В. Сапожников

Сайт автора

Октябрьская ночь на Устюрте наступает быстро. Степь не имеет ни начала, ни конца – так кажется, когда стоишь за забором метеостанции и смотришь вслед гаснущим над горизонтом лучам стремительно меркнущего заката. Мир высохших полыней и бордовых солянок из багряно-розово-золотого становится сумрачно-синим, а потом и вовсе гаснет – за мгновения. А потом, глядя в тёмное пространство, можно выдумывать линию горизонта на любом уровне – всюду примерещится с равным успехом. Только газовый факел на краю метеостанции горит в ночи ярким пятном, кидая отсветы на сухую полынь, да на стену полуразрушенной распределительной подстанции, через которую проходит шланг от пролегающего поблизости газопровода. В отсветах пламени то и дело мечутся тени – взлетают, описывают гибкие фигуры и снова падают.
Я подошёл к факелу – большому молчаливому факелу, лишь чуть слышно гудящему среди окружающего безветрия. Языки горячего жёлто-синего пламени плясали в воздухе, огонь цвёл своим неподражаемым танцем, то вскидываясь отрывающимися лепестками вверх, то оползая к самой земле. От огня исходил жар – порывистый и свежий, греющий лицо и колющий ресницы, наплывал порывисто и своенравно. Огонь был свободен, честен в силе своего тепла и света и непредсказуем среди сумрака ночи. Время от времени в светлом полукружии стены стремительно проносились маленькие крылатые существа. Я проследил траекторию движения одной из этих бестий и увидел, как она влетела в раскрывшейся цветок пламени. Раздался короткий, как скрежет кремешка зажигалки, щелчок – и тварь рухнула на пересохшую землю под факелом… где подобных ей, обожжённых и обугленных, скопилось уже довольно много. А в воздухе уже метнулись несколько новых стремительных линий, и одни из них, пролетев через огонь, упали мёртвыми, другие же сели на землю и камни и поползли трепыхая крыльями, в тень, отбрасываемую сухой полынью. И тут я увидел, что вокруг – на земле, на камнях, на сухих растениях, под стеной и на газовом шланге – сидят и ползают сотни крылатых безумцев. Это были маленькие мохнатые бабочки – совки. Они слетелись на свет пламени – открытого пламени, призвавшего их из угасающей вечерней степи. По мере того, как степь утопала в ночи, а свет факела становился всё ярче, бабочки слетались на этот свет со всё большего пространства. Но октябрьская степь остыла столь же стремительно, как и угасла, а бабочки не летают в холоде. Долетели лишь избранные – те, что первыми среагировали на свет. Остальных сморил холод. И вот теперь эти избранные гужевались вокруг вожделенного источника тепла и света, время от времени стремительно взмывая в воздух и кидаясь в огонь. И не было преград на пути к непредсказуемым лепесткам. У тех несчастных мотыльков и мошек, что вьются вокруг электрической лампочки, висящей под абажуром на веранде летней ночью, есть цель, но на пути к ней стоит непреодолимая преграда – стеклянная капсула, спасающая их от гибели. Маленьких отчаянных степных совок не останавливало ничто – они взлетали, проносились сквозь летящую полосу пламени и либо падали, обуглившись враз или опалив крылья, либо садились передохнуть перед новым броском. Я долго стоял на краю светлого круга, куда не долетали языки пламени, и смотрел на вакханалию крылатых безумцев. На прогретую, покрытую трещинами землю падали всё новые и новые камикадзе. Некоторые из них, сильно опалив крылья, но сохранив жизнь, медленно ползли куда-то прочь, топорща почерневшие огарки. Они достигли цели лишь на половину, не насладившись вожделенным сполна. Их абсолютно счастливые собратья дотлевали здесь же. Каждый получил то, чего хотел больше всего на свете – достичь пламени, врываясь в него снова и снова.
Я чувствовал, что и огонь, и притаившийся в степи холод, и сама ночь следят за этим танцем ночных бабочек. И ещё я увидел вдалеке две пары фар – через ночную степь по направлению к нам шли грузовики. В этих местах никто не путешествует просто так, тем более – ночью. Это могли быть либо контрабандисты, следовавшие из Казахстана под покровом темноты с расчётом встретить рассвет уже далеко за спуском с плато, среди узбекских селений… либо браконьеры, стреляющие сайгу в свете фар. Последние были наиболее опасны для нашей экспедиции, если бы задумали провести на метеостанции остаток ночи. Эти люди бывают вооружены не только двустволками, но зачастую и автоматами, ездят они большими группами и водки на стоянках употребляют много. А наша, пускай и многолюдная, но совершенно безоружная экспедиция была практически не готова к такому вторжению. В особенности, если принять во внимание, что все жилые помещения на метеостанции были заняты нашими людьми и снаряжением. И тогда я обратился к тому, кто устроил огненный танец мохнатых бабочек, угасавших в порывах факела: «Прошу Тебя, проведи их мимо. И я расскажу о том, что увидел этой ночью!» Далёкие фары прошли на большом расстоянии от метеостанции, словно не заметив наших неярких огней и факела, пожиравшего жизни совок. И все мы до сих пор живы. А я сдержал своё обещание.