По совершенно последовательному ходу событий в Средней Азии и по сцеплению обстоятельств, иногда даже не согласовавшихся с тогдашними видами нашего правительства, Бухара стала в1868 году в вассальное отношение к России. Это обязывало нас поддерживать законный порядок в названном ханстве и вообще способствовать водворению в нем как внешнего, так и внутреннего спокойствия. Вместе с тем и в прямой связи с такою задачею, стало вполне логичным и стремление наше к возможно широкому развитию торговых сношений с Бухарою. Между тем, выполнение всего этого встречало сильное противодействие со стороны Хивы, искони проявлявшей постоянно недобрые отношения к России. Хивинцы неоднократно забирали в плен русских подданных, мирно занимавшихся рыболовством на восточном берегу Каспия, разбойничали целыми шайками преимущественно на нашем Орско-Казалинском пути и даже явно поддерживали всякие беспорядки, производимые киргизами оренбургского ведомства. При таких условиях, естественно, возникала необходимость обуздания хивинского хана и прекращения самобытного существования его ханства; но решительные меры против него и его владений тогда еще не входили в политическую программу России. Поэтому у нас остановились на мере паллиативной.

29-го октября 1869 г., небольшой отряд¹ от кавказской [4] армии, состоящей из всех родов оружия, под начальством генерального штаба полковника Столетова, благополучно высадился в Красноводске. Пред занятием этого пункта виды нашего правительства были высказаны вполне определительно. Они основывались на следующих соображениях:

«В случай образования враждебной нам коалиции средне-азиятских владетелей или необходимости поддержания принесшего нам покорность бухарского эмира, вновь занятый нами пункт может служить исходною точкою и базою отряду, переброшенному через Каспийское море, для совокупных операций кавказских войск с войсками Туркестанского округа. Одно занятие нами прибрежного пункта, находящегося от Хивы в расстоянии 700 верст, может в достаточной степени служить угрозою средне-азиятским владетелям, а следовательно будет предупредительною мерою против образования нежелательной для нас коалиции. Наконец, в случае установления движения караванов между Красноводском и хивинскими владениями, торговый путь к некоторым рынкам Средней Азии значительно будет сокращен и удешевлен».

Из приведенных мотивов для высадки наших боевых сил в Красноводске, разумеется, нельзя заключить, чтобы первоначальные задачи наши за Каспийским морем были боевые. Напротив того, совершенно ясно, что цель высадки была чисто оборонительного и даже вообще чисто мирного характера. И, действительно, Россия в ту пору совершенно не искала новых завоеваний в Азии ибо тогда у нас, не смотрели на это, как на средство, могущее также регулировать и европейскую нашу политику, и вообще способствовать достижению общегосударственных целей. Действия наши в последнем направлении обнаружили мы лишь после войны 1877 г., когда враждебная нам политика Англии натолкнула нас на это.

Сообразно с существовавшими тогда видами, начальнику красноводского отряда сделано было строжайшее внушение, чтобы он не втягивался в военные действия и даже, в случае самых благоприятных обстоятельств, до последней крайности избегал [5] враждебных столкновений с туземцами Закаспийского края. Вместе с этим, однако же, отряду было вменено в непременную обязанность производить движение внутрь страны, тогда еще совершенно неведомой; но движения эти должны были быть чисто разведочного характера и строго ограничиваться исследованиями края вообще, а путей, по нем пролегающих, в особенности. Захваты же или подчинения нашей власти местных кочевников строго воспрещались.

Нельзя не признать, что изучение страны, прилегающей к морю, на котором России издревле принадлежало исключительное право господства, — страны, обитателям которой несомненно предназначено войти в мир новой жизни не иначе, как чрез посредство России, имело и имеет для нас существеннейшее значение. Не даром первые попытки в этом роде в нашем отечестве начались уже очень давно. Сведения о Средней Азии попали даже в книгу «Большой Чертеж», так ими, следовательно, интересовались еще на Руси с половины ХVI столетия. Однако же справедливость требует сказать, что с тех пор наши успехи в познании земель, лежащих за Каспийским морем, очень долго были весьма малы. Даже и в позднейшие времена, когда, наконец, энергия наша в этом отношении стала проявляться сильнее, кругозор наш расширялся по площади, известной под именем Арало-Каспийской низменности, так сказать в охват ее со стороны северо-востока, востока и, наконец, юго-востока. Сперва мы потянули передовую нашу линию по реке Илеку, потом по рекам Ори и Иргизу. В 1847 году мы коснулись реки Сыр-Дарьи, у которой построили Раимское укрепление, впоследствии переименованное в Аральское, и пошли вверх по течению Сыра, правым его берегом. И волею, и поневоле расширяя наши владения к востоку от названной реки, мы упрочивали за собою свои приобретения не только военными, но и мирными средствами, водворяли в них гражданственность и порядок и с успехом призывали туземцев к спокойной деятельности, указывая им средства к улучшению своего благосостояния. Наконец, в 1868 г., мы перекинулись и чрез Сыр-Дарью, овладели Самаркандом и, как уже сказано, приняли Бухару под могущественную руку России. Благодаря этому, чрез пределы Бухарского ханства мы открыли себе доступ и к Аму-Дарье, в которую, впрочем, еще раньше входил один из пароходов, впервые [6] спущенных нами на Аральское море в 1848 году. Тем временем, как все это происходило, полоса, лежащая между Каспием, с одной стороны, а Аральским морем и Оксусом — с другой, оставалась совершенно не тронутою и вовсе не изведанною нами. Если не считать похода князя Бековича-Черкасского, отряд которого целиком погиб в Хиве в 1717 г., то со стороны Эмбы войска наши не спускались по суше южнее 47° широты, под которым, приблизительно, лежало Чушка-Кульское укрепление, воздвигнутое нами пред походом 1839—1840 гг. в Хиву. Но и этот пункт был так неестественно выдвинут, что решительно не мог послужить даже временной базой отряду ген. Перовского, который едва дотянулся до него, но дальше идти уже не мог, а потому и повернул отсюда обратно в Оренбург. Вслед затем было упразднено и самое Чушка-Кульское укрепление. Конечно, сведения о стране можно было добыть и другими способами, помимо рекогносцировок ее целыми отрядами; но и разные лица, отправлявшиеся по тем или другим причинам из России в средне-азиятские ханства, почти всегда были лишены возможности подробно исследовать и изучить их. Притом же число таких людей тоже чрезвычайно не велико. В прошлом столетии, в качестве наших посланцев, ездили в Хиву: в 1725 г. — некто Беневени, в 1731 г. — полковник Гарберг, в 1741 г. — поручик Гладышев, геодезист Муравин и инженер Назимов, все трое одновременно. Наконец, в 1793 г., по просьбе хивинского хана, для лечения его дяди, в столицу ханства был командирован врач Бланкеннагель. Не говоря уже о том, что миссия всех этих людей была совершенно неудачна и бесплодна, некоторые из них не были даже вовсе допущены до непосредственных хивинских владений, а по пути к последним все они были сопровождаемы строгим и бдительным туземным конвоем, решительно исключавшим возможность ведения путевых заметок, а тем более делания каких бы то ни было съемок. Наконец, время пребывания наших посланцев в ханстве бывало для них всегда столь тягостно, что все они вынуждаемы были бежать оттуда, спасаясь от неминуемой смерти или ужасного рабства. В настоящем столетии тоже было сделано несколько попыток, имевших целью изучение страны. Вопрос этот, между прочим, каждый раз бывал включаем в программу всех, получавших командировки в Среднюю Азию, хотя последние и делались, главным образом, для установления и [7] поддержания дипломатических сношений. Таких командировок было тоже немного и все они достались на долю офицеров нашего генерального штаба. Так, в 1819 год в Хиву ездил капитан, впоследствии столь знаменитый наш генерал Муравьев (карсский), в 1841 г. капит. Никифоров, в 1842 г. подполковник Данилевский и, наконец, в 1859 г. полковн. Игнатьев. Капитан Муравьев, по прибытии на место, подвергся 48-ми-дневному заключению, после которого хотя и был один раз принят ханом, но вслед затем был удален из ханства. Капитан Никифоров, пребывание которого в Хиве длилось около двух месяцев и от которого можно было ожидать более или менее достоверных сведений обо всем им виденном, умер на обратном пути в Петербург. Миссия подполковника Данилевского и полковника Игнатьева сравнительно были благополучнее, но тоже не пополнили наших сведений о полосе между Аму-Дарьею и восточным берегом Каспийского моря. Оба они прошли и взад, и вперед по пути отряда князя Бековича-Черкасского, т. е., переправясь через Эмбу, направлялись по кратчайшему расстоянию до Арала и продолжали движение вдоль западного берега этого моря и далее, левым берегом Аму. Этого же пути придерживался, при возвращении в Россию, и капитан Никифоров проехавший в Хиву, обогнув Арал с востока. Что касается Муравьева, то сухой путь его начинался от берега Балханского залива. Отсюда поднялся он к берегу залива Карабугазского и, круто поворотив на восток, пересек в этом направлении южные ветви Усть-Урта, а затем следовал прямо на Хиву. Придерживаясь хронологического порядка в описании рекогносцировок восточных берегов Каспия, произведенных когда-либо нами со стороны моря, придется начать тоже с экспедиции князя Бековича. Известно, что в 1716 г., почти пред началом движения в Хиву по суше, он высадил некоторую часть своих сил в двух местах, а именно: в Тюб-Карагане и в Красноводске. Оставив в них достаточные гарнизоны и возвращаясь в Астрахань, Бекович приказал укрепить названные пункты. Вместе с тем начальствующим в них вменено было в непременную обязанность, построить в местах высадки укрепления, заняться разведкою прилегающих стран. Однако же, задача эта выполнена не была, так как прежде, чем мы успели вполне утвердиться там разнеслась по степи весть о несчастии, постигшем князя Бековича в Хиве, а вслед затем наши новые[8] укрепления на берегу моря были обложены туземцами. Блокада велась и поддерживалась ими столь энергично, что коменданты наши, видя крайнее истощение сил своих гарнизонов, решили, срыв укрепления, отплыть в Астрахань, но это решение удалось привести в исполнение лишь тюб-караганскому гарнизону; суда же, везшие гарнизон красноводский, были разметаны бурей по морю и все без исключения погибли. Затем исследования собственно Каспийского моря производились в 1740 и 1745 гг., а экспедиция, снаряженная в 1781 г., под начальством графа Войновича, составила даже карту юго-восточного прибрежья Каспия. В 1819 году ближайшие восточные берега Каспийского моря довольно обстоятельно осмотрены были майором Пономаревым и генерального штаба капитаном Муравьевым. В 1834 г., при заливе Кайдак, или Мертвый Култук, по приказанию управлявшего тогда Оренбургским краем генерала Перовского, воздвигнуто было укрепление, названное Ново-Александровским. Оно предназначалось для уничтожения разбоев на море и недопущения увода наших рыболовов в плен. Вместе с тем, полагали, что нахождение нашего гарнизона в этом форте даст нам возможность держать в повиновении киргизов и на материке. Наконец, рассчитывали, что Ново-Александровск послужит установлению торговых сношений наших с ханствами Средней Азии, но ни одно из этих предположений не оправдалось. Ко всему этому климат Ново-Александровска оказался чрезвычайно вредным, а потому укрепление это впоследствии было упразднено. В 1835 г., экспедиция, под начальством Карелина и с участием генерального штаба капитана Бларамберга, горного поручика Фелькнера и медика Заблоцкого, в первый раз осмотрела Карабугазский залив и вела бесплодные переговоры с ближайшими кочевниками по вопросу о рыболовстве. В 1846 г., вместо упраздненного Ново-Александровского укрепления, воздвигнуто было, уже на Мангишлакском полуострове, новое укрепление, названное Александровским фортом. Несколько раньше этого, а именно в 1841 г., в самом юго-восточном углу Каспийского моря, в Астрабадском заливе, на острове Ашур-Аде, учреждена была наша военная морская станция, предназначавшаяся, главным образом, для охраны персидской территории от туркменских набегов с моря. Наконец, в 1859 г., начальник Оренбургского края, генерал Катенин, опять признал особенно полезным утвердиться на восточном берегу Каспийского моря и еще где-либо южнее Мангышлака, и для [9] нового осмотра этого берега снаряжена была экспедиция под начальством генерального штаба полковника Дандевиля. Экспедиция эта превосходно исполнила свое дело. Она подробно исследовала почти все протяжение восточного берега Каспия, произвела некоторые съемки и сделала их описание, указав на Красноводский залив, как на наилучшее место для устройства фактории.

Все перечисленные начинания, само собою разумеется, нисколько не осветили нам закаспийских земель, а также не облегчили нам водворение порядка среди тамошних туземцев. Между тем, начиная от Урала-реки и до Гюргена, бродили народы, поведением своим настоятельно вынуждавшие серьезное внимание России. В особенности требовалось это в отношении киргизов, над которыми около полутораста лет простирались властительные права России, хотя, конечно, только юридические, а не фактические. Еще при императоре Петре I, киргизы обратились к нему с просьбой о принятии их в русское подданство, но ходатайство это тогда не было принято. Петр Великий, стремясь утвердить свое влияние в Средней Азии, хотя и признавал, что киргизская орда «всем азиатским странам ключ и врата», но, будучи занят в это время другими государственными делами, отложил решение этого вопроса до более удобной поры. После смерти Петра, а именно в 1732 г., хан Малой Орды, чисто из личных своих выгод и расчетов, снова повторил предложение о подданстве. Вследствие этого, в киргизскую степь был послан некто мирза Тевкелев, служивший при Петре Великом в должности переводчика во время Каспийского похода. Исполняя возложенное на него поручение, Тевкелев тогда же исполнил форму приведения в подданство России киргизов Малой Орды, примеру которой, в 1734 г., последовала и Средняя Орда. Руководители киргизов, получая от русского правительства подарки, смотрели на принятие русского подданства, как на дело материально прибыльное, а все киргизы, вместе с ними, принимали его с легким сердцем, ибо они понимали, что по отдаленности и малодоступности своей страны будут подданными России только номинально, признавая себя действительно верноподданными исключительно в том случае, когда тот, кому они подчинились, может во всякое время поработить семейство, забрать все имущество и снять голову с плеч у каждого из них.

Само собою разумеется, что со времени присоединения киргизских орд начались заботы нашего государства о водворении там [10] гражданственности и порядка, но это нам решительно не удавалось, так как исключительные естественные свойства страны мешали учреждению среди киргизского народа прочной и опирающейся на солидную боевую силу власти. Благодаря этой капитальной причине, мы управляли киргизами из далеких окраин той обширной, малодоступной для нас площади, по которой кочевал этот дикий и необузданный народ. Как мало знали мы о нем до позднейшего времени, между прочим можно судить из того, что когда в 1870 г. последовало Высочайшее повеление о передаче Мангишлака из ведения Оренбурга в ведение Кавказа, то бывший тогда оренбургским генерал-губернатором, генерал-адъютант Крыжановский, писал наместнику Кавказа: «Ваше императорское высочество несомненно изволите обратить внимание на то, что мною не представляется ни описания инородцев отходящей к кавказскому ведомству местности, ни сведений о числе кибиток и вообще живущих там киргизов. Долгом считаю доложить вашему императорскому высочеству, что таковых сведений не было и до сих пор нет во вверенном мне управлении, потому что адаевцы до настоящего времени только номинально подчинялись, нашему подданству, и не только никакая русская власть к ним не могла проникать, но даже султан, правитель западной части области, в пределах коей до 1869 года заключался Мангишлакский полуостров, не решался идти к этим инородцам, не смотря на то, что в его распоряжении состоял казачий отряд из 150 человек».

Удивительно ли после этого, что киргизы не только не повиновались издававшимся для них положениям, но и вполне безнаказанно совершали различного рода бесчинства. Они не переставали брать в плен русских людей, отводить и продавать их в Хиву, а в 1836 году, например близ Ново-Александровска, захватили даже четырех-пушечный наш бот, с полным его вооружением, со всем имуществом и личным составом служащих. Такой порядок вещей не прекращался очень долго и после 1836 года. Далее в позднейшее время, а именно в 1870 году, киргизы взяли в плен мангишлакского пристава, полковника Рукина, с 40 человеками уральских казаков, составлявших его конвой. Случилось это близ Александровского форта, из которого Рукин выехал было для введения между киргизами какого-то нового положения. Вместе с этим киргизы разграбили казачью станицу, находившуюся в четырех верстах от форта, и сильно угрожали последнему.[11]

Если так мало знали мы северную половину полосы между Каспием, Аралом и Аму-Дарьею, и так мало приобрели влияния на бродящих по ней киргизов, наших подданных, то о той части, которая лежала южнее пути, пройденного Муравьевым в 1819 году, у нас, конечно, могло быть лишь самое туманное представление, как это в действительности и было. До высадки нашего отряда в Красноводске, в глубь южной половины Закаспийской степи заглядывал всего один лишь европеец. Это был профессор восточных языков и литературы при пештском университете, Арминий Вамбери. Путешественник этот ступил на восточный берег Каспийского моря в Гемюш-тепе, т. е. у Серебряного бугра, что близ устья реки Гюргена. В Хиву и в дальнейшие средне-азиятские ханства направился он отсюда под видом дервиша, следуя чрез Атрек, между Малыми и Большими Балханскими горами, чрез старое русло Аму-Дарьи, по Кафланкирскому отрогу Усть-Урта и мимо Сары-Камышского озера. Кроме этого пути, и Вамбери не видел ничего больше вплоть до самого оазиса, но и того было уже вполне достаточно, чтобы дать ему достоверный материал для описания степи и всех бед, которым подвергается там человек, в самых ужасающих красках. Возвратясь на родину, он издал в 1864 году свое «Путешествие по Средней Азии», которое в 1867 году он же дополнил изданием «Очерков Средней Азии». Книги эти скоро были переведены, между прочим, и на русский язык, но они содержат чрезвычайно мало практически полезных данных, могущих служить для познания края в топографическом, экономическом или даже этнографическом отношении, и вообще таких данных, которые прямо пригодны для военных или торговых целей. Вамбери был командирован венгерскою академиею наук для филологических наблюдений, в видах уяснения, к какой отрасли алтайского корня, финской или татарской, принадлежит язык мадьяр. Задачу эту он выполнил успешно, что же касается остального, то Вамбери и сам сознается, что он не географ, а тем более не топограф, и просит не забывать, что он был в стране, где слушать считается бесстыдством, где спрашивать—преступление, а записывать—смертный грех. При столь скудных запасах сведений о стране, лучшими материалами для суждения о ней справедливо можно было признавать те, которые были добыты экспедициею полковника Дандевиля в 1859 году. Но вполне точные данные, заключавшиеся в отчете, представленном Дандевилем, относились [12] лишь до самой восточной береговой полосы Каспия, вернее до самого берега. Так как экспедиция его, направленная вдоль моря от севера к югу, так сказать, имела одну ногу на корабле, а другую на суше, то естественно, что сведения, касающиеся глубины страны, были только расспросные. Справедливость требует признать, что в этом отношении результаты трудов экспедиции полковника Дандевиля вообще удивительно хороши и вовремя последующих рекогносцировок наших отрядов часто возбуждали удивление лично видевших страну точностью сведений, в них занесенных. Удивление это имело тем большее основание, что всякий мог удостовериться личным опытом до какой степени затруднительно бывало там уяснение какого бы то ни было вопроса, касающегося местности, расстояний, качества и количества воды в колодце и прочее. Это было трудно даже и в том случае, когда приходилось расспрашивать какого-либо туземца, преданность которого нашему делу и желание нам услужить стояли вне всякого сомнения. Само собою разумеется, что неведение страны, в которую пришел отряд, должно было сказаться и сказалось на первых же порах. Начать с того, что все предположения наши об отношениях к туземцам, которые были тщательно выработаны некоторыми нашими министерствами, оказались излишними за совершенным почти отсутствием туземцев в Красноводске и его окрестностях. К тому же, далее и по отношению к небольшому числу людей, с которыми, по высадке отряда, мы вошли в соприкосновение, предупредительность этих министерств оказалась неприложимою. Так, например, одновременно с отправлением отряда в Красноводск, министерство финансов командировало туда двух своих агентов, снабдив их инструкциею, в силу которой они обязывались функционировать по всем отраслям, входящим в круг деятельности названного министерства, как бы в странах, управляемых на общих основаниях государственных законов. Эти же агенты признавались и мировыми судьями, причем постановлено было, что у них обязательно должны судиться все жители Красноводского округа, границы которого, разумеется, указаны не были. Как чиновники министерства финансов, они непосредственно подчинены были своему министерству, а как судьи — астраханской палате уголовного и гражданского суда. Учреждение это указывалось как инстанция, в которую предлагалось приносить апелляции на постановления суда в таком случае, когда ему не принадлежало право [13] окончательного решения. Само собою разумеется, что, не будучи знакомы с Россиею, с ее гражданскими учреждениями и порядками, местные туркмены не пользовались агентами и их полномочиями для вершения своих дел, а случаи, в которых их привлекали к выполнению установленных для них правил, как, например, к уплате пошлины, к соблюдению формальностей по совершению актов и прочее, они считали насилием, от которого следует уклоняться, удаляясь от русских, навязывавших им формы и положения, совершенно чуждые и не сходственные ни с адатом, ни с шариатом, и притом с их точки зрения крайне медленные. О существовании города Астрахани многие туркмены даже и не слыхали. Путешествие туда, при скудных средствах сообщения по Каспийскому морю, было и в действительности невыполнимо, в особенности в течение довольно длинного периода замерзания моря, а потому, разумеется, в астраханскую палату уголовного и гражданского суда за все время не поступило ни одной апелляционной просьбы, что однако же вовсе нельзя было объяснить полным и общим удовольствием от решений мировых судей. Являлись некоторые неудобства и в том, что чиновники, о которых идет речь, не были подчинены кавказскому начальству, тогда как деятельность их опиралась на силу войск кавказской армии, которыми охранялся край. Как чиновники министерства финансов, эти агенты непосредственно подчинялись министерству; как судьи — высшему судебному учреждению в Астрахани. С кавказским начальством им разрешалось вступать в сношения лишь в тех случаях, когда сами они признавали это необходимыми. Следствием этого являлась совершенная невозможность согласования распоряжений военного красноводского начальника с распоряжениями вышеупомянутых чиновников, так как первый получал инструкции из Тифлиса, ближе знакомого с положением дел и действительными нуждами края, часто неожиданно менявшимися, тогда как присланные чиновники старались проводить указания, полученные из другого источника, более удаленного от страны, в которой они думали приложить свою заурядную деятельность. Как ни ничтожно это обстоятельство, но и оно вносило известную долю причин отрицательного свойства в вопрос привлечения к нам туземцев. Между тем, начальник отряда для предстоящих ему рекогносцировок не мог обойтись перевозочными средствами ближайших к Красноводску жителей, так как последние, даже включая в число их и население соседнего острова Челекеня, [14] принадлежат к чомре т. е. к той части йомудского народа, которая, посвящая свой труд главным образом добыванию нефти и соли, а также рыболовству и прочее, до крайности сузила пределы площади своего кочевания, а потому содержит самое ничтожное число верблюдов. К тому же в Красноводске ощущался большой недостаток пресной воды, и вообще пункт этот оказался не вполне отвечающим многим условиям, необходимым отряду для выполнения поставленных ему задач, хотя, бесспорно, был и остается превосходным и единственным местом для пристанища судов по всему восточному берегу Каспийского моря. По этому полковник Столетов предложил перевести значительную часть своего отряда к подошве Большого Балхана, в Таш-Арват, что приблизительно в полутораста верстах от Красноводска. Пункт этот, хотя и столь же пустынный, как тот, который мы уже занимали, и со столь же бесплодными окрестностями, как последний, но благодаря несколько большему превышению над морем и соседним возвышенностям, представлялся обещающим лучшие климатические условия. При этом в нем находился небольшой источник пресной воды, которая тут же, пробежав несколько десятков сажен, терялась в песках, но все же могла служить большою приманкою. Представление начальника отряда было уважено, и мы заняли Таш-Арват, но перейдя туда, нужно было подумать о снабжении и довольствии той части наших войск, которая была выведена из Красноводска. По описанным свойствам Таш-Арвата вовсе нельзя было рассчитывать на какие-либо местные кормовые средства. Следовательно требовалось подвозить туда без исключения все, в чем отряд мог нуждаться, а это представлялось делом крайне трудным. Путь из Красноводска в Таш-Арват почти совершенно безводен. Благодаря этому, для перевозки грузов надо было завести верблюжий транспорт, но, не говоря уже ни о чем ином, одно конвоирование вечно двигающегося взад и вперед каравана было бы достаточно, чтобы изнурить весь личный состав небольшого отряда. Поэтому стали искать морской путь, который бы сократил сухопутье, и таковой был отыскан чрез Михайловский залив. Последний чрезвычайно извилист. Он, если можно так выразиться, весь состоит из коротких колен. Кроме того, он очень мелководен, следовательно трудно проходим для судов, даже для небольших паровых баркасов. Затруднения для плавания по Михайловскому заливу тем сильнее, что и фарватер его не постоянен. В [15] распоряжение красноводского отряда и для его нужд отдали почти все наличные военные суда каспийской флотилии и удвоили число компанейских судов общества «Кавказ и Меркурий», назначенных для службы отряду. В конце Михайловского залива устроили весьма хорошую пристань и тут же возвели маленькое укрепление для склада всего подвозимого с моря и для безопасного помещения небольшого гарнизона, который охранял бы склад и выгружал суда. Так как однако же в Михайловском укреплении и на 20 верст вокруг него нигде не было пресной воды, то последняя по необходимости увеличила собою груз судов, ибо пресную, вернее полупресную, воду стали привозить в Михайловск из Красноводска. Целая сотня людей в Красноводске наряжалась ежедневно исключительно для наливания цистерн с водою и для нагрузки этих сосудов на баржи. Не говоря уже об этом труде, одна ценность воды, привезенной в Михайловское укрепление, должна была, разумеется, свидетельствовать о невозможности продолжительного снабжения таш-арватской части отряда подвозом всего необходимого чрез Михайловский залив. По приблизительному расчету моряков оказывалось, что ведро полугорькой соленой воды, привезенной из Красноводска, по выгрузке в Михайловске обходилось свыше 1 рубля. Если допустить, что цена эта и сильно преувеличена, то все же нельзя не согласиться, что ценность топлива во время 12-ти-часоваго плавания из Красноводска до Михайловской пристани и прочие навигационные расходы, при совершенной невозможности транспортировать воду на больших и вместительных судах, делали эту первостепенную статью, необходимую для человеческого существования, неимоверно дорогою. Чтобы помочь этому горю, решено было поставить в Михайловске водоопреснитель. Его заказали в Петербурге на заводе Карра и Макферсона, но исполнение этого заказа затянулось и опреснитель привезен был на восточный берег Каспия лишь в 1873 году, когда Михайловск нельзя было уже удержать в виде промежуточного складочного пункта. Еще большее напряжение сил и средств вызывала забота о сообщении Михайловска с Таш-Арватом, отделявшимся от первого сорокаверстным расстоянием бугристо-песчаной дороги. Для облегчения конвоирующих транспорты на этом пространстве, на полупути, в старом русле Оксуса, в месте, именуемом Мулла-Кари, построили укрепление, которое заняли одною ротою. Туда же переместили и всю кавалерию отряда, — последнюю для того, чтобы по возможности [16] сократить пространство, по которому приходилось возить столь громоздкие продукты, каковы сено и ячмень. Не смотря на то, что нахождение кавалерии в Мулла-Кари по-видимому могло избавить пехоту мулла-каринского гарнизона от конвоирования караванов между названными пунктом и Михайловском, служба эта все же таки была почти исключительно возложена на последнюю. Это вынуждалось тем соображением, что для конного конвоя в Михайловске потребовался бы несравненно больший расход воды, чем для конвоирующей пехоты. Между тем, перейдя в Таш-Арват и решившись сохранить этот пункт как место постоянного пребывания в нем значительной части нашего отряда, приходилось подумать и о том, чтобы поместить гарнизон в домах. Палатки и войлочные кибитки, само собою разумеется, не могли удовлетворять условиям, требующимся от постоянных жилищ некочевого народа. Поэтому решено было построить штаб-квартиру для Кизляро-Гребенского казачьего полка, часть которого находилась в Таш-Арвате. Для такой постройки на месте имелся лишь камень. Остальные строительные материалы доставлены были с западного берега Каспия в Красноводск, но в Михайловск доставить их не могли, что впоследствии оказалось очень кстати. Материалы эти не были перевезены из Красноводска опять-таки только потому, что имеющихся судов едва хватало для перевозки в Михайловск питья и пищи. Один порционный скот занимал почти все палубы, а трюмы в судах, сидящих в воде не более двух-четырех футов, само собою разумеется, не особенно вместительны. Суда же с большею посадкою по заливу ходить не могли. Для перевозок из Михайловска в Таш-Арват с величайшим трудом закупили 250 верблюдов. Верблюды эти стали скоро дохнуть не по дням, а по часам. Работать им приходилось очень много. Выпускать их на пастьбу и давать отдых, не рискуя оставить людей и лошадей без корма, было совершенно некогда. К тому же нужно было не особенно много времени, чтобы потравить весь корм верст на 10 — 15 по обе стороны пути между Михайловском и Таш-Арватом. Вследствие всего этого, к июлю месяцу 1871 года в отряде едва оставалось в живых до 40 казенных вьючных животных, совершенно опаршивевших от бескормицы и усиленного труда и едва способных передвигать ноги даже без вьюков. По туземному способу, чтобы предохранить их от совершенной гибели, их вымазали нефтью и выгнали в степь на произвол [17] судьбы. Желая облегчить положение, заказали в Баку 300 арб, приспособленных к запряжке верблюдами, но когда заказ был выполнен, доставлен в Красноводск и испытан, то это оказалось непрактичным и неприменимым, а потому арбы в дело не пошли. Для дальнейших перевозок снабжения в Мулла-Кари и Таш-Арват, еще раньше обратились к единственному кочевавшему около нас аулу, который, впрочем, все время помогал отряду своими верблюдами, за неимением другой возможности очень дорого обходившимися казне. Аул этот обыкновенно бродил на пространстве между Красноводском и областью Балханских гор включительно. Он состоял из чарвы, принадлежащей чомре Красноводска и островов Челекеня и Огурчинского. Нужно пояснить, что туркмены всех родов вообще делятся на чарву, или кочевников, и чомру, или оседлых. Между теми и другими существует связь родственная, так как из трех братьев, на пример, двое идут в чарву, жизнь и деятельность которой считается более почетною, и лишь один остается в чомре. Впрочем, отношение числа кочующих к числу оседлых зависит также и от степени удобств различных угодий, принадлежащих тому или другом роду, или от степени выгод, доставляемых промыслами, соединенными с необходимостью не уходить далеко от известных центров. На этом основании, например, большую часть рода гоклан, принадлежащего к туркменскому народу, составляет чомра. Окрестности Красноводска обилуют нефтью и солью, а на названных островах, кроме того, весьма прибыльно добывание лебяжьих шкурок и пуха иных морских птиц, а потому красноводские туркмены тоже преимущественно чомра. Чомра и чарва, постоянно нуждаясь друг в друге, сближаются зимою для обмена своих избытков. Надобно сказать, что настоящею Туркмениею, в тесном смысле этого названия, правильно считать полосу земли между Атреком и Гюргеном, а равно и ближайший берег к северу и к югу от этих рек, в последнем направлении до реки Кара-су. Почти все, что бродит по целой необъятной южной половине пространства между Каспийским и Аральским морями, Аму-Дарьею и полосою Ахал-Текинского оазиса, втискивается в атрек-гюргенский промежуток, в котором старается прожить с конца октября по февраль, т. е. относительно холодную пору года. Но едва только начинает ощущаться там недостаток в овечьих и верблюжьих кормах и едва солнце начнет давать привычную туземному народу теплоту и в [18] пространстве по правому берегу Атрека, — все, что зимовало близ берегов названных туркменских рек, вновь расползается по пустыне и начинает совершать свое из года в год повторяющееся однообразное движение в кругах, на которые издревле поделено описываемое пространство, по числу туркменских родов и других племенных подразделений. Но все эти кочевники были далеки от красноводского отряда и еще далее держали себя от последняго. Они соблюдали чрезвычайно деликатные отношения к Хиве и совершенно уклонялись от всяких дружелюбных наших начинаний. Такое их поведение объяснялось, во-первых, убеждением наследованным от времен прошлых и заключающимся в то, что Хива для русских недосягаема, а во-вторых — в образе действий хивинского хана, который всеми мерами подогревал в них веру в непрочность и непродолжительность нашего пребывания на восточном берегу Каспия. Ко всему этому, между тем, как мы действовали там исключительно кроткими и даже заискивающими средствами, Хива не переставала проявлять свое значение действиями, производящими большое впечатление среди иомудов. Хивинский хан собирал влиятельнейших людей степи и знакомил их с каким то эфенди, выдававшим себя уполномоченным турецкого правительства в Хиве и Бухаре. Человек этот показывал всем султанский фирман, коим обещалась названным ханствам самая деятельная и действительная помощь Турции и даже объявление открытой войны России, если она будет упорствовать и медлить с выводом своих войск из Средней Азии². Вместе с этим хан Хивы стал сильнее разжигать разбойничьи страсти степняков. Плата за русского пленного в Хиве возвышена была до 100 тилей³, а за отделенную от туловища и доставленную в Хиву русскую голову платилось по 10-ти таких же монет, причем деньги выдавались из ханской казны немедленно. Первейшие киргизские бунтари, Исса, Колбин, братья Куловы и другие, им подобные, осыпанные ханскими милостями, стали возбуждать зависть и соревнование также и среди удальцов Туркмении. Партии хивинцев начали появляться в пределах Оренбургского генерал-губернаторства и Мангышлакского полуострова, собирая, между прочим, и подати в пользу Хивы. [19] Иомуды и каракалпаки получили от хивинского хана письменные приказания (береты) готовиться к походу против русских⁴. Все эти обстоятельства, разумеется, не способствовали нашим расчетам на сближение с туркменами, и в сфере нашего влияния невольно оставалась лишь одна красноводско-балханская чарва, которой некуда и нельзя было уйти от однокровной ей чомры, хотя она и возбуждала этим неудовольствие Хивы, отражавшееся на ней чрезвычайно тягостно. Хан выслал несколько сотен лучших своих всадников, с приказанием ограбить эту чарву, и велел при этом объявить ей, что, на первый раз, довольствуется захватом части ее верблюдов и скота, но если она не прекратит сношения с русскими, то он прикажет обобрать ее окончательно. Когда повеление хана было приведено в исполнение, наши туркмены послали депутацию в Хиву с объяснением своего положения меж двух огней с ходатайством о возврате ограбленного, но хан не внял их мольбам и очень упрекал их в содействии нашей высадке в Красноводске. Положение нашей чарвы с этого времени стало тем печальнее, что соседи их по пастбищным пространствам, текинцы и гокланы, всегда лакомые к поживе чужим добром, узнав о немилости к народу, придерживающемуся нас, стали ежеминутно угрожать ему своими аламанами⁵. Не смотря на такое положение чарвы, она одна стала выводить отряд наш из крайности, в которой он находился, будучи лишен собственных перевозочных средств, но и при этой помощи дело наше изо дня на день становилось все труднее и труднее. Баржи, доставлявшие груз из Красноводска, еще и прежде не особенно надежные, видимо портились. Пароходы и баркасы, буксировавшие парусные суда часто переставали работать, требуя продолжительных починок и времени для чистки котлов, в которых обыкновенно грелась не пресная, а сильно насыщенная солью вода Михайловского залива и, вообще, юго-восточной части Каспийского моря. При таких условиях стало обыкновенным, что не только грузам, но начальнику отряда приходилось ходить из Красноводска в Михайловск на парусах. Если принять [20] при этом в расчет и то, что было уже сказано о Михайловском заливе, можно будет судить, как быстро было движение по этому пути. Если ветер бывало попутен по одному колену залива, то, следовательно, он был противен по другому, так как многие колена лежат под острыми углами друг к другу. Фарватер узок до того, что если чуть-чуть уклонялся нос судна, последнее немедленно садилось на мель. Следовательно, лавировать было невозможно. Наконец, далее сам фарватер, благодаря ветрам, непостоянен и, как о том тоже было уже упомянуто, до того мелок, что иногда приходилось прибегать к различным ухищрениям, чтобы буквально перетащить судно чрез отмель. Достойные полной похвалы за службу нашему отряду, не знавшие покоя наши славные каспийские военные моряки часто несли по истине каторжный труд. Нередко случалось видеть, как матросы, по их выражению, завозили якорь, т. е., уложив его в лодку, отвозили сажен на 30—50 вперед и потом притягивали к якорю судно, перебирая канат руками и в то же время работая у самого судна по грудь в воде. Конечно, обо всем этом отлично знал начальник отряда и все это, само собою разумеется, не могло его не волновать; но, перейдя к Балханам, ему нельзя было уже уйти оттуда обратно в Красноводск. В чем именно состояло там дальнейшее наше дело и как оно должно было быть в то время ведено, отдать себе отчет для ближайших распорядителей было крайне затруднительно. Все сознавали лишь то, что дело это не доделано и что узел его, который необходимо следовало рассечь, находится не сзади, а впереди: где-то за тою пустынею, которая расстилалась по направлению к востоку, а не у берега моря. Отряд был перевезен на восточный берег Каспия при обстановке незаурядной: при высадке и после нее были принимаемы в нем возможные и необходимые военные предосторожности. Все это порождало какое то чувство напряженного ожидания в каждом и все хотели сослужить исключительную службу родине. Эти благородные чувства испытывали в Красноводском отряде все, начиная от последняго солдата до начальника отряда включительно, а местные средства для выполнения заветных мечтаний, можно сказать, видимо подтачивались с каждым днем. Чтобы выйти из такого состояния, полковник Столетов предложил поход в Хиву. Хладнокровно взвешивая положение дел того времени за Каспийским морем, как кажется, можно с основанием думать, что если бы ему без всяких возражений предоставили [21] немедленно исполнить это предложение на его собственный страх и риск, то он скоро бы удостоверился, что идти в Хиву, по недостаточной готовности отряда и, вообще, по недостаточной подготовке дела, было нельзя. Но в ту пору в Петербурге, в нашем министерстве иностранных дел, действительно вполне искренно не хотели даже об этом и слушать. Поэтому, как всегда бывает в подобных случаях, предложившему поход начальнику отряда тем более казался он легок и необходим, чем более противополагалось препятствий его предложению.

Было уже сказано выше, что в описываемую эпоху закаспийские туземцы усиленно подстрекались Хивою ко всякого рода враждебным предприятиям в отношении нас. Результат такого порядка вещей, между прочим, выразился и в том, что в октябре месяце 1870 года одно из наиболее воинственных туркменских племен, а именно текинское, попыталось напасть на наш Михайловский пост. Не смотря на раннюю пору дня и совершенную неожиданность события, рота, составлявшая гарнизон этого укрепления, быстро вышла по тревоге. Текинцы не успели еще осмотреться, как пехота наша направила на них сперва беглый огонь своих ружей, а потом и залпы, порядочно смешавшие их ряды. К этому скоро присоединились орудийные выстрелы не только с вала укрепления, но и с военного судна, стоящего у берега. Текинцы, подобрав своих убитых и раненых, отъехали обратно. Случай этот составил приятное развлечение для нашего отряда, чрезвычайно однообразно проводившего дотоле свое время. Он тем более порадовал красноводцев, что вслед за этим начальнику отряда дано было разрешение наказать текинцев. 30-го ноября 1870 года полковник Столетов, с отрядом в 400 штыков, три орудия и две сотни казаков, пошел в Теке. Довольствие было рассчитано на 20 суток. Тяжести везлись на 500 верблюдах, которых до последняго забрали у ближайших туркмен. 10-го декабря отряд дошел до ближайшей текинской крепости Кызыл-Арват, но из нее жители ушли в степь еще раньше нашего прихода. Дальше отряд не пошел и 20-го декабря возвратился в Таш-Арват, сделав, считая в оба конца, более 400 верст. Не смотря на то, что за бегством текинцев побить их не удалось, военная прогулка эта бесспорно имела хорошие последствия. Не говоря уже о том, что получился маршрут пути в 200 верст длиною, кочевники с этого времени удостоверились, что не для одних хивинцев досягаемы их пристанища. Быть может, именно этому [22] походу обязаны мы тем, что набеги текинцев на пункты постоянного нашего расположения впоследствии уже не повторялись. Но если, с одной стороны, движение в Кизил-Арват имело хорошие стороны, то все же таки оно нисколько не уменьшило неудобств с которыми сопряжена была наша стоянка в Балханах. Каждый день все более и более удостоверял, что уйти оттуда безусловно необходимо, ибо стоять там и дорого, и трудно, и бесполезно.

В таком положении находился красноводский отряд, когда в мае месяце 1871 года, Его Императорскому Высочеству Главнокомандующему Кавказскою армиею угодно было командировать в Закаспийский край начальника окружного штаба, генерала Свистунова, для оценки положения дел на месте. По прибытии в район расположения красноводского отряда и по всестороннем изучении вопроса, генерал Свистунов пришел к заключению что оставление балханских позиций необходимо и может быть исполнено без ущерба нашему значению, но, дабы не подать кочевникам повода к предположениям, для нас неблагоприятным, предпочтительнее отойти к Красноводску, сделав предварительно рекогносцировочное движение вперед, хотя бы, например, до колодца Туар и даже дальше к востоку, а затем подойти к первоначальному пункту нашей высадки или к устью реки Атрека, конечно, — сухим путем, воспользовавшись морским путем из Михайловска в Красноводск лишь для направления по нем всего излишнего для рекогносцировки и, вообще, всяких накопившихся в Балханах пригодных тяжестей. В этом духе генералом Свистуновым, именем Главнокомандующего и по уполномочию Его Императорского Высочества, дано было предписание начальнику красноводского отряда. Исполнение по этому предписанию, вполне одобренному Великим Князем Главнокомандующим, однако же, замедлилось, — нужно полагать, по неимению средств для передвижения, а вскоре после этого на место полковника Столетова начальником красноводского отряда назначен был генерального штаба подполковник Маркозов. По службе своей в штабе Кавказского округа, новый начальник отряда был хорошо знаком со всеми закаспийскими делами, находившимися в ведении кавказского начальства. Ему также хорошо была известна воля Августейшего Главнокомандующего на счет дальнейшего направления дел в Красноводске. Кроме того, он сопровождал генерала Свистунова во время его поездки в 3акаспийский край и, [23] следовательно, еще до своего назначения лично видел положение отряда во всех пунктах его расположения.

1. Красноводский отряд первоначально составляли: 2-й батальон 82-го пехотного Дагестанского полка (пять рот); 8 полевых и 8 горных орудий, из коих запряжены были: четыре полевых и два горных; 1 ½ сотни казаков Кизляро-Гребенского полка и команда сапер от 1-го Кавказского саперного 6аталиона. Впоследствии, пред занятием балханских позиций, отряд был усилен двумя ротами 80-го пехотного Кабардинского полка (5-ю и 7-ю) и еще одною сотнею Кизляро-Гребенского казачьего полка.

2. Рапорт оренбургского генерал-губернатора военному министру 13-го марта 1870 года, № 1467-й.

3. Золотая бухарская монета, равная 3.81 рубля.

4. Oтнoшeние штаба Дагестанской области к начальнику красноводского отряда от 23-го июля 1870 года, №1953-й, и ответ полковника Столетова от 19-го августа 1870 года, № 1070-й.

5. Донесение чрезвычайного посла нашего при дворе персидском господину государственному канцлеру, от 4-го июня 1871 года, № 21-й. «Аламан» значит набег с целью грабежа, а при самом нападении это слово употребляется, как воинственный крик для воодушевления, подобно нашему «ура».