С 3 го марта по 20 е апреля. По возвращении генерал-адъютанта К. П. фон Кауфмана в Ташкент, в феврале месяце 1873 года, я был отчислен от командования 10 м Туркестанским линейным баталионом и назначен в распоряжение командующаго войсками Туркестанскаго округа, почему и выступил в поход, вместе, с главною квартирою, 3-го марта, из Ташкента, где, генерал Кауфман оставался еще на несколько дней.

Войска, назначенныя в поход из Ташкента, выступали по эшелонно в составе четырех колонн, начиная с 1 го марта и на реке Клы, близ Джизака, должны были соединиться и ожидать прибытия главнаго начальника округа, который принял уже звание командующаго войсками, действующими против Хивы. (Генерал майор Головачев назначен начальником Туркестанскаго отряда, генерал майор Троцкий — начальником полеваго штаба, генерал майор Жаринов — начальником артилерии, полковник Шлейфер — начальником инженеров, генералы Пистолькорс и Бардовский — состоящими при командующем войсками.)

По прибытии командующаго войсками на р. Клы, 11 го марта, погода стояла очень теплая, но 12-го числа утром сделалось пасмурно, начал кропить маленький дождь, потом усилился и стал лить день и ночь при порывистом холодном ветре.

В ночь, с 12 го на 13-е марта, меня потребовал к себе начальник полеваго штаба и объявил мне приказание командующаго войсками принять начальство над первым эшелоном, с которым и выступить в пять часов утра к урочищу Нурек, в [380] разстоянии верст 30 или 35 от позиции на р. Клы. Остальные эшелоны должны были следовать за мною один за другим, в разстоянии одного перехода; при втором эшелоне, следовали: вся главная квартира, командующий войсками, Князь Евгений Максимилианович Лейхтенбергский и начальник отряда генерал майор Головачев.

В состав эшелона, находившегося под моим начальством, вошли: одна рота туркестанских саперов, две стртелковыя роты 1-го Туркестанскаго стрелковаго баталиона, четыре орудия конной батареи подполковника Перелыгина, один ракетный дивизион, одна сотня уральских казаков и 635 верблюдов, составлявших обоз перваго эшелона. При эшелоне назначен состоять генеральнаго штаба подполковник барон Аминов. Кроме того, в распоряжение мое поступило восемь джигитов или проводников туземцев.

Получив словесное приказание от начальника полеваго штаба поздно вечером, в темную ночь, когда дождь продолжал моросить, и имея в виду выступить в пять часов утра, я крайне был затруднен отданием приказаний в части, которыя мне вовсе не бы­ли известны и к тому же, не имея ни канцелярии, ни адъю­танта, я вынужден был своеручно написать приказ по первому эшелону о назначении меня начальником, о сборном пункте всех частей и о выступлении эшелона в пять часов утра. Мое затруднение усугубилось еще более тем, что, не имея при себе ни орди­нарца, ни казаков, я должен был, в дождливую и темную ночь, по несколько раз ходить к начальнику штаба, за получением необходимых, по моему назначению, инструкций и прочих бумаг; отыскивать начальников частей, вошедших в состав началь­ствующего мною эшелона и, таким образом, измокший и усталый, я почти до разсвета провел ночь в распоряжениях.

По моему приказанию, в четыре часа утра, 13-го марта, стали вьючить 635 верблюдов, составлявших обоз. Дождь не переста­вал моросить, что крайне затрудняло навьючивание, тем более, что люди наши не были привычны к такого рода обозу, а из туземных жителей назначено было по одному лаучу на каждые семь верблюдов.

Предстоявший нам поход отмечен был небывалою особенностию, именно той, что войскам, следовавшим в Хиву, отстоящую на тысячу верст, по голодным, безводным и песчаным степям, не имеющим ни малейших следов дорог, пришлось иметь с собою запасы всякаго довольствия до самой Хивы, как для себя, так и для животных в провианте, фураже, и проч.; необходимо [381] было даже иметь воду для безводных переходов, быть может, про­стирающихся до ста верст.

Не взирая на дурную погоду, на дождь, слякоть и сильный, хо­лодный ветер, командующий войсками генерал-адъютант фон-Кауфман, был уже на ногах в четыре часа утра и обходил спящий лагерь, а поднявшияся части перваго эшелона торопил к поспешной вьючке и выступлению. К пяти часам верблюды начали вытягиваться к сборному месту, а саперная рота, две стрелковых роты, конные дивизионы, артилерийский и ракетный, и уральская сотня выстроились на своих местах. Командующий войсками, поздоровав­шись с людьми, приказал мне трогаться в путь. Я отвел отряд от сборнаго места еще версты на полторы, остановил его, построил верблюдов в несколько линий, вызвал авангард, ариергард и боковыя охраны; попросил к себе гг. начальников ча­стей и всех офицеров, познакомился с ними, поздоровался с нижними чинами и мы, осенив себя крестным знамением, трону­лись с места около 6 ½  часов утра и начали углубляться в не­обозримое степное пространство.

Погода была самая мрачная. Небо, по всему необозримому про­странству, было покрыто густыми облаками, дождь обратился в ли­вень и ветер подул до того холодный, что мы, для согревания себя, слезали с лошадей и, идя пешком, мяли глинистую землю, которая огромными комами прилеплялась к сапогам. Расположение духа невольно принимало мрачный оттенок, 13-е число, день выступления, безпрестанно вертелось в мыслях…

Не предполагая делать этого похода а еще менее получить какую либо часть войск другой области под мое начальство, так как я сам служил в семиреченских войсках, я, кроме, запаса чая, сахара и двух пудов сухарей для чая, ничего не имел с собою, тем более, что, состоя при главной квартире, я, в числе прочих, до сих пор всегда обедал у командующаго войсками. Теперь, неожиданно отделившись от главной квартиры, я должен был по­думать о себе, почему и обратился к саперным офицерам, в числе которых у меня были знакомые, прося их принять меня в свою артель. Я был радушно принят саперами и никогда не забуду тех любезных отношений, в которых я находился к этому замечательному своею порядочностию обществу офицеров.

В холодную погоду люди идут скоро; пройдя более половины пути, я полагал сделать привал, но проливной дождь, глинистая слякоть и необыкновенный холод гнали нас вперед. [382] Приостановившись, и пропустив мимо себя отряд, равно и большую часть вер­блюдов, я почувствовал ощущение, похожее на замерзание; поводья вываливались из рук, ноги коченели… Я поскорее догнал передних, соскочил с лошади и пошел в числе прочих, все офицеры были спешены, и тут я увидел, до какой степени все, и люди и животныя, дрожа от холода, спешили впереди… Но, куда мы спешили?. Все знали, что, кроме нескончаемой и бурной степи, на месте ночлега нет ничего. Тем не менее, отряд шел весьма скоро, особенно, когда подполковник барон Аминов сообщил, что остается только около трех верст до ночлега, и что на ночлеге мы найдсм заготовленный хворост, привезенныя дрова для варки пищи и степную, идущую на топливо, траву. Услыхав, это, люди заторопились еще более. Но, как нарочно, вдруг завернул сильнейший буран. Небо разразилось снегом и, вслед затем, градом… вихрь обхватил всю степь и произвел какой-то хаос в атмосфе­ре… Окоченелые, мы бежали к видневшимся вблизи огонькам,— то было место ночлега, где передовые казаки развели огонь. Отряд захватил весь горючий материал, заготовленный для всех четырех эшелонов, люди зажгли такие костры, каких, я полагаю, в этих местах, с покон века, видано не было. Наша одежда, с утра смоченная дождем, до такой степени была охвачена морозом, что все наши пальто, до другаго дня, стоймя стояли на земле, представляя картину какого-то безголоваго строя… Верблюдов я потерял порядочное число, а тюки, когда на другой день были подобраны, оказались совершенно обледенелыми, веревки пришлось перерубать топорами.

Костры на биваке были разведены моментально. Весь отряд, сами себя и друг друга, стали оттирать, отогревать и не давать друг другу засыпать. К особенной чести гг. офицеров перваго эшелона, я должен отнести ту заботу и попечение, которыя они принимали для сохранения каждаго человека своей части в то время, когда сами находились в том же положении окоченелых.

С наступлением ночи, вихрь отчасти прекратился и остаток ея прошел в деятельном отогревании и оттирании друг друга. На утро оказалось несколько ознобившихся, но, благодаря Бога, ни одного замерзшаго, кроме двух лаучей туземцев, которых спасти не было возможности…. Мы их предали земле.

На другой день, утро было свежее, хотя и без вихря, но ветер дул холодный. Солнце проглядывало сквозь густой туман, ветер подавал надежду на прояснение погоды. Действительно, [383] после полудня, солнце заблистало и начало пригревать. Люди стали расходиться из кучек и разбрелись по позиции; эта картина сильно напоминала мошек, пригретых теплотою и вылезающих из щелей.

По данной мне инструкции, с места ночлега Нурек, я должен был, на другой день, выступить далее в пять часов утра; но, вследствие застигшей нас бури, я не имел возможности этого исполнить, так как на другой день все было еще до такой степени обледенелым, что я не мог вьючиться, почему и решился, на свою ответственность, дать отряду дневку, о чем в полдень, 14-го числа, послал донесение с джигитом, который, возвратясь, привез мне одобрительное разрешение главнаго начальника и известие, что на реке Клы войска и главная квартира потерпели тоже поря­дочное крушение.

На третий день, 15-го марта, вверенный мне эшелон совершенно оправился и выступил с Нурека в семь часов утра к урочищу Учьма. Оттуда мы направились на Фариш, Синтаб, Тимир-кабук, до колодцев Балты-салдыр. Отсюда, степь изменяет свой характер; следовать приходится по распросам, на колодцы, так как степь в полном смысле голодная и совершенно безводная. Названные мною переходы от Нурека до Балты-салдыра были пройдены нами, хотя без особенных приключений, но с большими невзгодами, по случаю дождей, холодов и сильных степных ветров.

На Балты-салдыре, вследствие малочисленности колодцев, часто с негодною в них водою, мне приказано было разделить эше­лон и самому, с ротою сапер, половиною казаков, двумя орудиями и ракетным дивизионом, продолжать движение по весьма трудной дороге, так называемой северной, до урочища Тамды, где предпо­лагалось соединить все эшелоны, равно и казалинский отряд и построить временное укрепление и склад для провианта. Другая часть моего эшелона, под начальством подполковника Полторацкаго, должна была следовать южнее, по пути, паралельному моему, в разстоянии семи, десяти и не далее 30-ти верст. За мной следо­вали: второй эшелон и главная квартира, а за подполковником Полтарацким, остальные эшелоны. Пройдя с нами три весьма тяжелых перехода, командующий войсками отменил следование на Тамды, перешел сам с главною квартирою на южную дорогу, и предписал мне сделать тоже, и на колодцах Ак-кудук соединиться с другою частью моего эшелона, вступить вновь в [384] командование первым эшелоном и продолжать следование до колодцев Аристан-бель-кудук, где ожидать его прибытия и соединение всех эшелонов.

По прибытии всех эшелонов к названным колодцам, командующий войсками благодарил меня за порядок, в котором был пройден трехсотверстный, весьма тяжелый путь. Действительно, первому эшелону, следовавшему в голове, пришлось идти без дорог, по распросам, и, так сказать, пролагать путь другим эшелонам, следовавшими сзади; наша артилерия оставляла глубокие следы; долго сохранявшиеся в песчаном грунте. Придя к колодцам, с каждаго ночлега я должен был посылать назад джигита с донесением, о числе найденных колодцев, о качестве и ко­личестве воды, и вообще описать качество стоянки, и тем облег­чить марш идущим сзади войскам. На колодцах Аристан-бель-кудук, по соединении всего отряда, скопилось такое множество лошадей и верблюдов, что могло встретиться затруднение в снабжении их водою. Между тем, отряд, имея в виду присоединение транспорта с провиантом, должен был остаться здесь довольно продолжительное время. Вследствие этого, я получил приказание отправиться далее, к урочищу Манамджан, где и встретил Светлое Христово Воскресение.

По прибытии всех войск к Манамджану, командующий войсками приказал все эшелоны нашего отряда, и отряд ожидаемый из Казалинска, соединить на урочище Хал-ата, где, вследствие изо­билия воды, как ключевой, так и колодезной и по удобству мест­ности, решено было возвести небольшое укрепление, устроить склад провианта и оставить часть войск. Для следования к Хал-ата, командующий войсками приказал составить три больших эшелона. В состав перваго эшелона вошли: все стрелковыя роты бригады генерала Бардовскаго, вся конная батарея, шесть орудий пешей артилерии, ракетный дивизион и четыре сотни казаков. Начальство поручено генералу Бардовскому, а мне приказано остаться его помощником. При нашем эшелоне следовал: командующий войсками, Великий Князь Николай Константинович, опередивший казалинский отряд, Герцог Лейхтенбергский, генерал Головачев и вся главная квартира По прибытии, 21-го апреля, к 11 ½ , часам утра, в Хал-ата эшелоны были упразднены и составился один отряд под начальством генерала Головачева Я вновь поступил в со­став лиц главной квартиры.

21-е апреля. Бивак при урочище Хал-ата. Урочище [385] Хал-ата представляет собою ту же необозримую степь, но только совершенно песчаную, образовавшуюся, как кажется на первый взгляд, вследствие постоянных, вековых наносов песка. На этой местности находится значительное количество колодцев с хорошей водою, так что многие из них оставлены были без употребления, ибо независимо колодцев, из горы песчаной фор­мации вытекает обильный ключ чистой воды. Топливо, как вообще по всей степи, состоит из каких-то колючек, заменяющих дрова. Корм, как говорится, верблюжий, потому что верблюды им насыщаются вполне, но для лошадей нет корма или, по крайней мере, подобным кормом лошадь существовать не может.

На этом биваке, войска нашей колонны, в ожидании присоединения остальных и упразднения, как я сказал, эшелонов, должны были немедленно приступить к возведению предполагаемой крепости, и так как вся эта необозримая песчаная местность весьма волниста и местами образует большия возвышенности, или даже целыя горы, то одна из таких возвышенностей была избрана местом для возведения крепости.

У колодцев Хал-ата температура значительно изменилась и перешла в удушливую. Ветер, который дул порядочно, казался горячим и, по временам, как будто обжигал лицо. Солнце было во всем блеске и жгло на славу… Мы, а также нижние чины, постоянно были в белых фуражках с подзатыльниками; не смотря на то, редко у кого не было пузырей и волдырей на шее; а про лицо и говорить нечего, физиономии наши еженедельно изменялись, увы!… все к худшему.

Как только колонна пришла на Хал-ата и пока войска стали стягиваться на указанный места, ветер, хотя теплый, стал дуть сильнее, чаще, безотрывочно (что и называют степным ветром) и, наконец, начал вздымать так сильно песок по степи, что к пятому часу по полудни солнце померкло и образовалась какая-то песчаная тьма. Невозможно было хорошенько различить ни одного предмета, ни палатки, ни человека, все было занесено вихрем пе­ску…. В восемь часов вечера ветер ослабел, не вздымал бо­лее столбами массы степнаго песку, но продолжал сыпать его так, как моросит мелкий дождь в пасмурную погоду на всех и на все, безостановочно, во всю ночь. Проснувшись на другой день, я был поражен небывалым для меня зрелищем. Не говоря уже о [386] палатке моей снаружи, но я сам, моя кровать, столик, вьючные ящики, все без исключения было засыпано толстым слоем песка…

22-е апреля, Хал-ата. Утро. Тот же ветер и вихри пе­ску, та же голая степь, та же невозможность укрыться от всепро­никающей стихии, облепляющей вас со всех сторон. Солнце вновь застелилось песочного сетью, как кисеею.

Постоянный песчаный ветер весьма затрудняет работы. Тем не менее, уже приступили к разбивке укрепления и к устройству провода воды.

Часу во втором дня, командующий войсками встретил прибывший второй эшелон с артилерийским парком и походным лазаретом. Ежедневно, не смотря ни на какую погоду, командующий вой­сками, в сопровождении дежурнаго адъютанта, обходит весь наш громадный лагерь, осматривает все работы, которыя производятся по возведению крепости, осматривает правильный отвод воды для водопоя и проч.

Часу в пятом по полудни, песчаная метель совершенно утихла, но ее заменило убийственное солнечное пекло. В шесть часов ве­чера раздался звонок, приглашающий лиц главной квартиры к обеду к командующему войсками. Я, в числе прочих, пошел тоже к обеду. За обедом находились и Их Высочества. Генерала Кауфмана я застал в самом хорошем расположении духа; впрочем, это расположение духа замечалось всегда, при встречах на переходе; или на привале, и производило превосходное влияние на окружающих, сообщало им бодрость и уверенность в счастливом окончании экспедиции. После окончания обеда, генерал пошел опять по лагерю осматривать работы, и мы все почти последовали за ним. Погода, казалось, как бы пришла в себя. Солнце клонилось к закату а потому не жгло, но воздух был крайне душен. Ночью разразилась сильная буря, которая, казалось, готова была сорвать и унести мою несчастную палатку. К счастию, этого не случилось и, по обыкновению, все занесено было песком.

23-е апреля, Хал-ата. Песчаной метели почти не было це­лый день, но духота и солнечный жар страшные. Работы по воз­ведению укрепления производятся по прежнему. Та же обыденная про­гулка командующего войсками по биваку, тот же обед в шесть часов, тот же осмотр работ. Вечер был тихий и душный. Вдруг, с десятаго часа вечера, подул ветер, стал постепенно увеличи­ваться, началась метель и, наконец, всю степь охватил ураган, до того сильный, что, лежа в постеле и в закрытой наглухо [387] палатке, необходимо было укрыться с головой. Под гулом и воем ветра, вдруг… мне почудились звуки горна. Находясь в полудремоте, я не мог разобрать в чем дело, как в эту минуту, под самым ухом, грянула дробь сапернаго барабана (моя палатка была около саперов). Тревога!… Я вскочил и слышу суматоху и выскакивание саперов из палаток. Но в первый момент, ничего не мог разобрать, потому что все это случилось совершен­но неожиданно, а разглядеть нельзя было ничего, так как пе­счаный ураган несся столбами и резал лицо. К счастию, ветер дул нам в тыл, следовательно, потревожившим нас — прямо в лицо. Я, однако, скоро разглядел построившихся саперов и стрелков и офицеров, уже находившихся на своих местах. Мне подали лошадь, и я примкнул к общей суматохе. Все было на ногах и на конях; но в этом хаосе песку трудно было добиться толку. Неожиданность тревоги говорила о близости неприятеля, а между тем все было тихо; верховые искали разъяснения причины тревоги, скакали, не разбирая места, и сталкивались друг с другом; только одна пехота совершенно спокойно и стройно стояла на своих фасах, прикрывая орудия, снятыя с передков и безмолвно угрожавшия непрошенному гостю. Первоначально я примкнул к саперам и стрелкам; но когда мне подвели лошадь, я присоединился к разъезжающим. В это время лица главной квартиры суетились, оты­скивая командующего войсками; между тем, генерал Кауфман, не дожидаясь, чтобы ему подвели лошадь, прошел с своей палоч­кой в руках, мимо саперов и стрелков, к углу фаса, к тому месту, откуда был сделан выстрел, или подан сигнал трево­ги; что его не могли тотчас заметить, это совершенно натурально, так как была такая метель, что невозможно было, в особенности в суматохе, никого вдруг разглядеть. Наконец, ему подвели лошадь и все его окружили. Командующей войсками и все окружающие с нетерпением ожидали разъяснения причины тревоги, потому что кругом все было спокойно, кроме бури, и никаких выстрелов не было более слышно.

Возвратившиеся с казачьяго пикета офицеры генеральнаго штаба объяснили причину тревоги: неприятельский разъезд, силою в 15 человек, подъехал к нашему пикету; казак-часовой, заметив их, выдвинулся, чтобы лучше разсмотреть, и убедившись, что это туркмены, сделал выстрел; ему в ответ туркмены сделали два выстрела и бросились вперед, чтобы отрезать пикет от лагеря; но это им не удалось ибо по первому выстрелу люди выскочили и [388] выстроились на своих фасах. Необходимо отдать полную похвалу нашим солдатам, еще более потому, что появления неприятеля в Хал-ата никто, конечно, не ожидал, между тем, по первому сиг­налу все фасы стояли в ружье и, главное, в полном спокойствии.

Неприятельский разъезд в момент тревоги быстро скрылся из глаз под покровом бурана. Тем не менее, на другой день, в некотором разстоянии от бывшаго казачьяго пикета, было найдено туркменское ружье и водяной турсук, вследствие чего надо пола­гать, что выстрелом казака один из туркменов был убит и, конечно, увезен, так как азиятцы, среди самых серьезных дел, увозят трупы и раненых товарищей.

Командующей войсками приказал снять с каждаго фаса по од­ному взводу от роты, а остальных на некоторое время оставить на местах.

После всей этой передряги мы разошлись по палаткам; но о том, чтобы зажечь свечку, или даже фонарь, нельзя было и ду­мать — до того продувал ветер мою прозрачную палатку, сквозь которую, как сквозь сито, сыпал тончайший песок. Я стряхнул с подушки и с кровати песок и, не раздеваясь, лег в кителе…

24-е апреля, Хал-ата. Я проснулся в шесть часов утра от духоты, и тотчас разделся, потому что весь был в испарине и песке. Утром, 24-го апреля, погода наступила совершенно тихая, солнце, не смотря на ранний час (шесть часов), жгло сквозь па­латку до такой степени, что нет слов, чтобы выразить это тяже­лое, давящее ощущение. Можно себе представить, что бывает среди дня. Вследствие необычайной духоты и постояннаго утоления жажды чаем с кислотою, совершенно теряешь апетит и чувствуешь себя как будто разваренным.

В лагере все было спокойно. Вспоминали вчерашнюю тревогу, а с ней и суматоху; однако, неожиданность эта принесла нам пользу; каждый про себя сознал, что надо быть, как говорится, на чеку.

Часов около двенадцати прибыл Казалинский отряд, так что состав наших соединенных отрядов был следующий: 1 сапер­ная рота, 10 рот стрелков, 9 линейных рот, 8 конных орудий, 6 пеших, 4 горных, 2 картечницы, 2 крепостных орудия, 2 мортиры, ракетная батарея и инженерный парк.

Во вновь заложенном укреплении, которое завтра, 25-го числа, должно быть окончено, полагают оставить гарнизон из одной [389] линейной роты, двух крепостных орудий и одной сотни казаков. С остальными войсками мы двинемся к Аму-дарье, где вскоре соединимся с Оренбургским и Кавказским отрядами.

День, 24 е апреля, прошел в работах по возведению крепо­сти. На обеде у командующаго войсками я обратил особенное внимание на распросы его, делаемые генеральнаго штаба подполковнику барону Аминову, относительно собранных им сведений о разстоянии от здешней позиции Хал-ата до Аму-дарьи. Подполковник барон Аминов с самаго начала похода был в должности как бы колоновожатаго, так что при движении, мы руководствовались теми сведении, которыя он собирал об этом пути как в Таш­кенте, так и в Самарканде.

25 е апреля, Хал-ата. В два часа ночи разразилась но­вая буря и песчаная метель. Много палаток, в том числе и сто­ловую командующаго войсками, снесло. В седьмом часу утра буря несколько утихла, и явилась возможность выползти из палатки и несколько оправиться. Для того, чтобы кое как сделать свой туалет, необходимо было прежде выйти из палатки для того, чтобы прислуга могла смести или, лучше сказать, свалить песок и стряхнуть его со всех вещей. Обчиститься как следует очень трудно, хотя мы все коротко острижены, но это мало помогает, вся го­лова, лицо, все в песке; для глаз в особенности это очень тя­жело. Высшее начальство тоже не на розах и все несут почти одинакия невзгоды,—разница самая незначительная.

Носятся слухи, что командующий войсками сильно озабочен дальнейшим движением к Аму, говорят, что сегодня начальники частей будут призваны на совещание. Сведения относительно разстояния до этой реки оказываются разноречивыми; полагали и были уверены, что разстояние от Хал-ата до Аму-дарьи 70 или 80 верст по страшному безводному пространству; если бы даже было и до 100 верст, то все-таки переход был бы возможен; но казалинский отряд принес свежия сведения, на основании которых разстояние от Хал-ата до Аму-дарьи считается слишком в 160 верст, и без малейшаго признака воды. Было о чем подумать. Огромный (для степи) отряд, масса верблюдов и лошадей должны пройти 160 верст по страшным, сыпучим пескам, о которых трудно себе составить понятие, и следовать несколько дней по убийственной духоте без капли воды на пути.

Принимаюсь вновь за перо, чтобы продолжать дневник нынешняго дня. Я было отправился на совещание, но оно, как оказалось, [390] состоится завтра, 26-го числа, после молебствия и освящения заложеннаго укрепления, которое будет называться укреплением св. Георгия. В ожидании результата совещания, не могу не обратиться вновь к тем ощущениям, которыя приходится испытывать в такой местности, ко­торую, по истине, Господь не мог создать для бытия людей. Я готов поручиться, что ни единый человек, который только находится на мало-мальски житейски устроенной земле, не поверит, да и не в состоянии себе представить того положения, в каком мы находимся здесь…. Слова сказки, за тридевять земель, в тридесятом царстве, невольно приходят на ум…. С самаго прихода нашего на Хал-ата, ни минуты человеческаго положения… День и ночь хаос, день и ночь света преставление, без отдыха и без промежутка!…

Сегодня, с двух часов дня и по сю минуту, седьмой час ве­чера, ураган валяет всю степь и нас так, что нет слов, чтобы это выразить. Столовую генерал-губернатора так и не могли поставить. Я едва добрался до моей палатки и хотя уже свыкся, но все-таки ужаснулся: все засыпано песком; сама палатка без­остановочно трепещет, как какое нибудь живое существо; нет воз­можности ни прилечь, ни заснуть. Гул свирепствующаго ветра, отвратительный крик ишаков, и не менее неприятный крик верблюдов, поминутное ржание лошадей, ужасно действуют на нервы…

Невыносимо; хотя бы пять минут тишины.

Между тем, рядом слышатся голоса моих соседей, саперных офицеров, только что возвратившихся с укрепления. На усиленныя и несколько раз повторенныя приказания подать чаю, они получают неумолимый ответ, что невозможно развести огня. Нельзя не отдать полной справедливости гг. саперам; каждый офицер имел свою часть по возведению и постройке укрепления и самым добросовестным образом исполнял свою обязанность. Мы видели их, на валу укреплений и рвах, сожигаемыми палящим солнцем и засыпаемыми песком и не оставлявшими своего места до тех пор, пока урок не был окончен, пример, ощутительно действовавшей на усердие и рвение нижних чинов.

К ночи разнесся слух, что завтра вечером, или в ночь, мы выступаем к Аму-дарье. Каждый ириказал приготовить, собствен­но для себя, бутылочки три воды, независимо от той, которая по разсчету верблюдов, лошадей и прислуге каждаго, может быть взята в турсуки на три дня, так как предполагали три пере­хода. Дай Бог, чтобы их было только три.

26-е апреля, Хал-ата. На утро части войск, которыя могли [391] поместиться в укреплении, были выстроены для молебствия; на возвышенности был с утра вывешен флаг. Командующей войсками прибыл в крепость к семи часам утра, отслушал молебен с водосвятием, после чего приказал салютовать из двух орудий, поставленных на барбетах, и затем, пропустив войска церемониальным маршем, потребовал к себе в ставку генералов и начальников частей. Совещание не продолжалось и часа времени. Командующий войсками решил: роту саперов, две роты стрелков, бригады генерала Бардовскаго, дивизион горных орудий, взвод скорострельных орудий и полсотни казаков отправить вперед верет за 35, где, по распросам, существовали колодцы, в настоящее время засыпанные неприятелем. Отряд этот поручен ге­нералу Бардовскому. По получении сведения от генерала Бардовскаго, командующий войсками, со всей главною квартирою и частию войск, предполагал тоже двинуться; за ним пойдут и остальныя войска, за исключением остающихся в гарнизоне укрепления св. Георгия.

27-е апреля, Хал-ата. Сегодня, к вечерней заре, небо со­вершенно прояснилось, стало тихо…. Взвилась ракета, вслед затем, выстрел из орудия и зоря пробита. Луна взошла во всем блеске…. Вечер и ночь были так хороши, что это нас всех оживило, и разлило в организме какое-то внутреннее блаженство. С содроганием воспоминаешь об ужасах песчаных бурь; кажется, нет возможности ни одному организму свыкнуться с этой злою природой. Эта местность, жилье ветра, как какого нибудь злаго духа, который изгоняет от себя не только человечество, но даже и всякую тварь, так как на всем пространстве до Аму-дарьи и чем далее, тем, говорят, хуже, не существует ни каких животных, не пролетает птиц, а водятся только в песке скорпионы, какие-то особенные жуки, черепахи и омерзительныя ящерицы гро­мадной величины, длиною до двух аршин. Кроме отряда, назначеннаго для отыскания и отрытия колодцев, отправляющегося сего­дня в пять часов вечера, генеральнаго штаба подполковник барон Аминов, на основании собранных им сведений, послал не­сколько джигитов, для осмотра другого пути, ведущего, по словам туземцев, к Аму-дарье по колодцам и ключам. Вследствие этого, командующий войсками решился выждать у Хал-ата два дня, в ожидании ответа от посланных бароном Аминовым джигитов.

Два часа по полудни. Ветер стих, но за то наступила такая жара, которая, казалось, сожжет и высушить мозги. Страдая от жары и от других степных невзгод, мы часто вспоминали [392] Вамбери, который, как мы все думали до похода, многое присочинил, описывая бедствия, испытанный в степи. Теперь, пересекая тот путь, которым он шел, нам пришлось убедиться лично в справедли­вости его слов.

Части, назначенныя для отыскания и устройства колодцев, на­чали с утра готовиться к выступлению; принимали провиант, на­ливались водою, а около четырех часов по полудни, при ужаснейшей жаре, стали вьючиться. Вьючка—это невыразимая возня и самая неприятнейшая процедура, сопровождаемая фырканьем и отвратительным криком верблюдов. В это время командующий войсками, с не­которыми лицами своего штаба, вышел из палатки проводить отряд. Около отправляющихся товарищей собрался целый кружок; все пожелали им добраго пути и счастливаго исполнения возложеннаго на них поручения. При этом, в виде поощрения, им сообщили распространившиеся слухи, что в нескольких верстах их дожидается хорошо вооруженный отряд авганцев, тысячи в две, или три, с орудиями. Это известие весьма радовало уходивших вперед, и даже составило предмет зависти для оставшихся. К пяти часам все было готово и рота саперов, две роты стрелков, дивизион горных орудий, две картечницы и полсотни казаков выступили под начальством генерала Бардовскаго.

Не прошло и получаса времени, как проехал мимо моей палатки верхом, командующий войсками, желая хотя немного позна­комиться с неизвестной дорогой, по которой он направил отряд, проводил его до 8-й версты и к вечеру возвратился в лагерь. Солнце закатилось, жар спал, луна опять взошла, наступил пре­лестный вечер, можно было дышать и не хотелось идти в палатку. Мы разошлись спать часу в первом ночи; ночь была великолепная… ни одна песчинка не шевелилась.

Туземцы, идущие с отрядом, в этот вечер объявили, что ни мятелей, ни буранов более не будет, но, что по верным их приметам, наступает время самых сильных жаров. Хотя весть эта не могла быть утешительною, так как мы уже теперь страдали от духоты, но мне казалось, что все таки лучше пере­носить одну жару, чем соединенную с разными буйствами при­роды. Отходя ко сну, каждый думал об исходе экспедиции Бар­довскаго; неотступно преследовала и меня мысль о дальнейшем нашем походе…. Тяжелый сон прервал нить этих размышлешй.

28-е апреля, Хала-ата. Проснувшись в семь часов утра, я узнал, что ночь прошла не совсем спокойно; обстоятельства [393] заставили командующего войсками, ночью же, отправить три сотни казаков, вслед за ушедшим вчера отрядом Бардовскаго. Первое известие об этом деле, я получил от своего слуги, который, едва взойдя в палатку, поторопился мне сообщить, что на вышедший вчера отряд было сделано нападение, что подполковник Иванов ранен в руку и в ногу, подполковник Тихменев в лицо; что два казака ранены тяжело, два легко; что из джигитов, сопровождавших отряд, некоторые ранены тяжело и самый лучший из вожаков-джигитов убит.

Наскоро одевшись и выйдя из палатки, я увидел Великаго Князя Николая Константиновича, сидевшаго на табурете и разговаривающаго с казаком, который только что приехал из отряда генерала Бардовскаго с донесением. Надо заметить, что с этим же отрядом, должен был идти Великий Князь Николай Константинович, в качестве помощника начальника отряда, но, заболев лихорадкою накануне, не мог выступить 27-го числа. При отряде же, между прочими, находились: генеральнаго штаба подполковник барон Каульбарс, как начальник съемочной партии, генеральнаго штаба подполковник Тихменев, в качестве колоновожатаго, и полковник Иванов. Последний был командирован в отряд, как человек боевой (он имеет георгиевский крест) и отчасти знако­мый с местностию; перед хивинскою экспедицею он находился в Тамдах, для собирания сведений о путях к Аму-дарье и знал окрестное население. Кроме того, при нем были его джигиты, бы­вавшее в этой местности.

Приглашенный Его Высочеством присутствовать при донесении казака, я услышал следующий разсказ. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, имея в виду обозрение местности, отде­лились от отряда и выехали вперед. При каждом из них име­лось по два казака, и, кроме того, 11 джигитов, впереди которых ехал вожак, знающий хорошо местность.

Около 8 ½ часов вечера, партия усмотрела впереди, в близком разстоянии, несколько человек туркменов, вслед за которыми из за той же возвышенности, выскочили человек полтораста всадников и бросились на нашу небольшую групу. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, тотчас спешились, приказали казакам и джигитам сделать тоже, изготовили ружья и револьверы, причем полковник Иванов приказал стрелять не иначе как в упор. Туркмены, увидев спокойствие и стойкость этой горсти людей, приостановились и начали стрелять; наши казаки и джигиты, которые [394] тоже имели ружья, отвечали им выстрелами с самаго близкаго разстояния. В это время полковник Иванов был ранен пулею в ногу на вылет, и в руку так, что пуля засела; подполковник Тихменев получил легкую, рану в лицо; из казаков ра­нены четверо, из которых, два тяжело, из джигитов, один убит, несколько ранены: двое тяжело. Надо заметить, что, как только был усмотрен неприятель, полковник Иванов успел по­слать к отряду джигита, который на скаку передал известие вось­ми казакам и офицеру, ехавшим впереди отряда в виде наблюдательнаго пикета. Казаки, под начальством хорунжаго Мамаева, тотчас бросились в карьер выручать своих, и с криком «ура» присоединились к ним. Туркмены, усмотрев пыль и скачущих всадников, вообразили, что весь отряд спешит, на вы­ручку и тотчас отскакали от осажденных шагов на сто, что дало возможность прискакавшим восьми казакам с офицером присоединиться к своим, спешиться и поддержать перестрелку. Туркмены, в свою очередь, заметив малочисленность отряда, снова стали напирать…. К счастию и к спасению горсти храбрых, взвод стрелков, бывший в авангарде, сбросив с себя шинели, подоспел бегом вовремя…. После двух или трех выстрелов, шайка разбежалась.

По получении донесения, командующий войсками вышел из па­латки и тут же ночью лично приказал подполковнику Главацкому с тремя сотнями идти к отряду генерала Бардовскаго, и произвести рекогносцировку местности. За ранеными командующий войсками отправил свой тарантас.

В шесть часов вечера, были привезены в лагерь все раненые, кроме подполковника Тихменева, который продолжал следовать с отрядом далее, по назначению. Командующий войсками навестил полковника Иванова, который, между прочим, доложил, что когда они защищались, то их весьма стесняли лошади, которыя рвались и не стояли на месте; занятые стрельбою казаки не могли удер­жать лошадей, вследствие чего семь из них вырвались и попали к неприятелю.

У туркмен оказалось две лошади убитых, да две были за­хвачены казаками. Сами же, туркмены, вероятно, понесли поря­дочный урон, но ни одного трупа, по обычаю азиятцев, не было оставлено на месте. Командующий войсками, еще ночью, отправляя казаков, послал четыре георгиевских креста казакам и [19] джигитам, но по личному ходатайству полковника Иванова, изъявил свое полное согласие наградить и остальных.

29-го апреля. Хал-ата. Предсказание туземцев, как ка­жется, оправдывается: нет ни бурь, ни мятелей, даже нет ветра; за то духота страшная….

Часу в третьем по полудни, посланные бароном Аминовым, для узнания новаго пути к Аму-дарье, джигиты возвратились и сообщили, что от теперешней нашей стоянки у Хал-ата, по направлению к Аму-дарье верст сто можно пройти, имея на пути везде колодезную и даже, частию, ключевую воду. Но потом, все таки, до Аму останется еще восемь таш, т. е. 64 версты, без капли воды.

Между тем, сегодня же, подполковник Главацкий, возвратив­шись с своими казаками с рекогносцировки, привез из отряда генерала Бардовскаго, от начальника инженеров, наскоро карандашем написанную записку, в которой он извещает, что к завтрашнему дню, 30-го апреля, на урочище Адам-крылган, где они находятся, будет отрыто и изготовлено до двадцати колодцев с водою, не в дальнем разстоянии один от другаго и что, по собранным сведениям и вторичным распросам наших джигитов, по всем соображениям и комбинациям, до Аму-дарьи от Адам-крылгана не должно быть более 70 верст… По получении этих сведений, командующий войсками, не полагаясь на верныя показания джигитов и туземцев, и не желая более терять времени, в этот же день отдал приказ, чтобы в ночь с 29-го на 30-е число, отряду сняться с бивака и следовать к колодцам Адам-крылган. Все в отряде просияли от радости, имея в виду по­кинуть, наконец, Хал-ата и идти вперед. Мы столько испы­тали невзгод на этой ужасной стоянке, что и передать не возможно. К этой тяжелой обстановке каждый день прибавлялись тре­вожные слухи о том, что дальнейшее движение до Аму-дарьи невоз­можно, что здесь в Хал-ата только цветочки, но далее, к Аму-дарье,—вот где будут ягодки. Те самые джигиты и тузем­цы, которые делали розыски, которые с нами шли, все до одного, сомневались в том, чтобы отряд мог дойти до Хивы, или лучше сказать, пройти восемидесятиверстное пространство до Аму-дарьи по сыпучим пескам, при убийственной жаре, и без капли воды…

Ни человек, ни верблюд, говорили они, не стерпят; не даром, урочище Адам-крылган, в переводе значит: человеческая поги­бель!… При этом разсказывались страшныя легенды о [20] происхождении этого названия; на этой местности, по словам туземцев, от жары и безводья, занесенные песком, не только погибали караваны, но, по старинному преданию, Адам-крылган был могилою бухарских войск, погибших здесь во время войны с Хивою. Не придавая большего значения ни этим легендам, ни пылкости азиятской фантазии, войска нашего отрада бодро и весело готовы были переносить все невзгоды природы, лишь бы только идти вперед.