В великолепном памятнике средневековой грузинской литературы «Вепхис ткаосани» Руставели автор говорит устами родителей своей героини — царя и царицы Индии:

«Царь сказал — «Хорезм шах правит

Хорезмийскою страной.

Если он отдаст нам сына — кто сравнится с ним другой».

И царица подтвердила: «Хорезмиец

славный нам

Сына даст в зятья, который не подстать ничьим сынам».

(Перевод Петренко)

Эти слова навеяны образами современного Грузии Тамары Великого Хорезма, грандиозной империи XII — XIII вв., простиравшейся от Ферганы до границ Грузии и от Инда до Казахстанских степей.

Эта империя, рухнувшая под ударами монгольских полчищ, приняв на себя их первый натиск в их разрушительном движении на запад, разделив таким образом с Русью великую заслугу спасения западноевропейской цивилизации, накануне своего крушения была могущественнейшим из государств Среднего и Ближнего Востока.

Посетивший Хорезм накануне катастрофы знаменитый арабский географ и путешественник Якут оставил нам полные восхищения страницы, посвященные ядру государства, цветущей Хорезмийской земле, ее богатым городам, ее мирным селениям, процветавшим под эгидой могучей власти централизованной монархии Хорезмшахов.

«Не думаю, — пишет он, — чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма по обилию богатства и величине столицы, большому количеству населения и близости к добру и исполнению религиозных предписаний и веры»¹.

«Не думаю, — пишет он в другом месте, — чтобы в мире были где-нибудь обширные земли шире Хорезмских и более населенные, притом, что жители приучены к трудной жизни и довольству немногим. Большинство селений Хорезма — города, имеющие рынки, жизненные блага и лавки. Как редкость бывают селения, в которых нет рынка. Все это при общей безопасности и полной безмятежности»².

А Якут, объехавший многие страны мусульманского мира, безусловно располагал достаточным материалом для сравнения.

Возвышение империи Хорезмшахов, намечающееся уже в XI веке, охватывающее XII и достигающее апогея к началу XIII, — не похоже на историю образования предшествующих, а частью и последующих феодальных восточных империй.

Это не результат молниеносного движения полчищ конных варваров-кочевников, как арабский халифат, государства сельджуков и караханидов; это не результат военного переворота, переносящего политический центр ослабевшей империи в новое место, как было дело с государствами саманидов и газневидов.

Это итог длительного, медленного процесса «собирания земель» вокруг определенного центра экономического и политического тяготения, сопровождающегося умелым лавированием между могущественными завоевательными империями — сельджуками и каракитаями, использованием их сильных и слабых сторон в интересах растущей власти правителей поднимающейся новой феодальной монархии. Этот процесс, оборванный монгольской катастрофой, гораздо ближе напоминает процесс формирования монархий зрелого европейского феодализма, французского королевства Валуа, английской монархии, Московской Руси, чем процесс возникновения перечисленных выше азиатских ранне-средневековых империй.

В Атсызе, Текеше, Мухаммеде мы найдем, по существу, гораздо больше общего [14] Людовиком XI или с Иваном Калитой, чем с Махмудом Газнийским или внуками Сельджука.

Исторические предпосылки гегемонии Хорезма в рамках ближайшей эпохи вряд ли могут возбудить сомнения.

Хорезм выступает перед нами в X — XII веках как естественный центр тяготения кочевых племен Средней Азии, как форпост переднеазиатской мусульманской цивилизации в гузской и кыпчакской степи. Города Хорезма ведут широкие торговые операции со степью.

«Кас (Кят) — главный город Хорезма, ворота в Туркестан Гузский, складочное место товаров тюрок, Туркестана, Мавераннахра и области хазаров, место стечения купцов», — пишет анонимный автор персидской географии X века «Книги границ мира»³.

«Джурджания (Ургенч) — это самый большой город в Хорезме после столицы; он место торговли с гузами и оттуда отправляются караваны в Джурджан, к хазарам и в Хорасан», — пишет ал-Истахри⁴.

Хорезмийские купцы связаны с кочевниками тесными узами, обеспечивающими безопасность торговли. Так, по ибн-Фадлану:

«И не может ни один из мусульман проехать в их страну, пока не назначат ему из их среды друга, у которого он останавливается и привозит ему из страны ислама одежды, а для жены его покрывало, немного перца, проса, изюма и орехов… Таков же и тюркский обычай: если он въезжает в ал-Джурджанию (Ургенч) и спрашивает о своем госте, то останавливается у него, пока не уедет (обратно)»⁵.

Мангышлак и Нижняя Сыр-дарья, связанные тесными экономическими связями с Хорезмом, первыми входят и в сферу политической его гегемонии.

Однако этим дело не исчерпывается. Хорезм X — XII столетий выступает перед нами как важнейший центр экономических связей между странами халифата, с одной стороны, и обширными пространствами Восточной Европы и Западной Сибири — с другой. Города Хорезма, особенно Ургенч, быстро оттесняющий на второй план дофеодальную столицу Кят, — это крупнейшие перевалочные пункты торговли Востока и Севера.

Ярким документом этих связей является приводимый ал-Макдиси перечень поступающих в страны халифата из Хорезма товаров.

«Из Хорезма — соболя, серые белки, горностаи, степные лисицы, куницы, лисицы, бобры, крашеные зайцы, козы, воск, стрелы, белая кора тополя, колпаки, рыбий клей и рыбьи зубы, бобровая струя, амбра, «кимухт» (сорт кожи), мед, лесные орехи, соколы, мечи, кольчуги, береза, рабы из славян, бараны и коровы, — все это от булгар⁶. И в нем производится виноград, много изюма, печенье, кунжут, полосатые одежды, ковры, одеяла, прекрасная парча, покрывала «мульхам», замки, цветные одежды, луки, которые могут натянуть только самые сильные люди, особый сыр, сыворотка, рыба. Суда там строятся и отделываются»⁷.

Помимо того, что это самая богатая из всех приводимых Макдиси номенклатур предметов экспорта различных областей Средней Азии — половина списка падает на товары, реэкспортируемые из Восточной Европы и Казахстанских степей. Это подтверждает и ал-Истахри⁸.

«В стране их (жителей Хорезма) нет золотых и серебряных рудников и никаких драгоценных камней, большая часть богатств их — от торговли с тюрками и разведения скота. К ним попадает большая часть рабов славян, хазар и соседних с ними, равно как и рабов тюркских и большая часть мехов степных лисиц, соболей, лисиц, бобров и других».

Арабские авторы отмечают многочисленные хорезмийские колонии в городах Хорасана и на севере — в землях хазар и булгар.

Так, ал-Истахри говорил:

«Они (хорезмийцы) более всех жителей Хорасана рассеяны по чужим местам и более всех путешествуют: в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого количества жителей Хорезма»⁹.

Характерно, что особое стремление хорезмийцев к дальним торговым экспедициям подчеркивается и более ранними источниками. В истории династии Тан мы читаем такую характеристику хорезмийцев эпохи арабского завоевания: «Среди всех западных варваров это единственный народ, который запрягает быков в повозки; купцы ездят на них в отдаленные страны»¹⁰.

По данным ибн-Фадлана, в X в. значительная колония хорезмийцев была в Булгаре¹¹. Почти целиком из хорезмийцев состояла в том же X в. большая мусульманская колония в Итиле — столице Хазарии, где, как известно, из мусульман-хорезмийцев комплектовался десятитысячный гвардейский корпус кагана Хазарии, так называемые ал-Арсия¹². [15]

Экономические связи Хорезма с Восточной Европой нашли свое отражение и в древнерусском языке. Так, не подлежит сомнению, что старорусское название Каспийского моря «Хвалынское — Хвалисское море» отражает в себе имя хорезмийцев (с характерным для хорезмийского консонантизма переходом 1||r — хвалисс = хвариз+м), являвшихся, видимо, и тогда, через пристани Мангышлака, хозяевами судоходства в северной части Каспия.

Посредствующим звеном в передаче этого имени могли быть и кочевники Арало-Каспийских степей. Во всяком случае, у печенегов «ал-Ховалис», название хорезмийцев, принесенное печенегами с их Приаральской родины, становится уже к X веку нарицательным именем для мусульман вообще.

«Они (печенеги) теперь называют тех (мусульман), которые к ним попадают — будут ли они из полоненных владетелем Константинополя или из других — ал-Ховалис»¹³.

О роли Ургенча эпохи Великих Хорезмшахов, как центра экономического тяготения различных восточноевропейских областей Поволжья (хазары), Северного Кавказа (аланы) и Руси, ярко свидетельствует показание Плано Карпини, сообщающего в своем описании разрушения Ургенча монголами ряд весьма интересных данных по этому вопросу:

«Пошли они (монголы) также против города, который именуется Орнас (Ургенч. — С. Т.). Этот город был очень многолюдный, ибо там было очень много христиан, именно хазар (gazari), русских, аланов и других, а также саррацинов (мусульман. — С. Т.), саррацинам же принадлежала и власть над городом. А этот город был полон многими богатствами, ибо был расположен на некоей реке, которая течет через Янкинт (ошибка Плано Карпини, путающего Аму-дарью с Сыр-дарьей. — С.Т.) и страну Бисерминов и которая впадает в море, отсюда этот город служит как бы гаванью, и другие саррацины имели в нем огромный рынок. И так как они не могли одолеть его иначе, то перекопали реку, которая текла через город, и потопили его с имуществом и людьми»¹⁴.

Хорезмийская экспансия на север не ограничивается экономическими связями. В X веке Хорезм выступает в качестве активной политической силы по отношению к народам Поволжья. К X веку относится свидетельство ибн-Хаукаля о походах хорезмийцев на границы Булгарского царства, откуда они возвращаются с добычей и рабами¹⁵.

Особенно значительной была роль хорезмийцев (как мы видели, хорезмийские наемники составляли основную военную силу поздней Хазарии) в политической борьбе на юго-востоке Европы в годы падения Хазарского каганата. По свидетельству ибн-ал-Асира, хазарское правительство пытается в своей борьбе с руссами и кочевыми тюркскими племенами опереться на военную мощь Хорезма, признав его политический суверенитет над Хазарией. По свидетельству ал-Макдиси¹⁶, ургенчский эмир Мамун (конец X в.) предпринял поход на Хазарию, подчинив и исламизировав ее. Остатки разгромленных руссами хазар, по свидетельству ибн-Хаукаля, отступают на п-ов Мангышлак («о. Сиях-кух») под покровительство своих хорезмийских союзников. Отуркменившиеся остатки хазар продолжают (по Абуль-Гази) жить в XVII в. на северо-западе Хорезма, в Адаке, под именем адаклы-хызыр и доживают и до наших дней в виде туркменского племени хызыр-эли.

Марвази¹⁷ и Ауфи¹⁸ сохранили в высшей степени интересное свидетельство о деятельности хорезмийских миссионеров при дворе Владимира, проливающее новый свет на летописное сказание о «пытании о вере» и вообще на религиозную политику Владимира, предшествующую окончательному утверждению христианства на Руси. Эти тексты, исследованные В. В. Бартольдом¹⁹, В. Ф. Минорским и Б. Н. Заходером²⁰, представляют еще широкое поле для дальнейшего исследования, но бесспорно одно: хорезмийско-русские связи в X веке были гораздо непосредственнее и глубже, чем до сих пор обычно предполагается²¹.

Одновременно с политической экспансией на северо-запад, правители Хорезма развивают активную политику и на юг, в Хорасан, где, как мы видели, торговые колонии жителей Хорезма были столь же обильны. Под эгидой бессильных поздних саманидских эмиров, номинальных, как и аббасидские халифы, сюзеренов Хорезма [16] и ургенческий эмир Мамун и кятский хорезмшах абу-Абдаллах пытаются закрепить за собой ряд уделов в Хорасане. Мамун получает от саманида Нуха б. Мансура Неса, а абу-Абдаллах — Абиверд²² — города, замыкающие с юга транскаракумский путь, связывавший Западный Хорасан с Хорезмом, а через него с Казахстанскими степями и Восточной Европой.

Мы видим таким образом, что имеющиеся у нас сведения по экономической географии и политической истории X — XI столетий делают понятной ту роль, которую Хорезму было суждено сыграть в XII — XIII веках. Но в свою очередь факты X — XI вв. требуют углубления их исторической перспективы, заставляют предполагать, что положение Хорезма, как форпоста восточной цивилизации в Евразийских степях, как связующего звена славяно-хазаро-булгарского, тюркского кочевого и переднеазиатского культурных миров было предопределено длительной предисторией, в ходе которой Хорезм завоевал свое историческое место.

В пользу того, что Хорезм и в домусульманский период играл исключительно крупную политическую роль, говорит один любопытный факт, на который до сих пор мало обращали внимания. Я имею в виду отмеченное уже В. В. Бартольдом²³ свидетельство Табари²⁴ о том, что цари среднеазиатских областей в эпоху арабского завоевания ежегодно собирались для решения общих дел «в один из городов близ Хорезма», который Якуби²⁵ называет Кандакин (Kndakin).

Из контекста ясно, что под Хорезмом здесь нужно разуметь не страну, а город (Кят) и что, следовательно, собрание среднеазиатских царей происходило в пределах Хорезма, в одном из городов Правобережья.

Локализация в Хорезме, отдаленном северо-западном углу Средней Азии этого своеобразного центра конфедерации среднеазиатских царств, объяснима лишь при условии принятия гипотезы о том, что этот факт связан с политической традицией, отводившей Хорезму руководящее место в концерте среднеазиатских городских царств и их локальных федераций.

В пользу этого говорит и то, что, по свидетельству Нершахи, в VIII веке монета хорезмийского чекана господствовала в бухарском денежном обращении²⁶.

К экономическим и политическим фактам надо прибавить и факты культурные — то выдающееся положение, которое хорезмийская наука, особенно математика, геодезия, астрономия, география, сразу занимает в научном движении мусульманского мира IX — XI вв. Гигантские фигуры Мухаммеда ибн-Муса ал-Хорезми, имя которого до сих пор живет в известном математическом термине алгорифм и трудам которого мы обязаны тому синтезу индийской алгебры и античной геометрии, которая легла в основу развития средневековой арабской и современной европейской математической науки, и особенно ал-Бируни, этого великого энциклопедиста раннего Средневековья, понятны лишь при условии принятия тезиса о длительной предистории средневековой хорезмийской науки, о высокой культуре древнего, домусульманского Хорезма, где скрещивались те влияния местной, иранской, античной и индийской культур, которые так ярко проявились в трудах этих великих ученых-хорезмийцев.

И действительно, из трудов того же ал-Бируни и ал-Табари мы узнаем, что домусульманский Хорезм обладал своей большой литературой, в частности, исторической, лишь обрывки которой донесены до нас в средневековых памятниках, прежде всего у того же Бируни.

Интереснейшие отрывки из «Истории Хорезма» ал-Бируни, основанной, несомненно, на древних местных источниках, мы находим в труде того же автора по истории летоисчислений древних народов Востока и в неопубликованном пока трактате по топографии²⁷.

Сведения о Хорезме в древних источниках скудны, но во многом весьма показательны. В древних источниках мы почти не имеем непосредственных сведений по доахеменидской истории Хорезма. Лишь тщательная критика древнеиранских текстов позволила Маркварту, а за ним ряду других исследователей нащупать контуры этой предистории Хорезма.

Авеста упоминает имя Хорезма (Хвайризем) лишь один раз — в Михр Яшт 14, где описывается: «Страна, где управляют и предводительствуют многочисленными войсками мужественные вожди, где высокие горы, изобилующие пастбищами и водами, производят все необходимое для скотоводства, где глубокие озера с обширными водами, где судоходные реки с широкими руслами стремят свои бурные волны к Иската и Поурута, к Моуру, Харева, Гау, Сугда, Хвайризем».

Если таким образом в Авесте о Хорезме почти не упоминается, то в позднейшей зороастрийской традиции, в пехлевийских текстах и восходящих к ним арабских источниках Хорезму уделено весьма крупное место в религиозной географии первоначального зороастризма. [12]

Особый интерес представляет свидетельство Бундахишна²⁸, риваятов²⁹, ибн-ал-Факиха³⁰ и др. источников о первом и наиболее чтимом из трех священных огней маздеизма, огне Фробак, Хурдад или Адархурра, покровителе касты жрецов, который был помещен Йимой-Джемшидом в Хорезме (второй огонь — покровитель воинов в Азербайджане, третий — покровитель земледельцев — в Хорасане). Хорезм оказывается, таким образом, местом, где локализуется древнейшая и наиболее чтимая святыня зороастризма.

Это противоречие не могло не обратить внимания исследователей и, как ниже мы увидим, послужило основанием для весьма существенных исторических выводов.

Вопрос о взаимоотношениях Хорезма (как и других областей Средней Азии) с древневосточными монархиями доахеменидского времени остается совершенно темным, если не считать того, что Ктесий (Диодор II) в числе якобы подчиненных Нину Ассирийскому народов упоминает «хорамнийцев» ***, у Ст. Византийского *** [после гирканцев, дрангов, дербиков и карманийцев и перед борканиями (париканы) и парфянами], в которых мы весьма вероятно можем видеть искаженное имя хорезмийцев³¹.

Первые, относительно обильные литературные сведения о Хорезме связаны уже с ахеменидским периодом его истории. Хорезм во второй половине VI века входит в состав державы Ахеменидов и с тех пор его имя мы неизменно видим в царских надписях Дария, рядом с именами других Среднеазиатских областей. (Например, в Бегист. I, 6. Хорезм стоит между Дрангианой и Арией с одной стороны, Бактрией и Согдианой с другой.) В составе подданных ахеменидской империи именует хорезмийцев и Геродот. Уже Гекатей (Fragmenta № 173) рассказывает о городе *** и области, обитаемой народом хорасмиев, локализуемой этим автором к востоку от Парфии. По Гекатею страна хорасмиев состояла из равнин и гор. Эти данные явились впоследствии базой для утверждения В. В. Тарна о локализации древнейшего Хорезма где-то в бассейне Герируда. Однако, как мы покажем ниже, гористый ландшафт окраин древнего Хорезма позволяет не искать для Гекатеевской страны хорасмиев новой локализации, а указание на его восточное положение по отношению к Парфии может быть отнесено за счет обычной для этого времени географической неточности, если здесь мы не имеем указания на зону политической гегемонии доахеменидского Хорезма — тема, к которой нам придется ниже не раз вернуться.

По данным Геродота (III, 89), Хорезм входил в XVI сатрапию, вместе с парфянами, согдами и ареями и уплачивал 300 талантов дани Дарию. Сочетание имен народов, входивших в XVI сатрапию, не безынтересно, к нему мы также вернемся ниже, в связи с гипотезой Маркварта о доахеменидском хорезмийском царстве.

Хорасмии принимали участие в походе Ксеркса на Грецию (VII, 21), причем входили в одно соединение с парфянами, под командованием Артабаза, сына Фарнаха (VII, 66).

Хорезмийцев мы застаем в V веке на службе ахеменидов. Они занимают различные должности в западных провинциях ахеменидского царства. В частности, по данным папирусов еврейской военной колонии в Элефантине, в состав ее гарнизона входили и хорезмийцы. В одном из элефантинских документов конца V в. упоминается имя хорезмийца Даргмана³².

Однако в IV веке Хорезм выступает уже в качестве независимого государства³³. Хорезмийцы отсутствуют, в составе войск Дария III во время его трагической борьбы с Александром. По данным Арриана³⁴, подтверждаемым, с некоторыми отклонениями в деталях, и Курцием³⁵, хорезмийский царь Фарасман с 1500 всадников посетил Александра во время его зимовки в Бактрах (329 — 328 г.), предлагая ему союз против колхов и амазонок. Этот текст давно уже привлек внимание исследователей. Гутшмид³⁶, а за ним Бартольд³⁷ констатируют характерную параллель между этими данными и последующей судьбой Хорезма, в Средние века тесно связанного с Юго-восточной Европой и входившего в состав Золотоордынского государства джучидов.

Как мы увидим ниже, это сопоставление имеет под собой значительно большую почву, чем могли предполагать оба цитированные автора, и связь Хорезма с Восточной Европой не только оказывается в античное время более значительной, чем они думали, но и уходит своими корнями еще в далекую неолитическую эпоху. В данном случае подчеркнем лишь то, что в словах Фарасмана мы можем видеть указание на возможную политическую гегемонию Хорезма эпохи Александра над северо-каспийскими степями, ибо иначе трудно интерпретировать слова о [18] соседстве Хорезма с Колхидой и областью амазонок, обычно локализуемой в районе Меотиды. Это древнее политическое объединение является, вероятно, ареной, где в I тысячелетии до н. э. шли те глоттогонические процессы, которые в конечном счете привели к формированию осетино-хорезмийской языковой общности (см. ниже). Любопытно в этой связи отметить, что впоследствии имя Фарасман — весьма возможно* X^warazman — становится одним из излюбленных имен иберийских царей римского времени, начиная с Фарасмана I Доблестного (35 — 74 гг. н. э.).

Мы мало знаем о Хорезме в последующий период. Весьма любопытным является указание Страбона о бегстве к хорасмиям согдийского народного вождя Спитамена, причем здесь же указывается на вхождение хоразмиев в состав массагетских народов (XI, 8,8).

Китайские источники для II в. до н.э. упоминают Юегянь (***), идентифицируемый всеми исследователями с Ургенчем, в составе пяти зависимых от правителей Кангюйского царства владений. Никаких сведений, характеризующих юегяньские владения, в Ши-цзи и Цянь-Хань-шу мы не находим.

Вопроса о самом Кангюйском царстве и месте Хорезма в его системе мы коснемся ниже.

Очень сжатую характеристику Хорезма, относящуюся к VIII веку, т. е. к тому времени, когда данные по истории Хорезма появляются уже и в арабских источниках, мы находим только в хронике династии Тан.

Период истории Хорезма между I и VIII вв. н. э. мы можем лишь реконструировать, исходя из данных Бируни и других ранне-средневековых арабских писателей и отрывочных свидетельств сасанидских и византийских памятников, материал которых, весьма скудный сам по себе, получает, однако, большое значение в свете археологических источников.

Очень неясными остаются отношения Хорезма с сасанидским государством. Отрывочные свидетельства апокрифического «Письма Тансара» и надписи шахиншаха Нарсе (293 — 300) в Пайкули³⁸ позволяют, как будто, предполагать наличие какой-то степени политической зависимости Хорезма от сасанидов в первый период их истории, когда они делают активные попытки овладеть среднеазиатским наследством кушанов. Однако, если такая зависимость и имела место, она была очень кратковременной, ибо все источники, связанные с последующими событиями, о вхождении Хорезма в состав сасанидской империи не говорят. Да и в надписи в Пайкули, хорезмшах упоминается в начале перечня «принявших повеления» Нарсе и приславших к нему послов царей, следом за царем кушанов и… римским кесарем. Контекст многозначительный и скорее говорящий против, чем за реальную зависимость Хорезма от сасанидов.

Забегая вперед, мы должны сказать, что полное отсутствие сасанидских монет в обильном, собранном нами в Хорезме нумизматическом материале, не говорит в пользу претензий ранне-сасанидских источников.

Мы совершенно не имеем прямых свидетельств о судьбах Хорезма в период, когда северная граница сасанидской империи определенно фиксируется по Гургену и южным рубежам современной Туркмении и когда Средняя Азия к северу от этой границы оказывается в системе эфталитского государства (V — VI вв.).

Однако некоторые отрывочные и поздние свидетельства позволяют предполагать значительную роль Хорезма в истории Восточноевропейско-среднеазиатских степей в хуннскую эпоху.

Известный венгерский хронист Joh. Thwrocz сообщает среди прочих полулегендарных сведений об эпохе Аттилы, сохраненных венгерской традицией, о том, что сын Аттилы, Хаба, по возвращении в «Скифию» взял себе жену не из скифского народа, а из корозманов, соседнего со Скифией племени (I, XXIII, 95)³⁹. То же свидетельство мы находим у другого хрониста Simona de Keza⁴⁰.

Это свидетельство о связи хорезмийцев (ибо нет никакого сомнения в идентификации «Корозманов») с европейскими гуннами в V в. н. э., несмотря на свой полулегендарный характер, позднюю запись, не может нами игнорироваться, тесно увязываясь со всей предшествующей и последующей историей хорезмско-восточно-европейских связей.

Зато для II половины VI века, для времени, последовавшего за завоеванием эфталитских владений тюрками, мы имеем исключительно ценное византийское свидетельство о Хорезме. Я имею в виду сохраненное нам Менандром показание Земарха, посла императора Юстина к правителю тюрков Дизавулу (569 г.), проехавшего на своем пути через страну Холиатов или Хоалитов, уже давно и вполне закономерно отождествляемых с хвалиссами-хоразмиями⁴¹. [19]

Менандр сообщает очень существенный факт для истории внешнеполитического положения Хорезма этого времени. Дизавул, согласно этому свидетельству, отказал различным среднеазиатским правителям, добивавшимся у него разрешения на это, присоединиться ко второму тюркскому посольству, выезжавшему в Константинополь вместе с возвращающимся Земархом, но разрешил это правителю Хоалитов. Это позволяет заключить о сохранении суверенности Хорезмского государства после тюркского завоевания Средней Азии и о дружественных отношениях его с тюрками.

Вот, собственно, и все, что мы имеем достоверного из свидетельств письменных памятников по огромному периоду истории Хорезма до арабского завоевания.

Однако, как мы увидим ниже, более детальный анализ литературных источников дает возможность значительно пополнить эти данные.

Европейская историография Древнего Хорезма довольно обширна, хотя и далеко уступает историографии Согда и Бактрии.

Работ, посвященных специально древнему Хорезму, немного. Больше мы встречаем экскурсы, посвященные хорезмийским древностям в общих работах по истории и истории культуры Ирана и Средней Азии.

Из специальных работ назовем прежде всего Е. Sachau, «Zur Geschichte und Chronologie von Khwarizm (1873)⁴² и К. А. Иностранцева «О домусульманской культуре Хивинского оазиса» (1911)⁴³. Кроме того, должны быть названы обстоятельные разделы по древней истории Хорезма в общих очерках истории Хорезма П. Лерха⁴⁴ и Н. Веселовского⁴⁵. Чрезвычайно содержательны, хотя по необходимости кратки, очерки о Хорезме в Realencyclopaedie Pauly-Wissowa (III, 2406 — 2408, Tomaschek) и Enzyclopaedie des Islam (Бартольд).

Мы не можем пытаться перечислить экскурсы по истории древнего Хорезма в общих трудах по Ирану и Средней Азии. Ниже мы не раз будем цитировать эти экскурсы. Как наиболее существенные, отмечу прежде всего, труды В. В. Бартольда «Сведения об Аральском море и низовьях Аму-Дарьи с древнейших времен до XVII века»⁴⁶ и «К истории орошения Туркестана»⁴⁷, капитальные труды W. Geiger’a — Ostiranische kultur in Altertum⁴⁸ и Grundriss der iranischen Philologie II⁴⁹ и, наконец, Eransahr Маркварта и его посмертный труд Wehrot und Arang⁵⁰. Из новейших авторов значительный экскурс посвящает Хорезму W. W. Tarn в своей книге «Greeks in Bactria and India»⁵¹.

Для исторической географии древнего Хорезма (помимо уже упомянутых работ) большое значение имеет исследование M. J. de Goeje — Das alte Bett der⁵² Охus и A. Hermann — Alte geographie des unteren Oxusgebiets⁵³, а также классические Sogdiana⁵⁴ и Kritik d. altesten Nachrichten uber den skythischen Norden Томашека⁵⁵.

Заслуга постановки вопроса о выдающейся роли Хорезма уже на заре истории древних народов Средней Азии и Ирана принадлежит крупному европейскому исследователю этого темного периода истории Среднего Востока — Маркварту⁵⁶.

По мнению этого ученого, текст Авесты, лишь один раз упоминающий имя Хорезма (Михр-Яшт), заставляет предполагать, что эта страна, которой такое место отводит позднейшая пехлевийская традиция, скрыта в Авесте под другим именем. Легендарная Айрьянем Вэджо, (Айранвэж) Авесты, родина пророка Заратуштры, по мнению Маркварта, должна локализоваться именно в Хорезме, куда ведут и те географические черты, которыми характеризует эту область текст Вендидада (самая северная и самая холодная из областей расселения иранских народов). Гипотезу Маркварта, несмотря на сделанные Нельдеке⁵⁷ возражения, принял другой крупнейший историк Средней Азии — В. В. Бартольд, писавший в своей статье о Хорезме в Энциклопедии Ислама, что: «Гипотеза Маркварта об Айрьянем-Вэджо — Хорезме имеет многое за себя»⁵⁸. К этой гипотезе примыкают некоторые высказывания Томашека⁵⁹ и Гейгера⁶⁰. [20]

Впоследствии эту гипотезу разделяет безоговорочно или с некоторыми оговорками целый ряд крупных исследователей древней истории Иранских стран — Герцфельд⁶¹, Андреас⁶², Бенвенист⁶³, Германн⁶⁴, Тарн⁶⁵ и др. Эта точка зрения вообще может считаться преобладающей среди сторонников восточной локализации родины зороастризма. Лишь немногие авторы пытаются локализовать Айрьянем-Вэджо в других областях иранского Востока — в частности, в Припамирских странах⁶⁶. Одиноко стоит и недавняя, мало на наш взгляд обоснованная гипотеза К. В. Тревор об Айрьянем-Вэджо — Согде⁶⁷.

К более широкой концепции Айрьянем-Вэджо приходит К. А. Иностранцев, помещая ее на востоке области расселения иранских народов: «Мы рассматриваем, — пишет он, — Айрианэм-Ваэджо Авесты, Айран — Вэдж парсийских авторов, как обширную территорию скифов-саков (кит. Сэ) за всю эпоху их миграций от крайних северо-восточных пределов Ирана, приаральских и прикаспийских степей до юго-восточных границ его, до Индии»⁶⁸.

В своей посмертной работе «Wehrot und Arang» (1938) Маркварт снова возвращается к вопросу о роли Хорезма на заре истории и выдвигает гипотезу о существовании обширного Хорезмийского царства, в доахеменидский период господствовавшего над значительной частью Средней Азии и Хорасана, и лишь в результате персидского завоевания уступившего первое место Бактрии.

Крупный английский историк — эллинист В. Тарн⁶⁹ в специальном экскурсе «Chorasmia» в своей большой монографии о греко-бактрийском царстве, целиком оставаясь на почве старой гипотезы Маркварта, также независимо от «Wehrot und Arang» приходит к мысли о господстве хорасмиев в доахеменидский период над Восточным Хорасаном и в имени п а с и е в (пасианов) Орабона хочет видеть п а р с и е в — хорасмиев, не только, по его мнению, сыгравших крупнейшую роль в низвержении власти греко-македонян в Бактрии, но и, в гораздо более ранний период, положивших основание самой персидской монархии.

Как мы уже отмечали в нашей рецензии на книгу Тарна⁷⁰, нельзя во всем следовать здесь Тарну, но во многом, как и его предшественники, он безусловно прав, и это мы попытаемся показать ниже, в заключительной главе нашей книги.

Ниже мы попытаемся использовать имеющиеся в нашем распоряжении археологические данные для дополнительного выяснения правильности уравнения Айрьянем-Вэджо — Хорезм. Сейчас мы остановимся на другом вопросе, имеющем, с нашей точки зрения, еще большее значение, на вопросе о взаимоотношении Хорезма, Кангхи Авесты и Кангюя *** (Канцзюй) китайских источников

Вопрос о локализации Кангхи Авесты — Кангюя⁷¹ китайских источников нам представляется чрезвычайно существенным. Согласно пехлевийской традиции и Шах-Намэ, Кангдиз является ареной деятельности божественного героя Сиявуша, в хорезмийских преданиях являющегося родоначальником хорезмийской династии сиявушидов-афригидов, правившей в Хорезме, по ал-Бируни, с XIII в. до н. э. до конца X в. н. э. (Как мы увидим ниже, свидетельство ал-Бируни о непрерывной династической преемственности правящего дома Хорезма по крайней мере на протяжении всего I тысячелетия н. э. целиком подтверждаются нумизматическими данными). Пехлевийская традиция неизменно помещает Кангдиз рядом с Айранвеж, часто, по существу, не делая между ними различия⁷². Поэтому, я думаю, мы имеем немало оснований для того, чтобы рассматривать проблему Айрьянем-Вэджо и проблему Кангхи, как разные стороны одной проблемы.

По данным китайских источников, во II в. до н. э. Согдиана, Хорезм и Средняя и [20] Нижняя Сыр-Дарья составляют единое государство — Кангюй, центр которого был расположен в 2000 ли (около 1000 км) на СЗ от столицы Ферганы Гуйшаня (Касан)⁷³.

Второй исходной точкой для определения локализации Кангюя является указанное тем же Чжан-цянем расстояние его от области аорсов-аланов (Яньцай), определяемое этим автором также в 2000 ли⁷⁴. Нам представляется для этого времени маловероятной локализация Яньцай в Северном Прааральи.

Вся позднейшая история алан делает гораздо более правдоподобной определения местоположения центра Яньцай в Северном Прикаспии⁷⁵.

Центр Кангюя, если базироваться на этих сведениях, мог лежать только на Нижней Сыр-Дарье или в Хорезме. Всякая другая его локализация нацело противоречила бы китайским данным.

Однако только уравнение Кангюй — Хорезм делает понятным указание Цянь-Хань-шу, что Аньси (Парфия) «на севере граничит с Кангюем»⁷⁶.

Характерно, что в то время как Кангюй неизменно фигурирует в китайских источниках, как могущественное и обширное государство, расцвет которого явно падает на время до юечжийского завоевания Бактрии 140 — 130 гг. до н. э. и последующих гуннских походов на запад, как государство, охватывающее почти всю территорию нынешнего Узбекистана с Каракалпакией и ЮЗ Казахстана, — а н т и ч н ы е  а в т о р ы  р о в н о  н и ч е г о  н е  з н а ю т  о  К а н г х е — К а н г ю е. Мы не найдем этого имени не только в повествованиях о событиях в Средней Азии у Геродота, Полибия, Страбона, Трога Помпея и других, н о  д а ж е, в сухих перечнях имен городов, областей, рек и племен у Плиния и Птоломея. При всей фрагментарности этого материала, его совершенно достаточно для того, чтобы с полной уверенностью заключить, что государство Кагха-Кангюй античным авторам под этим именем не было известно. Но не знать его они, конечно, не могли — слишком крупную историческую роль оно играло как раз в ту эпоху, к которой восходит большинство дошедших до нас античных сведений.

Единственный античный источник, в котором можно усмотреть указание на имя Кангюй, в высшей степени показателен. Это — сведения, даваемые Аммианом Марцелинном о расселении аланов, почерпнутые этим писателем, несомненно, из аланской информации.

По Аммиану, на востоке, «parte alia propre Amazonum sedes Halani sunt orienti adclines, diffusi per populosas gentes et amplas, Asiaticos vergentes in tractus, quas dilatari ad usque gangen accepi fluvium interessantem terras Indorum mareque inundantem australe» (XXXI.16).

Если мы вспомним, что по китайским источникам юго-восточная граница расселения алан примыкает к К а н г ю ю, и что к Индийскому Гангу их территория никакого отношения не имеет, в «Г а н г е» Аммиана можно видеть только Кангху — Кангюй.

А если мы вспомним приведенное выше свидетельство Бируни, локализующее древние поселения алан к западу от Хорезма, нам представляется — не останется сомнений в том, что под рекою Гангом, впадающей в Ю ж н о е море с учетом географических представлений аланских информаторов Аммиана, здесь можно разуметь лишь Кангхскую реку, впадающую в Аральское м о р е,  т. е.  А м у- Да р ь ю.

Не менее характерно и то, что если Авеста знает Кангху — ее совершенно не знают памятники персидской клинописи.

Единственным выводом отсюда может быть то, что и персы, игреки, и римляне знали Кангху-Кангюй под другим названием. На путь поисков этого названия вступил ряд исследователей. Так, Гутшмид⁷⁷ отождествлял народ Кангюй с сакараваками античных авторов. Эту точку зрения с оговорками принимает и Тарн⁷⁸. В экскурсе I нашей книги мы вернемся к этой идентификации.

Авеста упоминает Кангху только один раз (Ардвисур-Яшт V, XIV — 54). Ввиду интереса, представляемого для нашей темы этим текстом, приведем его целиком: [22]

 «Дай мне, о святая и благодетельная Ардвисура Анахита, победить Урва Хунава Весхаки у ворот Кшатрасаока, ближайших к Кангхе высокой и священной, чтобы я разгромил страны Турана…»

Так обращается к Ардвисуре Туса, «ездящий на колеснице», один из каянидских героев.

Уже Е. Sachau принадлежит заслуга установления тождества Урва Авесты и последующего Урге(нч)а — идентификация, прочно обоснованная законами древнеиранского консонантизма (Урва — Урга ср. Vehrkana — Гиркания)⁷⁹.

Оформление текста мне не представляется особенно древним. Против этого говорит упоминание в нем хуннов, проникновение которых в Среднюю Азию датируется II — I в. до н. э. Вероятнее всего предположить здесь модернизирующую переработку текста древнего гимна, вводящую нас в обстановку борьбы кангхского царства с хуннами в I в. до н. э. — вряд ли позднее. Если это так, то Урва — Ургенч был в это время оккупирован хуннскими правителями, которые, как мы знаем, около этого времени подчинили себе Яньцай — область аланов, охватывающую степи, начиная с Приаралья и далее на запад, до Северного Кавказа.

Предлагаемая нами, таким образом, датировка последней редакции приводимого текста не снижает, впрочем, возраста его первоначального ядра. Против этого говорит упоминание «ворот Кшатрасаока», совершенно прозрачно переводящихся как «ворота Царствующих Скифов». Локализация царских скифов общеизвестна, как и их дата. Поэтому я склонен думать, что текст в первоначальной редакции может быть датирован временем не позднее VI в. до н. э., — временем отмечаемой Геродотом борьбы царских скифов с массагетами где-то в районе Аракса (Аму-Дарьи, см. по этому вопросу ниже).

Если учесть отнесение Страбоном (XI,8,8) хорасмиев к массагетским племенам, становится весьма вероятным локализовать эти события на СЗ от Хорезма, близ Урвы-Ургенча, и видеть в «воротах Царских Скифов» — могучие обрывы Устюрта, степями которого должны были следовать на запад царские скифы после поражения их хорасмиями-массагетами.

Кангха, ближайший к «воротам Царских Скифов» город авестийского мира, его северозападный форпост. Для нас в этой связи важно выяснить место, занимаемое авестийской Урвой-Ургенчем и китайским Юегянь-Ургенчем в географических представлениях древних. Нельзя ли действительно Урву и Юегянь отождествить с Хорезмом, как это делают все без исключения писавшие об этом авторы и искать Кангху где-то по близости от Хорезма, но вне его (Бухара? Нижняя Сыр-дарья?). Против этого говорит, мне думается, вся позднейшая история политико-географических отношений в Хорезме. Хорезмийские предания ничего не знают о древнем левобережном центре Хорезма. Сказания, передаваемые Бируни, ал-Макдиси и Якутом, неизменно говорят о Кяте, как древнейшей столице страны. Кят у ранне-средневековых авторов — это «город Хорезм». Слово Кят (Кяс) значит просто «город» — древний термин, продолжавший во времена Якута жить как нарицательное имя развалин древних городов (см. эпиграф к настоящей главе). Вплоть до Якута арабские географы дискутируют вопрос — что такое Хорезм — имя города (Кята) или имя страны.

У нас нет никаких данных ни письменных, ни археологических, для предположения о том, что на рубеже X — XI вв. Ургенч возвращает себе некогда отнятое у него Кятом место. Наоборот, традиция неизменно подчеркивает, что в лице Ургенча мы имеем новую столицу. Характерно, что в VIII — X вв. мы видим противопоставление резидировавших в Кяте хорезм-шахов афригидской династии и «эмиров Ургенча». Арабские источники нигде не говорят о том, что разделение Хорезма на Верхний и Нижний возникло только в результате арабского завоевания. Наоборот, есть все основания предполагать, что это деление восходит к глубокой древности.

В таком случае и Урва Авесты и Юегянь китайских источников — названия не Хорезма в собственном смысле, а самостоятельного Нижнехорезмского Ургенчского владения. Хорезм не назван таким образом у Чжан-цяня в Ши-цзи и Цянь-Хань-шу, если не предположить, что его имя скрывается за термином Кангюй. А ближайшим к Урве и «вратам Царских Скифов» пунктом авестийского правоверия может быть только верхний Хорезм, Хорезм par excellence.

Нам представляется таким образом наиболее вероятным предположение, что термин Кангха равнозначен термину Хорезм. В пользу этого говорит следующее:

1. В то время как античные и древнеперсидские источники знают только Хорезм, не зная Кангхи, китайские источники Ханьского времени, так же как индийские, знают только Кангху, не зная Хорезма. Напротив, восходящие к местной традиции Авеста, Бундахишн и другие пехлевийские тексты знают и К а н г х у и Хорезм, причем то и другое упоминается в разных текстах (Кангха — в Ардвисур-яшт, Хорезм — в Михр-яшт и т. д.).

2. Пехлевийская традиция и Шах-Намэ связывают деятельность Сиявуша с Кангхой (Кангдиз, Канг-и-Сиявуш). Хорезмийская традиция связывает деятельность Сиявуша с Хорезмом, причем Хорезм является областью, [23] где действительно до X века правил царский дом Сиявушидов.

3. Согласно Тан-шу среднеазиатские городские царства составляли конфедерацию под именем области Кан, в которую входили Бухара, Вардана, Кабудан, Ташкент, Маймург, Кушания, Кеш, Хорезм, т. е. вся область древнего Кангюя. По показанию Табари, такая конфедерация действительно существовала и цари входивших в ее состав государств съезжались на совет в «один из городов близ (города) Хорезма», т. е. в Хорезмской области.

4. Авеста считает Кангху ближайшим пунктом к Урва (Ургенчу). Таким пунктом может быть только главный город собственно Хорезма.

5. Пехлевийские тексты связывают Кангдиз с Айрьянем-Вэджо, отождествлённым Марквартом с Хорезмом. В различных текстах местом древнейшей оседлости иранцев после перехода ими «моря Вурукаша» оказывается то Хорезм, то Кангдиз.

6. Имя Кангха, наконец, сохранилось в Средние века в именах соседних с Хорезмом кочевых племен — к а н г л ы на севере и на северо-востоке (Нижняя Сыр Дарья — Волга) и печенеги — к а н г а р — на северо-западе от Хорезма (Устюрт).

Константин Порфиродный, De Adm. Imp. XXXVII пишет: «Должно знать, что печенеги именуются Кангар (***), но не все, а только народ трех округов: Явдвиирти (в первом списке в начале главы Иртим), Кварцицура (в первом списке Цур) и Хавуксингила (в первом списке Гила; в первом списке эти три имени стоят на первом месте. С. Т.), как храбрейшие и благороднейшие из других, ибо это обозначает прозвание «Кангар».

Ср. XXXVIII, где говорится о войне печенегов «раньше называвшихся Кангар (ибо это наименование применялось у них в отношении к благородству и доблести)», с хазарами и об отступлении их в результате поражения хазарами в землю турков (венгров).

Маркварт⁸⁰ об имени *** Константина Багрянородного говорит: «Kangаr bedeut somit «Leute von Kang» (vom unteren Jaxartes)»,ничем однако не мотивируя свою локализацию страны Kang. Между тем обращает на себя внимание следующее: ни одним источником восточные группы печенегов (тюркские печенеги) не локализуются на нижней Сыр-Дарье и вообще к востоку от Хорезма. Наоборот, все говорят об их местоположении на северо-запад от Хорезма.

Для вопроса о хорезмийско-печенежских отношениях помимо приведенного выше печенежского «Ховалис-мусульманин» интересно свидетельство Константина Порфирородного⁸¹:

«Должно знать, что по сю сторону реки Днепра, в стороне, обращенной к Булгарии; у переправ через эту реку имеются опустевшие города: первый город, называемый у печенегов Белым, вследствие того, что камни его кажутся белыми, второй город Т у н г а т ы, третий — Кракнакаты, четвертый — С а л м а к а т ы, пятый С а н к а т ы, шестой Г и з у к а т ы. В самых зданиях этих древних городов встречаются некоторые признаки церквей и кресты, высеченные в туфовых камнях. Вследствие сего существует у некоторых предание, что некогда там жили Ромеи».

Из контекста ясно, что эти печенежские названия были даны уже разрушенным мертвым городам. В этой связи весьма важно отметить нарицательное значение слова *** в хорезмийском у Якута (IV. 222) «развалины в пустыне», букв. «стена в пустыне, ничем не окруженная», при сохранении древнего значения «город» в собственном имени древней столицы Хорезма — Кята. Нам представляется несомненным, что в печенежском kat — «развалины» мы имеем ранне-средневековое заимствование из хорезмийского.

Уже П. Голубовский⁸² сближает имя Кангар с именем Канглы. Надо при этом заметить, что последнее имя по Махмуду Кашгарскому⁸³ имело то же самое нарицательное значение, что и Кангар у Константина Порфирородного:

«Канглы у кыпчаков — наименование важного лица».

***

По Вильгельму де Рубруку⁸⁴ земля «Канглы» начинается непосредственно за Волгой; Рубрук попадает туда вскоре после того как покинул ставку Сартаха: «На второй день после Воздвиженья Святого креста мы выехали, причем у нас троих было 2 вьючные лошади и мы ехали не переставая в восточном направлении вплоть до дня праздника Всех Святых. И по всей этой земле и еще дальше жили Канглы, какие-то родственники К о м а н о в. К северу от нас была Великая [24] Булгария, а к югу вышеупомянутое Каспийское морей.

О соседстве Канглы (Кангитов) с Хорезмом, к которому они примыкают с северо-запада, говорит и Плано Карпини:

«Из земли Кангитов мы въехали в землю Бисерминов. Эти люди говорили и доселе еще говорят команским языком, а закона держатся Саррацинского. В этой земле мы нашли бесчисленные истребленные города, разрушенные крепости и много опустошенных селений. В этой земле есть одна большая река, имя которой нам неизвестно; на ней стоит некий город, именуемый Янкинт (Janckint), другой по имени Бархин и третий, именуемый Орнас (Ургенч. С. Т.), и очень много иных, имена которых нам неизвестны. У этой земли был владыка, которого звали Высокий Султан (Хорезм-шах. С. Т.), он был умерщвлен татарами со всем своим потомством, собственное имя его нам неизвестно»⁸⁵.

Вряд ли нужно говорить, насколько антиисторической является попытка верное само по себе сопоставление Кангюй—Канглы трактовать в плане превращения древних кангюйцев в «тюркское племя канглы»—трактовка, привившаяся у некоторых авторов с легкой руки Аристова⁸⁶ и Бронникова⁸⁷. К сожалению, это мы находим и в недавно вышедшей и «Истории Казахской ССР»⁸⁸, где в совершенно бездоказательной форме «канглы» и усуни фигурируют в качестве «тюркских народов». На карте на стр. 60 того же сочинения дана ни с чем несообразная локализация этих мифических «канглы» III—I вв. до н. э. от Средней Сыр-Дарьи до… Балхаша.

Бесспорно имя «Канглы» является поздним переоформлением тюркским суффиксом более древнего «Кангар» и, как я последний обозначает «люди Кангхи», т. е. имя средневекового племенного союза восходит к древнему имени страны.

Из существующих гипотез о локализации Кангхи (Бухара, Ташкент, Нижняя Сыр-Дарья, Восточный Туркестан)⁸⁹ ни одна не может мобилизовать в свою пользу достаточного количества аргументов. Бухара и Ташкент не отвечают географическим показаниям китайцев. Нижняя Сыр-Дарья, при наличии значительного количества развалин, нигде не дает картины, хоть сколько-нибудь напоминающей Хорезм. Разбросанные культурные оазисы Нижней Сыр-Дарьи вряд ли могли явиться базой для создания обширной рабовладельческой империи. Скорее можно предположить, что как и в Средние века, эта область входила в ближайшую сферу политического влияния Хорезма и, возможно, ее укрепленные поселения и города являлись Хорезмийскими колониями. Широкая колонизационная деятельность согдийцев в эллинистическую и последующую эпохи в Семиречьи и Восточном Туркестане позволяет предполагать аналогичную деятельность хорезмийцев, что является особенно вероятным в свете приведенных выше данных о хорезмийской колонизации в раннем Средневековьи. Однако окончательно решить этот вопрос мы сможем лишь после проведения археологических работ на Нижней Сыр-Дарье.

Все вышеизложенное заставляет нас притти к выводу, что Кангха и Хорезм являются синонимами, причем первый термин, невидимому, первоначально обозначавший «область дельты»⁹⁰, в местном словоупотреблении получил значение политического термина, употреблявшегося для наименования всей совокупности подчиненных Хорезму областей и правящей ими династии, восходящей к Хорезмийским сиявушидам, в то время как второй сохранил значение более узкого термина для обозначения [25] первоначального ядра Кангхско-Хорезмского государства⁹¹.

Предлагаемая конструкция, конечно, является пока только гипотезой. Здесь мы ограничиваемся только историко-литературными аргументами для ее обоснования.

Ниже мы не раз вернемся к ней в связи с нашими археологическими данными и надеемся, что к концу нашей книги она станет чем-то большим, чем гипотеза.

Несмотря на то ,что уже во времена Чжан-цяня восточная и южная окраина Кангюя оказалась под гегемонией его могущественных соседей— хуннов на востоке и юечжи на юге, Кангюй продолжает играть в политической жизни Средней Азии выдающуюся роль. По данным Чжан-цяня, Кангюй имеет до 90.000 «натягивающих лук». Цянь-Хань-шу увеличивает эту цифру до 120.000 человек (при 600.000 душ населения). Если мы учтем, что по данным того же источника войско Больших Юечжи не превышало 100.000, то эта цифра, со всеми поправками на преувеличение, окажется достаточно внушительной.

Во время китайского похода на Фергану приближение кангюйских союзных войск вынудило китайского полководца снять осаду с Ферганской столицы⁹².

В 36 г. до н. э. Кангюй оказывается базой для шаньюя западных хуннов Чжичжи в его борьбе с Китаем. Заключительный акт этой борьбы происходит на территории Кангюя, куда вторгаются китайские войска Гань-янь-шоу и Чень-тхана. Повидимому, Кангюй активно участвует в этой борьбе, потому что при императоре Чен-ди, видимо, вследствие военного разгрома, правитель Кангюя оказывается вынужденным послать в заложники к китайскому двору своего сына. Однако Цянь-хань-шу подчеркивает, что и после этого правитель Кангюя продолжает держать себя по отношению к Китаю как независимый государь. «Кангюй, — пишет наместник Го-шун в своем донесении двору, — горд, дерзок и никак не соглашается делать поклонение перед нашими посланниками. Чиновников, посылаемых к нему от наместника, сажает ниже усуньских послов».

Наместник объясняет посылку к китайскому двору сыновей кангюйского царя своекорыстными целями последнего, заинтересованного торговлей с Китаем. Наместник в силу этого настаивал на разрыве сношений с Кангюем, на что, впрочем, правительство Китая не пошло. Цянь-Хань-шу вынуждена констатировать, что Кангюй «не зависит от наместника»⁹³.

Безотносительно от решения поставленной нами проблемы Кангюй = Хорезм, вхождение Хорезма в состав Кангюйского государства является фактом бесспорным. В соответствии с этим, подчинение на рубеже христианской эры Кангюя империи кушанов должно быть расширено и на Хорезм. На это указывают и данные китайских источников, согласно которым правившая в Хорезме в период династий Суй и Тан династия, как и династии Согда и Шаша, происходила от «Больших Юечжи», т. е. от кушанских царей. В соответствии с этим новейшие исторические атласы включают Хорезм в границы Кушанской империи (ср. A. Hermann, Political and Commercial Altae of China). Никаких конкретных фактов всего этого периода истории Хорезма письменные источники нам не сохранили, если не считать отрывочных данных в истории Младших Хань.

Если верно отождествление Кангюй = Хорезм, то из этой хроники мы можем извлечь не мало существенного. Прежде всего нужно отметить, что Кангюй, как самостоятельный объект для описания, в посвященном «Западным странам» разделе этой хроники, не фигурирует. Это будет понятно при принятии предположения, что около начала н. э. Кангюй политически вошел в империю Кушанов. Однако существовать он не только не перестал, но и развил значительную внешнеполитическую активность, направленную, однако, не на юг и юго-восток, где он сам выступал в качестве вассала могущественных кушанов, а на северо-запад, в область аорсов (Яньцай-Аланья), подчинив себе эти прежде независимые племена и обложив данью население вплоть до Приуралья, откуда от племен Янь в Кангюй поступала пушнина (см. выше). Таким образом в начале н. э. как бы предвосхищается ситуация VIII — X вв., когда Хорезм, утратив свои позиции на юге, [26] развивает особенно активную деятельность на северо-западе.

Во всяком случае сказанного достаточно, чтобы составить представление о том, насколько существенным узлом историко-этнографических и историко-политических проблем является древний оазис Нижней Аму-Дарьи.

Решение этих проблем в течение десятилетий оставалось замкнутым в заколдованный круг тем скудным набором литературных источников, которым наша наука располагала.

Нужно было разорвать этот круг. Сделать это могла только археология.

Автор и его сотрудники и стали тем отрядом советских археологов, на которых была возложена эта почетная и ответственная задача.

1 Якут, изд. Wustenfeld, II, 486, МИТТ 1, стр. 421.

2 Якут, II, 481, МИТТ 1, 449.

3 Худуд ал-Алем, 256, МИТТ 1, 26.

4 ВGА 1, 299. МИТТ 1, 178.

5 Путешествие ибн-Фадлана на Волгу. Л., 1939, 200 б.

6 Разрядка наша. С. Т.

7 ВGА II, стр. 325. МИТТ 1, 202.

8 ВGА 1, 305. МИТТ 1, 180. Ср. Бартольд, Туркестан, 245 сл.

9 Там же. Разрядка наша. С. Т.

10 Тан-Шу ССХХI в. Ср. Chavannes, Documents, стр. 145.

11 Путешествие ибн Фадлана на Волгу. Перев. под ред. акад. И. Ю. Крачковского. М. — Л., 1939, стр.77.

12 Macoudi, II, 10 сл.

13 Известия ал-Бекри, изд. Куника и Розена, текст 43, перев. 60.

14 Плано Карпини V, § III, 4, перев. Малеина, 24.

15 BGА II, 281, 9 сл. Ср. также Гаркави «Сказания мусульманских писателей о славянах и русских», Спб, 1870, стр. 219.

16 «Я слышал, что ал-Мамун нашествовал на них (хазар) из Джурджании (Ургенча), победил их и обратил их к исламу. Затем слышал я, что племя из Рума, которое зовется Рус, нашествовало на них и овладело их страною». Цит. по Гаркави, стр. 282.

17 Sharaf az-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India, by W. Minorsky, London, 1942, стр. 36 (transl), 23 (texte), 118 (comm).

18 ЗВО IX, 1896, стр. 262 сл.

19 СВ 1940, 1, стр. 39.

20 Известия Всес. Геогр. Общества, 1943, № 6.

21 Весьма вероятно, что под «салтанами за землями», упоминаемыми в «Слове о Полку Игореве» (в обращении к Галицкому Ярославу Осмомыслу: «Стрелявши с отня злата стола салтани за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославлича»), нужно разуметь хорезмшахов, носивших, как известно, титул султанов и в XII веке выступавших на мусульманском Востоке в качестве султанов par excellence.

22 В. В. Бартольд. Туркестан II, 274.

23 Там же, стр. 180.

24 Tabari II, 394.

25 BGA VII, 299.

26 Нершахи. История Бухары. Ташкент, 1897, Лерх. Монеты бухархудатов, ТВО XVIII, 58.

27 ВДИ, 1941, № 1, стр. 192 — 196.

28 Е. West. Pahlavi texts I (Bnd. XVII), Sacred books of the East V, Oxford, 1880, 61 — 65.

29 Иностранцев, цит. соч., 298.

30 ВGА V, 324. Иностранцев, цит. соч., 297.

31 Ср. F. Konig. Der Falsche Bardija. Klotho 4, Wien, 1938, стр. 133.

32 Ed. Meyer. Der Papyrusfund von Elefantine. Leipzig, 1912, стр. 28.

33 В. В. Бартольд. Восточно-иранский вопрос. ИРАИМК II, 1922, стр. 365.

34 IV, 15, 4.

35 VIII, 1, 8.

36 А. Gutschmid. Geschichte Irans. Tubingen, 1888, стр. 10.

37 Бартольд. Сведения об Аральском море. Ташкент, 1902, стр. 2.

38 Herzfeld. Paikuli, стр. 119.

39 G. Schwandter. Scriptores rerum Hungraricarum, I, Vindobonae, 1766.

40 Propter quod e Scitio uxorem non accepit, sed traduit de gente Corosmina. Simonis de Keza Gesta Hunnorum 4. Rerum Hungaricarum Monumenta Arpadiana I, Scriptores ed. Endlicher, Sangalli, 1848, стр. 101.

41 Berch. Khiva. SPB 1873, стр. 24 — 25. И. В е с ел о в с к и й. Очерк историко-географических сведений о хивинское ханстве. СПБ. 1877, стр. 18 — 19. В. В. Б а р т о л ь д, Свед. об Аральском море, стр. 29 — 30, приводя мнение Лерха, пишет: «Однако, при последнем объяснении остается непонятным целый ряд подробностей рассказа, именно слова о продолжительности странствования от берегов реки (***, ***, которую Лерх считает Аму-дарьей. С. Т.) до озера; о двенадцати днях пути вдоль берегов последнего; о песчаном характере этих берегов (как известно, такой характер имеет только восточный берег Арала)».

42 Stz. Ber. der Wiener Ak.der Wiss. Phil. Hist. Classe, В 73.

43 ЖМНП, 1911, февраль, стр. 284 ел.

44 P. Lerch. Khiva oder Kharezm, seine historische und geographische Verhaltnisse, 1873.

45 H. В е с е л о в с к и й. Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве. Птб. 1877.

46 ИТОИРГО IV, Научные результаты Аральской экспедиции. Ташкент, 1902. ,

47 СПБ, 1914.

48 Erlangen 1882, стр. 29 — 30.

49 Стр. 392 — 393.

50 Leiden. 1938.

51 Cambridge, 1938.

52 Leiden, 1875.

53 Berlin. 1914. AK Ges. d. Wiss. zu. Gottingen Ph. h. Cl. NG, XV, № 4.

54 Centralasiatische Studien I SB WAW Ph. h. Cl, B. LXXXV1I, 1887, стр. 172 ел.

55 SB WAW Ph. h. Cl, B. CXVI, 1888.

56 Eransahr, nach der Geographic d. Moses Xorenac’i Abh. d. Ges. d. Wiss. zu Gott. Ph. h. Cl IV, F III, 1901, стр. 155.

57 Рецензия в ZDMG. 1902.

58 Enzyclopaedie des Islam, статья Khwarizm.

59 PW, статья Ariakai II, 811 — 812.

60 Grundriss d. Iran. Philologie II, стр. 401.

61 Arch. Mitteilungen aus Iran 1, стр. 104. В своих последующих работах Герцфельд, впрочем, трактует Айрьянем-Вэджо шире, связывая это имя со всей территорией «Русского Туркестана». См. Iran in the Ancient East, L. 1941, стр. 191.

62 Доклад Andreas на Копенгагенском конгрессе ориенталистов 1909. Цит. по А. Hermann. Alte Geographie d. Oxusgebiets, 43.

63 Е. Benveniste. L’Eranvez et l’origine legendaire des Iraniens. ВSOS VII, 2, стр. 265 — 274.

64 Аlte Geographie d. unteren Oxusgebiets, стр.43 — 44.

65 Grecks in Bactria and India, стр. 478 сл.

66 Эту точку зрения разделяли Риттер, Масперо, Дройзен. Ср. Иностранцев, цит. соч., стр. 313 — 314.

67 К. В. Тревер. Гопатшах — пастух-царь. ТОВЭ II, стр. 80. Насколько нам известно, в последнее время этот автор начинает, впрочем, склоняться к хорезмий-ской гипотезе.

68 Цит. соч., стр. 316. В сущности к этой точке зрения примыкает указанный выше взгляд Герцфельда в его книге 1941 г.

69 W. Tarn. Цит. соч., экскурс II, стр. 478 — 488.

70 ВДИ, 1040, № 4.

71 Идентификация Кангхи Авесты, Кангюя китайцев и Кангдиза пехлевийской традиции и Шах-Нам. давно принято в литературе. Ср. В. В. Бартольд История культурной жизни Туркестана, стр. 5.

72 Бундахишн локализует Кангдиз в районе озера Вурукаша, отождествляемого многими авторами с Аралом, а Минохиред прямо помещает его на границах Айранвэжа, объединяя таким образом проблему Кангхи — Хорезма и Айрьянэм-Вэджо — Хорезма в одно целое. W. Geiger. Ostiransche Kultur in Altertum. Erlangen 1882, стр. 52; М. Reinaud. Geographie d’Aboulfida. Paris 1848 1 ССХV и М. Е. Массон. Загадочное городище Канка. СОНАТ. 1934. № 10 — 11, стр. 110 сл. Е. Т. Смирнов. Развалины города Канка. Прилож. к прот. № 4 ПТКЛА 1901, стр. 164 — 184.

73 «Кангюй лежит почти в 2000 ли от Давани на северо-запад. Это кочевое же владение в обычаях совершенно сходно с юечжи; имеют до 90.000 воинов. Кангюй смежен с Даваныо и по своей слабости признает над собой на юге власть юечжи, на востоке — власть хуннов» (Иакинф, Собр. свед. III, 6).

74 «Яньцай лежит почти в 2000 ли от Кангюя на СЗ. И это кочевое владение в обычаях совершенно сходно с Кангюем. Войска более 100.000. Лежит при большом озере, которое не имеет высоких берегов. Это есть северное море». (Там же.)

75 Ср. также данные истории младших Хань, которые, совершенно не соответствуя Приаралью, явно указывают на Северный Прикаспий и Южное Приуралье. «Владение Янь лежит от Яньцай на север, состоит в зависимости от Кангюя, которому подать платит кожами зверков мышиной породы».

«Владение Яньцай переименовалось Аланья, состоит в зависимости от Кангюй. Климат умеренный. Много сосны, ракитника, ковыля. Обыкновения и одеяние народа сходны с кангюйскими» (Собр. свед. III, стр. 121). Хоу-хань-шу CXVIII, стр. 13а.

76 Собр. свед. III, стр. 53.

77 Gesch, Irans, стр. 58, 70 — 73.

78 Tarn, цит. соч., стр. 291.

79 Zur Gesch. und Chron., I.

80 J. Marquart. Uber das Volkstum der Komanen, стр. 26, прим. 2. Ср. Chronologie Allturk. Inschr., стр. 10.

81 De Adm. Imp. XIV; ИГАИМК 91, стр. 16. См. там же прим. 51, стр. 60. Ср. также Ласкин, прим. 10, стр. 214 — 223; Брун. Зап. Вост. Общ., т. III, стр. 351 — 353.

82 Об Узах и Торках, ЖМНП 1884, стр. 19 — 20.

83 III, 2, 980,

84 Перев. Малеина, стр. 101. Ср. стр. 102. Ср. также стр. 95.

85 Плано Карпини, пер. Малеина, стр.51.Снова упомянутая выше ошибка Карпини, помещающего Янгыкент и Ургенч на одной реке.

86 Живая старина, 1894, III — IV.

87 Зап. Моск. Арх. Ин-та XXXV, 1914.

88 Под ред. Абдыкалыкова и Панкратовой, Алма-Ата. 1943, стр. 47 и сл.

89 Лассен (Indische Alterthumskunde 1, стр. 1023) локализует Канка Магабхараты в Тибете, В. В. Григорьев (О скифском народе саках, стр. 43) в Восточном Туркестане. По Раулинсону (JRAS X) Канг-Ташкурган. Юсти (Beitrage d. Alt. Geogr. Persiens, стр. 11) помещает его в районе Ташкента. Дармстетер, приводя это определение как наиболее распространенное, указывает на возможность локализовать Канг-Кангдиз, исходя из легенд Нершахи — в Бухаре, а при учете преданий ал-Бируни — в Хорезме. Бартольд (Ист. культурн. жизни, стр. 5) локализует Кагнху-Кангюй на средней Сыр-Дарье.

90 Раулинсон вводит в «Канг» пехлевийскую основу со значением «небо» (JRAS X, стр. 146 и 321).

Однако эта гипотеза представляется нам натянутой. Я думаю, что истину надо искать в другом направлении. Герцфельд, не анализируя самого термина, приводит интересное указание, что этим же именем (Kang, Miyan-i-Kang) называлась дельта Гильменда, заселенная, как мы попытаемся показать ниже, родственными хорезмийцам племенами (Е. Herzteld. Altpersische lnschritten. Berlin 1938, стр. 226). В этой связи интересно привлечь и имя великой индийской реки Ганга, с которым древнеиндийская традиция в первую очередь ассоциирует представление о крайней разветвленности. Все это заставляет меня искать этимологию слова «канг» в широко распространенном в индоевропейских языках корне, откуда и «канал», «канава». Ср. новоперсидск. *** «копать», «рыть». М. Е. Массон, со слов Я. Г. Гулямова, отмечает (СОНАТ 1934, № 10 — 11, стр.119, прим. 20), что термин К а н — как составной элемент названий арыков встречается в Бухаре — ср. «Кан Абу Муслим» — канал Абу Муслима. Ср. также «Канарык» — имя двух каналов близ Ташкента.

91 По этимологии Клипорта и Лерха Хорезм—«Низменная», resp. «Плодородная земля». Юсти и Шпигель трактуют имя Хорезма иначе: «Schlechtes, unfruchtbares Land». Напротив, Бюрнуф, Захау и Гейгер переводят «Futterland, Fruchtland» (Tomaschek PW Chorasmia 2407). Нашу точку зрения на происхождение имени «Хорезм» (Hvairizem) мы попытаемся сформулировать и обосновать ниже.

В топонимике мы встречаем название Канка, как имя городища в западной части долины Ангрена в 9 км от впадения ее в Сыр-Дарью, обследованное (1896 г.) Е. Т. Смирновым и в 1934 г. М. Б. Массоном (ПТКЛА 1901, стр. 164  сл. СОНАТ 1934, № 10—11, стр. 109  сл.). По данным последнего, это городище восходит к домусульманскому времени, хотя расцвет его жизни падает на IX—X вв. н. э. Близ этого городища расположен канал, носящий название Канарык. По определению Массона (там же, стр. 117), это городище может быть отождествлено с Хараш-кятом ал-Истахри и ибн-Хаукаля. Не исключено, что имя, данное окружающим населением, восходит к речи древних соседей Кангхи-Кангюя, обозначивших так одну из приграничных крепостей последнего. Характерно, что имя Канга мы встречаем и на другой границе Кангюйского царства — в имени Канга-Дарьи, самого южного из рукавов древней Сары-камышской дельты Аму Дарьи.

92 Собр. свед. III, стр. 27—28.

93 Собр. свед. III, стр. 56 — 58.