В. Сапожников

Сайт автора

Берег Аральского моря. Сижу на переднем сиденье УАЗика с открытой дверью. Слегка задувает с Юга тёплый ветер. Под машиной возится один из наших экспедиционных водителей – дядя Коля. Он – настоящий мастер своего дела и вообще человек хороший, как и многие другие русские, встретившиеся нам в Узбекистане. Здесь, оказывается, очень много русских. В некоторых районах их не меньше, чем узбеков. Одни переселились в Среднюю Азию, перейдя пустыню, ещё во времена Пугачёвского бунта – спасаясь от гнева императрицы, они пришли в эти земли и обосновались здесь навсегда. Другие ассимилировались после эвакуации во время второй Мировой войны. Теперь трое местных русских – они называют себя русскими узбекистанцами – работают водителями в нашей экспедиции.
Сюда, на берег Арала, когда-то бывший его дном, а теперь покрытый рыхлой напушью пересоленной глины, пересыпанной ракушками, мы приехали полтора дня назад. То было моим первым свиданием с этими уникальными, ни на что не похожими местами. К Югу от той точки на берегу, где мы каждый день оставляем машину, тянется пологий берег, плавно уходящий в воду. С Запада эту узкую равнину закрывает террасный спуск с очень ровным верхом. Там, наверху, раскинулась полупустыня – или полустепь. Огромная и ровная, как поверхность стола. Стена, взбегающая вверх уступами, холмами и нагромождениями переломанного камня, и степь на ней – всё это вместе называется плато Устюрт.
К Северу от места, где мы стоим, начинаются бухты, перемежаемые узкими мысами из каменных россыпей. Камни – песчаник и каменная глина, тот же самый мергель, что и в Геленджике. Но песчаник здесь постепенно зарастает искрящейся на солнце соляной коркой. А глина, обнажающаяся уходящим Морем в виде обкатанных кусков гальки, довольно скоро превращается в полную труху, перемешанную всё с той же солью. Этот процесс можно наблюдать во всех фазах одновременно. У самой воды лежат тёмные обкатанные камушки, выше они являют собой набор сегментов или кусочков, всё ещё собранных вместе, а ещё выше они превращаются в маленькие кучки трухи – эдакие разноцветные холмики. Ещё выше ветер разглаживает их в ровный пористый ковёр, присыпанный сверху соляной пудрой. Бухты длинные и довольно узкие, их протяжённость достигает 150 м при ширине всего в 50-60. В воде глина лежит тонкими напластованиями, разрезанными и отшлифованными волнами. Верхний слой, а изредка и следующий за ним – более серый и пронизанный дырками от панцирей моллюсков, у берега покрыты бурым мехом водорослей. Верхний слой глины покрыт этим мехом особенно густо. Мех простирается от кромки воды до нескольких сантиметров в глубину. Глыбы песчаника, уходящие в воду по краям мысов, покрыты теми же бурыми водорослями чуть глубже. 12.11.02 г.
В последний день я смог выйти в море на нашем бесподобном катере и взять пробы донного грунта. На шестиметровой глубине дночерпатель принёс ил с примесью песка, при размывке которого нашлись первые живые особи двустворчатого моллюска Abra ovata. Поскольку я проверял их жизнеспособность, аккуратно раздавливая раковины пальцами, живые моллюски проявились не сразу. Далее, взяв ещё три черпака, я нашёл абру на глубинах 9,5 – 14,4 – 17 м – катер при этом ощутимо сносило по дуге в сторону открытого Моря. В пробах было порядочное количество мотыля, но это существо для бентоса факультативно, так что собирать его в пробы я не стал. Отчего эта находка столь существенна для меня и для всей экспедиции в целом? А ты представь себе, может ли существовать высокоразвитая многоклеточная жизнь в условиях, когда концентрация соли приближается к 85 граммам на литр? Чтобы это прочувствовать в полной мере, необходимо набухать это количество соли в литровую банку воды и минут десять подержать там руку. А вот моллюск абра проводит в таких условиях всю жизнь.
Несколько слов о том, где мы базировались в этой экспедиции. В тот вечер, когда мы достигли, наконец, нужной точки на краю плато Устюрт, где есть спуск к берегу, начальство и местные аксакалы от науки, ненадолго покинув машины и осмотревшись, окончательно решили, что жить на берегу в эти осенние дни холодно. Поэтому, постановили они, жить сподручнее будет на метеостанции в 3-х километрах от спуска. Для очистки совести стоит упомянуть и о том, что профессор Борис Исаич Пенхасов – человек умный и осторожный, глубокомысленно предупредил собравшихся о том, что на метеостанции мы можем быть не одни.
Как после выяснилось, метеостанция эта древняя – существует уже с 1942 года – и называется загадочным словом Актумсык. Три дома, из коих два являют собою бывшие подстанции и никто в них не живёт, рылейная вышка высотою в 95 метров и метеополигончик. Невзирая на присутствие вышки, являющей собою раскрашенный в красные и белые полосы титанических памятник телевидению на фоне продуваемой ветрами степи, электричества на станции нет. Зато есть газ. Он поступает по нелегальному отводу от пролегающего поблизости трубопровода и потому доступен в неограниченных количествах. Газом на метеостанции топят печи: засовывают в топку шланг с металлической горелкой на конце и поджигают. Факел горит сколь угодно продолжительно – хоть всю ночь, и даёт обогрев на всю комнату.
Поскольку временем нашего пребывания на Устюрте была середина ноября и дни на плато стояли холодные и ветреные, логично было предположить, что все пауки, во множестве населяющие эти земли, уже спят в ожидании весны – и жить спокойно. Так мы и сделали. Но в первую ночь, лёжа в толстом и тёплом геологическом спальнике, доходившем мне едва до плеч, и привалив затылок на свёрнутую куртку, я услышал, как в полуметре за моей головой кто-то отчаянно и настырно скребёт коготками по авизентовой ткани рюкзака. Мыши не способны скрести так – то есть скрести так упорно, неторопливо и столькими коготками одновременно. А вот сальпуги – фаланги — в тех местах бывают с ладонь величиной. Я рассудил, что фонарь далеко, да и тянуться за ним не стоит, ибо, посветив туда, откуда доносились звуки, я рисковал лишиться сна на всё оставшееся время экспедиции. Потому что то, что явилось раз, может явиться снова. С этой мыслью, глядя на скользящие по спящим товарищам отсветы газовой горелки, полыхавшей в печи, я заснул.
На метеостанцию часто заезжают люди, путешествующие через степь по разным делам. Являются, дабы обрести здесь укрытие от ветра и холода и ночлег. Это место – единственное жильё на двести километров в округе.
Однажды к нам (вернее, на станцию) заезжали браконьеры на двух грузовиках. Ночь они пробыли, а утром двинулись в степь стрелять сайгу. Станция находится неподалёку от границы с Казахстаном, но граница эта весьма условна для степных странников, так что здесь – территория дикая и не знающая никакого закона. Если по вечерам на горизонте появлялись огоньки фар, отдельные участники экспедиции начинали волноваться. Но чаще эти фары проходили мимо, оставляя за собою густой пыльный шлейф, различимый даже в поздних сумерках. Те браконьеры шумно и кучно пили водку с начальником метеостанции Тимирбеком, но вели себя относительно мирно, то есть на открытый рожон не лезли. Может быть, не спешили. А возможно, это Тимирбек спьяну – а он не просыхал с вечера нашего прибытия на Актумсык – наболтал им, что у нас с собою полные тюки разномастного оружия и их калаши против экспедиции не помогу. Так или иначе, лишь уезжая, эти один из этих людей поволок за собою по земле один из наших спальников – большой и неудобный, Но когда гидрофизик Андрей Костяной просто велел ему бросить эту вещь, он бросил и молча удалился.
На берег Западного Арала мы выезжали каждый день на УАЗиках. Спускались с плато по длинной извилистой дороге. На берегу проводили целый световой день, а к темноте отправлялись назад, где нас ждал сытный восточный обед. Или ужин, что по времени действия было более логично.
Пыль на Устюрте всюду по дорогам обильна и легка на подъём. Когда УАЗик идёт по колее среди бескрайней то ли степи, то ли пустыни, за ним развевается такой пыльный факел, что в заднее окошко не видно решительно ничего. Пыль из-под передних колёс забивается в машину сквозь любые щели. На плато – пыль, на берегу моря – пена. Пену надувает на берег ветром. В полосе прибоя она скапливается густыми дрожащими наносами. Ветер отрывает от них кусочки и несёт по пустыне. Белые шарики катятся по песку среди кустов, оставляя за собою едва различимый мокрый след. Поверхность грунта здесь активно просаливается именно за счёт разносимой ветром пены. В тихую и солнечную погоду, когда прибоя нет, пены тоже практически нет. Здешняя пена «твёрдая» – её можно брать руками и запихивать в банки. Намотанная на прут и удерживаемая над огнём, она медленно съёживается и превращается в комья грязи.
Судя по всему, пена, несущая соль, вместе с солёным ветром принимает активное участие в выветривании пород, оставленных морем при отступлении.

Плато Устюрт – Нукус, 14-15.11.02 г.