Александр Михайлович РОДИОНОВ (1945). Занимается литературным делом. В 1985 г. окончил Высшие литературные курсы в г. Москве. Лаурет литературных премий. Автор книг «Красная книга ремесел», «Колывань камнерезная», «Чистодеревщики», «Аз грешный», четырех поэтических сборников. Опубликовано на сайте «Ликбез»

Глава 1

С каким легким и молодо-кичливым сердцем начинал Петр шведскую войну и как состарил он его за пятнадцать лет непрерывных потрясений!

Сердце его могло лопнуть от досады и позора под Нарвой, но он сберег его, сбежав из-под крепости заблаговременно. Оно могло разорваться от полтавского восторга, но Полтава — это еще не конец войны… Могло его сердце трусливо разорваться при осязаемом приближении турецкого плена на Пруте, когда он умолял парламентера Шафирова: «Соглашайся на все, кроме шклавства…», то есть плена, но защитили клевреты царское сердце драгоценным откупом — взятка визирю спасла Его Величество от позора. И царь снова окунулся в пучину европейского дележа земель и городов, где каждый маломальский герцог или курфюрст, ища выгоды своим владеньям, раздувался до королевских величин и вовлекал в круговерть интриг все новых и новых участников.

С каким легким сердцем начинал войну Петр, а спустя полтора десятка лет, состарив сердце, еще не знал, чем и когда она закончится.

Для Петра, помимо отечественного дела, это была война за право восседать на русском престоле. Невероятно, но это вытекает из положений, в которых оказалась русская государственность до Петра. Любая тяжкая смута в государстве может аукнуться и через полвека и через век. И здесь вполне уместно упоминание о триаде, состоящей из трагедии, комедии и иронии истории…

Первый акт триады начался во времена Великой смуты на Руси, когда в 1603 году Василий Шуйский подписал с Карлом XI договор о мире и дружбе. За военную и денежную помощь шведов при избавлении русских земель от поляков, Шуйский расплатился Ливонией. Тогда и потерял русский город Колывань на Балтике свое русское имя. Вольно временщикам свою безголовость оплачивать русскими землями, во все времена вольно… Тот договор столетней давности нависал над Петром, как меч, готовый в лихую годину лишить его жизни. В договоре был пункт о престолонаследии, по которому полагалось, если кто из государей, подписавших договор, умрет без наследника, «то другому под руку свою ево державство взять». Далее следует череда воцарений и наследований русского трона, своим естественным ходом исключавшая применение этого пункта. При этом надо не забывать, что началу рода Романовых в титуле царском способствовала шведская корона. Но прежде к Лжедмитрию второму в Тушино пришел Филарет Романов и получил из его рук патриарший посох… Чего ради шведы пеклись о том, кто сядет на русский трон? Все объяснимо. На русский трон примеряли седалище польского короля Владислава Вазы, а шведам это было противно. Дед Петра все условности Шуйского со шведами не отвергал, да и не было надобности, Густав-Адольф шведский погиб ранее, чем преставился первый из царей Романовых, в свое время принесший присягу новой шведской королеве Кристине. Но вот сын первого Романова — Алексей — вздыбился, поднялся против всех условий того договора и объявил войну северному благодетелю. Через два года договор о вечном мире со шведами был подписан — кардисское соглашение подтвердило все прежние русско-шведские пункты о престолонаследии, тишайший Алексей Михайлович признавал себя «младшим братом» короля шведского и подтвердил, что в случае его смерти, без наследника, место его на русском троне займет его «старший брат» — король шведов. Трон русский, как известно, достался Федору — старшему из трех сыновей «тишайшего». Бог сыновей Федору не дал, умер он безнаследно, но завещал трон Ивану и Софье. Царевич Петр в том завещании не назывался. Одного не предусмотрели составители русско-шведских договоров — о русском троне пеклась русская церковь. Патриарх Иоаким и Собор приговорили: Иван «скорбен головой», а значит править не может. За этим стояло не только перечеркивание шведских пунктов о престонаследии, но и полная независимость православной Москвы от протестантского Стокгольма. И рядом с Иваном восседает Петр. Когда начались распри между прополяченной Софьей и юным Петром, шведы заняли сторону последнего, заявив, что если с ним случится беда, они войдут в Москву. Петр сам справился с сестрой, а Иван оставался рядом как доказательство — в русском государстве престонаследие не нарушено, все идет, как и договорено со шведами дедом Петра, а Россия остается союзницей шведов против Польши. Петр в письмах навеличивает Карла XI «родным батюшкой», присягнув ему. Когда умер Иван, пришлось еще раз присягнуть. Король шведский расположен к единодержцу русскому и даже помогает ему в ратном деле — сбирается русский царь на Азов, а пушек недостает. Покупают у шведов. Но сверх купленных еще триста стволов получает Петр как подарок Карла XI.

В третий раз присягнуть шведскому двору Петру было предложено в 1699 году, когда готовился к коронованию совсем молодой Карл XII. Он родился как раз в том году, когда Петра — десятилетнего отрока, подсаживали на трон к Ивану. Правда, ко времени коронования Карла XII русский царь не мог вспоминать без гримас о том, что он «младший брат» короля шведского. Он уже сходил с Великим посольством в Европу и на обратном пути, поспешая на расправу со стрельцами, все же побеседовал душевно с курфюрстом саксонским Фридрихом-Августом. До этой встречи Петр намеревался воевать только за выход в Черное море, уговаривая европейских христиан пойти в новый крестовый поход против басурманской Порты и Крыма. Его давно уже к этому подвигали и мольбы и упреки патриарха Иерусалимского Досифея: «…Мы упросили Бога, чтобы у турок была война с немцами; теперь такое благополучное время — и вы не радеете!.. Смотрите, как смеются над вами татары, горсть людей, а хвалятся, что берут у вас дань, а понеже татары подданные турецкие, то и выходит, что и вы турецкие подданные! Много раз вы хвалились, что хотели сделать то и другое, а все оканчивалось одними словами, а дела не явилось никакого…» Уговорить европейцев на войну со Стамбулом корабельному ученику Петру не удалось. Зато Фридрих-Август быстро уговорил Петра вмешаться в семейную ссору европейских властителей: для изгнания шведов из германских и польских земель требовался союзник, и Фридрих-Август обрел его в лице Петра. Что посулил Петру саксонец — нетрудно догадаться. Русские вернут себе те земли, что в свое время отошли шведам, как цена за преодоление смуты.

…Пылкий Карл XII еще твердил среди своих придворных, что ему не страшна вся Европа, «пока за его спиной верный младший брат царь Московский», а Петр уже клюнул на заманушку европейскую и готов в союзе с Данией, Пруссией и прочими вырвать шведскую кость из балтийского горла. Вот почему он отказался присягать Карлу XII, сославшись трусливо на то, что уже присягал три года назад. О союзе с Данией и пруссаками — ни слова.

Карл XII проворно высадился с десантом на датский берег, одним ударом выбил Копенгаген из войны и уже принялся колошматить полки Августа Саксонского в ливонских землях. И тут до него доносится невероятная весть — Нарва под осадой русского «младшего брата»!

Осилив приступ благородного шведского бешенства, Карл XII вспомнил: Петр на русском престоле появился вопреки пунктам русско-шведского договора. И поклялся, что он придет в Москву и, приняв православие, лишит Петра шапки Мономаха и державы.

Трагедия, комедия и ирония — три сестры. Из истории не вычеркнешь давних событий: шведы ратуют за безопасность малолетнего Петра — он через несколько лет объявляет им войну, шведы помогают Петру отвоевать у турок Азов, а через несколько лет шведский король спасается от Петра под рукой султана. Петр, угробив тысячи русских солдат для победы над шведами, вернув балтийские берега Москве, готов все отдать шведам ради того, чтобы избежать плена и заключить мир с Турцией… И как венец всех несуразностей к 1717 году создается ситуация, когда Швеция более не хозяйка на Балтике, загнана в свои земли, но закончить войну с ней миром не удается — не гнется шведская шея!

Потому и мыкался Петр по европейским дворам и подворьям, ища европейского сочувствия и не находя его. А в некоторых, не главных, на его взгляд, делах, меряя на свой аршин, решался обойтись и без участия европейских хозяев. Но это были мелкие судорожные движения, сродни обретенным в отрочестве конвульсивным подергушкам лица и тела: показались Петру пролив Зунд и пролив Бельты опасными, да накладно пошлину датчанам платить, и дернулась царская мастеровитая рука к лопате — приказал прорыть канал через северные германские земли и получить свой ход в море Северное. Однако германские герцоги не все считали себя обязанными Петру, да и прочие европейские королевские дворы — в первую очередь король Англии, узнав, что русский царь уже согнал солдат на рытье канала, живо воспротивились делам русского преобразователя германских ландшафтов.

От физических конвульсий Петра избавляла его подтележная наложница — полногрудая Катенька, прижимая трепетавшую царскую головку к своим прибалтийским персям. От конвульсий по проведению канала через север Германии русского царя избавила, вероятно, Франция, поманив его дипломатическим пальчиком на парижскую грудь.

В Париже, где делалось все, чтобы шведский король не остался без средств к ведению войны, Петр надеялся получить посредничество для выхода из войны с Карлом XII. Но пока петровские дипломаты уламывали герцога Орлеанского, обустраивая предстоящую встречу, царь на некоторое время застрял в Амстердаме и через своих царедворцев — Остермана, Толстого и Шафирова — принялся обихаживать французских дипломатов.

Поездка в Париж и встреча с малолетним королем вскоре были делом решенным, но Петр не собирался остановиться только на Парижских встречах, он хотел еще и во Флоренцию и спешил удобрить тамошнего правителя. Между делами неотложными в Амстердаме царь отправил вице-губернатору Архангельскому Курбатову указ, чтоб тот, не мешкая, поторопился прислать «двух молодых ребят самоядцев с дурными рожищами и смешняя, летами от 15 до 17, в их платье, которых надо послать в подарок грандуке Флоренскому. И как их сыщите, то немедленно шлите их…» Пока русский царь обдумывал, как удивить торговую Флоренцию самоедскими «шитыми рожами», его вице-канцлер Шафиров, давно нашедший общий язык с амстердамскими торговыми евреями, устроил им встречу с Петром. Расторопные купцы в круглых шапочках наперебой расхваливали свои товары индийские, а также товары из Нового Света, которые они готовы круглый год доставлять в Петербург и Москву в обмен на русские натуральные продукты и меха. При этом торговцы амстердамские намекали на свое давнее знакомство с бургомистром Амстердама Николаем Витзеном, говоря лестным слогом, будто бы он давным-давно советовал им повстречаться с русским царем и попытаться получить торговые договоры прямо из первых рук государевых, коим повинуется такое великое царство, коему и среди европейских трудно равное сыскать…

Слушая ласково стелящиеся слова, а им особую сердечность придавал перевод Петра Шафирова, царь глядел на толпящихся искателей русского торга и молча вспоминал свое первое визитование Амстердама: «…А не те ли здесь доброжелатели русского купечества, которых навязывал мне мой приятель Витзен?»

Много их тогда, много терлось вокруг петровской свиты — искателей новых торговых просторов, но царь, не желая попасть впросак с незнакомым народом, и словом круглошапочных не удостоил… А теперь вот Шафиров ласково все обставил.

Не глядя на своего вице-канцлера, царь спросил его:

— А не родственны ли они тебе, эти надоедливые люди?

— Нет, ваше величество. Но люди хорошие… — попытался смягчить недовольный тон Петра вице-канцлер.

— За чужых так не пекутся. — Петр при этом остро глянул в лицо Шафирову. — Ты скажи мне по совести, они — иудейского закону?

Шафиров, повинуясь взгляду царя, кивнул покорно.

— И они все еще готовы вручить мне в руки сто тысяч гульденов?

Еврейские купцы переглянулись, словно ничего не поняли. Петр подтолкнул Шафирова:

— Ты ведь был со мной рядом в те дни. Напомни им про их жидовское домогательство до наших торгов еще двадцать лет назад. Я и тогда еще Витцену в конверсации трактовал, что я хотел бы видеть у себя в торговых частях магометан либо язычников, нежели жидов. Они плутуют сплошь да рядом. И потом не будет жидам в моем отечестве ни кровли, ни торговли! И ты им скажи, не следует воровски подкатываться ко мне через моих ближних, ради авантажного альянса!

Предчувствуя нежданную грозу, Шафиров налился кровью, побурел, потупился и что-то ответил еврейским торговцам, и они уже затоптались уходить, но в петровских глазах заплясал бесенок:

— Да пусть не спешат. Одного я могу пригласить в мое государство на хорошую должность.

Шафиров перевел слова царя, и купцы вспыхнули глазами: «Должность при русском царе!!! Кто не мечтает о таком! Кто такое счастье упустит?!»

Держа деловую мину на лице, Петр растолковал:

— При моем дворе служит один ваш сродник, некий Ла Коста — португальский выходец. И не смотря, что он жидовин, он занимает весьма важную должность моего советника. Понеже ему в русской земле маклером быть не от чего, то я определил его в шуты. Шут он изрядный, скоро я повышу его в звании. Ла Коста будет королем самоедов и станет управлять «шитыми рожами» при моем дворе, а именовать его надлежит титулярным графом и церемониймейстером увеселений. Когда место его освободится, кто из вас готов ехать шутом в Петербург?

Амстердамские купцы-евреи выслушали бывшего лавочника московского, а ныне дипломата царского Шафирова, переглянулись и, показывая спины, удалились — профессии никто из них менять не захотел. Шафиров крутнул пальцем у виска, глядя им вслед.

Над своей шуткой смеялся только царь Петр, да мелко подрагивали над позументом воротника три подбородка Шафирова. Он, насилуя себя, изображал веселый смех, настолько веселый, что и слова не высказать: «Глупые, счастья своего не знают…»