотаньем и ревом, показывающим, что животное сердится, — защита или оборона верблюда та же, как и лошади; верблюд лягается очень-смешно и неуклюже, выкидывая задния ноги в бок, бьет ими сильно, хотя и не так жестоко, как лошадь, потому-что у него вместо копыта довольно-мягкая лапа. Иные верблюды также кусаются, или топчат передними ногами. Хищные звери никогда почти не нападают на верблюда, разве на отсталаго верблюженка. Непривычныя лошади сильно пугаются верблюдов и очень их боятся; по-этому, некоторые писатели не без основания предлагали воспользоваться этим при устройстве армии, и содержать при своей коннице нескольких верблюдов. Вскоре после нарвской битвы, под Псковом, шведская конница обратилась в бегство, при наступлении Калмыков на верблюдах. Это разсказывает нам Перри, писавший в 1716 году. Без всякаго сомнения, ни одна европейская кавалерия не будет в состоянии сделать удачную аттаку на конно-верблюжий отряд; подскакав на близкое разстояние, неприятельская кавалерия невольно внезапно обратит тыл и в это мгновение без труда может быть преследуема выдвинутой  из-за верблюдов конницей. Такая верблюжья конница должна бы быть образована совсем на иных началах, обыкновенная кавалерия. Вся сила последней заключается в дружном и сильном натиске, в ударе, а за тем, в холодном оружии: в копье и в полосе; верблюжья конница, напротив, должна бы отличаться стойкостию своею и действовать более оружием огнестрльным. Это тем удобнее, что два человека могут хорошо поместиться на верблюде, с боевыми и съестными запасами на неделю и на две. Это было бы сборище грозных и при всем том легкоподвижных военных башень, которыя могли бы быть аттакованы решительно одною только пехотой и составили бы грозу неприятельской конницы. По два человека садятся на верблюда верхом, или еще лучше в деревянныя койки (у Азиатцов каджабе), которыя висят по обе стороны животнаго. Таким образом возили мы больных своих, по два человека на верблюде, во время степных походов. Киргизы кладут иногда трудно больных в висячую койку или кошму, между двух длинных жердей, в который запрягают верблюда, как в оглобли, между-тем, как другие концы жердей волочатся по земле. При недостатке другаго способа перевозки больных, этот недурен; особливо по ровной и травной степи, где от жердей нет слишком сильных толчков.

Верблюд давно уже обратился вполне в домашнюю скотину, и в диком состоянии перевелся. Одногорбые верблюды, которых случалось мне видеть в Турции, несколько менее киргизских, а бохарские нары выше всех прочих и курчавы. Двугорбые верблюды Бурят тоже меньше киргизских, а китайские, как говорят, немного выше лошади. Верблюды на лето линяют и в мае бывают почти голые; на зиму, напротив, обростают косматою шерстью, особенно двугорбый, и притом, если он приурочен к суровому климату. У него, в этом случае, также на зиму появляется пух или подшерсток, мягкий, курчавый, желтоватаго цвета, который очень-хорош в пряжу, даже в тонкую, и из котораго Татарки и Киргизки ткут столь-известную во всей России армянину. Она идет на кучерские армяки, которые чрезвычайно- дешевы и прочны; простой армяк стоит на месте от полтины до рубля серебром. Кроме-того, Татарки ткут в Оренбургской Губернии тонкую армячину, которая, однакоже, дорога: за кусок, в котором около десяти аршин, платят от 10 до 30 руб. серебр. Если верблюд живет в теплом климате, то на нем подшерстка почти не бывает, как можно видеть в Крыму. Природа в этом случае распоряжается смотря по надобности; таким образом, и коза одевается драгоценным козьим пухом — из котораго ткут кашемирския шали — если коза живет в суровом климате, в степях или высоких горах, и притом под открытым небом; если же она выростает в тепле, то на ней пуха почти не бывает. Самая шерсть верблюда так груба, что ни в какое дело не идет. У жирнаго верблюда, особливо осенью, кочки тугия, стоячия; у худаго оне мягки, вялы и свешиваются на бока. Раннею весною жеребцы охотно дерутся между собою, что, при неловкости их, бывает очень-забавно. С пеною у рта бросаются они друг на друга, хватаются зубами за переднюю холку и передними же ногами стараются сбить противника с ног. Если не развести их, то они друг друга иногда исколечат. Верблюдица носит 14 месяцев; жеребенок ростет шесть лет; а вообще верблюд живет 35 до 45 лет. Верблюд хорошо плавает, но и это длает не по-людски; его на воде перевертывает боком, он подымает шею в бок и гребет ногами под себя, также с боку. Киргизы иногда запрягают верблюдов за легкие паромы, для перевоза вплавь.

Вся торговля наша со Средней-Азиею производится караванами на верблюдах. Трудно придумать, каким бы образом устроили кочевые народы быт свой без этого необходимаго для них животнаго. По недостатку леса, и самых мастеров и снарядов, а наконец и по отсутствие езжалых дорог, — нет им возможности возить товары на колесах; а лошадь подымает вьюком едва третью долю противу верблюда; притом очень-легко сбивает ей вьюком спину, да лошадь требует и несколько лучшей пищи, в особенности же достаточнаго количества воды; верблюд, напротив, доволен всем, трезв до такой степени, что по целым суткам обходится без воды; ест охотно даже самое дерево саксаул (Anabasis Saxaul), хрупкое, но жесткое до того, что его топор не берет — и наконец, верблюд не боится жаров, которые могут заморить лошадь в несколько дней, особенно при недостатке хорошаго пойла. Верблюд пьет такую горькую, тухлую, соленую воду, что ни одна лошадь к ней не приступится. Соль выступает иногда даже на теле верблюда потом, почему овцы охотно жуют соленую верблюжью шерсть, из которой целые клубки или ядра образуются у них в желудке.

После всего этого не мудрено, что кочевые народы не могут понять, как мы живем без верблюдов. Подружившись со мною в степи, один Киргиз хотел мне услужить и просил взять у него верблюда. — На что он мне? сказал я. — «Да ведь у тебя дом (кибитка, юрта) есть?» — Есть. — «Так он будет таскать его!» — Дом мой не складной, а стоит, вкопанный, на одном месте. — «И век так будет стоять?» — Покуда не развалится, будет стоять. — «О, скучно ж в твоем дом», сказал Киргиз, покачав    сострадательно головой: «послушай, возьми верблюда, да попробуй, перенеси дом свой на новое место будет веселей!»

В. Луганский.

¹ Совестно читать такия обяснения, какия, например, встрчаем в покойном «Энц. Лексик.» под словом «аркан». Аркан у татарских народов веревка; от них приняли название это казаки; а как, для разнаго употребления, подручная веревка эта нередко обращается в петлю, то и она также иногда называется просто арканом.