Установление ряда переломных дат в истории ирригационной сети Хорезма и Нижнего Зеравшана позволяет нам вплотную подойти к выяснению исторических предпосылок фиксированных нами изменений.

Здесь нам в сильной степени могут помочь установившаяся к настоящему времени, хотя и требующая значительного уточнения, социально-экономическая периодизация истории Средней Азии, с одной стороны, и те общие выводы о закономерностях истории ирригации на Востоке, к которым в свое время пришли основоположники марксизма — с другой.

Период максимального расцвета ирригационной сети Хорезма и Нижнего Зеравшана (VII — VI вв. до н. э. — III в. н. э.) — эпоха среднеазиатской античности. Весь этот период, несмотря на сложность его истории, характеризуется большим единством всего комплекса культуры. Типы жилищ и поселений, строительная техника, фортификация, вооружение, одежда и украшения, керамика — этот наиболее массовый материал всякой археологической коллекции, все это, при всем обилии исторических вариаций, не выходит на протяжении античного периода за рамки определенного круга форм. Так, на всем протяжении античности господствует квадратный сырцовый кирпич, обычно стандарта 40 х 40 х 10 см, коробовый свод из трапецевидных кирпичей, расположенных наклонными полукольцами, двойные стены укреплений, со стрелковыми галлереями в верхней части и с характерными, часто расположенными стреловидными бойницами, рассчитанными на навесной бой, квадратные или прямоугольные в плане башни, предвратные лабиринты — все это в одинаковой мере характерно для ахеменидского, кангюйского и кушанского периодов истории Хорезма. Бронзовые втульчатые стрелы скифского типа, продолговатые зернотерки, перстни с овальным глазком, женские и мужские головные уборы в виде фригийской шапки, керамика с преобладающим красным ангобом, ряд форм которой мало вариирует на всем протяжении античной истории Хорезма, также связывают все этапы античного периода. Словом, перед нами одна историко-культурная эпоха, внутренне единая и резко отличная по всему комплексу характеризующих ее признаков от предшествующих и последующих периодов. Это единство культуры заставляет, естественно, предполагать и единство общественно-экономического строя.

Сейчас, в результате многолетних археологических и историко-литературных исследований²⁸, можно уже с полной определенностью определить этот общественно-экономический строй. Это — восточный вариант античного рабовладельческого строя, то, что мы можем определить термином «общинно-рабовладельческий строй».

Исключительно большая роль общинного уклада твердо устанавливается на основании изучения типов поселений, которому посвящена следующая глава нашей книги. Огромные многокамерные общинно-родовые дома, открытые нами в Джанбас-кале и Топрак-кале, не оставляют в этом сомнения. Вместе с тем как письменные источники, так и общий характер культуры, несомненно, свидетельствуют о классовом характере общества и широком и многообразном применении рабского труда. Господство поселений городского типа, засвидетельствованное и письменными памятниками и археологическим материалом, не оставляет сомнения в рабовладельческом направлении развития общества.

Наиболее важным документом политической истории является нумизматический материал. [49]

По крайней мере, для кушанского времени (I — III вв. н. э.) этот материал свидетельствует о высокой степени политической централизации, ибо даже массовая медная монета кушанских царей одинаково типична для различных концов Кушанской империи — Хорезма и Северной Индии. Не менее характерна для этого вывода цепь замыкающих хвостовые части всех каналов Правобережного Хорезма крепостей, построенных большею частью еще в докушанское время, и производящая впечатление построенной по единому государственному плану обороны земледельческой полосы со стороны пустыни.

Итак, мы можем притти к определению трех наиболее интересующих нас в связи с нашей темой особенностей общественно-политического строя античной Средней Азии. Это — община, рабство, централизованное государство. Вряд ли нужно напоминать, что это именно те особенности, которые Маркс и Энгельс считали наиболее существенными предпосылками расцвета восточного ирригационного хозяйства²⁹.

«Эта элементарная необходимость экономного и совместного использования воды, которая на Западе толкнула частную предприимчивость соединяться в добровольные ассоциации, как во Фландрии и в Италии, на Востоке, где цивилизация была на слишком низком уровне и где размеры территории слишком обширны, чтобы вызвать к жизни добровольные ассоциации, повелительно требовала вмешательства централизующей силы правительства. Отсюда та экономическая функция, которую вынуждены были выполнять все азиатские правительства, а именно функция организации публичных работ», — писал Маркс в статье «Британское владычество в Индии» 10 июня 1853 г.³⁰.

«Земледелие, — писал Энгельс Марксу 6 июня 1853 г., — здесь (на Востоке. — С. Т.) построено на искусственном орошении, а это орошение является уже делом общины, области или центральной власти»³¹.

И в тех же статьях и письмах Маркс и Энгельс с предельной четкостью открывают нам причины упадка древних ирригационных культур Востока.

«Эта система искусственного оплодотворения почвы, зависевшая от центрального правительства и приходившая немедленно в упадок при нерадивом отношении этого правительства к ирригационным и осушительным работам, объясняет тот необъяснимый иначе факт, что мы видим теперь бесплодными и пустынными целые территории, некогда бывшие прекрасно обработанными, как, например, Пальмиру, Петру, развалины Йемена и обширные провинции Египта, Персии и Индостана. Этим также объясняется тот факт, что одна разорительная война оказалась способной обезлюдить страну на целые столетия и лишить ее всей ее цивилизации»³².

Это положение целиком подтверждается всей совокупностью наших материалов.

Установленная нами выше дата создания ирригационной сети Хорезма в этой связи представляет немаловажный интерес. Напомню, что до настоящего времени в науке остается открытым вопрос о времени возникновения государственности в Средней Азии. Как известно, Прашек в свое время подвел итоги дискуссиям XIX в. по этому вопросу, придя к заключению, что источники не дают права предполагать существование доахеменидского древне-бактрийского царства, в котором не сомневалось большинство исследователей XIX века (Дункер и др.). Недавно в посмертной работе Маркварта опубликована гипотеза последнего о существовании в доахеменидский период большого Хорезмийского царства, гегемония которого простиралась до северных границ современного Ирана³³. Хотя мы и не можем принять всю аргументацию Маркварта [он исходит главным образом из показания Геродота о принадлежности хорезмийцам долины р. Ака, которую он без должных оснований (см. выше) принимает за Герируд], однако я думаю, что наш материал позволяет поставить вновь на пересмотр вопрос о существовании в Средней Азии доахеменидской государственности. Во всяком случае, создать великие каналы Хорезма могла только централизованная восточная деспотия.

Если мы учтем, что советская историография в связи с новыми археологическими открытиями все больше и больше обосновывает среднеазиатское происхождение и доахеменидский возраст Авесты и религии Заратуштры и что до сих пор наиболее обоснованной остается гипотеза того же Маркварта, разделяемая В. В. Бартольдом и целым рядом позднейших исследователей о локализации Айрьянем-Вэджо в Хорезме, то это, вместе с нашими данными по ирригации, должно явиться сильным аргументом в пользу того, что в доахеменидский период, видимо, во второй четверти I тысячелетия до н. э. на территории Средней Азии складываются по меньшей мере два примитивных государственных образования — Хорезм — государство, с нашей точки зрения, тождественное с Кангхой-Кангюем, с центром в южном Приаральи, и Бактрия — с центром на Верхней Аму-Дарье (аргументацию в пользу существования доахеменидского Бактрийского государства см. в наших [50] работах в ВДИ 1938 г. № 1 и в I томе «Истории СССР» изд. ИИМК АН).

Период, с которым связано первое значительное сокращение ирригационной сети Хорезма, IV — VI вв. нашей эры, характерен во многих отношениях. Прежде всего мы можем охарактеризовать ею как период полного и очень бурного изменения всего комплекса культуры. Античная культура сменяется тем, что мы называем культурой афригидской. Поселения городского типа приходят в упадок и запустевают. На место античного типа расселения приходит столь характерное для всей позднейшей истории Хорезма расселение разбросанными укрепленными большесемейными усадьбами — «курганчами». Место общинно-государственной фортификации занимает достигающая своего расцвета частная фортификация. Меняется и строительная техника. Здания возводятся уже не из кирпича, отступающего на второй план перед начинающей господствовать пахсовой глинобитной кладкой, доминирующей в строительстве Хорезма и сейчас. Там, где кирпич сохраняется, резко меняется его стандарт (35 х 35 х 8 см — размер, столь же характерный для афригидского Хорезма, как 40 х 40 х 10 — для античного). Пахсовые монолитные стены крепостей, круглые угловые башни, донжоны, фланкирующие ворота, небольшою размера прямоугольные бойницы (только в башнях) характеризуют полную смену системы фортификации. Большие трехперые черешковые железные стрелы приходят на смену трехгранным втульчатым медным, перстни с круглым глазком заменяют античную форму с овальным глазком, значительно более грубая, сделанная на ручном круге керамика домашнего производства вытесняет образцы античного городского гончарного ремесла. Место овальных античных зернотерок занимают круглые вращающиеся ручные жернова. Даже в мелких бытовых деталях ощущается эта смена эпох. Классическая античная борода на монетных изображениях сменяется бритым подбородком и небольшими усами — результат распространения центрально-азиатской кочевнической моды, любопытный документ варварских движений, разрушивших античную империю Среднего Востока — царство кушанов.

Нумизматика дает и более важные свидетельства о происшедших переменах в сфере политической жизни. Мы не имеем уже единой монетной системы, как в кушанское время. Хорезмские, бухарские, согдийские, кабульские и другие цари различных областей бывшей Кушанской империи начинают чеканить свою монету, резко отличную по типу и свидетельствующую о разных направлениях культурно-политических связей (сохранение эллинистического типа в Хорезме, сасанидские влияния в Бухаре и Кабуле, китайские в Согде и т. д.).

Да и весь облик культуры различных районов, сравнительно однообразный в кушанское время, приобретает резко выраженную локальную окраску, и материальная культура даже столь близко расположенных областей, как Хорезм и Бухара, оказывается по многим признакам глубоко различной.

Сопоставляя эти данные археологии со скудными, но вполне определенными свидетельствами письменных источников, мы можем заключить, что IV — VI вв., время первого крупного сокращения ирригационной сети Хорезма, это время крупных социально-политических изменений, видимо, носивших катастрофический характер. Это время упадка античной Кушанской империи и распада ее на отдельные враждующие между собой государства, имеющие тенденцию к дальнейшему раздроблению. Это время варварских завоеваний гуннов — эфталитов, а затем тюрков — тугю. Это время обострения социальных противоречий, выливающихся во вспышки открытых гражданских войн (ср. тиранию Абруя в Бухаре в 80-х годах VI века). Это, наконец, и в этом главное, время разложения общинно-рабовладельческого строя и бурного роста элементов феодальной экономики. Я акцентирую именно это, во избежание того, чтобы видеть единственную причину упадка оросительной сети непосредственно в разрушении ее во время военных катастроф — гражданских войн, усобиц и варварских нашествий. Эти катастрофы — лишь один из факторов, хотя и немаловажный. Напомню в этой связи цитированные выше слова Маркса: «Этим (ролью искусственного орошения. — С. Т.) также объясняется тот факт, что одна разорительная война оказалась способной обезлюдить страну на целые столетия и лишить ее всей ее цивилизации»³⁴.

Главное, однако, в изменении самого способа производства и политического строя: разрушении трех устоев древней ирригационной культуры — общины, рабства, централизованной деспотии.

Второй период сокращения ирригации (после некоторой стабилизации VII — VIII веков), падающий на время IX, отчасти VIII столетия, не менее богат историческим содержанием. Это время, последовавшее за арабским завоеванием. Общеизвестны широкие народные антифеодальные движения Абу-Муслима и Муканны. В Хорезме мы видим аналогичное народное движение в еще более ранний период: к 712 г. относится восстание Хурразада, против которого правивший тогда хорезмшах призвал арабского полководца Кутейбу ибн-[51] Муслима, жестоко подавившего это восстание. Этот открытый еще восстанием Абруя в конце VI в. период народных движений — период победоносного наступления феодальных порядков па пережитки общинно-рабовладельческого строя, еще продолжавшего доминировать в хозяйственно-политической жизни Средней Азии. Торжество феодальных порядков и предшествующий этому социальный кризис — вот историческая база, на которой происходит второе резкое сокращение оросительной сети. Видимо, период последующий (об этом свидетельствуют и исторические источники и археологические памятники) был периодом, когда разрушенная в эпоху арабского завоевания и народных антифеодальных движений оросительная сеть в какой-то мере воссоздается, но воссоздается и ничтожной степени, и лишь XII — ХШ вв. являются периодом бурного возрождения ирригационной системы, особенно в левобережной части Хорезма, где был центр хозяйственной и политической жизни страны. Вспомним, что это время подъема и расцвета средневековой империи хорезмшахов, в результате которого Ургенч делается к началу XIII века грандиозной столицей величайшего государства Востока, простиравшегося от Грузии до Тянь-Шаня и от Арала до Инда.

Хорезмийские археологические памятники XII — начала ХШ века в высшей степени показательны. Это время подъема и расцвета зрелого феодального общества Средней Азии. Наиболее показательным, с нашей точки зрения, является резкий сдвиг в типе фортификации Хорезма: снова частная фортификация сходит на-нет. Грозные замки аристократии и большесемейных крестьянских общин исчезают. Мы видим неукрепленную крестьянскую усадьбу и загородные замки мелких и крупных феодалов, укрепления которых претерпевают глубокое декоративное вырождение. Тонкие стены этих укреплений богато орнаментируются рядами изящных полуколонн и резьбой по сырой глине. Угловые башни приобретают декоративный характер. Военная роль замков сводится к нулю. Зато огромный прогресс может быть отмечен в отношении государственной фортификации. Такие крепости, как Гульдурсун или Кыз-кала, пограничные укрепления хорезмшахов, дают нам сложную систему фортификационных сооружений, — рвы, выносные башни, соединенные с основными подъемными мостами, низкие внешние стены-барьеры, обстреливаемые сверху с башен и с основных стен и т. д. — все это демонстрирует нам исключительный прогресс в сфере военного искусства.

Итак, перед нами несомненные памятники централизованной феодальной монархии, помогающие нам понять причины нового подъема ирригационного дела в Хорезме. Политическая централизация, мощное государство, регулирующее ирригацию, содействуют бурному, хотя и кратковременному, росту ирригационного хозяйства Хорезма (отметим, впрочем, что и в этот наиболее цветущий период средневековья ирригационная сеть далеко не достигает своих античных границ).

XIII век — катастрофа монгольского завоевания. Некоторые робкие попытки возрождения в начале XIV века и вторая катастрофа, во всяком случае для Хорезма и нижней Сыр-Дарьи, — походы Тимура. Как это ни парадоксально звучит, но время больших мировых завоевательных империй XIII — XV вв., время монгольской и тимуридской империи, было временем наибольшего развития феодально-удельной раздробленности Средней Азии. Кратковременный период возрождения политической централизации при самом Тимуре мало что изменил, ибо это был одновременно период жестоких внешних войн, особенно тяжело отразившихся на северной периферии Средней Азии. Военные разрушения, с одной стороны, и политическая раздробленность, отсутствие мощной регулирующей ирригационное хозяйство центральной власти, с другой, являются ключом к пониманию той крайней степени упадка, в который впадает ирригация Хорезма в ХIII — XV вв.

Дальше мы обращаемся уже преимущественно к сведениям исторических источников. Они дают нем возможность заключить, что возрождение ирригационной сети Хорезма падает на узбекский период, период после завоевания Шейбани-хана. Уже XVI век дает нам целый ряд сведений о постройке больших каналов. Так, например, Али-Султан строит канал Ташлы-Ярмыш. Араб-Мухаммед-хан, отец знаменитого Абульгази-хана, в 1602 г. также проводит большой канал. Особенно энергичная строительная деятельность связана с именем самого Абульгази и его сына и преемника Ануша-хана. Примерно к 1681 г. относится постройка канала Шахабад, ныне Шават. К концу XVII или самому началу XVIII века относится постройка канала Газават и города, носящего то же название³⁵.

В этой связи стоит подчеркнуть, что нередко у нас в литературе имеется тенденция рассматривать XVI — XIX вв. в истории Средней Азии как время хозяйственного и культурного упадка. Эта точка зрения совершенно неверна. Можно говорить лишь об отставании темпов развития Средней Азии от Запада, корень чего лежит, повидимому, как и в России, в тяжелых последствиях монгольского нашествия. С точки зрения внутреннего развития период XVI — XIX вв. был, безусловно, прогрессивным. Вновь, в [52] частности, выступают с особой силой тенденции политической централизации, формирования позднефеодальных абсолютных монархий, объединения Средней Азии вокруг трех экономических и политических центров — Бухары, Хивы и впоследствии Коканда.

Ирригационное строительство, как ярко свидетельствуют нам хивинские хроники, становится в центре внимания узбекских правительств. В частности, к этому периоду относится и восстановление древней ирриггационной сети правобережья Верхнего Хорезма, каналы которого построены в конце XVIII — в XIX столетиях.

Середина XVIII века — время глубокого социально-политического кризиса, когда, по словам Муниса, «деревни и пашня обратились в заросли, озера — в камышевые болота, дикие зверя заменили людей; в столице оставалось не более 40 семейств, по некоторым известиям не более 15; пятничный намаз совершался в присутствии 3 — 4 человек». Как известно, этот кризис переживают одновременно и другие области Средней Азии.

Конец XVIII — XIX вв. — время нового хозяйственного подъема и новых ирригационных строительств.

Таким образом мы видим, что наши археологические работы, в связи с письменными источниками в той мере, в какой они могут быть привлечены, позволяют сейчас для Хорезма и в меньшей мере, в силу меньшего разворота работ, для целого ряда других районов установить определенную закономерность исторической динамики культурных земель.

Первый и очень важный вывод, который мы должны сделать для исследуемого нами района, заключается в том, что со времени создания ирригационной сети правобережья, т. е. со второй четверти первого тысячелетия до нашей эры , и до настоящего времени эта система сохранила ту же конфигурацию и что, следовательно, мы не имеем ни какого права утверждать, что за это время могли произойти сколько–нибудь серьезные изменения в режиме этого  участка Аму–Дарьи.

Второй вывод, который мы должны сделать на основании исследования полученного нами материала, это то, что сокращение ирригационной системы Хорезма, Нижнего Зеравшана, видимо, Сурхан-Дарьи и Ферганы, носит скачкообразный характер, падает во всех районах на одни и те же исторические периоды, причем предпосылкой является переход от рабовладельческого общества к феодальному и последующий рост феодальной раздробленности, феодальные усобицы и кочевнические завоевания.

Периоды относительного подъема и повторного частичного освоения древних орошенных земель неизменно совпадают с периодами роста политической централизации — важнейшего условия успешного развития ирригационного хозяйства.

Мне представляется таким образом, что сейчас мы можем совершенно определенно отказаться от имевших широкое хождение в литературе разнообразных гипотез, объяснявших запустение земель древнего орошения естественно-историческими факторами, такими, как изменение базиса эррозии той или иной реки, изменение направления течения роки, общее усыхание Средней Азии и т. п.³⁶.

Было бы, конечно, ошибкой и упрощением вопроса игнорировать естественно-исторические факторы в процессе запустения этих земель. Процесс засолонения, процесс размыва периферических частей культурных земель, процесс наступления песков усиливают действие социально-исторических факторов. Ясно, что когда общество переживало периоды кризиса, природные факторы играли свою роль, усиливая действие социально-исторических [53] причин, но первопричиной этих процессов являются, несомненно, социально-исторические факторы. Видимо, социально-исторический фактор вообще в истории самой природы Средней Азии должен учитываться в большей мере, чем это сейчас делается.

Сейчас мы можем вновь вернуться к отложенной нами в начале настоящей главы проблеме Узбоя. Я хочу обратить внимание на весьма любопытное хронологическое совпадение тех данных, которые мы извлекли из письменных источников и археологических памятников об исторической динамике орошенных земель Хорезма, с данными по истории течения воды по Узбою, с историей Сарыкамышской котловины и других озер дельты Аму-Дарьи.

Многолетние геолого-географические исследования зоны Узбоя, опровергнув гипотезу Кошлина о его морском происхождении, показали вместе с тем, что не только в историческое время, но и в пределах геологической современности эта долина не была нормально функционирующей рекой. Время ее функционирования относится к ранне-четвертичному периоду.

Однако потом веские свидетельства говорят нам как-будто иное.

Как мы знаем, античные памятники с достаточной определенностью позволяют установить, что в середине первого тысячелетия до нашей эры узбойский рукав Аму-Дарьи еще существовал³⁷. Гекатей Милетский, дошедший до нас в изложении Геродота и отчасти Страбона, сам Геродот и ряд последующих авторов говорят нам о том, что долина Узбоя представляла собой сильно обводненную область. Было ли здесь постоянное сплошное течение или значительно большее обводнение, чем сейчас, связанное с временными прорывами паводковых вод, — сказать трудно, но несомненно, что Узбой был гораздо более обводненным, чем в позднейшее время³⁸.

Начиная с конца первого тысячелетия нашей эры, мы все больше и больше видим, что античная традиция забывает Узбой. Так, Помпоний Мела (автор I в. н. э.)³⁹ ничего не пишет об этом рукаве, точно так же, как и другой позднеантичный автор Аммиан Марцеллин⁴⁰. У обоих мы находим прямые указания только на аральское устье Аму-Дарьи.

Как установил В. В. Бартольд, период между XIII и XIV вв. — это период, когда снова появляются сведения об обводненности Узбоя⁴¹. К концу XVI века Абульгази относит его новое, окончательное усыхание.

В конце XVIII и начале XIX вв. хивинскими хрониками Муниса и Огахи зарегистрирован ряд значительных прорывов аму-дарьинских вод на запад, через старое русло⁴².

Все эти сведения позволяют установить одну характерную закономерность. Древние сведения об Узбое относятся к самому началу ирригационного земледелия в Хорезме. Цитированные выше легенды о повороте Аму-Дарьи в Арал неизменно связывают этот поворот с теми или иными ирригационными мероприятиями.[54]

Расцвет античного ирригационного хозяйства сопровождается постепенным затуханием традиции о каспийском рукаве. Напротив, время упадка ирригационной системы имеет своим историческим следствием появление новых сведений о течении воды по Узбою. Восстановление ирригационной системы непосредственно ассоциируется с новым прекращением этих сведений.

Лохтин (1879 г.)⁴³ объяснял поворот Аму-Дарьи в сторону Аральского моря заносом русла, связанным с разбором воды на орошение. Раньше и позднее варианты этой гипотезы высказывались рядом авторов (Дженкинсон, Штумм, Вуд)⁴⁴, из которых последним являлся известный историк — эллинист Тарн⁴⁵, который в своей большой монографии 1938 года о греко-бактрийском царстве, в разделе, посвященном истории античного Оксо-Каспийского водного пути, пытается объяснить установленный В. В. Бартольдом факт обводнения Узбоя в средние века разрушением ирригационных систем верхней и нижней Аму-Дарьи монголами и сбросом излишка воды в Сарыкамыш и Узбой. Конечно, пока мы не провели детального археологического обследования самой долины Узбоя, окончательно этот вопрос решен быть не может. Однако в качестве рабочей гипотезы мне все же представляется весьма вероятным, что сброс излишка воды в Сарыкамыш, а частично, может быть, и в Узбой, стоит в прямой зависимости от степени использования аму-дарьинских вод на орошение⁴⁶.

Мы можем теперь возвратиться и к вопросу о геродотовом рассказе о реке Акес. Для нас важно отметить, что усыхание Узбоя в XVI столетии имело одним из своих последствий широкое переселенческое движение туркменских племен из зоны Узбоя и связанных с ним кочевий Мангышлака на юг. Так, локализуемое Абуль-гази⁴⁷ на Узбое племя Али-эли между XVI и XVII вв. передвигается на юго-запад до Андхоя. Племя Эрсари с Балхана и Мангышлака передвигается в Мургабский оазис и т. д.

Есть все основания предполагать, что как изменение режима Узбоя в конце XVI и XVII вв. послужило толчком к передвижению туркменских племен Узбоя на юг, в юго-восточную Туркмению и Иранский и Афганский Хорасан, так и аналогичное изменение VII — VI вв. до н. э. могло послужить предпосылкой для аналогичного движения, приведя сарангов и таманаев в места их зарегистрированного античными авторами обитания.