происхождении «каваров» Константина Багрянородного, в которых мы видим потомков упомянутых в доп. к стр. 14 хорезмийских эмигрантов, бежавших в Хазарию в VIII в.

 В рассказе о браке «сына Аттилы» Хабы с хорезмийкой мы видим попытку увязать хорезмийскую генеалогию каварских вождей, один из которых, Самуил Аба, в середине XI в. стал королем Венгрии, с книжной традицией об Аттиле.

Историческим ядром сказания о бегстве апокрифического сына последнего Хабы из «Папнонии» в «Скифию» является, по нашему мнение, бегство предков каварских князей из Хорезма в Хазарию после 712 г. н. э., что находится в полном соответствии с абсолютной хронологией событий, даваемой Кезаи, относящего события царствования Аттилы к началу VIII века.

К стр. 23 — Во время наших работ 1945 — 46 гг. (см. ниже дополнение к стр. 32) по изучению староречий Сыр-Дарьи в Северных Кзыл-Кумах — Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи, нам удалось выяснить, что эта территория, как мы и ожидали, в древности не представляла собой единого хозяйственного и культурного массива, который мог бы быть противопоставлен Хорезму, как возможный центр Кангюйского царства. Мы можем четко выделить здесь 5 комплексов античных памятников, один из которых, древнейший, видимо, принадлежит культуре массагетов (овальное городище Чирик-рабат); два — один к западу (Варак-там), другой — к СВ (Бабиш-мулла) от Чирик-рабата — представляют собой варианты хорезмийских памятников кангюйско-кушанского времени; один, позднеантичного и афригидского времени, принадлежавший гунно-тюркским племенам Восточного Приаралья (к югу от Казалинска), испытал сильное влияние как поздне-кушанской, так и афригидской культуры Хорезма; только одни — расположенная на верхнем отрезке Куван-Дорьи группа развалин Джеты-Асар — оставлен оседлым земледельческим народом, стоявшим на том же уровне, что и хорезмийцы кангюйского времени, но имевшим значительные черты своеобразия в своей

культуре, по некоторым признакам тяготеющей к античной культуре области Ташкента и Ферганы.

К стр. 31 — Со времени сдачи настоящей книги в печать нами было издано еще несколько публикаций материалов экспедиции 1937 — 40 гг. и статей, связанных с этими материалами. Отметим:

Топрак-кала (к истории поздне-античного хорезмийского города) ИОИФ 1944, № 4.

К истории Хорезмийских сиявушидов (новые данные по нумизматике древнего Хорезма) ИОИФ, 1945, № 4.

Древний Хорезм (тезисы). КСИИМК, 1946, XIII.

Новые материалы по истории культуры Древнего Хорезма, ВДИ, 1946, № 1.

Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР, 1945 г. ИОИФ, 1946, № 1.

In the Deserts of Khwarizm. The Asiatic Revien vol. XL № 144, October 1944.

A Khwarizm City of the Classical Period. Idem vol. XLII, № 150, April 1946.

The Early Culture of Khwarizm. Antiquity № 78, June 1946.

Некоторые вопросы, касающиеся археологических памятников Хорезма, затронуты нами в нашей брошюре «Древняя культура Узбекистана», Ташкент, 1943, узбекский перевод: Узбекистоннинг кадимги маданияти, Тошкент, 1944.

Посланный МОИИМК по запросу Информбюро в 1941 году в Америку мой отчет о работах 1940 года был переведен на английский язык и опубликован Н. Field-ом и В. Prostov’ ым в American Jornal of Archaeology за 1943 год.

К стр. 32 — (1). Полевые работы экспедиции, прерванные Великой Отечественной войной, возобновились в 1945 г. и продолжались в 1946 г.

В 1945 г. экспедиция (Нач. С. П. Толстов, заместитель нач-ка Я. Г. Гулямов), организованная институтами Истории Материальной Культуры и Этнографии АН СССР с участием Истфака МГУ, Академии Наук Уз. ССР и Кара-Калпакского научно-исследовательского института, работала в течение 4 месяцев (август — ноябрь) в составе одного археологического и трех этнографических отрядов (двух — по изучению каракалпаков — руководители Т. А. Жданко и А. С. Морозова, и одного по изучению русского старожилого населения дельты, руководитель Е. Э. Бломквист).

Археологические работы экспедиции развернулись в трех направлениях: 1) было продолжено изучение памятников первобытной культуры Хорезма в районе Джанбас-кала и по линии маршрута Джанбас-кала — Топрак-кала. В районе Джанбас-кала было открыто 11 новых стоянок, в том числе несколько принадлежащих новой культуре позднебронзового века, названной нами Су-ярганской (см. ниже, дополнение 2 к [347] стр. 32). Были завершены раскопки неолитической стоянки Джанбас-кала № 4 (см. ниже, дополнение к стр. 62) и начаты раскопки стоянки Су-Ярганской культуры Джанбас-кала № 6. 2) Были продолжены рекогносцировочные раскопки античного городища Топрак-кала (заложены 2 раскопа на верхней площадке дворца-замка города — см. ниже доп. к стр. 120 сл ). 3) Было начато рекогносцировочное обследование Северо-Восточной окраины Кара-Калпакии, между г. Тахта-Купыром и низовьями старого русла Сыр-Дарьи — Жаны-Дарья. Здесь было открыто, помимо нескольких местонахождений бронзового века, два комплекса поздне-античных памятников: Курганча-кала (в 20 км к В от Тахта-Купыра и «Барак-Там» в 150 км от Тахта-Купыра, в урочище Джетым-Сенгир, близ СВ границы Каракалпакии. (Краткую информацию об итогах работ см. в нашей статье «Хорезмская арехолого-этнографическая экспедиция Академии Наук СССР 1945 г., ИОИФ, 1946, № 1).

В 1946 г. (начальник экспедиции С. П. Толстов, заместители нач-ка экспедиции М. Л. Орлов и Я. Г. Гулямов) работы были развернуты в очень широком масштабе. Экспедиция, организованная теми же учреждениями, что и в 1945 г., работала в составе двух археологических (руководители С. П. Толстов и Я. Г. Гулямов) и трех этнографических отрядов (двух по изучению узбеков — руководители К. Л. Задыхина и М. В. Сазонова, и одного по изучению каракалпаков — руководитель Т. А. Жданко) с общим составом научных и научно-технических сотрудников в 29 чел., в течение четырех месяцев (июль — октябрь).

Работами 1946 г. можно считать открытым новый этап работ экспедиции (работы 1945г. являлись, по существу, подготовкой работ 1946 г.), связанного с постановкой больших раскопок отдельного крупного памятника, в качестве какового была, после трех сезонов рекогносцировочного изучения (1938, 1940, 1945), избрана Топрак-кала (см. выше стр. 120 сл.).

2) Выходом в разведочных работах на дальние окраины Хорезма и смежные территории (Устюрт, Северные Кзыл-Кумы, Нижняя Сыр-Дарья).

Раскопкам 1946 года на Топрак-кала был подвергнут дворец-замок правителя города. Из 9 000 кв. м. площади дворна было вскрыто около 2 000, причем было раскопано 58 комнат, расположенных в трех этажах Культурный слой датируется кушанским временем (III в. н. э.). В большинстве комнат были открыты многокрасочные стенные росписи (см. ниже, дополн. стр. 120 сл ).

Параллельно раскопкам Топрак-кала отряд под руководством Я. Г. Гулямова завершил раскопки Су-Ярганской стоянки Джанбас-кала № 6 (см. ниже, дополн. 2 к стр. 32).

Разведочные работы, впервые к практике экспедиции построенные на базе широкого применения авиации, охватили 4 района.

1) Земли древнего орошения Турткульского и Шаббасского районов КК АССР, являвшиеся основным объектом наших работ с1937 г.; здесь была произведена авиасъемка ранее обследованных памятников, а также окончательно выяснены некоторые, остававшиеся после наземных работ неясными, детали структуры древней ирригационной сети (см. ниже дополн. к стр. 46).

2) Юго-Западная часть плоскогорья Устюрт до развалин Алан-кала на запад и развалин Белеули на север работы велись с базы в районе мыса Урга у ЮЗ угла Аральского моря, откуда был сделан ряд вылетов в глубь плато и вдоль Восточного Чинка (обрыв Устюрта) с посадками в районах наиболее интересных памятников.

Важнейшими достижениями экспедиции здесь надо считать открытие: 1) сложной системы каменных крепостей и сигнальных башен X в. вдоль Чинка Устюрта, образовавших сильный оборонительный рубеж Хорезма, 2) двух торговых путей X — XI вв., один из которых шел обходя с юга шор Барса-Кельмес на Мангышлак, второй — через развалины Белеули на ССЗ на Среднюю Эмбу, Урал и Волгу. Этот последний путь, по которому в начале X века ехал Ибн-Фадлан, был во второй половине того же столетия оборудован великолепными каравансараями из тесаного камня и колодцами, облицованными камнем, на расстоянии друг от друга примерно в 25 км — нормальный переход каравана. Развалины Белеули являются наиболее выдающимся памятником этой группы. Это — укрепленный караван-сарай конца X — XI века, построенный из прекрасно отесанного светложелтого ракушечника. Помещения внутри расположены в 2 этажа. По углам — круглые башни, вход оформлен в виде высокого портала со стрельчатой аркой. В тимпанах портала — два изображения львов, выполненные в плоском рельефе и в сасанидской манере. Этот наиболее ранний памятник средневековой каменной архитектуры Средней Азии и один из наиболее ранних памятников зданий портальной конструкции, являясь как в отношении конструкции, так и скульптурного оформления уникальным, представляет исключительный интерес.

В целом устюртские работы выявили факт исключительной активности Хорезма во второй половине X века в направлении Хазарии. Характер сооружений, которые могли быть созданы только государством, подтверждает указание ал-Макдиси о подчинении Хазарии первым хорезмшахом Ургенчской династии ал-Мамуном, причем эта «дорога Хорезмшахов», не уступающая знаменитым «царским дорогам» ахеменидов, свидетельствует о значительно большем масштабе политической активности Хорезма в Хазарии, чем это можно было ранее предполагать.

Видимо, лишь завоевания газневидов и сельджуков в XI веке, нанесшие жестокие удары Хорезму, помешали созданию Хорезмско-Хазарского государства. В этой связи небезынтересно пересмотреть вопрос о причинах ухода Святослава с Нижнего Поволжья. Думаю, что не в «трудностях печенежского соседства» тут дело, как думает А. Ю. Якубовский (О русско-хазарских и русско-кавказских отношениях в IX — X вв., ИОИФ, 1946, № 5, стр. 472). Печенеги, центр которых в это время передвинулся на Запад и борьба с которыми стоила в конце концов Святославу жизни, не помешали ему предпринять грандиозную попытку завоевания бассейна Нижнего Дуная. Вероятнее, в свете наших материалов, искать причину этого «ухода Святослава» в активном выступлении Хорезма в борьбе за «хазарское наследство».

3) Северная окраина Ташаузской области Туркмении и примыкающий отрезок Чинка Устюрта (к В от Куня-Ургенча). Работы велись с базы в г. Нукусе, откуда был сделан ряд велетов. Был вновь обследован, на этот раз с воздуха (с посадкой в Шах-Сенем и авиасъемкой памятников), район древнего канала Чермен-Яб.

Из открытий, связанных с этой работой, наиболее важным является определение положения города Везира, поздне-средневекового центра Западного (Сары-Камышского) Хорезма, посещенного в XVI в. английским путешественником Дженкинсоном. Это — городище Дэв-Кескен на ЮВ мысу Устюрта, топография и планировка которого в точности, до мелких деталей, совпадают с описанием Дженкинсона.

4) Жаны-Д арья и Куван-Дарья. — Наиболее крупным был этот последний маршрут, в котором авиационные работы были соединены с наземными (автомашины экспедиции прошли на Восток до развалин Джан-кала, где была создана основная база работ). Отсюда были проведены авиамаршруты вдоль Жаны-Дарьи до границ культурной полосы в районе Кзыл-Орды и на север, в урочище Джеты-Асар и г. Джусалы, откуда на запад, через Казалинск — в район, примыкающий к этому городу с юга — район [348] древней дельты Сыр-Дарьи, с возвращением вдоль Куван-Дарьи.

В процессе этих работ было открыто около 200 памятников различных эпох, от середины I тысячелетия до нашей эры — до начала XIX века. Для наземного обследования памятников было сделано 44 посадки в исключительно трудных условиях.

Памятники могут быть разделены на 6 групп:

1) массагетские городища середины I тысячелетия до н. э. в районе Чирик-Рабат.

2) Хорезмийские античные укрепления и поселения первых веков до н. э. в районе Бабиш-Мулла.

3) Памятники античной культуры Нижней Сыр-Дарьи первых веков до н. э. в урочище Джеты-Асар — 20 укрепленных родовых домов-массивов, типа, сходного с такими памятниками, как Кюнерли-кала, древнейший Шах-сенем, Ак-тепе и др. (см. выше стр. 102, рис. 36 — 37) и 3 города.

4) Позднеантичные и ранне-средневековые городища восточного Приаралья, керамика которых в своей основной массе обнаруживают черты сходства с керамикой памятников тюркских племен Семиречья и Южной Сибири, наряду с чем представлена в небольшом количестве типичная хорезмийская керамика кушанского и афригидского периодов.

Эти крупные укрепленные поселения в болотистой древней дельте, стены и постройки которых возведены из сырца, но отличаются от Хорезмийских крайней нерегулярностью планировки, видимо, должны быть отнесены к гунно-тюркским племенам Приаралья, впоследствии выступающим пор именами огузов и печенегов.

Если обилие костей мелкого рогатого скота, лошадей и верблюдов говорит о крупнейшей роли скотоводства в хозяйстве этих племен, то грандиозные укрепленные поселения с сырцовыми постройками и расположение их в дельте по берегу моря свидетельствует если не о полной оседлости, то о полуоседлости этих племен, видимо, имевших комплексное скотоводческо-рыболовческо-земледельческое хозяйство, впоследствии в наибольшей мере сохраненное каракалпаками. Таким же городищем, укрепленным в X в. по хорезмийскому образцу, является ранне-средневековый город Янгикент (городище Джанкент), бывшее, по данным письменных источников, столицей огузов в Сыр-Дарьинский период их истории.

5) Обширный комплекс средневековых памятников, центром которого являются развалины средневекового города Дженда — ныне развалины Джан-кала, в 140 километрах к западу от Кзыл-Орды, на среднем отрезке Жаны-Дарьи. Это — развалины крупного города XII — XIV вв. с рядом сохранившихся сырцовых зданий (постройки из жженого кирпича были разобраны кочевниками-казахами для сооружения их гробниц). Сохранившееся значительно западнее Дженда, недалеко от Чирик-рабата, сооружение того же времени — мавзолей Сарлы-Там, благодаря своему положению в густом саксаульном лесу избегнувший разрушения, по типу очень близок к ранним памятникам Куня-Ургенча, что позволяет предполагать тот же тип архитектуры в Джеиде.

Керамика и другие находки в Дженде ничем не отличаются от таковых с памятников средневекового Хорезма (Кават-кала, Куня-Ургенч и др.) и относятся к хорезмшахской и хорезмийско-джучидской культурам нашей классификации. Это подтверждает сведения письменных источников о том, что Дженд являлся одним из восточных форпостов Хорезма.

6) Каракалпакские памятники XVIII — XIX вв. — Это, поежде всего, грандиозная система ирригации, сознанная каракалпаками совершенно заново, т. е. древние каналы ко времени их поселения на Жаны-Дарье и Куван-Дарье уже не функционировали. Это — огромные плотины, возведенные из глины п саксаула, крупные магистральные каналы, тянущиеся на десятки километров, густая оросительная сеть и многочисленные остатки поселений — кольцевые валы, окружавшие подножия юрт, развалины глинобитных хозяйственных построек, иногда — довольно крупные укрепленные усадьбы родовых старшин-полуфеодалов, из которых наиболее крупными и эффектными являются развалины большой укрепленной усадьбы Каракалпак-кала, примерно в 50 км к западу от Чирик-рабата. Старые каракалпакские орошенные земли охватывают весь бассейн Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи. В особенности густы остатки каракалпакской культуры в междуречьи среднего течения обоих старых русел. Эта территория в целом значительно превосходит современную основную территорию каракалпакского земледелия, являясь величественным памятником трудовых подвигов предков каракалпаков, дважды за несколько столетий построивших огромные ирригационные системы и освоивших обширные территории для земледелия, крайне трудные для освоения при тех технических средствах, которыми каракалпаки располагали.

Авиаразведки производились летной группой экспедиции в составе начальника С. П. Толстова, научных сотрудников М. А. Орлова и В. И. Пентмана, на которых была возложена и аэросъемка, художника Н. П. Толстова (в некоторых полетах первого и третьего циклов принимал участие Б. В. Андрианов), пилотов: ведущие пилоты зам. начальника Нукусского авиаотряда Узбекского Управления Гражданского Воздушного Флота Е. В. Поневежский (первый и второй циклы), И. И. Ял вкин (второй, третий и четвертый циклы); пилоты вторых самолетов А. П. Белей (первый и второй цикл), М. Расулев (третий цикл) и Н. Д. Губарев (третий и четвертый циклы) и бортмеханики П. Кокорин и В. Шербак, шоферы автомашин И. Н. Иванов и Н. С. Горин.

Всего авиамаршрутами было покрыто около 10 000 километров.

К стр. 32 (2) — Сейчас классификационная таблица этапов развития первобытной культуры Хорезма должна быть дополнена открытой в 1945 — 46 гг. культурой поздне-бронзового века, су-ярганской культурой, которая должна быть поставлена между тазабагъябской и амирабадской, вероятно, частично сосуществуя с первой, и датируется последними столетиями II тысячелетия до н. э.

Су-ярганская культура характеризуется лощенной и раскрашенной в красный, желтый и черный цвета плоскодонной глиняной посудой, изредка с черной росписью по красному фону и грубыми каменными орудиями макролитоидного облика, сделанными из песчаника. Были и мерные орудия, но пока найден лишь один небольшой фрагмент такого орудия, так что судить об их форме пока нельзя.

По находкам в раскопках стоянки этой эпохи можно заключить, что обитателям ее были известны земледелие (доирригационного, каирного типа) и скотоводство.

Жилище имело значительные размеры, овальный план и столбовую конструкцию, сближаясь в этом отношении с постройками кельто-минарской культуры. В противоположность кельтеминарскому дому, постройка была возведена на древнем погребенном такыре (см. ниже, дополнение к стр. 40 — 42).

Отличаясь значительным своеобразием, эта культура имеет вместе с тем некоторые черты сходств с культурой Анау (южная Туркмения), больше всего — с так наз. Анау II, и может рассматриваться как хорезмийский вариант земледельческих «культур крашеной керамики» ближнего и среднего Востока. Этот факт имеет существенное значение, т. к. ранее открытые кельтеминарская и тазабагъябская культуры характеризуются иными традициями и связями, ведущими прежде всего на Север — в Прикамье, Приуралье, Казахстан и Сибирь.

Отмечавшиеся нами ранее (см. выше, стр. 69) в Кельтеминаре и Анау признаки, говорящее о взаимодействии народов — носителей этих культур, находят в [349] открытии Су-ярганской культуры новое подтверждение. Это открытие позволяет предположить, что на территории Хорезма сталкивались племена различных культурных областей — южной древнеземледельческой и северной — рыболовно-скотоводческой. Из синтеза этих элементов формируется впоследствии хорезмийский народ и на базе скрещения северной и южной культур (первым этапом которого является уже культура амирабадская, одними элементами восходящая к тазабагьябской, другими — к су-ярганской традиции) создается цивилизация античного Хорезма (см. там же ниже, дополнение к стр. 65 и 69).

К стр. 40 — 42 — Открытие памятников су-ярганской культуры, особенно раскопки стоянки Джанбас-кала № 6 (см. выше, доп. к стр. 32 (2), равным образом как дальнейшее исследование топографии и стратиграфии памятников кельтеминарской и тазабагъябской культур позволяет внести существенное дополнение в наши выводы, касающиеся истории окружавшего древних хорезмийцев ландшафта.

Во-первых, как выяснилось из дополнительного изучения перекрывающих стоянку Джанбас-кала № 4 песчано-глинистых отложений, лежащих между культурным слоем и такыром, стоянка была затоплена вскоре после того, как была заброшена, т. е. около рубежа IV и III тысячелетий.

Во-вторых, вновь открытые стоянки тазабагъябской культуры частично расположены на такырах того же типа, что и перекрывающий кельтеминарскую стоянку.

И, наконец, в третьих, на таком же такыре расположена су-ярганская стоянка Джанбас-кала № 6, затем засыпанная песком и перекрытая новым слоем такыра.

Все это позволяет притти к заключению о двух периодах затопления на протяжении IV — I тысячелетий до н. э., первый из которых, судя по мощности отложенных такыров, значительно более длительный, падает на III тысячелетие; второй, сравнительно кратковременный, на рубеж II и I тысячелетий до н. э.

Сопоставление этих дат с абсолютной хронологией климатической истории Европы позволяет связать первое затопление с рубежом атлантического и субборреального периодов (ок. 2500 до н. э.); второй — с заключительной фазой последнего.

Если для Европы, степень влажности климата которой зависитот влияния атлантического бассейна, атлантический и субатлантический периоды были периодами повышения влажности, то естественно ожидать обратной картины для Средней Азии, количество осадков которой определяется прежде всего режимом Ледовитого океана. Резкое повышение влияния Арктики на климат Евразии в начале суббореального периода не могло не вызвать: 1) изменения направления ветров — если в кельтеминарскую эпоху, соответствующую субатлантическому периоду, преобладали сухие южные ветры, то теперь начинают преобладать влажные, северные; 2) сильное повышение влажности климата, откуда затопление района верхней дельты Аму-Дарьи.

Дальнейшие колебания уровня вод в изучаемом районе могут быть объяснены уже историей русла реки, видимо, незадолго до максимума суббореального периода прорвавшейся через западный отрезок Султан-Уиздага, проложив современное главное русло, неизбежным следствием чего было временное осушение Су-Ярганских такыров, вновь затопленных, на этот раз на короткое время, в период максимума суббореального периода, соответствующего последней Аральской трансгрессии.

Весьма вероятно, что именно период, падающий на вторую половину II тысячелетия до н. э., период освобождения верхней дельты Аму-Дарьи от озерных вод, создало благоприятные условия для движения на север, по всей вероятности, по системе Мургаба, южных земледельческих племен, занявших освободившееся от вод пространство и пришедших в соприкосновение с древними насельниками Хорезма, носителями кельтеминарских традиций — тазабагъябцами, державшимися на окраинах и островах древнего озерного водоема и также начавших заселение освободившейся территории. Это встречное движение предгорных, южных и равнинных (приозерных), северных племен, видимо, имевшее место не только в Хорезме, но и на всей территории Средней Азии, нашло свое отражение в двух легендарных традициях: 1) иранской традиции о приходе мифического первочеловека Йимы с севера, о переходе его с древнейшими людьми через Море Вурукаша (озера древней дельты Аму-Дарьи) и о Хорезме, как о месте первого зажженного Йимой священного огня; 2) хорезмийской традиции о приходе основателя Хорезмийского государства Сиявуша с юга, причем дата прихода Сиявуша и дата первоначального заселения Хорезма в передаваемой Бируни традиции, падают на XIII в. до н. э. — весьма вероятно, совпадая с действительной датой переселения в Хорезм носителей су-ярганской культуры.

К стр. 43 — Авиаразведки 1946 года (см. выше, доп. к стр. 32) позволили окончательно уточнить вопрос о структуре древней ирригационной сети в правобережье Верхнего Хорезма.

В частности, окончательно решен вопрос об остававшемся неясным верхнем отрезке Гавхорэ (южнее Джильдык-кала), крайне трудном для наземного исследования в связи с сильным разрушением такыров сбросовыми водами современной ирригационной сети.

Гавхорэ хорошо прослеживается по линии: низовья современного канала Амирабад, Думан-кала, Джильдык-кала, Кават-кала. Таким образом, окончательно подтвердилось наше положение о том, что древняя ирригационная сеть повторяет в расширенном виде современную.

Такыры к северу от Базар-кала оказались совершенно лишенными каких бы то ни было следов ирригации. Хорошо прослежен канал, орошавший Джанбас-кала и также заканчивавшийся в ее окрестностях. Он ответвлялся от Базыр-калннского канала недалеко от Ангка-кала. На всем протяжении прослежены канал, шедший от Гульдурсуна на Беркут-кала-Кырк — Кыз — Кургашин-кала и его крупное левое ответвление, шедшее от Гульдурсуна на Наринджан и Якке-Парсан.

К стр. 60 — Более подробно итоги обработки Г. В. Никольским ихтиологических материалов стоянки Джанбас-кала № 4 см. в статье: Г. В. Никольский и Д. В. Радаков. К истории ихтиологической фауны Средней Азии. Зоологический журнал. 1946, № 1, стр. 61 — 64.

К стр. 62 — Раскопки 1945 г., завершившие исследование общинного дома стоянки Джанбас-кала № 4, внесли существенный корректив в нашу характеристику его планировки. Как выяснилось, это жилище имело не овальную, а яйцевидную форму с острым концом, повернутым на ЮЗ. Очаг находился не посредине продольной оси, а ближе к тупому ССВ концу, где (как мы и предполагали) находился вход с небольшим камышевым навесом над ним. Это еще более подкрепляет наш тезис о противоположном современному направлении ветров в IV — начале III тыс. до н. э., так как, во-первых, как можно судить по этнографическим данным, дверь сооружений подобного типа всегда обращена в противоположную господствующим ветрам сторону, а во-вторых, ассиметричность конструкции может быть объяснена только стремлением строителей подставить ветру длинный, относительно пологий скат и узкий «фасад», чтобы предохранить высокое и легкое сооружение от разрушения.

Изучение расположения хозяйственных очагов в доме, взятом в целом, позволило притти к выводу, что хозяйственные очаги были сконцентрированы в [350] южной и западной частях дома. Налево от входа, вдоль стены было лишь несколько очень слабо выраженных кострищ, с небольшим количеством находок. Между центральным очагом и этими слабыми кострищами располагалась обширная площадка, почти лишенная культурных остатков.

Все вместе взятое позволяет предположить, что в то время как направо и против входа (позади неугасимого очага) располагались семейные очаги населения дома, налево от входа было место сна мальчиков-подростков и неженатых юношей, а между этим местом и неугасимым очагом была площадка для религиозных обрядов и церемониальных танцев, как это имеет место в представляющих и в остальных отношениях прямую аналогию кельтеминарскому дому больших общинных хижинах андаманцев (см. указанные сочинения Мэна и Р. Броуна).

К стр. 66 — В XI, 2 выпуске BSOS (1934) стр. 328 — 356 опубликована интересная работа Т. Burrow, Dravidian Studies, IV, где автор вновь пытается обосновать генетическую связь уральских и дравидийских языков на сопоставлении названий частей тела у дравидийских и уральских народов (72 термина с их многочисленными дериватами, прослеживаемый каждый в ряде дравидийских и финно-угорских и самоедских языков).

Автор считает, вместе с тем, гипотезу Hevesy совершенно не заслуживающей внимания («… is deserving only of being passed over in silenee») и выражает сожаление, что F. О. Schrader в своей статье в BSOS VIII, 751 — 762, On the «Uralian» element in the Dravida und Munda Languages, отступая под влиянием Hevesy от своей прежней точки зрения, предполагает, что не только дравидийцы, но и мунда находились в тесной исторической связи с уральскими народами. Шрадер в этой статье выдвигает гипотезу о двух волнах уральской иммиграции в Индию, одна из которых повлияла на дравидов, другая — на мунда.

Я не думаю, чтобы были серьезные основания для гипотезы о переселении «уральцев» в Индию, будет ли речь итти только о дравидах или о дравидах и мунда (если не говорить о палеолитических временах, о послеледниковом расселении человечества — ср. нашу статью «Проблема происхождения индо-европейцев и современная этнография и этнографическая лингвистика», КСИЭ, I, 1946, когда ни об «уральцах», ни о дравидах и мунда, как таковых, говорить еще, конечно, не приходится). Оставляя в стороне вопрос о мунда-уральских связях, еще недостаточно разработанный специалистами-языковедами, в отношении дравидов, во всяком случае, мы имеем немало оснований утверждать о значительно более северных, чем современные, границах их расселения. Общепринято отнесение к дравидийским языка брагуев Белуджистана, антропологические особенности которых также свидетельствуют об их связях с южно-индийскими народами. А территория расселения брагуев лежит как раз на полпути между областью современных дравидийских языков и Хорезмом.

Husing (Volkerschichten in Iran, MAGW XLVI, 220 сл.), F. Bork (RLV III, стр. 75 сл., Der Mitanibrief und Seine Sprache. Altkaukasische Studien, 1, 1939, стр. 108 сл. и др.), G. W. Broun (The Possiblilty of Counection between Mitani and the Dravidian Languages. Jornal of the Amer. Orient. Soc. New Haven 1930, стр. 273 сл.), и другие убедительно вскрыли следы влияния дравидийских языков и антропологического типа на ряд древних яфетических народов передней Азии — эламский, митанийский и др. Б. А. Куфтин (Археологические раскопки в Триалети, Тбилиси, 1941, стр. 126 сл.) усматривает следы древнего дравидийского влияния в современном грузинском и даже армянском языках. Тесно связанные с антропологическими типами Южной Индии веддоидные группы и ныне регистрируются далеко на западе и северо-западе — вплоть до северного побережья Персидского залива, а также не только среди брагуев, но и среди ираноязычного населения всей обширной территории Белуджистана, вплоть до Гамунского озера (C. S. Coon, the Races of Europe, NY, 1939, стр. 431). Все это позволяет говорить, что в период, предшествующий появлению индоевропейцев в Иране и Индии, дравидийские или родственные дравидийским племена сидели в непосредственном соседстве со Средней Азией, в условиях широких возможностей культурного контакта с народами Аральского бассейна. Думаю, что нет никаких оснований отвергать возможность наличия здесь и других групп древнеиндийского населения, в частности, родственных мунда, сейчас, как известно, расселенных севернее дравидов, а ранее, по общепринятому мнению, распространенных и значительно далее на север. Открытие кельтеминарской культуры, с ее сильными связями с протоуральским севером и несомненными, хотя и менее отчетливыми, с индоокеанским югом, мне кажется, восстанавливает недостающее звено исторической цепи, объясняющей возникновение лингвистических связей между уральскими и древнеиндийскими яаыками. Я думаю, что не последняя гипотеза Шрадера о двух волнах уральской миграции в Индию, а более ранняя и более осторожная его формулировка (с возможным распространением ее на мунда), что «между дравидийской семьей с одной стороны и уральской, т. е. финно-угро-самоедской — с другой, существует известная историческая взаимосвязь, которая, однако, должна быть объяснена не столько общностью происхождения, сколько доисторическим соседством и весьма тесными односторонними или взаимными влияниями» (Ztschr. F. Ind. U. Sranistik III, стр. 83) становится после открытия кельтеминарской культуры на прочную историческую почву.

К стр. 66 — В № 2 (5) «Вестника Казахского Филиала АН СССР» за 1945 г. (стр. 6 сл.) опубликована интересная статья А. А. Формозова «Об открытии кельтеминарской культуры в Казахстане». Речь идет о найденной в 1938 г. Геологом А. Л. Яншиным в 8 км к северу от ст. Саксаульская Оренбургской ж. дор. стоянке, обследованной автором в 1944 году. Материал поступил в Исторический Музей.

Кремневый инвентарь очень близок к кельтеминарскому. Орнамент керамики обнаруживает также значительные черты сходства.

Однако большая грубость керамики и особенно наличие обильных находок костей домашних животных — коровы и овцы или козы (80 % всех находок, остальные — кости дикой лошади джегетая) позволяют относить ее к поздней фазе кельтеминарской культуры. Так как дату Джанбас 4, в свете последних исследований, мы должны были отодвинуть (по сравнению с нашей статьей 1941 г.) на время никак не позднее рубежа IV и III тысячелетий, стоянка близ Саксаульской может быть отнесена к середине последнего.

Открытие стоянки кельтеминарской культуры к северу от Аральского моря подкрепляет (как это правильно отмечает А. А. Формозов, цит. соч., стр. 8) наш тезис о влиянии Кельтеминара на развитие энеолитических культур Приуралья.

К стр. 69 — По вопросу истории климатических колебаний в Хорезм; IV — I тысячелетий до н. э. см. дополнение к стр. 40 — 42.

К стр. 86 (примечание 1) — О времени культуры Каунчи-Тепе см. мою рецензию на работы Г. В. Григорьева «К вопросу о датировке культуры Каунчи». ВДИ, 1946, № 1, стр. 173 сл.

К стр. 107 — Большой интерес представляют вскрытые в 1946 г. субструкции жилых этажей дворца в Топрак-кала. Цоколь здания, поднимающийся на высоту около 10 метров, имеет внешнюю кирпичную стену и пространство внутри которой заполнено взаимноперпендикулярными пахсовыми стенами около 1 метра толщиной. Оставленные между этими стенами клетки разных размеров заполнены кладкой из [351] сырцового кирпича без раствора, с толстыми прослойками песка, в котором кирпичи лежат свободно. Поверх них лежит, на прослойке глиняного мусора, довольно тонкая глиняная обмазка полов. Стены возведенных над субструкцией комнат не связаны с пахсовыми стенами субструкции, идя то вдоль над ними, то пересекая их, то — параллельно с ними, прямо над кладкой из кирпича и песка, что, однако, нимало не повлияло на их сохранность.

К стр. 118, рис. 60 — Куня-Уаз, памятник, по своей конструкции, планировке и найденному археологическому материалу довольно резко выделяющийся из остальных памятников Хорезма, что вызывало значительные трудности в его хронологическом и культурном определении, сейчас, в свете работ 1946 года, получает свое освещение. Ряд типов керамических изделий, найденных на Куня-Уазе, оказались тождественными с керамикой относительно поздних слоев восточно-аральских гунно-тюркских городищ (см. дополнения к стр. 23 и 32 (1)). Такие же черты сходства можно усмотреть и в планировке Куня-Уаза и восточно-аральских памятников.

Все это в целом позволяет рассматривать его как памятник гунно-тюркских племен западной окраины Хорезма и датировать его временем от поздних кушанов до X — XI вв.

К стр. 120 сл. — В 1945 — 46 гг. дворец-замок правителя Топрак-кала был подвергнут стационарным раскопкам. Было вскрыто около 2 000 кв. метров (несколько менее ¼ площади замка), СЗ четверть центральной площадки и часть СЗ башни, всего 28 хорошо сохранившихся сводчатых комнат, расположенных в трех этажах.

Помимо обычных находок — кушанской керамики III в. н. э., составляющей (вместе с несколькими сиявушидскими медными монетами того же столетия) основной датирующий комплекс, костей домашних животных (остатки пищи) — козы, овцы, крупного рогатого скота, лошади, семян и косточек культурных растений — проса, ячменя, хлопчатника, винограда, абрикоса, персика, — надо отметить ряд ценных находок, как-то: длинный четырехгранный железный втульчатый наконечник копья, пояс из бронзовых вызолоченных прямоугольных пластинок с вставленными крупными прямоугольниками из прекрасного по выделке и великолепно отшлифованного белого и цветного стекла, крупная алебастровая статуэтка обнаженной женщины.

Наибольший интерес представляют многочисленные остатки художественной монументальной росписи стен, сохранившиеся частью на стенах, частью в мощном завале на полу почти во всех комнатах замка.

Роспись по глиняной (с саманом) штукатурке и тонкой алебастровой подфунтовке, земляными красками на каком-то клеящем веществе. Стиль и техника росписей весьма разнообразны, свидетельствуя об единовременном существовании в Хорезме III в. н. э. нескольких художественных школ. Подавляющая часть из сотен добытых фрагментов росписей имеет орнаментальный (растительный и геометрический) характер, но вместе с тем открыты одна целая картина и ряд крупных фрагментов росписей изобразительного характера, из которых надо отметить изображение арфистки и два фрагмента женских головок в одной из комнат второго этажа, панно в полуциркульной нише с изображением двух сидящих в торжественных позах лицом друг к другу человеческих фигур (мужской и женской) в натуральную величину и, наконец, большой фрагмент изображения женщины, собирающей в фартук фрукты — персики и виноград — в комнатах первого этажа.

Изображение арфистки, являющееся живописной репликой знаменитого айртамского фриза, выполненное в желтоватой гамме, несет на себе отпечаток той же школы, что и упомянутый фриз. Трактовка женского лица, несколько манерное решение изящно исполненных рук, лежащих на струнах, листья аканфа, все это вводит нас в круг привычных художественных средств «гандхарской» школы. Поясное изображение арфистки было вписано в ромб, окаймленный широкой черной орнаментальной полосой, украшенной розетками и сердечками. Как показывают другие фрагменты, на ряд таких ромбов, содержащих изображения других музыкантов (сохранилось изображение маленького двойного барабана), была композиционно разбита площадь стены.

Фрагмент изображения женского лица в фас (верхняя часть) из той же комнаты — выполнен в совершенно иной манере, близко напоминая стиль росписей Керченских катакомб римского времени и являясь свидетельством другого направления связей Хорезма с эллинистическим миром — северо-каспийско-черноморского пути.

Изображение сборщицы фруктов, выполненное в широкой живописной манере, в багряно-красной гамме, резко стилистически отличается от обоих упомянутых изображений и характеризует самостоятельную струю в художественной культуре Хорезма.

Элементы орнамента и орнаментальные композиции поражают своим своеобразием и обнаруживают многочисленные черты сходства с современным народным искусством Средней Азии (набойки — особенно хивинские, сюзане и другие виды декоративных вышивок, узорные кошмы и т. д.).

Кроме росписей добыт ряд фрагментов глиняных рельефных орнаментов (с примесью к глине верблюжьей шерсти) в виде гирлянд из листьев и плодов, раскрашенных в зеленый, оранжевый и красный цвет, и фрагмент (рука) крупного рельефного человеческого изображения в 1 ½ натуральных величины.

К стр. 183 — Собранный Хорезмской экспедицией материал позволяет внести существенные уточнения в историю развития средневекового среднеазиатского города. Этому вопросу мы посвятили наш пока неопубликованный доклад на сессии исторического факультета Московского Университета — 23 — 24 мая 1945 года (краткий отчет о сессии см. В. Стоклицкая-Терешкович. Средневековый город — Научная сессия Истфака МГУ. «Вопросы Истории», 1945, № 2, стр. 144 — 146).

Основные положения этого доклада сводятся к следующему.

Как известно, В. В. Бартольду («К истории Мерва», ЗВО, XIX, стр. 116 сл.) принадлежит общепринятая сейчас концепция исторического развития средневекового города Ср. Азии (ср. А. Ю. Якубовский. Феодальное общество Средней Азии и его торговля с В. Европой в X — XV вв. МИУТТ, I, Л. 1933, стр. 4 — 5), сводящаяся к тому, что город развивается близ замка (кухендиз, арк) и что первоначальный город, шахристан, или медина, постепенно обрастает ремесленными предместьями (рабад), куда в X — XI вв. переходит центр городской жизни.

Сейчас можно определенно утверждать, что схема Бартольда, взятая в целом, применима только к наиболее крупным городам, непрерывно существовавшим с эпохи античности. Как мы видели выше, подавляющее большинство античных городов в V — VI вв. прекращают свое существование.

Характерны некоторые цифровые данные о количестве городов раннесредиевенового Хорезма, которые можно извлечь из арабских источников.

Табари при описании событий начала VIII в. говорит о наличии в Хорезме трех городов; Хазарасп, Кят (Фир) и, видимо,Ургенч: Истахри (начало X века) перечисляет тринадцать городов Хорезма. Макдиси (конец X века) перечисляет уже тридцать четыре города.

Хотя цифры эти и не вполне, конечно, точны, но археологические данные подтверждают выявленную в них историческую закономерность: между VIII и X вв. мы имеем очень медленный прогресс в отношении роста [352] количества городов, на X же век падает резкое увеличение этого количества, отражающего, несомненно, очень значительный социально-исторический сдвиг. При этом мы можем отметить следующее: города, вновь возникающие между VIII и X веком, как правило, развиваются в виде ремесленных посадов у подножия крупных замков. Образцами таких городов являются городок Беркут-кала (VIII век, см. выше, рис. 76) и, особенно, «Старый город» Наринджана (рис. 92). Напротив, города, возникшие в X — XII вв., имеют совершенно иную структуру: они не связаны с замками, имеют относительно регулярную планировку и производят впечатление построенных сразу, по определенному плану.

Образцами таких городов могут служить Даудан-кала (рис. 101), Б. Гульдурсун (рис. 106), Кават-кала (рис. 107), Змухшир, «Старый город» Хивы и др.

При этом в подавляющем большинстве случаев эти города используют в качестве основы своей оборонительной системы бывшие до того много веков наброшенными античные укрепления. Город в этих случаях состоит из одного шахристана, к которому иногда примыкают неукрепленные рабады. При этом важно отметить следующее: именно к X веку относится массовое появление ремесленной, сделанной на ножном круге, поливной керамики, быстро вытесняющей грубую, домашнего производства, керамику афригидской эпохи. Керамика — наиболее массовый археологический материал — отражает, бесспорно, общий процесс бурного развития ремесленной промышленности, который и нужно рассматривать как основу для столь же бурного роста городов, выступающих, таким образом, прежде всего, как центры ремесленного производства.

Географическое распространение вновь возникающих в X веке городов наглядно убеждает в несостоятельности широко распространенной точки зрения о транзитной караванной торговле, как основе развития городской жизни средневековой Средней Азии.

Подавляющее большинство городов не имеет никакого отношения к торговым путям и являются естественно развивающимися центрами земледельческих районов (рустаков).

К стр. 178 — Публикацию новой тетрадрахмы Герая (Feitzwilliam Museum) со ссылками на работы А. Н. Зографа, В. В. Тарна и нашу (ВДИ, 1938. № 4) см. в работе R. B. Whitehead. «Notes on the Indo-Greeks» Num. Chronicle, XX, 1940, стр. 120 — 122.

К стр. 187, 191 — 192 — Чтение легенд на реверсе монет Шаушафара MR’MLK’pr’rxzrn находит свое разъяснение в свете нашего цитированного выше исследования «Новогодний праздник Каландас» СЭ, 1946, № 2, стр. 102 сл. Эти монеты являются важным документом кратковременного политического объединения Хорезма и Хазарии в середне VIII века н. э., подготовленного обстановкой общей борьбы против арабских завоевателей и имевшей место незадолго перед этим массовой эмиграции в Хазарию иудействующих сектантов-повстанцев из Хорезма, после их разгрома Кутейбой в 712 году.

К стр. 320 — В выше цитированной нашей статье в СЭ, 1946, № 2, стр. 99 — 102, мы приходим к выводу о хорезмийском происхождении хазарского «двоевластия». Анализ рассказа Табари о завоевании Хорезма Кутейбой и двух текстов Бируни о двух типах власти — «шахийат» и «вилайат» в Хорезме и описание праздника «фагбурийа» — «выход царя», Бируни, текст 236, приводит нас к выводу о том, что в Хорезме начала VIII века существовало разделение власти между сакральным царем — «хорезмшахом», или «хосрови-Хорезмом», с одной стороны и царем-правителем — «хурзадом» (титул, а не собственное имя) или «багпуром», происходившими оба из династии сиявушидов — афригидов. Столкновение между «хорезмшахом» и «хурзадом», в которое вмешивается Кутейба, имеет; однако, характер не простой внутридинастийной распри. «Хурзад» становится во главе антифеодального движения общин, окрашенного идеологически в цвета сектантства, развивающегося под влиянием юдаизма. После разгрома этого движения арабами иудействующие сектанты (навары — халисии византийских источников) бегут в Хазарию, где захватывают власть в свои руки, кладя основание династии хазарских бегов (багпуров), являющейся ответвлением афригидской династии Хорезма. Старая династия каганов, по хорезмскому образцу, превращается в династию сакральных царей (сведения о «двоевластии» у хазар появляются лишь в начале IX века).